Сожги венец безбрачия

Глава 2. Океан памяти

В профессии психотерапевта без этого нельзя никак. Люди приходят на сеансы, чтобы узнать правду о себе. Якобы узнать. На самом деле правда им не нужна. Они платят немалые деньги за благородную ложь. Чтобы психотерапевт сказал им, что они лучше, чем есть на самом деле.

Ретро-гипноз – это метод психотерапии, который базируется на погружении в собственную память в состоянии эмбриона и дальше, в генную память рода. Очень часто случается, что все проблемы в жизни – это последствия неправильных решений наших предков или наши собственные ошибки в прошлых жизнях.

Богатые скучающие дамочки, приходя на регрессивный гипноз, все как одна хотели вспомнить, как в прошлых жизнях были Клеопатрами и Нефертитями. Реальность была печальной. В генной памяти большинства этих светских красоток с перекаченными утиными губами, были сплошные жабы и змеи. Наверное, поэтому они так хладнокровно шли по чужим головам в этой жизни.

Скрепя сердце Матвей объяснял им, что с первого сеанса невозможно полностью погрузиться в память предков. И что Клеопатра обязательно есть где-то там, далеко, но нужно прийти еще на десять сеансов, чтобы ее обнаружить. После полного курса терапии Матвей, не дрогнув ни единым мускулом на лице, сообщал уткогубым, что нечто царское в них, несомненно, есть. Но оно погибло под грузом жизненных обстоятельств. Поэтому необходима полная перестройка жизненных ценностей, возвышение над сиюминутным, и, несомненно, поиск духовности.

Девицы с радостью соглашались. Потому что духовность вошла в моду. Она стала новым трендом. Под духовностью девицы понимали не размышления, учебу и строгие ограничения, а поездку в экзотические страны к жадным гуру, которые за большие деньги вещали избитые истины.

Девицы погружались в мнимую, дешевую и доступную духовность. Забывали о яхтах, шубах, бриллиантах. Обвешивали руки и шею дешевыми бусами с очень глубоко скрытым смыслом, облачались в белые одежды из органических материалов, и радостно выкладывали в интернет многочисленные фото собственного просветления.

Дошло до того, что многие очень богатые мужчины пачками отправляли к Матвею не в меру зарвавшихся алчных жен и любовниц, чтобы он вправил им мозги. Так как их духовность стоила гораздо дешевле, чем содержание в Москве.

Гонорары уставших от трат любовниц папиков позволяли Матвею заниматься серьезными исследованиями. Хотя бывали действительно интересные случаи. Например, пару месяцев назад к Матвею пришел известный бизнесмен с просьбой выдавить партнера из бизнеса. Партнер пережил расставание с девушкой, запил, зачудил, но продавать долю в бизнесе отказывался. На первом же сеансе у него обнаружились воспоминания из прошлой жизни, в которой он был монахом-аскетом в тибетском монастыре. К третьему сеансу пациент осознал всю тщетность нынешнего бытия и понял, что его сегодняшние проблемы тянутся из прошлого. Пришел к выводу, что нужно избавиться от бизнеса и уехать в монастырь. Гонорар его счастливого бизнес-партнера превзошел все ожидания Матвея. Но Матвей поехал в монастырь за пациентом и еще два месяца работал с ним совершенно бесплатно, собирая материалы для научной работы.

Ситуация с Лаурой была неприятной для Матвея. И хотя заказчики обещали ему крупную сумму, но и работа была сложной. И очень мерзкой. Чисто по-человечески ему было жаль девушку. И Матвей уже готов был отказаться от терапии. Но заказчик поднял цену вдвое. И Матвей сдался. Этих денег хватит, чтобы открыть свой медицинский центр и спокойно заниматься любимым делом, не отвлекаясь на ерунду. В конце концов, за всеми научными открытыми стоят чьи-то слезы. Вся наука держится на жертвах. А эту девушку он даже не знает. И, кстати, при личном контакте Лаура его сильно раздражала свой амёбностью. Ни рыба, ни мясо. Хочет большой, чистой любви и в замужи. Но не понимает, что для этого нужно как-то двигать попой. Думает, что всё с неба упадет само.

Лаура

Как только я приехала домой и открыла входную дверь, из соседней квартиры вылетела Светка, моя соседка и лучшая подруга. В любви ей везло почти так же, как и мне.

