София и тайны гарема

Часть III Абдулла XVII

— Доброе утро, госпожа.

Айва бесшумно проскользнула в гарем Эсмилькан-султан, держа в руках губку с Босфора и кувшин холодной воды. Зима все еще мешкала, словно не решаясь оставить столицу.

— Какой приятный сюрприз, — снова решился я.

Честно говоря, ответа я не ждал. На моей памяти за все это время мне всего лишь раз удалось побеседовать с повитухой — если это вообще можно было назвать разговором. Это было в тот день, когда она убедила меня, что никакое чудо не в силах вновь сделать меня мужчиной. Все остальное время она просто не замечала меня. Для нее, впрочем, как и для всех остальных женщин в гареме, я был просто евнух, иначе говоря, такой же нужный в хозяйстве и столь же бессловесный предмет, как, например, портьеры или диваны, на которых они привыкли сидеть. В их глазах евнухи — такая же вещь, как диван или ковер: удобно и к тому же никакого беспокойства. Сидя на диване, не ждешь, что он вдруг вмешается в разговор, верно?

За минувшие два года Айва продолжала неусыпно заботиться о здоровье моей госпожи. Я постепенно привык к ее штучкам — впрочем, как и она к моим. И в первую очередь к тому что мы с моей госпожой куда более близки, чем это обычно бывает между евнухом и его хозяйкой.

Девочка рабыня вежливо, как я ее учил, помогла повитухе освободиться от накидок и вуалей и повесила их возле жаровни, чтобы просушить. Но не успела она это сделать, как, увидев кислое выражение лица повитухи, я уже догадался, что сегодня наша гостья чем-то взволнована. Да и вела она себя нынче куда более резко и бесцеремонно, чем обычно.

Надо было попробовать хоть как-то ее успокоить. «А мы и не чаяли увидеть вас у себя в Константинополе в ближайшие пару месяцев», — вот первое, что пришло мне в голову. Но потом я отмел эту мысль. Куда вернее будет предложить ей подушку, причем помягче, вроде тех, к которым она привыкла, — тем более что на данный момент мне намного важнее было устроить поудобнее ее, а не устроиться самому.

Честно говоря, меня точило любопытство. В последний раз мы имели удовольствие видеть повитуху в нашем доме незадолго до того, как судостроительные верфи закрылись на зиму. В то время Эсмилькан все еще сильно надеялась, что Сафия вернется в столицу, чтобы пробыть тут до весны. Но эта надежда вскоре угасла, сменившись, однако, куда более удивительными и радостными новостями. Оказывается, в том, что Сафия не может приехать, виновата ее беременность — в таком положении нельзя было подвергать ее опасностям и тяготам долгого путешествия. Иначе говоря, ребенок моей госпожи уже перестал быть долгожданным наследником королевской крови, надеждой всей империи.

— Конечно, ты должна поехать к ней, — сказала моя госпожа.

— Сафия родит не раньше, чем через три, а то и четыре месяца после вас, госпожа, — вмешался я. — Повитуха проследит, чтобы вы, да будет на то воля Аллаха, благополучно разрешились от бремени, и у нее еще останется достаточно времени, чтобы отправиться туда и помочь появиться на свет ребенку вашего августейшего брата.

Но Эсмилькан, сделав вид, что не слышит моих протестов, обратилась прямо к повитухе:

— Твоя помощь понадобится Сафие. А что до меня… Я уже столько раз проходила через это, что справлюсь и сама.

Айву не потребовалось долго уламывать. За час она собрала свои вещи и успела на последний корабль, идущий к Золотому Рогу. Итак, она отправилась заботиться о здоровье Сафии и ребенка, которого та ждала.

— Ребенок, который, если будет на то воля Аллаха, родится у моего брата, станет наследником трона, — задумчиво проговорила Эсмилькан, когда наконец мы остались вдвоем. — Он нуждается в услугах лучшей повивальной бабки. А я, в конце концов, обойдусь…

И вот Айва вернулась обратно — всего лишь через три месяца, не больше. Моя госпожа еще не успела разрешиться от бремени. Закрытые на зиму судостроительные верфи только-только открылись, и лишь немногие корабли решались выходить в море. Впрочем, возможно, повитуха вернулась сушей, предположил я. А может, она и вообще не ездила в Магнезию.

Что означал этот визит? Распиравшее любопытство подтолкнуло меня предпринять еще одну попытку завязать разговор.

— Можем ли мы надеяться, что вы останетесь у нас на какое-то время, госпожа? — не утерпел я.

