Сожги венец безбрачия

Глава 14. Невыплаканные слёзы мужчин

Я проснулась в доме колдуна. И первое время просто молча лежала, глядя в потолок.

– Лаура, ты как?

– Принцесса, ты нас слышишь?

Встревоженные Матвей и Никита сидели рядом со мной на ковре. Колдун стоял поодаль, прислонившись к стене.

– Ты получила ответы на вопросы? – спросил Оба.

Я молча кивнула.

– Что ты видела? – Матвей взял меня за запястье, проверяя пульс. – Лаура, тебе нужно отдохнуть. Пульс зашкаливает, как у автогонщиков на ралли.

– Вся моя жизнь – это ложь, – не слушая советы Матвея я встала с ковра. – Вот что она пыталась мне сказать на сеансах ретро-гипноза.

– Кто? – спросил Никита.

– Моя мама. Родная мама. Ее убили, – я заплакала и вкратце рассказала им всё, что видела.

– Ёшкин кот! – Никита хлопнул себя по бедрам. – Да она психованная, твоя эта приемная матушка.

– Пойдем отсюда, тебе нужно на воздух, – Матвей взял меня под руку.

Мы вышли на улицу. Светило яркое солнце. И это было странно. Потому что моя жизнь только что разлетелась на тысячу осколков и… ничего не случилось. Никто этого даже не заметил. Апокалипсис откладывается. Только в моей личной вселенной воет злой ветер, занося густым снегом всю мою фальшивую жизнь.

– Избавься от всех, кто причастен к этой истории, – прозвучало за моей спиной.

Я обернулась. Колдун стоял на пороге.

– Иначе ты не освободишься от своего прошлого. Сожги его, твой венец безбрачия! – заявил он и захлопнул дверь.

– Не слушай его, Лаура, пойдем к машине, – Матвей увлек меня за собой.

– Подожди-ка, – я остановилась. – Ты ведь тоже причастен. Так сказал колдун. Что он имел в виду?

– Ерунду он нёс, набивая себе цену, – с досадой поморщился Матвей. – Пойдем.

– Нет, не ерунду, – возразила я. – По лицу вижу: ты знаешь, о чем он говорит.

– Я расскажу тебе в отеле. Ты должна отдохнуть.

– Может, хватит уже решать вместо меня, что я должна делать? Сейчас расскажи. Прямо здесь.

– А ну-ка интересно. Колись, док, я тоже хочу послушать, – поддержал меня Никита.

– Тебя это вообще не касается, – огрызнулся Матвей.

– Еще как касается, – не уступил Никита.

– С места не сдвинусь, пока не расскажешь, – заявила я и села на бордюр тротуара.

– Ну хорошо, – вздохнул Матвей, сел рядом со мной и нервным жестом пригладил волосы. – Я не просто так подошел к тебе тогда в баре. Марина меня наняла. Я должен был внушить тебе, что венец безбрачия – это груз прошлого. Так и есть. Но главным было убедить тебя в том, что избавиться от этого груза можно только одним способом: отказаться от всего и начать жизнь заново. Причем очень желательно было довести тебя до глубокой депрессии. Вместо этого я тебя вытащил из этой самой депрессии.

– От чего отказаться? – не поняла я.

– От наследства, Лаура. Не в курсе всех подробностей. Знаю только одно: речь идет о каком-то чудо-препарате под названием «Дидона». Он уникальный. И ты должна была отказаться от наследства, чтобы не возникло сложностей с продажей лицензии на препарат за границу. Это всё, что я знаю.

– И сколько она тебе пообещала, Матвей? – поинтересовалась я.

– Много. Очень много, Лаура. Но я взял только аванс. Да и тот вернул перед вылетом на Кубу. Марина была в бешенстве.

– Назови сумму, Матвей, – попросила я. – Хочу узнать, во сколько меня оценивают.

– Перестань! – отмахнулся он. – Я тогда тебя не знал. Мы не были связаны личными отношениями. Какая разница?

– Очень большая, – сказала я. – Мне просто интересно: сколько это тридцать серебреников в современной интерпретации?