– Вот мой алмазный венец, – говорила Света, обнимая двух семилетних близняшек-сыновей.

Муж бросил Свету через месяц после рождения детей, не выдержав двойного счастья и всего, что к нему прилагалось: пеленок, ночных бдений у колыбельки и вечно поучающей всех Светкиной мамы – заслуженной учительницы как по профессии, так и в жизни. Сыновей он почти не навещал, предпочитая откупаться подарками, которые привозил на работу к Свете. И регулярно платил алименты.

– Ну и видос у тебя! – всплеснула руками Света. – Где ты была? Я уже хотела в полицию бежать!

Но едва я открыла рот, как она заявила:

– Ни слова больше! Быстро в душ, я пока сварю кофе. Мама пирог испекла с яблоками. И подробно всё расскажешь.

Света была на год старше меня. Но профессия педагога накладывала отпечаток. Она регулярно командовала мной, словно школьницей. Спорить было бесполезно. Лучше подчиниться.

Распаренная после горячего душа, прихлебывая поразительно вкусный Светкин кофе, я рассказала ей всё в подробностях.

– Ты меня удивляешь, – Светка откусила большущий кусок пирога и затараторила с набитым ртом. – Первый раз в жизни видишь мужика и изливаешь ему душу. А душа – она ведь как попа и книга.

– Какая глубокая мысль! – я замерла, не донеся чашку до рта.

– Ну, в смысле, что книгу, душу и попу никому нельзя доверять: запачкают и порвут. Я надеюсь, не нужно будет ехать к этому ретро-психу в ночи на другой конец Москвы?

– Нет, – покачала головой я. – У него кабинет в центре Москвы. Недалеко от моей работы.

– И то хлеб, – обрадовалась Светка. – Он хоть нормальный мужик этот ретро-псих?

– Свет, у меня же с ним не свидание, а лечение. Или типа того. Саморазвитие там и прочее.

– Ну да, ну да, – тяжело вздохнула Света. – А потом я тебя после этого саморазвития опять буду по кусочкам собирать? У тебя уже глаз горит!

– Бред! – возмутилась я. – Матвей мне вообще не нравится!

– Ага, я так и поняла, – скептически процедила Светка. – Вот я тебе скажу как учитель русского языка: во всем виновата литература.

– Здрасте! Приехали!

– Нет, ты подожди, – она встала, открыла шкафчик, с сожалением посмотрела на бутылку вина и подлила нам еще кофе. – Вот смотри: Пушкин был повеса, Есенин хулиган, Маяковский – я вообще промолчу, озабоченный на всю голову. Наша женщина с детства впитывает установку, что нужно сначала по большой любви пострадать по хулиганам и бабникам, и только потом выйти замуж за нормального Васю Пупкина. Который, может, и без фантазии, но зато заработает на еду, чтобы дитям в клюв бросить, кран починит и шубу купит. Пусть в кредит, но купит. Поэтому я тебя спрашиваю: твой ретро-псих может тебе в башку вложить, чтобы ты искала не Есенина, а сразу Васю Пупкина? – она внимательно посмотрела на меня и сделала эффектную паузу.

Я молча пила кофе.

– Понятно, – подытожила Света. – Листья падали с дуба-ясеня, ни х…гхм…ничего себе, ничего себе. Посмотрю окно – и действительно: ох… гхм… упоительно, восхитительно.

– Пошлячка, – я подвинула поближе к себе яблочный пирог.

– Это Есенин, кстати, – Света подняла указательный палец. – Может, и грубо, зато точно про тебя. – У меня еще вопрос: твоя мама тебе от наследства отца что-то отстегнет?

– Оставь, Свет, меня это не волнует. Сама все заработаю. Квартира есть и ладно.

– Но завещание уже огласили?

– Там какая то проблема с лицензией на папино открытие.

– На какое открытие? – мертвой хваткой вцепилась в меня подруга. – Этот его чудо-препарат? Лекарство от всего? А что с лицензией? Вроде бы она на твоего папу и оформлена. Он же всю жизнь им занимался. Или нет?

– Свет, не знаю. Не слушала я, понимаешь? Сидела и ревела. У меня мозг отмер в этот момент. Это было через неделю после похорон папы. Мама сама там разберется. Тем более, что лучший друг нашей семьи адвокат.

