Сокровища короля

Глава 16

Осень 1218 года

В Линкольне Аннет Фуллер помешивала кипящее на тихом огне рагу из баранины; попробовав кусочек, она добавила еще вина из стоявшего рядом кувшина. Найджел обхаживал выгодного покупателя, который, возможно, будет обедать у них, а этим своим блюдом она особенно гордилась. И по праву. Внешне оно выглядело как обычное тушеное мясо, но вкус имело потрясающий. Таким блюдом не стыдно попотчевать и короля… или богатого итальянского торговца, прибывшего в Англию для закупок саржи и камвольной ткани.

Флорентийский торговец Гвидо обычно посылал своих посредников, но в этом году он приехал лично. Он направлялся в Ноттингем на большую осеннюю ярмарку, а по пути наведывался и в другие города.

Аннет оставила рагу томиться на огне, а сама принялась наводить чистоту в комнате, хотя в том не было необходимости. В помещении царил безупречный порядок: на полу – ни одной выбившейся соломинки, очаг вычищен, столовое белье кипенно-белое, аж блестит. Пряный аромат рагу не перебивает нежного благоухания сухих лепестков роз.

Когда Аннет нервничала, домашним хозяйством она занималась с особым усердием. Заказ господина Гвидо им был нужен как воздух. В последнее время их дела заметно пошатнулись. Со смертью ее отца многие его клиенты стали покупать сукно у других производителей, а после побега Мириэл из монастыря Святой Екатерины и последовавшего скандала они лишились и поставок первосортного руна, которому Найджел пока не мог найти достойную замену. Проклятая девчонка. Почему она не захотела быть послушной дочерью? «Вся в тебя», – подсказал ей внутренний голос, и Аннет с еще большим старанием принялась полировать крышку сундука.

– Да, вся в меня, – с горечью повторила она вслух. Интересно, как бы сложилась ее судьба, если б она убежала из дома с тем менестрелем? Наверно, погибла бы где-нибудь в канаве от голода и холода. Но чем такая участь хуже той жизни, которую она ведет теперь? Мириэл воспользовалась выпавшим ей шансом и сбежала с солдатом, которого полюбила. Аннет вдруг с ясностью осознала, что злится на дочь из зависти. И это была полная, беспросветная глупость.

Со слезами досады на глазах Аннет вернулась к котелку с мясом. Громыхнула дверь, и она, виновато вздрогнув, резко повернулась, встречая мужа. Он пришел один. Его лицо было темнее тучи.

– А где господин Гвидо? – спросила она. – Разве он не придет на обед?

Широким шагом Найджел прошествовал в комнату.

– Нет, – процедил он сквозь зубы. – Говорит, что хотел бы повидать других суконщиков.

У Аннет внутри все опустилось.

– Он пообещал, что купит нашу ткань?

– А ты как думаешь? – прорычал Найджел. – Этот скользкий негодяй вел себя слишком уклончиво. Сказал, что не может принять решения, пока не посмотрит другие мастерские, но это значит, что меня послали к черту. Будь у нас хоть какой-то шанс, он сейчас был бы со мной.

Аннет судорожно сглотнула. Она знала, что Найджел возлагал большие надежды на сделку с Гвидо.

Он прошел мимо нее, походя пнув котелок. Аннет отскочила, уклоняясь от обжигающих брызг выплеснувшегося бараньего рагу.

– Но почему? Ведь прежде он всегда покупал сукно у нас.

– Не он, – рявкнул Найджел, – а его посредник. – Дойдя до стены, он развернулся и зашагал обратно. – Видела бы ты его самого. Лезет в каждый угол, рассматривает немытую шерсть, пересчитывает каждую ниточку на ткани через какое-то круглое стекло. – Он плюнул в солому.

Аннет поморщилась.

– Но ведь твое сукно – самое лучшее в Линкольне. Он посмотрит другие мастерские и вернется к нам.

