В зрительном зале почти никого не было. Глеб специально выбрал старый кинотеатр в пригороде, где показывали авторские фильмы. Черно-белые, короткие, непонятные. Под заунывную музыку, а часто и в совершенной тишине, на экране двигались человеческие фигуры, в балахонах, кринолинах из железных обручей, картонных треугольных колпаках. Они кривлялись, падали, ползли и корчились. Время от времени взвизгивала труба или скрежетали цепи лебедок. Глеб наблюдал, как будто со стороны.
Он специально выбрал такое место. Здесь можно было не вникать в происходящее и попытаться заглянуть в себя. Неподвижные черные силуэты редких любителей новаторства выглядели застывшим продолжением персонажей. Словно те, кто уже устал гримасничать и ломаться выпрыгнули с экрана и расселись на неудобных старых креслах. Кинотеатр был не из модных, и старое советское наследие в виде обтянутых потрескавшимся кожзамом сидений, больно впивалось в ягодицы и спину. К тому же в зале было прохладно.
Ссутулившись, Глеб кутался в куртку, сжимал в карманах кулаки. Он напоминал себе чудом спасшегося в кораблекрушении человека. Сидит в утлой лодчонке и с тревогой следит, как прибывает вода через прореху. Холодно, страшно и одиноко. Вокруг бескрайний океан, и только ветер куда-то гонит хлипкую посудину. Ни паруса, ни навигатора, ни руля, ни весел. Остается только ждать, когда это кончится. Хоть как-то. Вода плещется у щиколотки, и тогда он хватает консервную банку и торопливо черпает. Снова замирает. Ждет, пока опять не захочется жить. Лодку бросает из стороны в сторону, но нет ни плана спасения, ни решимости погибнуть.
Глеб ушел в работу, из офиса ехал в спортзал, где до кровавых кругов перед глазами тягал тяжести. Молчаливый таксист отвозил его на съемную квартиру, в единственную комнату, заставленную до потолка коробками. Зачем-то он сохранил все Женины вещи. Ходил, ковырял картон пальцем, как будто так можно было добраться до нее. В моменты, когда душила черным колпаком тьма, и дышать становилось невыносимо, он уезжал к Анне. Там погружался в страсть, чтобы не думать и не бояться. Не смаковал, не цедил по глоточку, чтобы на утро не было похмелья, а пил ее бутылками, одну за одной, лишь бы не останавливаться и не возвращаться в реальность, где его поджидают страхи. Засыпал лишь под утро. Измученная, но довольная Анна тихо спала рядом.
Глеб подзаряжался, как батарейка. Под кожей пульсировало и разгоралось умиротворение. Появлялись эйфория и желание свернуть горы. Мир переставал быть колючим, а будущее из сжатой до минимума точки, разрасталось до светлого радужного пятна.
Из кинотеатра он вышел разбитым. Сказались мелькавшие на экране образы и тошнотворные звуки. Они, как занозы, впились в мозг. Был только один способ избавиться от этого состояния — поехать к Анне. Его появление никогда ее не удивляло. Открыв дверь, она брала его за руку и вела к панорамным окнам. Стоя перед полупрозрачной стеной, Глеб прижимал Анну к себе и замирал, уткнувшись носом в прохладные платиновые волосы. Она не сопротивлялась. Ждала, безвольно опустив руки, транслировала ему энергию, а он наслаждался ощущением покоя, которое волнами расходилось по всему телу.
Сегодня потребовалась новая доза, и Глеб, не раздумывая, вызвал такси. Домофон с камерой отозвался на сигнал сразу. Калитка приоткрылась, и Глеб проскользнул на территорию жилого комплекса. Ветер, подвывая, гулял в верхушках высоток. Фонари разбрасывали светодиодные огни на мокрые глянцевые крыши автомобилей. Створки лифта распахнулись. Из блестящей кабины шел ровный белый свет, будто ступив туда, окажешься в раю.
Дверь в квартиру была приоткрыта. Глеб осторожно толкнул ее рукой. Из глубины апартаментов доносилась тягучая музыка, чем-то похожая на ту, что он слышал в кино. Глеб медленно вошел внутрь, скинул куртку и, петляя по длинному коридору, побрел в большую гостиную. Силуэт Анны он заметил при входе. Она неподвижно сидела на диване. По комнате струился сандаловый аромат, а в отражении окна играли мелкие огоньки. Глеб подумал, что Анна разложила на полу гирлянду и включила ее для красоты.
— Привет, — произнес он негромко, чтобы не напугать ее.
Анна не обернулась. Глеб сделал несколько шагов по направлению к ней. Он летел, как мотылек на свет лампы. И вдруг напоролся на невидимую преграду. Во рту сразу же пересохло, а сердце заколотилось так, что заложило уши. Превозмогая тошноту от закрутившегося в животе узла, Глеб, не моргая, уставился на крошечные свечки, расставленные на полу вдоль дивана. Холодный пот противной пленкой покрыл всё тело, проник внутрь каждой поры, чтобы пропитать изнутри липким страхом.
— Садись рядом, Глеб.
Анна похлопала по дивану, будто звала питомца. Глеб испуганно шарахнулся в сторону и отвернулся.
— Я не могу, ты же знаешь, — прохрипел он. — Зачем ты это делаешь?
— Потому что, — спокойно ответила Анна. — Потому что пора принять реальность и заглянуть своему страху в глаза. Иначе ты навсегда останешься его рабом.
Хотя свечи горели бесшумно, Глебу почудился зловещий треск пламени. Захотелось упасть на колени, свиться в клубок и закрыть руками уши. Запах огня пропитал каждый волосок в носу. Настойчиво постучался в мозг, предлагая воображению красочные картины. Глеб чуть было не застонал.