Генрих Страуме был одним из самых известных московских адвокатов и близким другом нашей семьи. Вернее, другом мамы. Они были знакомы с молодости. Мама была одной из первых моделей легендарного советского модельера Славы Зайцева. Генрих тогда учился на юридическом и подрабатывал мужской моделью в доме моды Зайцева. Папа Генриха не слишком любил, считая скользким и алчным типом, но многолетней дружбе не препятствовал.

Света отхлебнула кофе и спросила:

– А тебя этот лучший друг семьи не напрягает? Лаурочка, ну не будь ребенком! Какая дружба?

– Хватит, Света, – решительно осадила я подругу. – Это отношения моих родителей. Если папу все устраивало, то нечего об этом говорить.

– Ладно, – согласилась Света. – Тогда вернемся к наследству. Квартирка у тебя – каморка, как у мышки-норушки. Машина такая, что ты в ней как лягушонка в коробчонке громыхаешь. Папа твой был бессребреник и ты такая же. А мамуля-то вся в гламуре с головы до ног. Братик после МГИМО в Лондоне стажируется. И они тебе, как Золушке копеечку бросают. С какой радости, Лаурик? Где ты маме своей так дорогу перешла?

– Нигде, – я встала, подошла к раковине и принялась мыть чашку тщательнее, чем следовало, чтобы не встречаться взглядом со Светой.

Она, конечно, слишком прямолинейная. Зато нож за пазухой не держит. Просто я сама часто задавала себе этот вопрос: почему мама такая холодная и отстраненная со мной?

Как-то так сложилось, что я папина дочка, а Витька, мой брат, мамин сын. Глупо, конечно. Хотя и папа в последние годы от меня отдалился. Но всё же перед смертью позвонил мне за несколько минут. Он очень хотел со мной попрощаться. Пытался что-то рассказать, но не успел. Задыхаясь с трудом выдавил одну фразу:

– Виноват я перед тобой, дочка. Очень виноват! Исправлю всё. Слушай меня внимательно…

И всё. Связь оборвалась. Его так и нашли с телефоном в руках.

За стеной что-то грохнуло. И как раз за этой стеной находилась кухня Светы.

– Господи боже мой! Мои спиногрызы сейчас весь дом разнесут! Вылитый их папаша. Ни на минуту оставить нельзя! – Света вскочила и, теряя домашние тапки, помчалась к себе проверять: осталось ли что-то от квартиры после проделок ее близнецов.

Я села за кухонный стол, открыла ноутбук и попыталась подготовиться к завтрашним занятиям. Но мысли метались между козлом Алексом, который меня бросил, и Матвеем, который неожиданно вызвался помочь.

В клинику Матвея я приехала на пятнадцать минут раньше, сгорая от нетерпения. Неужели он сможет мне помочь? Может быть, и в моей жизни, наконец, начнется светлая полоса? Собственно, клиника представляла собой небольшую приемную, посреди которой гордо восседала пожилая и очень приветливая секретарша.

– Матвей Андреевич уже закончил с предыдущим пациентом. Вы можете зайти, – она указала на черную дверь в углу приемной.

Я пошла к двери, взялась за ручку и в этот момент дверь резко распахнулась и больно стукнула меня по лбу. Из глаз едва не посыпались искры.

– Японский бог! – раздался над ухом густой бас. – Я вас убил. Честное слово! – сильные руки подхватили меня и усадили на стул.

Надо мной склонился здоровенный мужик с широченными плечами. Он озабоченно вгляделся в мое лицо.

– Вы как? Видите меня? В глазах не двоится? – он буквально пополам сложился, положив руку мне на плечо.

– Сейчас лед принесу, у нас есть, – секретарша метнулась к маленькому холодильнику возле окна.

– Не нужно, – отмахнулась я. – Уже все в порядке. Жить буду.

– Не, девушка, вы с этим не шутите! Я вам как бывший боксер говорю: когда по голове прилетает, нужно в больницу ехать. А вдруг сотрясение мозга?

Я хотела ответить, что мой мозг так привык регулярно сотрясаться, что ему уже все равно: ударом больше или ударом меньше. Но не успела. Едва открыла рот, как в приемную зашел Матвей.

– Что здесь происходит? – он склонился надо мной.

– Матвей, я только что чуть не убил твою самую красивую пациентку, – виновато пробасил здоровяк.