– Миллион евро, – Матвей опустил глаза. – Она дала мне двести тысяч евро аванса. Я их вернул.

– Япона ж мать! – схватился за голову Никита. – Лям евро – это то, что она пообещала тебе? Сколько же стоят эти таблетосы, если она готова была отстегнуть лимон, чтобы принцесса отказалась от наследства? Лаурочка, твой папа что запрещёнку изобретал?

– Мой папа всю жизнь занимался иммунной системой, – прошептала я. – Это всё, что я знаю о его работе.

– Лаура, послушай, – Матвей взял меня за руку.

Но я отдернула руку и закричала:

– Не смей ко мне прикасаться. Никогда! Слышишь?

– Я понимаю, что ты чувствуешь, – снова начал Матвей.

– Да ничего ты не понимаешь! – закричала я. – Со всеми твоими открытиями, сеансами, заумными вещами ты ничего не понимаешь! Потому что ничего не чувствуешь. Ты – ледяной истукан, Матвей.

– Давай просто поедем в отель, Лаура. Ты отдохнешь, примешь ванну, и мы поговорим, – он снова взял меня за руку.

– Уйди! – я оттолкнула его. – Не приближайся ко мне.

– Слышишь, док, тебе же девушка ясно сказала отвалить! – вмешался Никита.

– Ты хоть помолчи! – Матвей досадливо отмахнулся от него, как от назойливой мухи. – Ты, наверное, даже не понял, о чем речь идет. Слишком много букв для одного многократно ударенного в голову качка.

– Ну ты и крыса! – выдохнул Никита и ударил Матвея кулаком в лицо.

Тот рухнул, как подкошенный. Со всех сторон завизжали женщины. К нам подъехал таксист Паоло. Он выскочил из машины.

– Эй, друзья! Без драк, пожалуйста! Только полиции нам и не хватало! Кубинская полиция очень не любит, кода иностранцы хулиганят. Вас за сутки вышлют из страны без права повторного въезда.

Матвей встал и с трудом сел на бордюр тротуара.

– Вы как? – Паоло вытащил из кармана бумажный платок и протянул ему. – Эй, принесите лёд, – обратился он к зевакам, которые уже успели собраться в толпу.

– Нормально, всё хорошо, – пробормотал Матвей, прикладывая платок к носу.

– Это слишком, Никита, даже для него, – я приняла из рук какой-то девушки пакет замороженного сока, села на корточки и приложила лёд к носу Матвея.

– Ему полезно, – сквозь зубы процедил Никита. – А то он совсем берега попутал.

– Ты, Никита, себя не понимаешь. И Лауру тоже, – глухо сказал Матвей.

– А ты понимаешь, значит? – ухмыльнулся Никита.

– Я был и в ее голове, и в твоей. А еще за годы практики понял главное: люди не могут найти себе пару, потому что мы все похожи на капусту. Слои, слои, слои, а внутри кочерыжка – наша суть. Когда мы знакомимся и начинаем отношения, мы прячем свою суть. Но внешние слои, скрывающие правду, постепенно отпадают. И мы изо всех сил стараемся затянуть этот процесс. Потому что кочерыжку мы не показываем никому. Но потом, позже, она всё равно себя проявляет. А мы не готовы. Так как нарисовали себе другого человека. У тебя и Лауры эта кочерыжка еще не проявилась. Но когда проявится, будет поздно. Тогда вы поймете, насколько вы разные, и оба взвоете. Ты… черт с тобой, но не делай больной ей.

– Твою гнилую натуру, док, я давно вычислил. Кочерыжка торчит, а листьев нет. Пошел ты! – заявил Никита. – Принцесса, хватит с ним возиться. Дальше сам справится.

– С этим соглашусь, – я встала и положила замороженный пакет с соком на колени Матвея.

Мы сели в такси. Никита обнял меня на заднем сидении.

– Пожалуйста, не сейчас! Прошу тебя! – взмолилась я.

– Понимаю, как тебе хреново сейчас, принцесса. Но ты не можешь быть одна. Да и я уже не смогу без тебя. Нет никакого венца безбрачия, ерунда это.

– Есть, – всхлипнула я и позволила себе уткнуться в его плечо.

