София и тайны гарема

XIII

Раскаленный воздух мгновенно обжег Сафие горло, словно глоток огненной ракии. Кованые крепления носилок едва слышно жалобно потрескивали, будто живые существа, изнемогающие от нетерпимой жары. Сафия прищурилась: привыкшим к сумраку носилок глазам даже сквозь вуаль было больно смотреть, как ослепительно сверкает на солнце выжженная земля. Девушка низко опустила голову — со стороны это движение могло показаться проявлением скромности, что было ей на руку, — и постаралась не видеть ничего, кроме края побелевшего от пыли длинного одеяния Газанфера.

Выбравшись из носилок, Сафия скорее почувствовала, чем увидела присевших на корточки носильщиков, видимо, решивших воспользоваться краткой передышкой, чтобы немного перевести дух. Шестеро других, державших носилки с другой стороны, даже позволили себе вольность подойти к дверцам, поскольку они заранее предусмотрительно развернули носилки дверями на запад. Теперь все двенадцать носильщиков скорчились на небольшом пятачке, куда не попадали лучи солнца и оставалось еще немного тени.

Они столпились так плотно, что Сафия почувствовала, как край ее покрывала на мгновение прилип к чьей-то костлявой коленке. Ей стало неуютно: она нисколько не сомневалась, что этот человек заметил, как пылает ее тело, внутри которого жарко пульсировало неудовлетворенное желание. Не мог не заметить, потому что по сравнению с ним даже воздух вокруг казался прохладным. И то, что вместо Мурада рядом с ней тут же появился евнух, естественно, никого не обмануло. Сафия нисколько не сомневалась, что каждый из этих мужчин прекрасно знал, почему подпрыгивали и раскачивались у них на плечах тяжелые носилки. Она бы ничуть не удивилась, узнав, что они перешептываются об этом у них за спиной в те минуты, когда их никто не слышит. Надо убедить Мурада заменить их лошадьми, недовольно подумала Сафия.

Впрочем, какое ей, в сущности, дело до того, что болтают о них какие-то жалкие носильщики? Она их и за людей-то не считала — в глазах Сафии они и на свет-то родились только для того, чтобы таскать на плечах тяжелые носилки.

«Должно быть, мы где-то в пустыне», — вначале решила она, отметив про себя удушливую жару, полное отсутствие какой-либо растительности и едкую желтоватую пыль, клубами поднимавшуюся вверх при каждом их шаге. Она никогда не бывала в Магнезии, впрочем, и ни в каком другом месте Турции тоже, и если и имела о ней какое-то представление, то только по отголоскам споров в Диване касательно арендной платы за землю, изредка доносившимся до нее, или случайным картинкам, мелькавшим в щели между неплотно прикрытыми занавесями паланкина. То, что всего этого было явно недостаточно, чтобы составить свое мнение об этом уголке страны, даже не приходило ей в голову. Но зато Сафия точно знала: никакой пустыни вблизи столицы этой провинции нет и никогда не было.

Те звуки, что доносились до нее сквозь плотную ткань чадры, тоже подсказывали ей, что она не в пустыне — звяканье металла о металл, глухой звук подков по твердой земле, голоса людей, окликавших друг друга, и сливающиеся в нестройный хор. А как только глаза ее немного привыкли к яркому свету и обжигающе горячему воздуху вокруг, она постепенно стала замечать и то, что никак не напоминало пустыню. Повсюду, куда хватало глаз, были люди — бесчисленные толпы людей. И неизможденные кочевники пустыни, нет, это были раскормленные, крепко сбитые мускулистые янычары. Теперь Сафия уже не сомневалась в этом: хотя почти все они были обнажены до пояса, у каждого на голове красовался хорошо знакомый ей убор — небольшая белая чалма, край которой сзади свисал до самых плеч.

Насколько она могла судить, все они занимались тем, что копали две ямы непонятного назначения, глубоко вгрызаясь лопатами в бурую землю. Извлеченную землю насыпали в корзины и отвозили подальше, сбрасывая вниз к подножию холма. Крохотные ослики вереницей карабкались вверх, пошатываясь под тяжестью поклажи, а потом покорно дожидались, пока их разгрузят. Сафия заметила, что они тащили вверх блоки тесаного белого камня. Остальные янычары аккуратно и быстро укладывали его на землю.

— Наверняка это стена какой-нибудь мечети, — решила Сафия, уверившись, наконец, что оказалась не в пустыне. — Газанфер, спроси у них, это будет мечеть?

Евнух бросился выполнять приказ своей госпожи и через минуту подтвердил, что так оно и есть.

Сафия, естественно, уже слышала о предполагаемом строительстве, правда, художественные детали, которые с увлечением описывал ей Мурад, скоро утомили ее, и дальше она уже слушала вполуха. Как и в те вечера, которые он проводил с поэтами и учеными, она поспешила ускользнуть поскорее. Рассказы о государственных делах были для нее куда увлекательнее.