– Никита, есть в этой жизни что-то, что ты еще не сломал? – Матвей неожиданно ловко и быстро оттянул мое веко, всматриваясь в зрачки. – В глазах не двоится? Вот так не кружится? – он осторожно повернул мою голову вправо и влево.

– Да нет, всё хорошо, – я встала.

– Точно не кружится, когда ты встала? – Матвей подхватил меня под руку.

– Точно.

– Вот я же и говорю: давайте в больницу отвезу, а то мало ли. Док, ну скажи ей! Ты же, как мозгоправ должен знать, что мозги лучше проверять, – сказал здоровяк.

– Никита… – Матвей замолчал, и я поняла, что ему очень хочется отпустить едкое замечании насчет мозгов здоровяка.

Капли яда готовы были сорваться с его языка, но медицинская этика победила.

– Всё, что мог, ты уже сделал. Иди-ка лучше домой, – Матвей похлопал здоровяка по плечу.

– До свидания, принцесса! – Никита прижал огромную лапищу к груди.

На его лице было написано такое явное огорчение, что я не выдержала и рассмеялась:

– Хорошего дня! – я вложила в эту фразу всю свою доброжелательность.

Шагнув из приемной вслед за Матвеем, я словно попала в другой мир. Мы оказались в маленьком, узком и полутемном коридоре. В темно-синих стенах, обитых тканью, утопала россыпь светильников в виде звезд. Несколько шагов – и мы оказались в кабинете Матвея. Я невольно ахнула. Здесь тоже было полутемно. Одну стену занимал огромный аквариум с синей подсветкой. Возле него стояла черная, кожаная, анатомически изогнутая кушетка. Напротив стояло удобное кресло возле письменного стола из черного дерева.

Матвей опустился в кресло и жестом пригласил меня сесть на кушетку.

– Какая красота! – восхитилась я, разглядывая аквариум. – Такой интересный декор! Чувствую себя в подводном царстве.

– Это не декор, – улыбнулся Матвей. – Это часть терапии. Вода помогает сконцентрироваться. Мы попытаемся достучаться сначала до твоей памяти еще до рождения, то есть эмбриональной. А потом до генной памяти предков.

– То есть, фактически, до моих прошлых жизней? – уточнила я.

– Можно и так сказать, хотя я не очень люблю это определение. Лаура, пойми, это не мистика, не эзотерика, и тем более, не колдовство. Всё это хранится в нашем мозге. И нам нужно это достать. То, что ты называешь венцом безбрачия и проклятием – это не нечто паранормальное. Это психокод. Нейролингвистическое, то есть, словесное программирование тебя на эмбриональном уровне. Когда-то очень давно кто-то внушил тебе эту установку, намертво вбил ее в голову. Может быть, даже специально. А может быть, нечаянно. Родители так часто делают, совершенно не задумываясь, что у каждого слова, сказанного ими ребенку в раннем возрасте, могут быть непредсказуемые последствия. Вот эти все родительские поучения: «Из тебя ничего путного не получится, полы мыть пойдешь, ничего не добьешься, потому что ты ленивый, никчемный и неорганизованный» они очень опасны. Особенно у девочек, так как женщины больше восприимчивы. Мамы и бабушки часто ворчат: «Посуду не помыла, комнату не убрала, кто тебя такую замуж возьмет?» Это и есть словесное, то есть, научными словами: нейролингвистическое программирование. Это чистые психокоды, определяющие наше поведение на много лет вперед.

– То есть, как вы яхту назовете, так она и поплывет? – уточнила я.

– Совершенно верно, – обрадовался Матвей. – А ты умница. Сразу ухватила суть. Многим тяжело это понять с первого раза.

– Хорошо, как это работает, когда ребенок уже родился и растет, я поняла. Но ты, Матвей, сказал про эмбриональный уровень. То есть, когда я была зародышем, меня уже кто-то поучал? Так?

– Нет, Лаура, не так.

Матвей встал, подошел ко мне, сел на кушетку и взял меня за руки. Неожиданно от его физической близости у меня закружилась голова. От него пахло сложным мужским букетом: дорогим одеколоном, шампунем для волос и… неуловимой и притягательной силой. Словно воздух качнулся вокруг меня, обволакивая, успокаивая, и, к моему великому ужасу, возбуждая. Странно, что вчера утром, когда мы проснулся в гостинице в одной постели, этого ощущения не было. Возможно, на меня так повлияла таинственная атмосфера его кабинета. Или просто вчера похмелье отключило все ощущения.