Мне сейчас очень нужно было к кому-то прижаться.

– Не верю я в эти вещи, – поморщился Никита. – Знаешь, почему меня родители на бокс отдали? Потому что я мелкий был, хилый такой. Болел всё время. Вот реально смерть пописать отпустила. И все вокруг – и соседи, и родня – родителям говорили, что нужно витаминки пить, не уставать, вести правильный образ жизни. А мать с отцом решили всё сделать наоборот. Отдали меня в секцию бокса. Батя так и сказал: «Клин клином вышибают». И глянь, какой кабан вымахал. А послушались бы врачей и всех остальных, был бы я ботаном. От человека всё зависит. От характера. Если чего хочешь, то нужно стены лбом прошибать. Я так всегда по жизни и делаю: морду – кирпичом, и пошел. Моя рожа вон до сих пор не разгибается.

– Если ты такой мотивированный, то зачем пришел к Матвею на сеанс? Если не веришь в это всё?

– У меня другая история, принцесса. Мне нужно было, чтобы мозги кто-то вправил. Чтобы такой нокаут вмазал! А кто, кроме дока, может? Никто! Но я понимал, что проблема именно во мне.

– Разобрался? – спросила я.

– Да, – ответил он. – Вот сейчас точно знаю, почему я один. А еще знаю, что тебя не упущу. Мы всё разрулим вместе, принцесса. Ты только не плачь! – он обнял меня и поцеловал в лоб.

Матвей

Она уходила от него в объятиях другого. Кровь еще текла из носа. Это не беда. Беда, что внутри всё в клочья. Упустил! Держался, себе не признавался, язвил. Думал, рассосётся, успокоится. Не рассосалось. Внутри разверзлась черная дыра. Кто сказал, что черная дыра – это какая-то ерунда в космосе? Кто его видел вообще этот космос? Черная дыра – это невыплаканные слёзы мужчин. Злые, одинокие слёзы-бритвы. Ты их внутрь заталкиваешь, а они всё нутро в клочья, в кровь, в лохмотья. Как тогда с Ольгой после ее аборта. Тогда хотелось жрать водку из горла и сдохнуть. А теперь нет. Потому что Ольгу он отпустил, вытолкнул из сердца, вышвырнул, отрезал навсегда. А Лауру нет.

– Пей, – на тротуар рядом с ним опустился колдун и протянул бутылку виски.

– Не хочу, – покачал головой Матвей.

– Пей, – упрямо повторил Оба и свинтил крышку.

– Не буду, – Матвей сжал губы. – Какого чёрта ты ей сказал, что нужно от всех отдалиться? Зачем?

– Это не я, – покачал головой Оба. – Это духи. Я не мудрец. Только проводник. Через меня передают послания.

– Ну да, – согласился Матвей. – Мудрецы помогают людям жить а ты мешаешь.

– Твоя кожа мешает, – возразил Оба.

– Что? – не понял Матвей.

О чем он? Он что собирается с него скальп снимать? Такой может, да.

– Твоя толстая, как у бегемота, кожа, – Оба вдруг ущипнул его за руку. – Посмотри, какую отрастил! Посмотри! Не глазами, внутрь себя посмотри! – он двумя пальцами легонько ударил Матвея в лоб. – Ты же между мирами ходишь. Не так, как я, по-своему, но ходишь. Неужели не знаешь, как резко всю жизнь изменить?

– Нет, не знаю, – честно признался Матвей.

– Вы, европейцы, все, как бегемоты. У вас толстая шкура из удобных привычек, образования и воспитания. Вы не живее так, как хотите. Вы живете так, как вам велят. Слова ваши – ложь. И жизнь ваша сплошное вранье. Мы, кубинцы, живем без кожи. Голые, как младенцы. Хотим – поём, хотим – танцуем, а хотим – плачем. Сорви с себя кожу и покажи ей свое истинное нутро, – Оба встал. – Останься без кожи! Чтобы жгло, чтобы мыслями рвало, как от дешевого рома. И без кожи приходи к Лауре, – Оба зашел в свой салон и захлопнул дверь.