Найджел крякнул и впился зубами в ноготь большого пальца.

– Он и в Ноттингем хочет съездить, на ярмарку.

– Ну и что? Там у тебя тоже нет конкурентов.

– Теперь есть. Вот, взгляни. – Он вытащил из кармана квадратный лоскут шерсти и швырнул его жене. – Один из наших погонщиков купил эль[16] этой ткани на берегу Лина. Как наше лучшее сукно.

Аннет смотрела на красную материю в своих руках. Эта ткань была гораздо лучше той, что производили они. Переплетение более тонкой работы, сама шерсть более высокого качества. Такое сукно ткали в их мастерских при жизни ее отца, но она не посмела сказать это Найджелу.

– Тогда предложи ему цену, от которой он не сможет отказаться.

– Нет, – вспылил Найджел. – Я не позволю загонять себя в угол.

Зато готов сам себя туда загнать. Аннет мысленно вздохнула, внезапно почувствовав себя неимоверно усталой.

– И как ты поступишь?

– Что-нибудь придумаю. – Он пожал плечами. Ее отец принял бы решение сразу и, не откладывая, начал бы претворять его в жизнь. Но Найджел – не ее отец, и хватка у него не та.

– Положить тебе рагу?

Он мотнул головой и, выхватив у нее из рук лоскут шерсти, зашагал к выходу.

– У меня нет аппетита.

Она вздрогнула и закрыла глаза, когда он хлопнул дверью. Уже не в первый раз Аннет пожалела о том, что не отправилась вместо Мириэл в монастырь Святой Екатерины. Так было бы лучше для всех. Она убрала котелок с огня и сняла с колышка на стене свой плащ. Обычно она посылала на рынок кого-то из слуг, но комната была отравлена гневом Найджела и ее собственным страхом. Ей не хватало воздуха. Наказав одной из женщин следить за огнем в очаге, она взяла ивовую корзину и вышла из дому.

На рынке толпился народ. Аннет бродила меж лавок, словно привидение. Она понятия не имела, что из еды ей нужно купить, поскольку, отправляясь на рынок, не проверила запасы. Ей не терпелось поскорее покинуть дом.

Знакомые приветствовали ее, и она отвечала им улыбкой, находя для каждого нужные слова, но взгляд ее был обращен внутрь себя, в сознании властвовала пустота. Ей не хотелось думать, потому что раздумья непременно заставили бы ее понять, что она в безвыходном положении, и это вселило бы в нее панику. Пока она играла роль расторопной домохозяйки из почтенной семьи и верила в собственное благополучие, на душе у нее было спокойно и уютно. Но вот ее вера поколебалась, грозя и вовсе исчезнуть, и она была в смятении.

Шафран, нужно пополнить запасы шафрана. Аннет остановилась у прилавка торговца пряностями, чтобы купить горсть темно-желтых нитей, а заодно и корицу, которую она использовала, когда варила садовые груши. Торговаться не хотелось, но она пересилила себя. Свою роль нужно играть до конца, и к тому же, если Гвидо не станет заключать с ними сделку, им придется жить более экономно.

На дороге за ее спиной, поднимавшейся к замку и собору, забили барабаны и загудели волынки.

– Это к шерифу приехали бродячие актеры, – с усмешкой заметил торговец, подбоченившись.

Аннет медленно обернулась, и ее рука, укладывавшая в корзину шафран с корицей, задрожала. По дороге шли, приплясывая, бродячие актеры в ярких костюмах кричащих цветов – красного, желтого, синего. Четверо мужчин, четыре женщины и двое детей. Одна из женщин жонглировала булавами, другая крутила разноцветные ленты на палочке, один из ребят, стуча в барабан, вытанцовывал вокруг нее. Аннет смотрела во все глаза, и ее с таким трудом выстроенный мир рассыпался на части. Мужчина, возглавлявший шествие, двигался по-кошачьи непринужденной, грациозной поступью. Он был высокий и стройный. Его лоснящиеся янтарно-белокурые волосы заметно поредели, на загорелом лице пролегли будто прорисованные писчим пером глубокие морщины, но Аннет знала, что, если он глянет в ее сторону, она вновь почувствует себя четырнадцатилетней девчонкой.