— Сначала придется купить достаточно земли, потом еще возиться с ней, пока можно будет приступить к строительству. Сколько времени потрачено впустую! — пару раз ворчала она, когда Мурад заводил разговор на эту тему.

— Ничего не поделаешь. Нужно построить ее поближе к городу, иначе зачем мне мечеть, если туда никто не пойдет молиться, — неизменно возражал ей принц. — И вдобавок она должна быть поближе к воде, а то как же делать омовения? Поэтому найти подходящее место не так-то легко.

— Понятно. А кто эти люди, которым сейчас принадлежит земля?

— Просто мелкие землевладельцы. Старинные семьи… Слишком много ртов, которые нужно кормить, и слишком мало земли, чтобы это было им по средствам.

— Правда? А я уж думала, какие-то вельможи или большие сановники, судя по тому шуму, который они подняли из-за своих клочков земли. Ну, если они заупрямились и не хотят уступить землю по разумной цене, стало быть, нужно просто отобрать ее силой, вот и все.

Столь циничная мысль явно шокировала Мурада.

— Послушай, любовь моя. Многие из этих людей живут здесь — вернее, живут их семьи, — столько веков, сколько существует сама эта земля. Говорят, их предки в свое время видели греков, когда те отправились в свой знаменитый поход на Трою. В любом случае, они появились здесь задолго до того, как мы, турки, обосновались на берегах реки Гедиз.

— Так они, что же, даже не мусульмане?

— Да. Часть из них греки-христиане.

— Тогда что с ними церемониться? — фыркнула Сафия. — Или тебя мучают угрызения совести? У меня на родине, в Венеции, такое случается сплошь и рядом, особенно на материке. И тоже из-за строительства. Только у нас любой землевладелец обязан немедленно предоставить свою землю в распоряжение города, и чаще всего бесплатно. Для этого достаточно только приказа Совета.

— Но это же варварство! — возмутился Мурад.

— Просто обычный деловой подход, мой милый принц.

— Но это противоречит не только духу, но и букве наших законов, — Мурад, приосанившись, распушил покосившиеся перья на тюрбане и поправил эгрет. — Ты же сама слышала, объявлял мулла — а я уверен, что слышала, потому что ты всегда подслушиваешь под дверью Дивана, — «Будучи сам сиротой, пророк, да благословит его Аллах, никогда не позволял отбирать землю у сирых и убогих».

— Но ведь закон в Магнезии — это ты сам, мой милый принц! Разве ты не можешь действовать, как он! — прошептала Сафия, но так тихо, что ее не услышал никто кроме Мурада.

Все судорожные попытки хоть как-то обойти закон заставили Диван потратить уйму времени, если учитывать те смехотворные уступки, которых они добивались. А именно попытаться хоть как-то помешать землевладельцам гнать из винограда вино или продавать свой изюм, виноградный сахар и сушеные фиги кому-либо, кроме государственных перекупщиков. Естественно, всем хозяевам куда как по вкусу была звонкая монета, которой краснолицые англичане, а вместе с ними и другие иноземные купцы, платили за их товар, считавшийся у них за морем невиданной роскошью и ценившийся едва ли не на вес золота. Но царившие в Турции законы — в особенности те, что касались «вина цвета лепестков тюльпана», — были ясны, как божий день. И поскольку от Магнезии до Константинополя буквально рукой подать, напомнила себе Сафия, закон в данном случае обойти было особенно трудно: столица настоятельно требовала огромного количества свежих продуктов и непременно по местным ценам. Местные, домашние прядильни нуждались и в большом количестве выращиваемого в здешних местах хлопка. Поэтому в обязанности губернатора Магнезии входило следить, чтобы торговля с иноземцами каралась особенно строго.

Подобные нарушения преследовались наряду с обычным мелким воровством, громким нарушением супружеской верности и мошенничеством. Иначе говоря, всеми теми преступлениями, о которых Мурад — а следовательно, и постоянно подслушивающая из-за занавесок Сафия, — слышал с утра до вечера и с вечера до утра. Об этом, и о тех усилиях, частенько сводивших обоих с ума, что приходилось прилагать для покупки участка земли, достаточного для постройки новой мечети.

Поэтому при виде завоеванного с таким трудом клочка выжженной солнцем земли оба почувствовали, что их усилия не пропали даром. Конечно, кругом было еще немало тех, кто продолжал отчаянно цепляться за землю, полагаясь на милосердие законов пророка. Их убогие домишки лепились к этой самой земле подобно чудовищно уродливым опухолям или наростам. Но она нисколько не сомневалась, что очень скоро их так или иначе заставят переселиться поближе к морю. Вернее, это случится, когда Мурада заставят почувствовать себя законным правителем, и тогда ей будет нетрудно вообще забыть о том, что они когда-то существовали на свете.