Без кожи. То есть, уязвимым, настоящим, живым. А ведь колдун прав. Матвей так боялся, что она заметит его чувства к ней, что слишком заигрался. Открыться перед ней – это страшно. А вдруг откажет? Засмеёт? А Никита не побоялся признаться в своих чувствах. Поэтому он уехал с Лаурой, а Матвей остался здесь, на заплёванном тротуаре. Ну и кто теперь тупой жлоб? А? Он горько усмехнулся. Почему он всё время один? Может, и на нем проклятие?

Ладно, нечего оплакивать разлитое молоко. Он, Матвей, может всё исправить. Есть еще парочка тузов в рукаве. Матвей уже признался Лауре, что должен был заставить ее отказаться от всего. Но кое-что он утаил. Марина платила ему не только за это. Главное: он должен был попытаться найти второе завещание.

Первое было составлено Мариной и ее адвокатом–любовником Генрихом Страуме. Что интересно: любовник был официальный. Александр, отец Лауры об этом, видимо, догадывался, поэтому на дух его не выносил. У Генриха была своя юридическая контора. И когда муж Марины попал в больницу с обширным инфарктом, Генрих с Мариной приехали к нему и прямо в реанимации составили завещание.

Марина сама рассказала Матвею, что до этого ее муж ни за что не хотел писать завещание. Всё отнекивался тем, что занят. Матвей завещание не видел. Но знал, что в нем речь идет об уникальной разработке отца Лауры: препарате под названием «Дидона». Лицензию на препарат очень хотела купить западная компания. А главным юристом компании в России был Генрих, любовник Марины. Видимо, отца Лауры заставили в больнице подписать завещание не в пользу дочери. В подробности Матвея не посвятили.

Но об этом не сложно было догадаться, если знать, что в день смерти тяжело больной человек, который с трудом ходил, сбежал из больницы и поехал на дачу. И там написал второе завещание, которое подписали два свидетеля: соседи по даче.

Отец Лауры велел им пока никому не говорить. И сказать только в том случае, если спросит сама Лаура. И больше никто. Он, видимо, боялся, что Марина узнает о завещании и уничтожит его. Александр сказал соседям, что сейчас позвонит Лауре и расскажет ей о завещании. И, действительно, позвонил. Но это было поздно ночью. Она не сразу проснулась от звонка. И отец, у которого остались считанные минуты жизни, просто не успел ей ничего рассказать.

Но Марина всё равно узнала. Соседка была женщиной пожилой. Видя состояние Лауры, которая не соображала на похоронах, что происходит, она подошла к Марине и рассказала ей о втором завещании. Ее можно понять: Марина – мать. Разве мать пожелает плохого своему ребенку? Простая женщина не понимала, что в семьях бывают сложности. Видимо, просьбу отца Лауры никому не говорить, кроме самой Лауры, она приняла за горячечный бред больного человека. И не хотела брать грех на душу.

И теперь у Матвея есть только один способ вернуть Лауру: найти второе завещание и распутать этот клубок до конца.

Лаура

Я прилетела в Москву и сразу же поехала к нотариусу. Взяла копию завещания, получила консультацию, а потом поехала к матери. Всё это время Никита был со мной. Матвей, видимо, вылетел другим рейсом. В самолете я его не видела.

До вылета на Кубу Никита оставил машину на стоянке аэропорта. Поэтому сначала он отвез меня домой. Мы наскоро перекусили, выпили кофе и поехали к нотариусу. Потом он отвез меня к маме и увязался было за мной, но я отправила его домой.

– Это семейное дело, – объяснила я.

– Я хочу быть частью семейного дела, принцесса.

– Прошу тебя, Никита, дай мне разобраться в своей жизни. Я сейчас просто не способна думать о чем-то еще, – попросила я.

– Я могу подождать тебя внизу, у дома. А когда ты выйдешь, отвезти домой и просто обнять.

– Спасибо! Знаешь, ты очень хороший друг, – я поцеловала его в щеку и вышла из машины.

– Котёнок, где ты пропадала? – с порога начала заламывать руки Марина. – Я уже начала волноваться и хотела ехать к тебе. Телефон выключен, не звонишь, не приезжаешь.