Если повитуха собиралась снова переехать к нам и остаться здесь, как было все то время, пока Эсмилькан тщетно пыталась выносить хотя бы одного из своих несчастных младенцев, мне следует знать об этом, чтобы отдать все необходимые распоряжения. Это как-никак одна из моих обязанностей, поэтому Айва не посмеет оставить мой вопрос без ответа.

Во взгляде, которым она уставилась на меня, горело едва сдерживаемое раздражение — примерно так же, наверное, отреагировал бы и я, если бы вдруг заговорила табуретка.

— Нет. Я только заглянула ненадолго, — процедила она.

В этот момент в комнату вошла моя госпожа, так что я как обычно встал на свой пост возле двери, предоставив Эсмилькан выведать у повитухи все интересующие меня подробности.

Но потом Айва добавила:

— Лишь на то время, чтобы посмотреть, как себя чувствует моя любимая пациентка и новорожденный, да благословит Аллах вас обоих.

— Со мной все в порядке, благодарю за это Аллаха, — ответила Эсмилькан. Потом чуть подвинулась, чтобы повитуха смогла наклониться и почтительно поцеловать край ее покрывала, как это требовалось в присутствии особы королевской крови. — А что до ребенка… Что ж, на все воля Аллаха. Ну, а я могу только молиться за него и стараться, чтобы он родился живым и здоровым. А как ваше здоровье, госпожа?

Ответа не последовало. Айва заговорила только спустя некоторое время — когда распрямила согнутую в почтительном поклоне спину и смогла хорошенько рассмотреть мою госпожу. Я увидел выражение лица повитухи и застыл на месте. На нем было написано такое изумление, словно Эсмилькан вытащила из-под покрывала пистолет и прицелилась старухе в голову. И без того всегда бледное лицо повитухи совсем позеленело и приняло какой-то мертвенный оттенок. От этого пух, пробивающийся у нее на щеках и подбородке, стал еще более заметным.

— Госпожа, в чем дело? — Эсмилькан встревожившись, попыталась поднять с ковра свое погрузневшее, неловкое тело — наверное, перепугалась, что ее гостье сейчас станет дурно.

— Ничего, — ответила старуха таким тоном, что сразу стало ясно: она лжет.

— Принести вам что-нибудь? Может, разбавленный йогурт? Или шербет?

Не дождавшись в ответ ничего кроме слабого движения руки Эсмилькан послала за тем и за другим, велев заодно принести и горячий мясной бульон.

— Присядьте, госпожа, умоляю вас. — Эсмилькан с трудом поднялась на ноги и заботливо подхватила нашу гостью под локоть. После чего приказала всем, кто был в комнате, — и мне в том числе, — побеспокоиться насчет ковра и подушек.

Я как раз хлопотал возле повитухи, взбивая поудобнее подушки, на которые она должна была опуститься своим похожим на спелую айву задом, когда она наконец нашла в себе силы запротестовать.

— Так ваш ребенок все еще не появился на свет, ваше высочество? — потрясенным голосом спросила она. Волнение ее было непритворным: я видел, как тряслись ее руки, сжимавшие тяжелую золотою цепь, обычный подарок для новорожденного. Видимо, повитуха совсем забыла о ней. Или была слишком взволнована, чтобы незаметно спрятать ее.

— Машалла, нет еще, — отозвалась Эсмилькан. — Но не стоит сейчас беспокоиться из-за меня.

— Но мы считали…

— Да, мне тоже казалось, что это должно произойти немного раньше. — Эсмилькан пожала плечами. Похоже, сейчас ее занимало другое. — Просто этот более упрямый, чем остальные, вот и все. Все в руках Аллаха. Может, он и сохранит ему жизнь.

— Но… мне сказали, вы уже разрешились от бремени.

— Кто сказал? Госпожа, вы, должно быть, устали.

— Эээ… один человек.

— Аллах свидетель, кто бы вам ни сказал это, жаль, что он ошибся. Нет, я не жалуюсь. Но была бы рада, если бы все закончилось неделю или две назад, как и предполагалось.

— Но она определенно сказала: «Да, принцесса уже родила!»

— Она, кто бы ни была эта она, должно быть, имела в виду предыдущий раз. Да, вполне возможно. Машалла, это случалось так часто… — Голос Эсмилькан оборвался, поскольку лицо Айвы еще больше помертвело. — Да что с вами, госпожа? Может, послать Абдуллу за врачом?