– Госпожа Фуллер?

Она не слышала оклика торговца пряностями, не слышала прозвучавшего следом его испуганного крика, когда он попытался схватить ее, но не успел. Ступая на дорогу, прямо под колеса с грохотом катящей на нее телеги, она не видела ничего, кроме мужчины с солнечным сиянием в глазах и своих собственных пляшущих ног.

Мириэл наливала вино итальянскому торговцу и краем глаза наблюдала за ним. Гвидо прибыл в Ноттингем, чтобы продать красный шелк, выкрашенный в мастерских Флоренции, и купить английские ткани – саржу, камвольную материю и серж.

Мириэл провела итальянца по своим ткацким мастерским на берегу Лина, с гордостью – на то она имела все основания – демонстрируя ему первые тюки их сукна линкольнского плетения, изготовленного из руна самого высокого качества и выкрашенного в теплый зеленый и густой серовато-красный цвета.

– Мне очень трудно устоять перед вами, госпожа Вулмэн, – сказал Гвидо, принимая от Мириэл чашу с вином. Его черные глаза сардонически блеснули, но, перехватив сердитый взгляд Герберта, он быстро принял Серьезный вид. – Вы изготовили на продажу превосходное сукно. Оно ничем не хуже того, что я мог бы купить в самом Линкольне. Правда, последнее время качество материи, которую предлагает мой тамошний поставщик, несколько не удовлетворяет моим требованиям, а вы и цену просите вполне доступную.

– Тогда что же вас удерживает? Эсташа Монаха нет в живых, так что морских разбойников можно не опасаться. – Голос у Мириэл чуть срывался, но это было вызвано не тем, что с ней флиртовали. Она привыкла к подобным заигрываниям со стороны заказчиков-мужчин. Взволновало ее другое: главным производителем знаменитого линкольнского сукна красного и зеленого тонов был дом Эдварда Уивера, который ныне возглавлял ее отчим – неумелый или, во всяком случае, весьма посредственный хозяин.

Гвидо выразительно пожал плечами:

– Я – деловой человек и должен все как следует взвесить, прежде чем принять решение.

Мириэл кивнула, поджав губы:

– Разумеется, вы должны заботиться о собственной выгоде, но я тоже пекусь о своих интересах. К полудню завтрашнего дня мне нужно знать, намерены вы купить мою ткань или нет, ибо у меня стоят в очереди другие заказчики.

Она подала Герберту чашу с вином и, коснувшись плеча мужа, одарила его чарующей успокаивающей улыбкой. По существу она вела себя с ним так же, как с дедушкой. Восхищала его своей энергичностью и молодостью, развлекала остроумием, терпеливо выслушивала его пустую болтовню, врачевала его больные ноги в горячей соленой воде, позволяла ему с гордостью щеголять собой.

Постельные обязанности, в которых она не была искусна, удовольствия ей не доставляли, но кое-какие хитрости она знала. Элис Лин, подобрев после третьей чаши вина, в красноречивых выражениях поведала ей некоторые секреты супружеской жизни. В результате Мириэл теперь удавалось держать Герберта в постели если уж не на расстоянии вытянутой руки, то хотя бы не подпускать его к себе ближе, чем на длину ладони. К тому же, по мере того как они притирались друг к другу, его старческий пыл постепенно угасал, сменяясь спокойной привязанностью, редко озаряемой вспышками настоящей страсти.

Гвидо допил вино и одобрительно цокнул языком, хваля его тонкий вкус.

