Сладостное заточение

Глава 6

Год спустя

(Захара, 17 лет)

Дверь в кабинет отца открывается беззвучно. Тем не менее, я бросаю еще один взгляд в коридор, чтобы убедиться, что поблизости нет служанок, затем захожу внутрь.

— Зара? Тебе что-то нужно?

Я вздрагиваю, разинув рот, глядя на отца, сидящего за своим огромным столом. Он закрывает папку в руках, на его лице явное удивление — я ворвалась в его пространство без приглашения. Ну, я не ожидала, что он будет здесь. Я привыкла регулярно пробираться в кабинет отца, чтобы поискать то, о чем просил меня Массимо. Разумеется, когда папы нет дома. А сегодня четверг. Его здесь быть не должно!

Каждый четверг мой отец уходит рано утром, чтобы навестить Массимо в тюрьме. Он проводит часы в исправительном учреждении и не возвращается домой до позднего вечера. Его день распланирован по часам, и мне даже в голову не пришло проверить его, прежде чем спуститься сюда.

— Эм… — Я бросаю быстрый взгляд на внушительные напольные часы в углу. Час дня. Папа никогда не возвращается раньше трех. — У меня закончилась бумага для набросков, поэтому я подумала, что могу одолжить немного в твоем принтере.

— Конечно. — Он достает несколько листов из подноса и предлагает их мне. — Ты накрасилась, милая?

Моя рука взлетает к лицу. За последние несколько недель я пробовала разные марки тональных основ, безуспешно пытаясь найти ту, которая не раздражает мою кожу. Последняя имеет маркировку «гипоаллергенная» и «для чувствительной кожи» , и пока что она немного лучше других. Сыпи нет, но кожа все еще чешется.

— Да. — говорю я как ни в чем не бывало и беру бумагу: — Ты сегодня рано.

— Да. Массимо все еще в больничной палате и не может принимать посетителей.

Чистые листы выскальзывают из моих пальцев, падая на пол. В больничной палате? Мой пульс резко подскакивает. Я пытаюсь сделать успокаивающий вдох, но ощущение такое, будто кто-то обхватил руками мою шею и крепко сжимает.

— С ним… с ним все в порядке? — Каким-то образом мне удается выговорить эти слова.

— О, конечно. — Папа пожимает плечами и смотрит на распечатку, которую он вытащил. — Просто ножевое ранение в бок. Такое случается.

Такое случается? Его небрежный тон громко сообщает, что это более или менее регулярное явление. Папа совсем не кажется обеспокоенным. Я приседаю, чтобы поднять упавшие листы, замечая, что мои руки дрожат, когда я поднимаю бумагу.

— Так… это не в первый раз? — спрашиваю я, пытаясь сохранить самообладание.

— Это государственная тюрьма строго режима, Зара. Там постоянно происходят стычки между заключенными, а Массимо — известная личность. — Папа пренебрежительно машет рукой. — С ним все будет в порядке.

Гнев бурлит в моем животе, когда я смотрю на своего отца. Как он может быть таким невозмутимым? Массимо, возможно, не его плоть и кровь, но он живой, дышащий человек. Не говоря уже о том, что он — единственная причина всех успехов, которые пережил и продолжает переживать мой отец. Например, бесчисленные деловые связи. Деньги. Беспрекословная преданность капо и солдат Cosa Nostra. А также уважение и обожание остальных членов Семьи. Каждый раз, когда кто-то из них кланялся и целовал папину руку в знак признания безопасности и процветания, которые он им принес, на самом деле они должны были благодарить и восхвалять Массимо. Без Массимо мой отец не продержался бы и года на посту дона. Он был бы освобожден от своих обязанностей, снят с должности, а может быть, даже отправлен на пенсию. Нунцио Веронезе — ничто без моего сводного брата. И он это знает.

Может быть, именно поэтому папа так ненавидит Массимо.

— Спасибо за бумагу, — говорю я с натянутой улыбкой и выхожу из кабинета отца, не глядя на него.

Вернувшись в свою комнату, я направляюсь прямо к своей сумочке и достаю телефон. Я никогда раньше не звонила в тюрьму, поэтому мне требуется несколько минут, чтобы поискать нужный мне номер. Мои пальцы дрожат, когда я нажимаю кнопку вызова, а затем слушаю гудки на линии в течение почти минуты, прежде чем связь отключается.