— Нет, нет, никаких врачей! — с неожиданной горячностью запротестовала Айва. Казалось, у нее разом прибавилось сил. — Они все шарлатаны, эти врачи. Мне уже лучше. И станет еще лучше, если вы пообещаете не посылать за врачом. Это просто… просто минутная слабость, уверяю вас. Все будет хорошо.

Закрыв глаза, повитуха сделала глубокий вдох и, казалось, примирилась с чем-то. Но с чем? Со смертью? Что в эту минуту видела она своим внутренним взором? Судя по горечи, написанной на ее лице, это было какое-то воспоминание. Айва открыла глаза и, казалось, вновь ожила.

— Госпожа? — с тревогой окликнула ее Эсмилькан.

— Все хорошо, — повторила Айва. — Вот если бы… немного плова…

Моя госпожа засуетилась, подвинув то, что оставалось от ее трапезы, к Айве. Через мгновение на столе появилась и салфетка. Впрочем, отметил я, от последней в данном случае было мало проку, поскольку вся она была вышита золотом, да еще по краям отделана золотой тесьмой.

— Евнух! — вдруг с набитым ртом окликнула меня Айва, потянувшись за очередной порцией плова.

— Да, госпожа? — Покончив с подушками, я уже собирался вновь вернуться на свой пост возле двери, но тут же вернулся и, слегка склонив голову, ждал ее приказаний.

— Там, внизу, на сиденье моих носилок лежит небольшой узелок, зеленый с золотом. В нем кое-какие сладости. Принеси их сюда, хорошо? Думаю… думаю, они помогут. Мое сердце…

— Конечно, госпожа, уже иду.

— Да, и еще… евнух!

Я был уже возле самой двери:

— Слушаю, госпожа?

— Пожалуй, я воспользуюсь ненадолго вашим гостеприимством. И поживу у вас… пока не родится ребенок. Так что отправь моих людей назад во дворец. Пусть привезут мои вещи.

— Госпожа?… — Я замер, не веря собственным ушам. Да и как было не удивиться, учитывая столь резкую перемену в ее планах?!

— Да беги же, Абдулла! — нетерпеливо велела Эсмилькан, видимо, опасаясь, что любые волнения могут отрицательно сказаться на здоровье ее гостьи, которое и без того внушало ей немалую тревогу.

Естественно, я сделал все, что мне приказали: спустился вниз, отыскал в паланкине узелок со сладостями и отдал все необходимые распоряжения. Долго искать узелок мне не пришлось. Собственно говоря, кроме него в паланкине больше не было ничего: ни лекарственных трав, ни склянок со снадобьями, которые повитуха обычно повсюду возила с собой на тот случай, если вдруг кому-то во дворце срочно понадобится ее помощь. Я несколько удивился, но вскоре выкинул это из головы. От узелка, о котором шла речь, исходил сильный пряный запах каких-то вечнозеленых растений или смолы. Выглядел он достаточно безобидно.

Куда больше встревожил меня разговор с носильщиками. Пока они готовили носилки, собираясь отнести их во дворец, мы перекинулись несколькими словами. Перед этим я проводил их в нижние комнаты, где бы они могли немного согреться, и позаботился, чтобы им подали напиться и принесли наргиле, пока они будут дожидаться Айвы. И теперь мне страшно не хотелось снова выгонять их из дома.

Решив начать издалека, я сказал:

— Как это мило со стороны Айвы, что она решила заехать проведать мою госпожу сразу же, как вернулась из Магнезии. Наверное, она приехала накануне, не так ли?

Старший среди носильщиков был грек, косматые брови которого срослись на переносице, а низкий тяжелый лоб вместе со сломанным носом придавал лицу довольно зверское выражение. В ответ на мои слова он только недоуменно покачал головой:

— Вовсе нет. Повитуха вот уже две, а то и три недели, как в городе. Похоже, она постаралась держать свое возвращение в тайне, однако успела за это время принять парочку близнецов — машалла! — а кроме них еще несколько других. И все здоровенькие, крепкие ребята, да благословит их Аллах! И еще вдобавок избавила одного из своих пациентов от лихорадки, а другого — от боли в костях. Эх, вот если б она еще заодно избавила б и меня от этих проклятых носилок! — Парень напряг мускулы, так что они вздулись буграми, и захохотал.

Само собой, я удивился, однако пока не знал, чем эти сведения могут мне помочь. Помявшись немного, я все-таки заставил носильщиков прервать их отдых и вернуться к своим обязанностям. Недовольно ворча, они выбрались во двор, вскинули на плечи тяжелый паланкин и, увязая по щиколотку в грязи, двинулись обратно во дворец. Очень скоро плотная стена тумана скрыла их от моих глаз.