– Мадонна, я обязательно сообщу о своем решении завтра утром, прежде чем выйдет срок, – провозгласил он, ставя чашу на дубовый буфет.

Мириэл кивнула:

– Можно узнать имя вашего суконщика в Линкольне?

Несколько удивленный, итальянец ответил ей. Мириэл нервно вздохнула и покраснела.

– По вашему лицу я вижу, что вы знакомы с ним, мадонна?

– Да, я знаю эту семью.

– Вы слышали, какое несчастье произошло с его женой, нет?

У Мириэл похолодела спина. Ей пришлось напрячь колени, чтобы устоять на ногах.

– С его женой? – глухо повторила она.

– Она бросилась под колеса груженой телеги и скончалась прямо на улице, – сообщил итальянец, сопровождая свою речь выразительной жестикуляцией. – Без всякой причины. Он очень расстроен.

Стараясь придать своему лицу выражение вежливого участия, Мириэл стиснула в складках платья кулаки, так что ногти врезались в ладони.

– Воистину печальная новость, – выручил жену Герберт, грузно вставая со стула. – Когда пойдем в церковь, обязательно помолимся за него и за упокой души его дражайшей супруги. А теперь прошу нас извинить. В последнее время мое здоровье пошаливает, я стал быстро уставать.

– Конечно, конечно. – Гвидо спокойно поднялся. Если его и удивило столь неожиданно резкое завершение встречи, будучи опытным дипломатом, он этого никак не показал. – Я приду завтра утром, мадонна. – Он поклонился Мириэл, потом Герберту.

Мириэл проводила гостя до двери и позвала его слугу. Натянуто улыбаясь, она осыпала итальянца любезностями, хотя позже не вспомнит ни слова из того, что сказала. Когда он ушел, она вернулась в комнату и тяжело, словно дряхлая старуха, опустилась на пристенную скамью.

– Моя мама, – проронила она и прижала к губам ладонь.

Герберт налил вина в свою чашу и поднес ее жене.

– Мне очень жаль, девочка. – Он неуклюже потрепал ее по застывшему плечу. – Вдвойне тяжело, когда слышишь прискорбную весть из уст чужого человека, который просто решил поделиться с тобой сплетней.

Мириэл пригнула голову к коленям, зажала ее руками и сцепила пальцы, собравшись вся в комок, такой же тугой, как и мучительный узел, завязавшийся у нее в животе.

– Мне казалось, я ее ненавижу, – тихо призналась она, – оказывается, нет, но выяснять это теперь поздно: она умерла.

Герберт сел на скамью подле нее. Дерево заскрипело под его тяжестью. Он обнял жену и привлек к себе.

– Поплачь, если хочешь, – сказал он, похлопывая ее по спине, словно мать свое дитя. – Лучше излить свое горе.

– Я не хочу плакать, – ответила Мириэл, часто моргая. – Что мне это даст? – Она высвободилась из объятий мужа и вскочила на ноги, словно кошка, ища утешение в себе самой. – Все слезы в мире не воскресят ее и не загладят моей вины.

– Это верно, но, возможно, тебе станет легче, – заметил Герберт с лаской и печалью в голосе. – Когда моя Сибил умерла, я выплакал, должно быть, целое ведро слез, и мне полегчало. Поставь свечи, помолись. Господь услышит тебя.

Мириэл тихо фыркнула и покачала головой. Она просила Господа покарать ее отчима, и он покарал, но неоправданно жестоко. Сама она теперь никогда не будет знать покоя.

– Господь все слышит слишком хорошо, – сказала Мириэл.