— Человека, с которым сейчас разговаривает наш господин и повелитель, зовут Мустафа Эфенди, — прошептал Газанфер, склонившись к самому уху Сафии. — Главный архитектор.

— Вот как? А я думала, что мечеть, которую задумал мой господин, будет строить сам королевский архитектор Синан, — удивилась Сафия.

Газанфер послушно отправился расспросить Мурада на этот счет и очень скоро вернулся к своей госпоже, чтобы пересказать ей их разговор.

— Да, действительно: Синан собственноручно начертил все планы. Но королевский архитектор уже стар и поэтому вместо себя послал своего ученика Мустафу Так сказал принц: Синан, дескать, старше даже, чем мой великий дед, султан, да продлит Аллах его жизнь на многие годы.

Сафия знала, что эти слова — не более чем принятая форма вежливости. И однако они неприятно покоробили ее. Втайне ей хотелось бы, чтобы Мурад не слишком уж часто повторял то, что столь явно противоречило его собственным — да и ее тоже — желаниям.

— И единственное путешествие, о котором в свои преклонные годы мечтает Синан, — устами Газанфера продолжал Мурад, — это паломничество по святым местам. Возможно, он отправится туда уже в нынешнем году, если строительство Города городов не задержит его снова. Возможно даже, что по пути он заедет в Магнезию полюбоваться строительством новой мечети. Аллах свидетель, он сказал, что постарается так сделать.

— А что это за две непонятные ямы, которые роют люди?

— Для минаретов, хотят углубить фундамент. Есть несколько искусных мастеров, которые постигли науку возводить эти каменные пальцы так, чтобы они утыкались прямо в небеса. Именно они и руководят сейчас строительством. Эти люди обычно ездят по стране, из города в город — туда, где требуется их искусство. Мустафа Эфенди прослышал о них уже пару месяцев назад и велел дать им знать заранее, чтобы они поспешили сюда. Конечно, в строительстве будут помогать рабы с галер, но они освободятся позднее — когда с приближением зимы закроются все верфи.

— Два минарета, любовь моя?

— Знаю, — щеки Мурада заполыхали огнем, к которому палящие лучи солнца не имели ни малейшего отношения, — только в тех мечетях, что строятся по повелению султана, дозволяется возводить два минарета. Но соблазн был слишком велик…

— Кстати, у той, которую построила в Узкударе твоя тетушка Михрима, тоже два.

— Ну, это потому, что ту мечеть строил для нее ее отец, по крайней мере официально. Правда, деньги были ее. И проект тоже выбирала она сама.

— Может, мысль о двух минаретах пришла к тебе в голову потому, что к концу строительства ты уже станешь султаном?

— Это одному Аллаху известно.

Итак, несмотря на всю свою показную религиозность и сыновнюю почтительность, ее драгоценный Мурад на самом деле не слишком счастлив. Вероятно, ждет не дождется, когда ангел Израил вострубит, призывая его стать тенью Аллаха на земле, втайне возликовала Сафия. Это было ей по душе. Что ж, хоть в этом их желания совпадают.

Осмотрев все, что можно было осмотреть, они снова вернулись к носилкам. Солнце пекло так, что оставаться на воздухе дальше было просто невозможно.

Увидев, что они приближаются, носильщики вылезли из тени и заняли свои места у носилок с той же охотой, с какой крыса возвращается назад на тонущий корабль. Газанфер, заметив, что в его услугах больше не нуждаются, со свойственной ему молчаливой деликатностью постарался сделаться почти незаметным, чтобы не мешать. Но и принц, и его фаворитка понимали, что не могут позволить себе даже прикоснуться друг к другу, пока дверцы носилок не захлопнутся за их спиной.

Но слова были бессильны выразить восторг, который сейчас переполнял душу Сафии.

— У меня даже нет слов, чтобы передать, как я счастлива, — воскликнула она. И тут же, почувствовав, насколько бледно и невыразительно это прозвучало, Сафия протянула к Мураду руки, словно желая подтвердить свои слова.

Правда, Мурад — видимо, желая соблюсти приличия, — отступил в сторону, но по его лицу Сафия видела, что ее детская радость доставила ему истинное удовольствие.

И не Мурад, а евнух поддержал ее под локоть, помогая забраться в носилки. Это его рука поддерживала тяжелые, алого бархата занавеси, пока Сафия усаживалась поудобнее. Внутри было так жарко, что она на мгновение почувствовала себя, словно грешник в аду, которого черти поджаривают на сковородке. Ничего, подумала она, сейчас они тронутся в путь, и тогда можно будет сразу отбросить и все эти вуали, и осточертевшую до оскомины скромность.