Дерьмо. Дыхание покидает мои легкие короткими рывками, когда я набираю повторно номер. С каждым режущим в ухе гудком становится все труднее вдыхать достаточно кислорода. Наконец, после шестого гудка, отвечает довольно скучающий мужской голос.

— Я хотела бы получить информацию об одном из ваших заключенных, — выдавливаю я. — Массимо Спада. Его отвезли в госпиталь…

— Имя? — протягивает он.

— Эм… Захара Веронезе. Я его сводная сестра.

Звук, который, я уверена, представляют собой удары двух указательных пальцев по клавиатуре, тянется целую вечность.

— Он жив.

Грубый голос на линии сменяется тишиной.

Я смотрю на свой телефон. Он жив. И это все? Я не ожидаю, что тюремный администратор будет суперобщительным, но я надеялась, что он даст мне хотя бы больше информаций, чем двухсловный ответ, черт возьми.

Дотянувшись до ящика тумбочки, я хватаю блокнот, в котором пишу письма Массимо, и вырываю лист из середины. Наверное, мне следует сообщить ему, что Батиста Леоне навещал отца абсурдное количество раз за последние несколько недель, но мой дурацкий "отчет" — последнее, о чем я сейчас думаю.

Написав письмо и держа его в руке, я хватаю ближайшую стопку эскизов для моих новых дизайнов и буквально лечу вниз по лестнице на поиски Пеппе.

Я не могу дождаться ответного письма Массимо. Это может занять несколько дней. Мне нужно знать, что происходит. Сейчас же! Поговорить с Сальво — мой единственный вариант; может, он что-то знает. Но у меня нет его номера, и я никак не могу попросить его у папы, не вызвав подозрений. Я также не могу просто прийти к Сальво домой, чтобы просто поболтать.

К счастью, у меня есть идея.

Мать Сальво похвалила мое платье на одном из ужинов, которые я посетила с папой. На следующий день она позвонила и спросила, не хотела бы я сшить для нее платье на заказ. Я отказалась. А сейчас, похоже передумала. Иначе зачем мне сейчас ехать к ней домой?

И, может быть, только может быть, Сальво вернется домой.

Я нахожу Пеппе на кухне, поглощающим закуски.

— Мне нужно, чтобы ты отвез меня к Канали, — выдавливаю я из себя.

— Да, это было бы идеально, — говорит Розетта Канали, любуясь эскизом платья без рукавов со встроенным корсетом и большим бантом сзади. — А можно сделать из королевского синего атласа?

— Голубой атлас был бы великолепен. — Я киваю и спрыгиваю с шезлонга, практически выхватывая газету из ее рук. — Ладно. Мерки я с вас сняла, так что я начну работать над этим платьем на выходных.

— Замечательно. Я так взволнована, дорогая. Тебе стоит всерьез подумать о карьере дизайнера.

Ага, как же. Мой отец был бы рад, если бы его дочь работала швеей для женщин ниже ее социального положения.

— Я подумаю. Эм… Сальво здесь? Я бы хотела поздороваться.

— Конечно. Он в кабинете. Пойдем я… О, вот он. — Она машет рукой в сторону двойных дверей, соединяющих салон с библиотекой. — Сальво, дорогой, Зара передумала и согласилась сшить мне платье. Она даже проделала весь этот путь сюда, чтобы я могла взглянуть на ее эскизы.

— Правда? — говорит Сальво из дверного проема. Его лицо застыло в жестких, укоризненных чертах. Я не думаю, что он купился на мою историю

— Я здесь только для того, чтобы сшить платье. — Он опирается на косяк, частично блокируя выход.

— Уже уходишь?

— Да, — говорю я, а затем одними губами произношу: — Нам нужно поговорить.

Его взгляд темнеет ещё больше, если это возможно. За последние месяцы мы сталкивались друг с другом на разных мероприятиях. Несмотря на все мои усилия избегать его, каждый раз он находил способ незаметно подойти ко мне и прочитать мне лекцию о том, как глупо с моей стороны ввязываться в такую опасную игру. Это чертовски раздражает. Мне гораздо больше нравился Сальво до того, как он узнал, что я делаю для Массимо, — когда он был в полном неведении о моем существовании.

— Хорошо, — кивает Сальво. — Я провожу тебя до машины.

Я быстро прощаюсь с миссис Канали и следую за Сальво в фойе.

— Есть новости от Массимо? — спрашиваю я, как только мы оказываемся вне зоны слышимости.

— Последние пару месяцев — нет. А что?

