София и тайны гарема

VII

Желая мысленно отгородиться от блеска и шума гарема, так же как гарем решетками отгораживался от всего остального мира, Сафия обычно смотрелась в зеркало. На мгновение в нем промелькнула травянисто-зеленая головная повязка Айвы, густо усеянная по краям звенящими золотыми монетками. Сафия, недовольно дернув плечиком, повернула зеркало так, чтобы видеть в нем только свое отражение. Украшенная прихотливой резьбой овальная золотая рамка зеркала служила очаровательным обрамлением ее личику, которым она никогда не уставала любоваться.

Такими же овальными были и серьги, сделанные в форме яичек колибри. Огромные прозрачные изумруды в них были как раз под стать другому камню, побольше, размером с воробьиное яйцо, сверкавшему между ключицами наложницы. Изумрудный гарнитур был последним подарком принца своей возлюбленной. Овальная форма изумрудов, красиво подчеркивавшая изящный овал лица, приводила Сафию в восторг.

Но еще более острое наслаждение она испытывала, наблюдая, как многократно повторяется ее отражение в гранях драгоценных камней — словно разбегаются круги по глади лесного озера, если бросить в него камень. Вглядываясь в зеркало до боли в глазах, Сафия чувствовала, что это помогает ей оставаться собой и не позволяет бесследно раствориться среди многочисленных обитательниц гарема. Больше всего на свете она боялась именно этого. Сколько раз это случалось у нее на глазах с другими женщинами — умными, волевыми, жесткими. Но, попав в гарем, они очень скоро поддавались царившей в нем неге, толстели, глупели и забывали обо всем. Словом, с ними происходило именно то, что и должно было произойти.

— Нас и держат тут как раз для этого, — стиснув зубы, чуть слышно пробормотала Сафия.

«Очень скоро Мурад пошлет за мной, если, конечно, сегодня вечером султан не задержит его надолго. Подумать только: весь день мне приходится ждать той минуты, когда за мной пошлют. По крайней мере, так считается». Но за этой мыслью последовала другая, более приятная, и Сафия принялась перебирать в памяти все то, чему на самом деле был посвящен ее день. И, конечно, вспомнила своего нового евнуха, Газанфера, который успел уже доказать свою преданность.

В очередной раз убедившись, что ее волю ничто не может поколебать — что, естественно, служило еще одним доказательством ее превосходства над другими, — Сафия позволила себе немного расслабиться. Кончиком длинного, овального ногтя она подцепила немного миндального крема. Сильный аромат жасмина поплыл по комнате, и Сафия принялась втирать крем в кожу, с наслаждением вдыхая его запах, ласкавший ее, словно ароматная ванна. Всегда алебастровая кожа девушки побелела и стала упругой. Поглаживая ее кончиками пальцев и ощущая их прохладное прикосновение, Сафия задумалась.

«Когда турки превозносят до небес красоту девичьего лица, сравнивая нежную кожу с сыром фета[5], — презрительно сморщилась она, разглядывая себя в зеркало, — мне право, смешно! То же мне еще одно турецкое лакомство! Нет уж, предпочитаю свою, похожую на драгоценный алебастр. Сыр такой рыхлый, ноздреватый. А вкус у турок явно не отличается изысканностью. Впрочем, и то и другое достаточно легко переварить!»

В очередной раз убедив себя в том, что она занимает совершенно исключительное положение, которое ничто не в силах поколебать, Сафия совершенно успокоилась на этот счет и снова позволила себе переключиться. Теперь ее внимания удостоилась хрупкая прозрачная склянка голубого стекла, где Сафия держала крем, помогавший поддерживать ее красоту. Стекло явно из Мурано, тут же отметила она про себя, но сердце ее при этом не забилось чаще. Такие чувства, как тоска по навеки утраченной родине или одиночество, были знакомы ей лишь понаслышке. А то, что склянку выплавили в Мурано, только лишний раз подтверждало факт существования прочных торговых и политических связей между ее прежней и новой родиной.