Какое-то время я еще стоял, тупо глядя им вслед и гадая, что же, черт возьми, происходит. Все это казалось мне на редкость странным. Во-первых, почему повитуха вдруг сорвалась с места, хотя до родов Сафии оставалось еще довольно много времени, и зачем-то вернулась в Константинополь? Клянусь святым Марком — или уж не знаю, кого там следует поминать в подобных случаях (похоже, я стал понемногу забывать такие вещи), — все это весьма странно, учитывая, что на свет как-никак должен был появиться наследник престола.

Еще сильнее тревожил меня тот факт, что повитуха, похоже, все это время старательно избегала нас, видимо, не желая, чтобы весть о ее возвращении дошла до наших ушей. И хотя находиться возле моей госпожи — в конце концов, в ее жилах текла королевская кровь! — было первейшей обязанностью Айвы, она тем не менее предпочла заниматься другими пациентами. Судя по всему, повитуха намеренно старалась держаться подальше от моей госпожи до тех пор… Я задумался. Скорее всего, до тех пор, пока кто-то из ее информаторов не даст ей знать о том, что младенец Эсмилькан благополучно появился на свет. По каким-то своим причинам Айве страшно не хотелось принимать этого малыша. Но почему? Или она боялась, что младенец снова умрет у нее на руках?

К тому времени как я снова вернулся в жарко натопленную комнату, мне еще так и не удалось разгадать большую часть мучивших меня загадок: как же все-таки случилось, что повитуха вернулась в столицу, если было известно, что ребенок Сафии появится на свет не раньше наступления весны? И это не давало мне покоя.

— А как там Сафия? Как она себя чувствует? — Видимо, решив, что непосредственная опасность больше не угрожает ее драгоценной гостье, моя госпожа вновь приступила к расспросам. — Молю Аллаха, чтобы у нее все было хорошо. И чтобы ее малыш не родился преждевременно из-за того, что ты уехала, не дождавшись родов. Нет, нет, Аллах не допустит этого!

— Сафия чувствует себя хорошо.

— Слава небесам! А ребенок?

— И ребенок тоже, во всяком случае, пока я была там. Но заслуги его матери тут нет.

— Что ты имеешь в виду?

Я протянул узелок, принесенный из носилок его владелице, и Айва одним цепким движением выхватила его у меня из рук. Трясущимися пальцами — наверное, виновата в этом была слабость, но, честно говоря, уж очень это смахивало на алчность, — она распустила узелок шнурка. Казалось, она не слышала вопроса моей госпожи. Во всяком случае, ответила она на него не раньше, чем вытащила из узелка золотистый сахарный шарик и сунула его в рот, предварительно проглотив последний кусок плова.

— Я имею в виду, — неразборчиво прошамкала Айва, — что не задержалась в Магнезии ни на минуту, после того как Сафия попросила меня избавить ее от моего присутствия.

Услышав это, моя госпожа побледнела до синевы. Теперь она выглядела ничуть не лучше, чем сама Айва в начале этого разговора. Принимая во внимание ее обычный цветущий вид, это стало особенно заметным. В отличие от Айвы, физиономия которой всегда отличалась нездоровой бледностью, моя госпожа даже во время беременности сияла красотой и свежестью.

— Ты ведь не хочешь сказать…

— Хочу. — Повитуха, не переставая жевать, скривилась, словно проглотила какую-то гадость, и невозмутимо продолжала: — «Я не собираюсь его рожать! — сказала Прекраснейшая. — Он так и не женился на мне! Я до сих пор не считаюсь его официальной женой. А я поклялась, что не дам жизнь принцу, пока не стану его супругой!»

— И вы, госпожа, отказались…

— Естественно, отказалась! — фыркнула Айва.

— Не примите мои слова за обиду, госпожа. Я вовсе не имела в виду, что вы решились бы взять такой грех на душу. Это же преступление!

Тусклый взгляд, который повитуха бросила на мою госпожу и свою пациентку, не выражал ничего. Пожав плечами, она сунула в рот еще одну конфету. Мне показалось, что она пытается таким образом выгадать время. Или смягчить то, что собиралась сказать.

