XV

Даже не оглядываясь, Сафия чувствовала, как взлетают в воздух все шесть ее косичек. Едва дождавшись, когда они отъедут подальше от того места, где затуманенные слезами глаза Ниобы, казалось, обжигали ей спину, она тут же стащила с себя затканную золотом жесткую головную повязку и небрежно повесила ее на луку седла. Заплетенные в косы золотые шнуры хлестали Сафию по бокам, возбуждая ее. Сильный ветер бил в лицо, пробирался сквозь тонкое полотно рубашки и приятно холодил грудь. Мокрая от пота кожа покрылась пупырышками, и Сафия почувствовала, как приятно сжались и затвердели соски ее грудей.

Она полной грудью вдыхала сухой, раскаленный солнцем воздух, стараясь выжать из него хоть капельку влаги и ощутить аромат позднего лета. Но все, что она чувствовала, был запах сухого гнилого дерева. Он наполнил ее с такой силой, что Сафия даже испугалась: ей казалось, еще немного и она вспыхнет на солнце, как это дерево. Сафия погнала лошадь галопом, то ли стремясь избавиться от напряжения, то ли для того, чтобы острее почувствовать его.

Ветер сорвал с ее лица вуаль, и она билась у нее за спиной, словно знамя во время жаркой битвы. Сафия не оглядывалась: она и без того знала, что Мурад последует за ней, как и положено хорошему солдату. Наверное, так солдаты, завидев впереди развевающееся на ветру знамя, бросаются за ним в самое пекло, забыв обо всем. Неужто слава настолько сладка, что они не помнят о смерти и не страшатся ее, а мечтают лишь о том, чтобы заключить ее в свои объятия? Возможно, в такие минуты смерть представляется им прекрасной девушкой, гурией из рая, о которой мечтает любой мужчина?

Представив — Сафия помнила, что так учил Коран, — что сейчас она тоже летит вперед, стремительно приближаясь к райскому месту, где ее ждут страстные, ненасытные в любви юноши, девушка зажмурилась, и из груди ее вырвался хриплый стон. Сказать по правде, религиозные рассуждения никогда особо не волновали ее. Она старалась пропускать эти разговоры мимо ушей и сейчас была не слишком уверена, ждут ли эти райские наслаждения и ее, или же они предназначены исключительно для Селима. Привыкнув даже мысленно считать, что мир создан только для нее одной, Сафия давно уже сделала вывод, что и в райских кущах все будет так, как она захочет. Представив, что ждет ее, она вдруг ощутила, как сладкая дрожь пронизывает ей бедра. А кобыла, почувствовав волнение хозяйки, рванулась вперед еще быстрее.

Слуги, вооруженная стража, даже охотники остались позади, скрылись, как солнце, за чередой тянувшихся на западе гор. А впереди вставала громада Боза, Серых Гор, именно туда и лежал их путь. Словно в насмешку над тем скучным именем, которое им дали, сейчас, в отблесках заката, они сияли так, словно были выкованы из чистого золота.

Впрочем, спешки особой не было. Еще перед тем, как тронуться в путь, они решили, что остановятся на ночь у подножия гор. Рабы, которых отправили туда накануне, наверное, уже ставят шатры и готовят ужин. Другие, кому было поручено заниматься охотой, тщательно отбирают соколов и гончих, проверяют путы на ногах у ловчих птиц и шелковые силки, осматривают копья и стрелы. Так что ей нет никакой нужды гнать кобылу галопом.

Сафия не собиралась сбегать от Мурада. В конце концов, без Мурада у нее нет ни малейших шансов добиться той власти, к которой она всегда стремилась. С ним были связаны все ее надежды. И потом… Она вдруг вспомнила, как он красив. Мурад снова встал перед ее глазами — в заново намотанном вокруг головы тюрбане, с веселыми искорками в глазах, еще посмеивающийся про себя шуткам обедавших вместе с ним офицеров. Достаточно только оглянуться через плечо, и она вновь увидит его — ничуть не менее привлекательного, хотя сейчас его и окутывает облако пыли, поднятое копытами ее лошади.

Нет, Сафия догадывалась, что нетерпение, которое сейчас гнало ее вперед, никак не было связано с предстоящей наутро охотой. Не томило ли ее тайное желание ускользнуть из той театральной ложи, где принц вряд ли способен доказать, что он на самом деле принц? Разве вместо этого не мечтала она заставить его добиться успеха в том мире, где ошибкам нет места?

Не успела она подумать об этом, как слева от нее, среди деревьев, открылась узкая прогалина. Словно в подтверждение своих мыслей Сафия вдруг резко дернула поводья и свернула на узкую, чуть шире ее паланкина, изрытую глубокими колдобинами дорогу. Кусты орешника сомкнулись у нее за спиной. Подлесок оказался на редкость густым. Ветки деревьев спускались так низко, что хлестали Сафию по лицу, дергали красные шелковые шальвары, но девушка ничего не замечала.

— Сафия, не надо! — Убедившись, что она не обратила ни малейшего внимания на его слова, Мурад рассердился. — Стой! — Это уже была не просьба, а приказ.