— Неплохая мысль, — за спиной у нее продолжал Мурад, обращаясь к евнуху. — Я имею в виду венецианское стекло. Надо над этим подумать.

— Не надо думать. Просто купи его, и все, — нетерпеливо бросила Сафия. И эта безумная жара, и вуали сейчас бесили ее ничуть не меньше, чем сам принц.

— Что ж, может быть, я так и сделаю. В конце концов, эту мечеть я строю для тебя.

— Для меня? — возликовала Сафия. Оставалось надеяться, что вуаль, по-прежнему прикрывавшая ей лицо, не помешает Мураду почувствовать, как она счастлива. Вспыхнув, она отодрала наконец белую муслиновую ткань, прилипшую к мокрому от пота лицу, точно пластырь. Давно стоило это сделать, подумала она. Хотя бы для того, чтобы нормально дышать, не говоря уже обо всем остальном.

— В каком-то смысле так оно и есть. Конечно, в первую очередь во славу Аллаха, ты же понимаешь. Я дал клятву посвятить ее Создателю, если он явит свою милость и подарит нам с тобой сына… — И голос Мурада дрогнул. Не от изнуряющей жары, а из-за чувств, переполняющих его.

Сафия оцепенела, испугавшись, что выдаст себя. Оставив на лице вуаль, она лишь спустила ее немного, дожидаясь, пока за спиной принца захлопнется дверь и носильщики вновь вскинут паланкин на плечи. Меньше всего ей хотелось, чтобы кто-то увидел ее лицо — даже Мурад.

Мечеть в ее честь… Сафия задумалась. Даже Нур Бану никогда не удостаивалась такого почета. Только немногие великие люди строили в свою честь мечети. Что же тогда говорить о женщинах? Их было совсем мало — раз два, и обчелся. Во-первых, принялась перечислять про себя Сафия, мать самого Сулеймана. Потом Назеки Хуррем, его возлюбленная. И, наконец, Михрима, его родная дочь. Весьма привилегированное общество, что ни говори, хмыкнула она про себя. Конечно, очень возможно, что эта будущая мечеть даже не будет носить ее имени. Назовут ее мечеть Мурада, к примеру. Но она-то будет знать, в чью честь мечеть построена на самом деле. И он тоже — принц только что сам признался ей. Ну, и Господь Бог, конечно, тоже будет знать. И, что самое главное, это станет известно Нур Бану. Уж Сафия позаботится о том, чтобы Мурад непременно сообщил об этом матери. Лучше всего — в следующем же письме.

А эти его слова о священной клятве, которую он будто бы дал… Об этом стоит подумать. В этом свете все выглядит совсем по-другому… И дело тут вовсе не в слезах, которые неизвестно почему навернулись ей на глаза, грозя сорваться с ресниц и выдать ее волнение. Нельзя распускаться до такой степени, одернула себя Сафия. Она просто не имеет права позволить себе дать волю чувствам — иначе можно упустить что-то важное.

И тем не менее что-то дрогнуло в душе девушки. И не важно, что на словах принц громко это отрицал. Сафия давно уже поняла, что произвести на свет наследника для Мурада также важно, как и для любого другого мужчины. А может быть, даже больше. Да вот взять хотя бы эту мечеть. Наверняка строительство ее обойдется в кругленькую сумму, учитывая венецианское стекло. И он готов принести такую непомерную жертву только ради того, чтобы Аллах исполнил его желание и послал ему сына.

Сафия совсем было расчувствовалась. Только вид уродливого сооружения на голове Мурада помог ей подавить в себе эмоции и вернуть присущее ей всегда хладнокровие и трезвость мысли. А заодно и вспомнить, что виновницей этого уродства стала она сама.

— Моя мать говорит, что ты наверняка принимаешь какие-то меры, чтобы у нас не было ребенка, — вдруг бросил ей в лицо Мурад. — Мне, конечно, ничего неизвестно о таких вещах, но… неужели это возможно? Но как?! Ответь мне, молю тебя, любовь моя!

— Язык ревнивой женщины подобен ядовитому жалу змеи, — ледяным тоном процедила в ответ Сафия.

Теперь, когда дверца паланкина захлопнулась за ними, ей не составило особого труда напустить на себя неприступный вид.

— Как у нее только язык повернулся сказать, что я способна в чем-то отказать тебе, мой возлюбленный принц и повелитель?!

— Вот-вот! — обрадовался Мурад. — Я так ей и сказал!

— Неужели ты веришь ей?

— Нет, конечно, любовь моя. Как ты могла это подумать?! Я верю тебе.

Но если будущая мечеть задумана во славу Аллаха, чтобы задобрить его и заставить даровать Мураду долгожданного сына и наследника, выходит, что Аллах-то как раз и не имеет к ней отношения. Потому что и сама мечеть Мурада, и все эти медресе, и кухни для бедных — все это в честь нее, Сафии.