– Я всё знаю про свою мать Шуру Колесникову, – не здороваясь, заявила я.

Она замерла на миг, в ее глазах мелькнул испуг, но она тут же взяла себя в руки, устало потерла виски и прошептала:

– Господи, какое счастье, что мне больше не нужно притворяться! Пойдем на кухню. Сварю нам кофе.

– Как ты могла мне врать? Зачем ты ее убила? – набросилась я на нее.

– Это твой отец ее убил, а не я! – она выронила коробку с кофейными капсулами.

Они рассыпались по всей кухне. Марина присела на корточки, чтобы собрать их, но плюнула и встала:

– Да чёрт с ними! Гори всё огнем! – она достала из шкафчика другую коробку, взяла оттуда капсулы и засыпала в кофе-машину.

Ее руки так дрожали, что она еле-еле справилась с этой несложной работой.

– Ложь! Я всё вспомнила! Я там была, – заявила я.

– Ты не поняла, что видела, – ответила она, садясь за кухонный стол. – Я так любила Сашу, твоего отца! Он был самым красивым парнем на своем курсе. Я отбила его у всех. Мы поженились. Мой отец включил его в престижную научную программу на Кубе. Туда тогда вливали дикое количество денег и кубинцы, и СССР. Но попасть за бугор было очень сложно. Для простых смертных почти нереально. Там были уникальные разработки и оборудование. Твой отец в свои годы уже был там начальником лаборатории не только благодаря своему таланту, но и связям моего отца. А я… я отпустила его. Знаешь, как тяжело одной? А твоя мать всегда была рядом. Она тоже была блестящим биохимиком. А еще она была блестящей шлюхой.

– Не смей так говорить о ней! – я хлопнула ладонью по столу.

– А как еще можно назвать женщину, которая спала с женатым мужиком? На моем месте любая бы ее возненавидела. Разве не так? – вскинулась она.

– Не так, – не согласилась я. – Они должны были пожениться, а ты изобразила, что беременна, – я встала, подошла к кофе-машине, выключила ее и разлила кофе по чашкам.

Причем автоматически, не думая, налила ей кофе в любимую китайскую чашку: черную с золотыми журавлями. Как бы я на нее не злилась, но такие мелкие привычки сильнее нас.

– На войне все средства хороши, – огрызнулась она. – Я же не знала, что не смогу забеременеть. Твой отец был моим первым мужчиной, представь себе. Это вы сейчас все девственности лишаетесь в старших классах школы. А мы были другие. Мой отец меня вот так держал, – она сжала кулак. – Думала, поженимся и после первой брачной ночи залечу. А когда Саша уехал, как дура считала часы до каждой встречи. Он работал в «ящике» – так в те времена называли закрытые экспериментальные научные центры. Даже со связями моего отца я не могла видеть Сашу, когда мне хотелось. Посещения были сильно ограничены. И вот как-то я прилетела на Кубу, а твоему папе заранее не сказала. Хотела сюрприз сделать. И в первый раз увидела их с Шурой вместе. Они танцевали на побережье, целовались. И она была такая красивая в том чертовом марлевом платье! А я ему халву привезла. Он очень любил советскую подсолнечную халву в такой коричневой промасленной бумаге. На Кубе-то ее нет. И вот стою я, как дура, держу этот пакет с халвой и реву, – она вдруг заплакала. – Прибежала в номер в кампусе. У них там на территории «ящика» было что-то вроде академгородка. И лаборатории, и жилые кампусы тоже. Сижу в этой комнатушке, смотрю на эту халву на столе. А рядом стул стоит. И на нем Сашкин ремень висит. Вот сейчас, думаю, на этом ремне и удавлюсь. Зачем мне жить? Для чего? Вскарабкалась на стул, прицепила его к люстре, второй конец на шею набросила и затянула. Глаза у меня на лоб вылезли, воздуха нет. И самое ужасное, что так писать захотелось, что прямо терпеть невозможно. Вот ужас, думаю. Сейчас меня найдут мертвую с мокрыми трусами. Дернулась изо всех сил, а люстра-то кубинская. У них же внешне всё красиво, а держится на честном слове. Ну я вместе с этой люстрой и рухнула на пол.