Но грохот подков кобылы заглушил его крик. Обернувшись через плечо, с разметавшимися по плечам волосами, которые летели за ней, словно хвост кометы, Сафия дразняще рассмеялась. И Мурад вспыхнул, почувствовав, что возлюбленная бросает ему вызов.

Теплый, напоминавший запах вспотевшей кожи аромат танина коснулся ее ноздрей. Сафия подняла глаза к небу, но сквозь крону старых дубов и кружево орешника с еще зелеными плодами почти не пробивались солнечные лучи. Земля сплошь заросла сумахом[10]. Здесь, в тени, было гораздо прохладнее, а мягкий зеленоватый полумрак упал ей на лицо, словно вуаль.


Попав после яркого света в тень, она на мгновение ослепла. Внезапный громкий треск напугал ее — Сафия решила, что это подоспевший Мурад настиг ее или кобыла, зацепившись за корень ногой, с размаху упала на землю. Девушка зажмурилась от ужаса. И только мгновением позже, обнаружив, что так же крепко сидит в седле, догадалась: ничего не произошло.

Все еще дрожа от страха и смущения, она не столько заметила, сколько почувствовала скользнувшую рядом тень и лишь потом сообразила, что это олень. Стройная, с желтовато-коричневой шкурой олениха молнией мелькнула впереди и одним прыжком пересекла тропу, по которой только что скакала Сафия. Хорошая примета! Значит, охота будет удачной, подумала она. Миг, и олениха скрылась из виду. Но Сафие оказалось достаточно и этого мгновения, чтобы заметить бархатный, подергивающийся от страха нос и влажные печальные глаза — глаза гурии из рая.

Сердце у нее на мгновение остановилось, а потом застучало, словно обезумев, но не от страха, а скорее от удивления, смешанного со жгучим желанием. «Наверняка где-то поблизости у нее олененок, — мелькнуло у нее в сознании. — Совсем еще крохотный… Прячется, пока мать старается увлечь за собой охотников…»

Невольное благоговение, вызванное этой мыслью, видимо, передалось и лошади. Кобыла резко остановилась, разом осев на задние ноги. Сафие и раньше во время охоты не раз доводилось видеть оленей, и живых и мертвых, но сила материнской любви и способность к самопожертвованию всякий раз вызывали в ее душе восхищение, которое она не в силах была скрыть. Вот и сейчас девушка застыла, стараясь унять свое заколотившееся сердце и чувствуя, как ее собственное хриплое дыхание смешивается с дыханием лошади. Сафия будто окаменела, не в силах заставить себя двинуться с места. Овладевший ею почти молитвенный восторг был таким сильным, что на какое-то время она забыла обо всем. Всепоглощающая материнская любовь и слепой инстинкт самопожертвования, то, над чем Сафия всегда презрительно смеялась, считая их слабостью, если речь шла о человеческом существе, сейчас, воплощенные в этом прекрасном, беззащитном животном, потрясли ее до глубины души.

Материнский инстинкт всегда казался ей тайной за семью печатями. В ее представлении это было нечто загадочное, непостижимое. Она не понимала и не принимала его… Но в то же время не могла отрицать его существования. Этот инстинкт, как и воспоминание о скорбящей женщине из камня, сбивал с толку. С той самой минуты, как Сафия увидела статую, она не могла стряхнуть с себя наваждения. Это смущало ее, приводило в замешательство. Это было слабостью, с которой она должна была справиться.

Потрясение, которое Сафия испытала при виде испуганной оленихи, было настолько сильным, что она почувствовала, что нуждается в небольшой передышке. Пусть так, решила Сафия, сейчас она повернет кобылу назад и вернется обратно. Она постарается, чтобы мир снова воцарился в ее душе, и будет надеяться, что с наступлением утра вновь обретет силы.

Подобная скачка, которой она наслаждалась только что, в Венеции была бы невозможна. Эта мысль неожиданно умиротворила Сафию. Ей и в юности доводилось часто ездить верхом, но никогда так часто, как в последние пять месяцев. Не часто случалось выпросить у сестер-монахинь разрешение на верховую прогулку, но это было совсем не то, что теперь. Достаточно вспомнить хотя бы седло, в которое приходилось усаживаться боком, чтобы многочисленные юбки не задирались кверху.

И уж конечно, у нее никогда не было такой замечательной лошади, как эта кобылка, которую она получила, едва они приехали в Магнезию! Умная, сообразительная и к тому же восхитительно послушная… Сафия даже зажмурилась от удовольствия. Слава Аллаху! А ведь еще полгода назад эти слова для нее ничего не значили. «Да, знаю. Будь тут Газанфер, он бы непременно заставил меня повторить пару раз: „Слава Аллаху“», — внезапно взбунтовавшись, Сафия отказалась даже мысленно произнести эти слова.

Не успела она додумать до конца, не успела даже покрепче сжать поводья, чтобы повернуть кобылку, как вдруг та пронзительно заржала и взвилась на дыбы.

Последнее, что успела увидеть Сафия, — земля, покрытая ковром сумаха, стремительно рванулась ей навстречу.

Загрузка...