— Потому что он в больнице! — шепчу я. — Я узнала об этом сегодня утром, когда пробралась в кабинет отца, чтобы что-то поискать. Только у меня не было возможности, потому что папа был там. Видимо, Массимо сейчас не может принимать посетителей, поэтому мой отец даже не пошел к нему сегодня.

Сальво останавливается возле входной двери и хватает меня за плечо.

— Ты с ума сошла? — шепчет он в ответ. — Может Нунцио является твоим отцом, но он также и дон. Что, если кто-то поймает тебя за тем, как ты роешься в его файлах, и передаст эту информацию остальной части гребаной Семьи?

— Никто меня не поймает.

— Ты не можешь этого знать. — Он наклоняет голову набок, изучая мое лицо. — Ты выглядишь по-другому.

Я хмурю брови, сбитая с толку внезапной сменой темы.

— Я нанесла тональный крем.

— Ммм… — Он протягивает руку и убирает прядь волос с моего лица. — Ты выглядишь очень красиво.

На мгновение я слишком ошеломлена, чтобы ответить. Мужчины никогда не делали мне комплиментов. В чем подвох? Это какая-то уловка? Чем бы это ни было. У меня нулевая умственная способность анализировать поведение Сальво в данный момент.

— Если что-нибудь услышишь, дай мне знать. У твоей матери есть мой номер. — Я обхожу его и направляюсь к машине.

— Что он тебе обещал? — кричит мне вслед Сальво. — В обмен на твою… помощь? Деньги? Выгодную партию для твоего брака?

Я даже не потрудилась почтить его ответом. Мужчины. Они все думают, что мир вращается вокруг членов. Боже упаси женщину, если она делает что-то, что заставляет ее чувствовать себя хорошо. Признанной. Достойной. Ни один мужчина в моем окружении не заставляет меня чувствовать себя так.

Кроме одного.

А сейчас я даже не знаю, в порядке ли он!

— Рад видеть тебя на ногах, Спада. Несколько дней под флуоресцентными лампами больничной палаты действительно улучшили цвет твоего лица.

— Отвали, Кирилл. — Я киваю болгарину. Боль кричит в бедре, швы натягивают плоть, когда я опускаюсь, чтобы сесть рядом с ним во дворе.

— Вижу, Оуэн хорошо тебя отделал. — Он смеется, сверкая золотым верхним премоляром. — Он все еще в госпитале?

— Да. Тяжелое сотрясение мозга. Но жить будет.

— Какого хрена ты полез в драку с этим психом?

— Он хотел сесть рядом со мной в столовой. Этот придурок знает, что я люблю есть в одиночестве. — Я сжимаю переносицу. Глаза все еще щиплет от чертового перцового баллончика, которым нас облили надзиратели. — Так что, завтра сваливаешь?

Счастливчик выбирается отсюда.

— Ага. Четыре года и восемь месяцев в этой клетке. Честно говоря, я чувствую некоторую тревогу.

— Ты справишься. Просто смотри, чтобы у тебя внезапно не развилась амнезия, когда ты выйдешь, и ты не забудешь условия, на которых мы договорились. — Я пронзаю его взглядом.

Команда Кирила владеет автомойкой с несколькими точками по всему штату, и они используют их для отмывания денег для Каморры. Мои собственные каналы отмывания были слишком растянуты в прошлом году, поэтому я договорился с болгарами, пообещав им пятнадцать процентов.

— Я человек слова, Спада. — Он встает и протягивает мне руку. — С нетерпением жду возможности поработать с Коза Ностра.

Пока мы пожимаем руки, Кирилл наклоняется ко мне.

— На следующей неделе прибудет новый заключенный, и маленькая птичка сказала мне, что Триада немного обеспокоена тем, как его примут, — говорит он, понизив голос. — Господин Ван был бы чрезвычайно признателен, если бы кто-то мог взять мальчика под свое крыло.

Я поднимаю бровь.

— Его сын?

— Внук. Парня арестовали за то, что он убил парня, который был должен им денег.

— Передайте господину Вану, пусть не беспокоится о благополучии своего мальчика. А долг мы погасим позже.

Я смотрю, как Кирилл уходит, затем лезу в карман и достаю конверт, который пришел сегодня утром. В письмах моей сводной сестры обычно несколько страниц. Но в этом всего один лист, и в нем всего несколько строк текста.