— Убери! Я прошу тебя! Убери немедленно!
— Нет! Не уберу. Нельзя всю жизнь прятаться. Ты думаешь, если будешь соблюдать правила, то никогда больше не столкнешься с огнем? Нет, Глеб… Поверь, он догонит тебя, он сделает тебе назло, он постоянно будет выжигать самое ценное, пока ты не примешь его. В твоем сознании он будет проявляться снова и снова, как заезженная пластинка. Иди сюда… Научись смотреть на маленькие свечки и ты сможешь преодолеть себя. Я знаю, о чем говорю.
Глеб слушал ее завораживающий голос, который как дудочка манил следовать за собой. Стопы и икры напряглись, но тут же замерли, будто их стянуло судорогой. К тошнотворному страху примешалась ярость. Она пульсировала в висках, раздуваясь, как большой шар и грозила вот-вот взорваться. У Глеба задергалась верхняя губа, он ощерился и прошипел, брызгая слюной:
— А ты не думала, что я не котенок, которого нужно приучить к лотку?! Обязательно нужно потыкать мордой в лужу?! Ты уверена, что это сработает?! Или ты считаешь, что твой рецепт универсален? А может, тебя просто задолбал рядом мужик с фобией?! А?!
— Ты сам себя задолбал, Глеб, — спокойно и почти равнодушно ответила Анна. — Не находишь?
В голубой бездне плавали льдинки, острыми гранями впивались в потемневшее оливковое болото. Глеб поморщился и отвел глаза. Права, черт возьми! Как же она права! Он с силой провел ладонью по волосам и почувствовал, как пересохло во рту. Выдохнул и развернулся в сторону кухонной зоны. Анна никогда не готовила дома. Только варила кофе. Экспериментировала с разными рецептами, нажимая кнопки и дергая блестящие рычажки, похожей на космический аппарат, кофе-машины. Глянцевые поверхности столешниц были пусты и безжизненны. Варочная панель хранила девственную чистоту, не ведая прикосновений грубых днищ сковородок или кастрюль. Не кухня, а обложка для журнала.
Глеб по-хозяйски открыл холодильник и вытащил минеральную воду. Взгляд упал на длинную, как снаряд, бутылку водки. Сейчас бы жахнуть стакан, чтобы в голове образовалась вата. Тогда и мысли забуксуют, завязнут и угомонятся. Наступит долгожданный покой. Тот, за которым он сюда и приехал, а Анна всё испортила.
Запотевшая вмиг бутылка чуть не выскользнула из рук. Глеб сделал большой глоток воды и закашлялся, колючие пузырьки попали в нос. На Анну он не смотрел. Спиной чутко улавливал каждое движение, будто ждал нападения кровожадного зверя сзади. Нужно быть начеку. Монстр выжидает. Однажды Глеб расслабился и поплатился за это. Если бы он не оставил Женьку в номере…
Бутылка со стуком встала на темную столешницу. От мокрого стекла наверняка останется след. Глеб оперся руками о край и мотнул головой. Снова ему показалось, что несется он в утлой лодчонке неведомо куда. А может, и правда, попробовать? Нужно ведь найти уже берег. Хотя бы попытаться.
Глеб повернул голову и смерил взглядом расстояние до его личного ада. Шагов пять-шесть. Меньше пяти метров до края пропасти. Адреналин струей выплеснулся в кровь, сердце затрепыхалось, моля остановиться. Но Глеб уже принял решение. Сумасбродное и нерациональное. Он закрыл глаза и попытался представить себе крохотный уголек, слабый, тлеющий еле-еле. Это еще не огонь, но его предвестник. Мысленно он попробовал протянуть к нему руку. Сильный спазм скрутил внутренности и вернул в реальность. Глеб несколько раз вдохнул-выдохнул и попытался нарисовать картинку снова. На это раз удалось, но в голове всё поплыло, будто он всё-таки выпил водки.
— Как ты это сделала? — хрипло спросил он.
Он давно об этом думал. Еще с того момента, как узнал, что каждый раз, когда Анна погружается в воду, она ныряет в самую сердцевину своего страха. Сознательно. Добровольно.
— Я просто полюбила ее. Воду. Больное место всегда требует внимания и любви.
Голос Анны звучал в отдалении.
— Но я так не смогу… я будто в темноту погружаюсь, когда вижу… его… — тихо сказал Глеб.
Он не нашел в себе сил назвать своего мучителя неабстрактно.
— Значит, полюби для начала тьму. В ней много энергии. Из нее получится любовь. Нужно только захотеть… Ты не можешь бегать от этого вечно. Эти качели раскачают тебя, и ты сорвешься в пропасть… И погибнешь.
Глеб нерешительно смотрел на женский силуэт. В словах Анны было много правды, но верить ей не хотелось. Тогда придется признать, что существует другой Глеб, тот, которого он никак не хочет принять. Не хочет даже видеть рядом с собой. А когда тот лезет в душу, отталкивает, считая его уродом.
— А то страшилище в воде ты тоже полюбила? — беспощадно спросил Глеб.
Он видел, как Анна вздрогнула, и тут же в душе появилось злорадство. Но следом пришла жалость. Больно было смотреть, как поникли ее плечи, словно он только что перерубил пополам позвоночник.
«С чего я решил, что она очень сильная? — подумал потерянно Глеб. — Только с того, что мне с ней становится спокойно?»
— Еще нет, — ответила Анна. — Но я постараюсь…
Она встала и начала собирать с пола свечки. Подняла одну, обернулась к Глебу, задула пламя… Наклонилась и взяла следующую. Глеб завороженно смотрел на маленькие огоньки, исчезающие от короткого выдоха. Натянутая внутри струна вибрировала и дребезжала.