— За мою долгую практику мне довелось вычистить немало женских утроб, — буркнула она. — Так что не воображайте, что я не знаю, как это делать. И не надо делать возмущенное лицо, ваше высочество. Не думаю, что это грех, когда какая-нибудь бедная женщина, у которой и так дома полно голодных ртов, просит меня помочь. Что же тогда говорить о том, когда я смотрю на какую-нибудь бедняжку и точно знаю, что новая беременность ее убьет? Правда, когда очередной богатей сулит мне тугой кошелек, чтобы я почистила несчастную рабыню, которой он сделал ребенка, — просто потому, что не хочет лишних хлопот, — что ж, тогда я отказываюсь. А в этом случае — Аллах свидетель! — я бы не сделала этого ни за какие деньги. Убить наследника трона?! Единственного ребенка Сафии?! Нет, я еще не сошла с ума. Поэтому я отказалась наотрез.

И повитуха бросила на мою госпожу через стол выразительный взгляд. В нем читался открытый вызов.

— У меня тоже есть свои принципы, госпожа.

— Конечно, конечно, Айва. — Эсмилькан поспешно изобразила на лице улыбку. Видимо, сообразив, что погорячилась, моя госпожа решила задобрить повитуху.

— «Тогда для чего, ты думаешь, я терплю тебя здесь? — крикнула она мне. Мне, своей Айве! — Ну, раз ты не хочешь мне помочь, тогда я найду кого-нибудь еще!» — Представьте себе, так она и сделала. Отыскала каких-то знахарок и принялась пить их снадобья. Конечно, они не помогли. У нее только желудок расстроился, а так все осталось по-прежнему — ни капельки крови, ничего! Так ей и не удалось сбросить плод. А что я говорила? Да разве там найдешь хорошую знахарку, в этакой-то глухой провинции!

— Так ей не удалось избавиться от ребенка?

— Нет. И вот что я вам скажу: у Прекраснейшей нет ни малейшего шанса! Ха! Может быть, впервые в жизни у Софии Баффо нет выбора.

— На все воля Аллаха.

— Да. И вот это-то больше всего и бесит ее. — Тонкая улыбка заиграла на бледных губах повитухи. А выражение лица, несмотря на все съеденные ею сладости, стало на редкость кислым. — В любом случае, дело зашло уже достаточно далеко. Теперь даже я со всем своим искусством не взялась бы за то, чтобы избавить ее от бремени — слишком опасно. Господи, помилуй, да ведь у нее уже округлился живот! — Айва сунула в рот очередную конфету, придирчиво оглядев ее перед этим, словно опасаясь, что заодно живот раздует и у нее.

— Но мой брат! Он не может же не знать об этом, верно?

— О, естественно, ему известно, что она в положении.

— Но что она скажет ему, если потеряет ребенка?

— Выкидыш, вот и все. Обычное дело. Такое часто случается, разве нет? — Айва, передразнивая Сафию, невозмутимо дернула плечиком.

— Неужели Мурад охладел к ней теперь, когда она утратила свою прежнюю привлекательность? Она ведь всегда этого опасалась.

— Вовсе нет. Никогда не видела, чтобы мужчина поднимал такой невообразимый шум по поводу рождения своего будущего наследника, как принц, ваш досточтимый брат! Господи, да он по двадцать раз на дню благодарит небеса за то, что они послали ему надежду, а сколько денег он тратит на эту свою новую мечеть, чтобы построить ее к сроку! Я уж не говорю о том, что он засыпал Сафию подарками, слагает в ее честь стихи…

— Итак, вы отказались помочь ей сбросить плод, и Сафия отослала вас прочь? — перебила повитуху Эсмилькан.

— Да. Так оно и было.

— Но, наверное, была еще и другая причина?

— Поскольку ваш собственный ребенок, ваше высочество, до сих пор еще не появился на свет, она сказала, что хочет, чтобы я была с вами до этого срока. Мне было приказано — …да, да, приказано! — ходить за вами. «У меня еще в запасе масса времени, — сказала Сафия. — По меньшей мере несколько месяцев. Так что ты поможешь принцессе разрешиться от бремени, а потом успеешь вернуться ко мне. Ну, а на тот случай, если ты не захочешь вернуться… что ж, таких искусных повитух, как ты, я найду и здесь. Так что со мной все будет в порядке».

— Искусных… — презрительно продолжала Айва. — Что же их хваленое искусство не смогло помочь ей вытравить плод? Хороши повитухи! Можно только гадать, как они со всем своим искусством помогут ей благополучно родить!

Эсмилькан принялась расхваливать искусство Айвы, стараясь задобрить повитуху и успокоить ее задетую гордость.