Ты в порядке? Папа сказал мне, что ты ранен и что тебя отправили в больницу. Что случилось? Я позвонила в тюрьму, чтобы узнать, как у тебя дела, но они просто сказали, что ты жив, и повесили трубку.

Захара

Ярость взрывается во мне, когда я читаю последнее предложение. Я не могу позволить, чтобы кто-то в Коза Ностре заподозрил, что я каким-либо образом связан с Семьей. Нунцио и мой адвокат — мои единственные посетители. И хотя я плачу кучу денег, чтобы моя почта оставалась нетронутой, и я могу общаться с Нунцио без записи, у меня нет никого знакомого в главном офисе. Так что, если моя сводная сестра, с которой я, по-видимому, не общался больше десятилетия, вдруг позвонит в тюрьму, это может стать чертовски серьезным красным сигналом.

Более чем вероятно, что внутри тюрьмы есть кто-то, кто следит за мной. Если кто-то хотя бы заподозрит, что Нунцио — моя марионетка, что он на самом деле не способен выполнять свою работу, он потеряет уважение и преданность Семьи и будет немедленно отстранен. Мои планы бескровного захвата полетят к чертям собачим.

Еще один приступ боли пронзает мой бок, когда я встаю со скамейки и направляюсь через двор.

Молча я беру ручку из руки парня с тыквенной головой, затем прижимаю письмо моей сводной сестры к стене и строчу прямо под ее письмом.

Не смей больше никогда звонить в тюрьму.

Я уже на полпути через двор, направляясь к одному из охранников, который "работает" на меня, чтобы попросить его отправить записку Захаре, как вдруг меня пронзает неожиданное чувство вины. Остановившись на месте, я поднимаю письмо и просматриваю свое сообщение.

“Что?” Вмешивается придурок в моей голове. “ Это же очевидно. Ребенок облажался! Ей нужно знать, насколько серьезно она облажалась, чтобы она не делала этого снова. Только не говори мне что ты стал нюней?”

Да пошел ты! Я резко отвечаю своему вездесущему придурку.

Так будет лучше.

Я знаю. Так почему же, черт возьми, ответ, который я написал, не дают мне покоя?

После отклонения апелляции на приговор, тогдашний двадцатилетний я смирился с тем, что меня надолго запрут в этой клетке. Для мужчины в расцвете сил это практически равносильно смерти. За эти годы, что я гнил, реальность снова и снова била меня по лицу, каждый раз, когда мое ходатайство об условно-досрочном освобождении отклонялось. Мужчины в таких ситуациях справляются по-разному. Некоторые просто принимают это день за днем, существуя, а не живя, тоскуя по тому времени, когда они получат свою свободу. А другие просто выписываются, как мой первый сокамерник, который отсидел тридцать лет за двойное убийство. Он повесился на простыне всего через шесть месяцев.

Моя сосредоточенность на сохранении контроля над бизнесом и росте богатства и влияния Семьи поддерживала меня в здравом уме. Все, что я делал за последние полтора десятилетия, было сделано с этой единственной целью. Я угрожал. Калечил. Убил — своими руками или по приказу — по крайней мере дюжину человек. Некоторые из них стояли на пути к моей конечной цели, и их нужно было стереть с лица земли. Другие были просто залогом, чтобы добиться благосклонности и получить долговые расписки от других влиятельных игроков, чтобы обеспечить меня ресурсами и поддержкой, которые понадобятся мне, когда я в конце концов выйду на свободу и верну то, что принадлежит мне. Я выжил, наплевав на людей и их чувства. Каждый человек — это либо препятствие, которое нужно преодолеть, либо преимущество, которое можно использовать.

Захара оказалась очень ценным активом, которым я еще не закончил пользоваться. Не более того. Как только я окончательно освобожусь, я выдам ее замуж за того, кто предложит мне преимущества в бизнесе или укрепит стратегический союз. То же самое я сделаю и с ее сестрой. Обе они — всего лишь пешки.

Но когда я смотрю на свой быстро нацарапанный ответ на ее письмо, чувство вины снова и снова бьет меня в грудь. Она все еще ребенок.

Я комкаю лист бумаги и засовываю его в задний карман брюк. Бросив взгляд налево, я замечаю парня, который все еще строчит в блокноте в углу двора. Мои длинные шаги сокращают расстояние между нами, и вот я уже снова выхватываю блокнот и ручку из его рук, чтобы написать новый ответ.

Захара,

Пожалуйста, больше не звони в тюрьму.

М.