Гвидо скупил у Мириэл все сукно и прислал своих посредников с новым заказом. Она с удвоенным усердием взялась за работу, потея в мастерских с раннего утра до позднего вечера, в тяжелом труде топя свое горе, сожаление и чувство вины. Благо причина была уважительная – октябрьская ярмарка в Ноттингеме. В город стекались торговцы со всех концов страны, и если Мириэл и прежде не сидела без дела, то теперь она просто выбивалась из сил, чтобы заполнить товаром свою лавку. Работали все дети Брайдлсмитов, кто хоть мало-мальски умел сучить пряжу. Явилась на помощь и старая Элис, а сама Мириэл трудилась допоздна. Каждый вечер Герберт приходил в мастерские и уводил ее домой ужинать. Она едва не засыпала над тарелкой. Сочувственно хмыкая, качая головой, он помогал ей раздеться и укладывал ее в постель, словно малое дитя. Он понимал, что ею движет, но для себя решил, что после ярмарки положит этому конец. Ему нужна жена и подруга, а не это истерзанное существо, занимающееся бессмысленным самоутверждением.

Вечером накануне открытия ярмарки Мириэл все еще находилась в мастерской, при свете свечей осматривая напоследок свое производство. Скоро явится Герберт. Проверив, как движется работа на каждом станке, она направилась к тюкам материи, приготовленным для продажи на ярмарке. Она потрогала мягкую ткань, водя пальцами по ворсу, который собственноручно подрезала ножницами. Выйдя со своим товаром на рынок, она быстро завоевала первенствующее положение, и это служило некоторым утешением маленькому потерянному ребенку, которым она, в сущности, оставалась за внешним фасадом трудолюбия и уверенности.

Желая побаловать это несчастное дитя, Мириэл оставила станки с тюками сукна и, взяв с полки светильник, спустилась по каменной лестнице на склад в задней части мастерской. Неровное золотистое пламя выхватило из темноты тюки шерсти и крашеной пряжи, запасной фламандский станок и рядом груду челноков. Запахи камня и руна смешивались с ароматом восковой свечи.

Мириэл подошла к большому дубовому сундуку у дальней стены помещения. Сундук был дешевый, грубой работы; в таких многие женщины хранят дома лишние горшки или одежду. Сама она держала в нем веретена и разновесы из камня, глины и кости. Ничем неприметный сундук, никто не обратил бы внимание на то, что он гораздо больше, чем предполагает его внутренний объем.

Мириэл опустилась на колени возле сундука и поставила светильник на пол. Проведя ладонью по внешней стороне дна, она нащупала маленький деревянный колышек и повернула его. Распахнулась откидная крышка, прикрывавшая небольшое потайное отделение. Мириэл осторожно вытащила из тайника корону королевы Матильды и извлекла ее из шелковой материи. Давно уже не держала она в руках корону. Темнота пещерного помещения, озаряемая пламенем светильника, лишь усиливала охватившее ее благоговение. Она словно поклонялась святыне в храме.

Неожиданно для себя Мириэл стала разговаривать с короной как с живой. Шепотом поведала ей о своих сожалениях и страхах, о своих нуждах и честолюбивых замыслах. Рассказала о своих успехах и о том, что еще намерена сделать, дабы укрепить свое положение. Сообщила ей о смерти матери и о своей печали, призналась, как горюет о том, что могло бы быть, но теперь утрачено навсегда. Драгоценные камни сверкали, словно глаза дракона, жемчужины сияли, будто тончайший белый шелк, золото мерцало красным огнем.

Ослепленная блеском короны, Мириэл не сразу сообразила, что вспышки на золоте – это отражение пламени, причем не ее светильника. Резко обернувшись, она увидела, что полыхает корзина с пряжей в главном помещении мастерской. Огонь затрещал, в нос ударил смрад горелой шерсти. Вскрикнув, она быстро завернула корону в шелк, сунула ее в тайник и кинулась наверх. В глазах сразу защипало, они наполнились слезами, в горло забился едкий дым. Она схватила стоявшую у двери бадью с водой и залила горящую корзину, затем, давясь кашлем, взяла метлу и принялась забивать распространяющееся пламя.

В проеме появился силуэт мужчины, заслонившего скудный сумеречный свет, льющийся с улицы.