– Ты не со мной, Лаура, – донесся издалека голос Матвея.

Он улыбнулся, его ловкие, длинные пальцы нежно прикоснулись к моим волосам и убрали непослушную прядь за ухо.

– Извини, просто задумалась. В аквариуме вода журчит, убаюкивая, поэтому немного отвлеклась.

– Это хорошо, – кивнул он, – будет легче работать. Так вот возможно, что твои родители сильно кого-то обидели. Тебя еще и в проекте не было или была, но в состоянии зародыша, и обиженный проклял тебя. То есть, наложил словесный психокод. Младенец в утробе матери не только всё слышит, но всё понимает. Просто потом забывает при рождении. Но именно в этот период и закладываются нормы поведения, его основные линии и модели. Ты услышала проклятие, плавая у мамы в животе, оно прочно укоренилось в твоем сознании. На подсознательном уровне ты решила, что тебе в жизни не повезет в любви. А многочисленные тарологи, астрологи, ведьмы и шаманы укрепили тебя в этой мысли. И ты начала вести себя с мужчинами так, чтобы они точно тебя бросали с завидной регулярностью.

То есть, сама виновата. Дайте Нобелевку за гениальное открытие. Кажется, я трачу время зря. Для такого шедеврального озарения не стоило переться после работы сюда. Наверное, досада отразилась на моем лице. Потому что Матвей поспешно добавил:

– Нет, ты не виновата. Виноват психокод. И да, нам нужно найти ту точку, с которой начались проблемы. Тот самый момент, когда зародился этот проклятый психокод, который ты называешь венцом безбрачия. И тогда мы сможем с этим бороться.

– Легко сказать, – вздохнула я.

– Ну вот ты и начала ныть, – резким тоном заявил Матвей, встал и пересел в кресло. – Вот оно! Ты уже заранее знаешь, что проиграешь.

– Извини.

– Не извиняйся, слышишь? Никогда не извиняйся за свои слова. Это проявление слабости. Что сказано, то сказано.

Он глубоко вздохнул и крутанулся в кресле, повернувшись ко мне спиной. Я почувствовала, что раздражаю его, и сжалась на кушетке. Да, я не героиня, не железная леди, но зачем же так? Он на меня так посмотрел, как Морозко из сказки «Двенадцать месяцев». У меня даже ноги заледенели. Тепло ли тебе, девица? Да я сейчас окочурюсь, батюшка!

– У нас у всех, Лаура, есть сознательное, – Матвей явно успокоился и повернулся ко мне, – то, что мы помним и знаем. И бессознательное, которое делится на три уровня. Первый уровень – личное бессознательное. Твои собственные воспоминания, вытесненные на чердаки памяти. Потому что они болезненны или вовсе не важны. Второй уровень – перинатальное бессознательное – твои переживания, когда ты была эмбрионом. Пройдя травму рождения, ты всё забыла. И третий уровень – трансперсональное бессознательное. Опыт твоих предков, их генетическая память. Нас с тобой, Лаура, волнует второе и третье бессознательное. Именно для этого мы и воспользуемся ретро-гипнозом. И нам в этом помогут водный лифт, – он указал на аквариум, – и холотропное дыхание.

– Какое дыхание? – переспросила я.

– Холотропное. Сочетание интенсивного глубокого дыхания и музыки. Учащённое дыхание вызывает гипервентиляцию легких и состояние, близкое к трансу. А специальная музыка усиливает эмоции, – Матвей открыл ноутбук и включил музыку. – Ложись, – он подошел ко мне, сел рядом на краешек кушетки и вытащил из кармана кулон на длинной цепочке: большой, размером с куриное яйцо голубой камень, внутри которого вспыхивали серебряные искорки.

– Вначале будет трудно, Лаура. Но потом ты привыкнешь и будешь спускаться всё дальше и глубже в пропасть памяти. В первый раз тяжелее всего. Ты должна глубоко и часто дышать, – он начал водить кулоном перед моими глазами.

Я послушно задышала часто и глубоко. Голубой камень вспыхивал искрами в синих сполохах аквариума. Музыка была негромкой, но африканские барабаны завораживали своим ритмом. Я засмотрелась на камень. Всполох, голубой камень, синий свет, чей-то вскрик под барабан, шум воды. Прибой. Где-то рядом разлилось море. Запахло бризом. Мои глаза сами собой закрылись.