– Господи! – прошептала я.

– Не уверена, что это бог, – горько усмехнулась она. – Люстра разбилась. Я осколки убрала, всё подмела. Сижу в темноте и жду его. И реву. И думаю: как же хорошо, что я с этой люстры упала. Если бы у Саши в комнате нашли мертвую дочь генерала КГБ, то в лучшем случае его бы посадили на всю жизнь. А в худшем и расстрелять могли. А муж мой на рассвете только пришел. Довольный такой. Дверь открывает и напевает песенку дурацкую. Ненавижу ее! Про луну там что-то.

– Калимба де луна, – подсказала я тихо.

–Да, – кивнула она, закрыла лицо руками и расплакалась.

– Ма… – я погладила ее по плечам, не договорив.

Как мне теперь ее называть? Мама или Марина?

– Но самое ужасное, – продолжила она, – что я не могла забеременеть. Всё испробовала. В Сибирь к шаманам ездила. У всех ведьм и экстрасенсов была. Если бы мой отец узнал, он бы меня убил. Ничего не помогало. А Шура была уже беременна от Саши. Она не просто украла у меня мужа. Она украла мою жизнь. Понимаешь, котёнок? Ты должна была быть моим ребенком. Это у меня ты должна была родиться! И тогда я возненавидела ее и… тебя.

– Зачем же ты тогда меня взяла? – не поняла я.

– Потому что она погибла случайно. Ее убил твой безответственный отец и ее собственная натура шлюхи. Но ты… ты была такая маленькая, беззащитная. И я подумала: если Шура украла мою жизнь, то я украду тебя. Сотру ее с лица земли. Никто и не вспомнит, что она существовала. Я была так счастлива, что у меня теперь будет ребенок, – она погладила меня по руке и улыбнулась сквозь слёзы. – Маленькая дочка. Моя! Только была проблема: ты не могла быть моей, пока память о Шуре стояла между нами. И тогда…

– Ты наняла гипнолога.

– Да, – кивнула она, вытирая слезы. – И ты стала моей доченькой. Мы вернулись в Питер и сразу же переехали в Москву, чтобы отсечь все старые связи. Ну почти все. Генрих всегда был моим близким другом и он всё знал.

Я хотела спросить, насколько близким другом был Генрих. Но не решилась. Меня и так начало тошнить от этого копания в чужом грязном белье.

– А через два года родился Витя. И это было чудом!

– Теперь я понимаю, почему ты так его любишь, Марина.

Она вздрогнула и подняла на меня глаза.

– Как это странно звучит: Марина, а не мама, – жалобно прошептала она. – Я ведь тебя вырастила. И все эти годы никуда не делись.

– Извини. В этом ты права. Но называть тебя мамой язык просто не поворачивается. Хотя, наверное, нужно бы спасибо сказать, что ты меня не выбросила из своей жизни, когда родился Витя.

– Я и не хотела, – воскликнула она. – Я была так счастлива, что у меня есть двое детей! Но ты росла и всё больше становилась похожа на нее. Это такая мука! – она зарыдала. – Каждый день видеть ее перед глазами. Голос, жесты, ее реакции на всё. Я чувствовала, что схожу с ума! Во мне боролись два человека: один хотел уничтожить тебя, как память о ней. А другой всё время напоминал, что ты – мой ребенок, несмотря ни на что. И ты ни в чем не виновата. А насчет того, кто кому жизнь разбил… ничего ты, котёнок, пока не понимаешь, – она погладила меня по щеке. – Твой отец мог отказаться и не жениться на мне. Но он прекрасно понимал, что его карьера будет окончена, так и не начавшись. А ведь такие люди были. Те, кто так и не прогнулся под советскую систему. И где они сейчас? Никто их не помнит и не знает. Так что твой отец не такой уж и праведник, как тебе кажется. Он решил усидеть на двух стульях якобы во имя науки. И что в результате? Разбил жизнь мне, Шуре и тебе заодно. Это не я чудовище, а он. Ты посмотри на это глазами взрослой женщины, без детских истерик, и всё поймешь.