Взгляд Сафии упал на руки, которые держали перед ней зеркало, — узловатые суставы, с навечно въевшейся в поры зеленью: Айва вечно возилась с лекарственными травами. Подавив вздох, она позволила этим рукам зачерпнуть из склянки крем и втереть в ее лицо.

Она была даже рада ненадолго отвлечься от мыслей о своем новом евнухе. Что ж, наконец-то ей повезло — она нашла для себя собственного евнуха, причем такого, кто мог со временем стать ее вторым «я». А может, предложение Айвы действительно взволновало ее. Но скорее трепет, который испытывала Сафия, имел куда более таинственное происхождение: — ей казалось, она сейчас там, с Газанфером. Представив, чем он сейчас занят, она даже слегка зажмурилась.

Сафия промолчала, не ответив на приглашение повитухи. Когда же дразнящее, волнующее ощущение мысленного слияния с евнухом схлынуло, она, очнувшись, заговорила совсем другим тоном. Только в голосе ее сохранилась та волнующая, чувственная хрипотца, благодаря которой, как это было известно Сафие, повитуху тянуло к ней словно магнитом.

— От того, как дальше будет продолжаться война с Португалией, зависит, насколько охотно ты станешь умащать мое лицо своими чудодейственными снадобьями, моя дорогая Айва.

— О прекраснейшая, я не перестану ухаживать за твоей красотой, даже если миндаль будет на вес золота!

Сафия тяжело вздохнула с таким видом, словно весь мир был против их дружбы с повитухой.

— Хотелось бы мне… — Она помолчала немного, позволив воображению Айвы заполнить оставшуюся паузу, потом продолжала, недовольно оглянувшись через плечо на других женщин в комнате. При этом лицо у нее было таким, словно именно их присутствие здесь и служило главной причиной того, что ее желание не могло мгновенно исполниться.

— …хотелось бы мне, чтобы его величество захватил побольше рабов. Достаточно, чтобы можно было поскорее закончить строительство канала, соединяющего Средиземное море с Красным. Тогда наши корабли получат выход к Суэцу. Это окончательно подорвало бы силы проклятых португальцев, поставило бы их на колени!

— О Аллах всемогущий, да какое же отношение к тебе имеет какой-то канал, мое сердечко?

— Иногда узость твоих суждений, Айва, просто ставит меня в тупик. Послушай, ты же умная женщина, может быть, самая умная в этом гареме.

— Могу ли я принять это за комплимент? — Айва смущенно подергала прикрывавшую лицо вуаль, словно впервые за весь день вспомнив о ней.

— Конечно.

— Я не уверена. Иногда мне было бы приятнее услышать, как ты называешь меня красивой.

— Ну, моя дорогая Айва, будь ты и в самом деле красива…

Сафия, спохватившись, прикусила язычок, но было уже поздно. И вдруг она услышала, как Айва беззаботно рассмеялась, словно ничуть не обидевшись. С души у девушки словно камень упал.

— Порой мне кажется, что красота твоя может сравниться разве что с твоей мудростью, — произнесла Айва, — как будто кто-то, в ком есть хоть капля ума, стал бы мечтать еще и о красоте в придачу.

— Ну а как же иначе? Любая женщина…

— Да, да, и это, разумеется, свидетельствует о том, что ты не только самая прекрасная женщина в нашем гареме, но еще и самая умная, верно?

Сафия обрадовалась, услышав, что повитуха снова рассмеялась, хотя смех старухи был какой-то странный, с легким, но едким привкусом горечи, и это заставляло сразу вспомнить ее прозвище — Айва. Тем не менее Сафия предпочла на всякий случай оставить вопрос без ответа. Да и как это сделать, чтобы не обидеть ее?