– Ты должна представить себе память как океан. Огромный, безмерный, в нем так легко затеряться. Ты подходишь к берегу. Из пены прибоя поднимается лифт, сделанный из воды. – Ты заходишь в лифт. Двери медленно закрываются. Лифт скользит вниз, на дно океана, – голос Матвея звучит всё глуше, всё дальше, пока не превращается в едва слышный шепот. – Вот ты проезжаешь первый этаж, это твоя жизнь, и спускаешься ниже и ниже.

Шум воды стал громче. Запах моря резче. Барабаны захлебывались рваным ритмом, словно кто-то задыхается, и вот-вот умрет. И еще запах. Такой специфический, очень знакомый, но давно забытый запах спелых фруктов. Сочных, мягких, почти сгнивших, и поэтому таких сладких. Куба! Я вспомнила этот запах. Так пахло на Кубе в моем детстве. Почему я забыла это всё?

– Вот тебе двадцать лет, Лаура, – голос Матвея сливается с шумом Карибского прибоя. – Потом тебе десять лет. А сейчас ты в утробе матери.

Его голос исчез. Я оказалась в какой-то комнате. За окном плескалось море. Оно было огромным, нервным и очень шумным. По комнате двигалась, пританцовывая, женщина. Худощавая, миниатюрная, с длинными каштановыми волосами, она что-то тихо напевала. Мелодия показалась мне знакомой. Незнакомка приблизилась ко мне, не замечая. Она стояла ко мне спиной. Я протянула руку и положила ей на плечо. Она медленно обернулась, и я увидела, что ей лет двадцать с небольшим, а еще, что она глубоко беременна. Большой живот смотрелся очень странно на ее худеньком теле. Месяцев восемь, не меньше. А то и все девять.

– Ты пришла, – прошептала женщина, радостно улыбаясь.

Я оглянулась. Может быть, в комнате есть кто-то еще? Как-то не так я представляла себе погружение в океан памяти. Мне казалось, что незнакомка не должна меня видеть. Как в кино, когда призрак смотрит из какой-то темной щели, как люди занимаются своими делами. Я для нее призрак. Меня нет в ее настоящем. Это просто мое воображение.

Окно распахнулось. Ветер ворвался в комнату. Брызги океана оросили мое лицо. Ветер был злым и колючим, хотя за окном было жаркое лето и неизменные пальмы. Да, это была Куба. Я бы ее ни с чем не перепутала. Мое детство прошло там до пяти лет. Когда я родилась, маме разрешили жить с папой в кампусе для женатых. Потом мы вернулись домой в Москву. И все, я что помню – это жара, пальмы, шум моря и особый запах кубинского воздуха, насыщенного переспелыми фруктами и специями. А также тяжелым и мокрым ароматом сейбы – дерева-бутылочки, символа Кубы. Оно собирает в бутылочный ствол воду, поэтому у него тяжелый, слегка прелый аромат мокрой древесины.

Внезапная тревога исказила лицо женщины. Она вдруг громко запела по- английски. И я, наконец, узнала эту мелодию: плач Дидоны из оперы «Дидона и Эней». Не люблю оперу в принципе. Но эту арию часто слушал папа. Женщина выводила чистым и высоким голосом:

Remember me, remember me, but ah

forget my fate.

Помни меня! Помни меня, но… о,

забудь про мою печальную участь.*

Внезапно в стекло врезался огромный камень. И стекло взорвалось осколками. Они брызнули вниз, а в комнату ворвалась моя мама. Она была такой молодой, что я даже не помню ее в этом возрасте. Беременная незнакомка побледнела и замолчала. Внезапно бросилась ко мне, толкнула в грудь обеими руками и закричала:

– Уходи! Тебе здесь не место!

– Лаура, возвращайся! – донесся издалека голос Матвея.

– Уходи! Ну же! – женщина еще раз толкнула меня что было сил.

Я врезалась спиной в стену и… пришла в себя на кушетке в кабинете Матвея.

_____________________________________________

* Эту арию лучше слушать в современной обработке. Ее можно найти на ютубе, если в строке поиска написать по-русски: Энни Леннокс, плач Дидоны. Или по-английски: Annie Lennox – Dido’s Lament