— Я так благодарна, что вы приехали сюда, да еще в это ужасное время года. И все только ради того, чтобы позаботиться обо мне.

Повитуха снова скорчила кислую гримасу — одну из тех, на которые была удивительная мастерица, будто желая сказать: «Рано еще меня благодарить. Подождите, пока будет за что!» После чего с усталым видом откинулась на подушки и даже закрыла глаза, словно слабость заставила ее погрузиться в сон.

Эсмилькан и подумать не могла о том, чтобы потревожить покой своей гостьи. Как всегда, когда ее терзали сомнения, моя госпожа жадно накинулась на еду. Отведав все, что стояло перед ней на столе, она внезапно вознамерилась попробовать те конфеты, что еще оставались в узелке Айвы. Ничего подобного она до сих пор не ела — во всяком случае, у нас на кухне таких не делали.

Она как раз поднесла лакомый кусочек к губам, когда Айва, открыв глаза, метнулась к ней и резким движением выбила конфету у нее из рук.

— Госпожа моя, вы не должны! — воскликнула повитуха, после чего принялась с раболепным видом извиняться. — Эти конфеты… без сомнения, весьма полезные для… кхм… некоторых, чрезвычайно вредны для женщин в вашем положении.

— Понятно, — слабым голосом прошептала Эсмилькан. При мысли о том, как близка она была к тому, чтобы причинить вред своему еще неродившемуся ребенку, лицо ее посерело от страха.

Словно оправдываясь или опасаясь, что моя госпожа заподозрит ее в стремлении скрыть что-то от нее, повитуха неожиданно переключилась на самое, может быть, безвредное в мире существо — на меня — и принялась сбивчиво уверять:

— Вот евнуху они понравятся. Я их всегда готовлю для евнухов.

После этого разговор перешел на другое. Вскоре прибыли пожитки Айвы.

— О Аллах, они забыли положить мои лучшие наряды… И большинство моих лекарственных снадобий тоже! — причитала, тяжело вздыхая, Айва. — Придется ехать за ними самой.

— Но не сегодня же! — вмешалась Эсмилькан. — Сегодня вам и так пришлось тяжело, так что давайте отложим это до утра. Мой дом — ваш дом. По законам Аллаха все, что мое, — отныне ваше.

— Да, конечно, это может подождать, — согласилась повитуха.

И обе женщины принялись обсуждать, что можно сделать, чтобы устроить Айву со всеми возможными удобствами, и поскорее, иначе можно не успеть к полудню, когда придет время обычной молитвы. Первым делом созвали служанок и велели им убрать все, что еще оставалось на столе. Девушки торопливо унесли блюдо с пловом, чтобы, как они всегда это делали, без помех доесть на кухне то, что еще от него оставалось. Узелок Айвы, единственная незнакомая вещь в комнате, предстояло убрать мне.

Не знаю уж, по какой причине, но большую часть содержимого узелка повитуха съела самолично. Правда, внутри, в складках зеленой с золотом ткани, еще оставалось несколько достаточно приличных кусочков. Из чистого любопытства — к тому же я успел изрядно проголодаться, поскольку приезд Айвы нарушил привычный распорядок дня и я не успел поесть, — я лизнул палец и украдкой сунул в рот несколько крошек. Притом я ведь собственными ушами слышал, как старуха сама говорила — разве нет? — что эта штука особенно полезна для евнухов.

— О Аллах!

Я принялся плеваться, как одержимый, а потом отшвырнул узелок, словно он жег мне руки.

— Господи помилуй! — громко ахнул я, даже не сообразив, что сделал это на своем родном языке.

Внутри шарика, под слоем сахара и сиропа из каких-то душистых трав, я почувствовал хорошо знакомый мне чуть едкий, сладковатый привкус. Голод, нетерпение и мое любопытство помогли мне раскрыть эту тайну. Все внутри меня разом перевернулось: в моей памяти вкус этот был слишком тесно связан с безуспешной попыткой погрузить меня в сон, перед тем как нож лекаря лишил меня не только того, что положено мужчине, но и моей прежней жизни. Я дрожал всем телом. Перед моим внутренним взором вновь встал крохотный, полутемный домишко в Пера, где мне впервые довелось почувствовать у себя во рту этот вкус.

Конфеты вместо начинки были наполнены чистым, концентрированным опием — самым чистым, который только может быть, без каких-либо примесей, в отличие от того, что обычно добавляли в курильницы.

По моим расчетам, повитуха приняла вполне достаточно этого зелья, чтобы проспать без сновидений не одну, а тысячу и одну ночь.