Айва прервала наступившее молчание:

— Нет, я не так уверена в этом — по крайней мере, не так, как ты. Нет, нет, дело вовсе не в том, что по красоте и уму тебе никто тут и в подметки не годится. Просто мне кажется, что эти два качества не очень-то дружат между собой. Я не слишком верю и в то, что красота предпочтительнее ума. А в глазах некоторых людей, в том числе и мужчин, куда привлекательнее иные качества: доброта, очарование, заботливость. Любовь, наконец.

— О, Айва! Кто ты такая, чтобы рассуждать о добром любящем сердце и сострадании? Все мы хорошо знаем, что твое собственное сердце такое же твердое и выжать из него слезинку так же невозможно, как надкусить плод, в честь которого тебя назвали.

Повитуха вздрогнула, и на лице ее отразилось смущение. Видимо, удар попал в цель, и легкий намек на шантаж не остался незамеченным.

— Неужели узкие коридоры гарема до такой степени успели уже иссушить твой мозг? — насмешливо продолжала Сафия.

— О моя Сафия, неужто соблазн далекого миража ослепляет тебя до такой степени, что ты забываешь о настоящем?

— Что же может быть важнее, чем укрепление великой империи повелителя нашего Сулеймана, расширение ее границ? Его империя когда-нибудь перейдет к Мураду. А после него — к нашему сыну.

— И твоему, конечно?

— Да, и к моему.

— Если будет на то воля Аллаха.

— Конечно, если на то будет воля Аллаха.

Некоторое время обе молчали, только натруженные пальцы Айвы порхали в воздухе, легко, точно крылья бабочки, касаясь кожи Сафии. Наконец, волнение Айвы, чем бы оно ни было вызвано, улеглось, и она, обретя свое обычное хорошее настроение, решила снова вернуться к разговору.

— Насколько мне известно, — начала повитуха, — к нашему господину и повелителю прибывают послы из самых дальних стран, даже с Малабара и с Суматры. Умоляют во имя нашей общей веры прийти к ним на помощь против нечестивых португальцев.

Айва, убедившись, что алебастровая кожа Сафии уже начала лосниться, отставила в сторону склянку с кремом, но продолжала осторожно массировать ей лицо, мягкими движениями втирая драгоценную мазь в кожу. От висков к губам, от переносицы к кончику носа, а потом к подбородку. — Казалось, ей была ненавистна сама мысль о том, чтобы оторваться от Сафии. Прикосновения ее пальцев были так же нежны, как ласки любовника на рассвете после ночи любви.

Закрыв глаза, Сафия вздохнула, пытаясь заставить себя найти верный тон. Судя по всему, Айва надеялась доставить ей удовольствие, а вместо этого ее докучливость и дурацкий разговор вызвали в душе Сафии только раздражение и разочарование.

Сделав над собой усилие, она заставила себя ответить.

— И каждого из просителей наш повелитель одаривает драгоценными золотыми одеждами или серебром, но не обещает ни людей, ни пушек, за которыми они явились сюда и которые нужны им до зарезу.

— Думается мне, ни один человек в мире, даже наш могущественный султан, не в состоянии быть одновременно везде. Он должен сам выбирать, какие битвы ему вести.

— А в гареме, этом обиталище женщин, существует закон, по которому женщина не имеет права вообще бывать где бы то ни было.

— Да, но благодаря тем же самым законам она может быть куда более вездесущей, чем любой мужчина во всем остальном мире.

«Вот, снова! На что она намекает, эта повитуха? Занималась бы лучше своими травами да снадобьями и не совала бы свой нос туда, где она ничего не понимает!» На мгновение Сафия почувствовала, как скользящие движения пальцев Айвы словно затягивают ее, навевая дремоту. Спохватившись, она вовремя прикусила язык, решив оставить свои мысли при себе.

Айва между тем продолжала бормотать, и монотонные звуки ее голоса убаюкивали, словно колыбельная.

— А женщина умеет оставаться невидимой, хотя даже самое легкое прикосновение ее пальцев чувствуется повсюду.

— Как Аллах? — промурлыкала Сафия.

— Как Аллах, — подтвердила Айва.