– Не стой как пень, – раздраженно бросила ему Мириэл, решив, что это пришел кто-то из соседей. – Помогай или беги за помощью.

Мужчина шагнул в мастерскую и остановился перед ней, сжимая кулаки. Мириэл взглянула в красивое и недовольное лицо бывшего отчима и испытала потрясение как от удара.

– Найджел! – выдохнула она. – Так это ты поджег, негодяй!

Он вытаращился на нее, и на искаженном от ярости и ненависти лице отразилось изумление.

– Проклятая ведьма! – взревел он. – Как я сразу не догадался, что это ты вознамерилась погубить меня. Все делаешь назло. Мало того, что опозорила семью, так теперь еще и хлеб у нас отнимаешь.

– Ты мне никто! – дерзко отвечала Мириэл. – А хлеба ты сам себя лишаешь, потому что ни черта не смыслишь в ткацком ремесле. Сам во всем виноват. – Со слезами ярости и горя на глазах, застилавшими видимость, она ткнула в него метлой. – Даже мать не смог уберечь!

Он проворно отпрыгнул в сторону.

– Она умерла по воле Господа, – хрипло возразил он. – А ты к моей Аннет отношения не имеешь. Ты – подкидыш. Тебя следовало удушить при рождении! – Он взял со стола тюк шерсти и двинулся на нее.

Мириэл вооружилась метлой, как дубиной, и, чтобы не подпустить его к себе, стала двигаться вокруг тлеющей корзины. Она пыталась позвать на помощь, но горло осипло от дыма, из него вырывался только кашель. Должен же кто-то заметить огонь и прийти на помощь.

Найджел бросился вперед, вышиб из ее рук метлу и повалил на пол, придавив своим грузным телом, а концом рулона норовя зажать ей рот и нос, чтобы лишить ее воздуха. Изловчившись, Мириэл изо всей силы ткнула его кулаком в горло.

Он отпрянул, ловя ртом воздух. Мириэл ухватилась за торчащий конец ткани и вскочила на ноги.

– Убью, гадина! – прохрипел Найджел, вновь кидаясь на нее.

В темноте завязалась драка. Мириэл кусалась и царапалась, отбиваясь, словно дикая кошка, но Найджел не сдавался. Одной рукой он нащупал ее горло и стиснул его.

– Мать честная! – воскликнул от двери Герберт, когда роговой фонарь в его руке высветил из темноты ужасную сцену. Подняв тревогу, он кинулся на помощь жене, хватая с крюка на стене ножницы для стрижки ворса.

Найджел отшвырнул Мириэл в сторону и повернулся лицом к новому противнику. Она отлетела на один из ткацких станков и, ударившись головой о деревянную раму, рухнула на пол как подкошенная.

– Грабят, убивают! – крикнул Герберт и ткнул ножницами в темный силуэт перед ним. Острые концы продырявили Найджелу сюртук и рубашку, полоснув его по боку, но рана оказалась пустяковой. Найджел пнул коленом Герберта в живот и, когда тот согнулся, тяжело пыхтя и отдуваясь, бросился прочь из мастерской и растворился в сгустившихся сумерках.

Мириэл с трудом встала на четвереньки. Ее тошнило, на затылке вздулась шишка размером с гусиное яйцо. Где-то рядом стонал Герберт. Потом он вдруг издал странный булькающий звук. Ее ослепил яркий свет, чья-то сильная рука обхватила ее за плечи. Она взвизгнула и попыталась вырваться, но движения ее были вялые, как скрученная пряжа.

– Успокойся, все хорошо, помощь подоспела. Никто тебя не обидит, – увещевал ее звучный голос Роберта Уиллоби. – Что здесь произошло?

Мириэл качнула головой, тут же загудевшей, словно там скопился рой пчел.

– Он пытался поджечь мастерскую и убить меня, – медленно произнесла она. Собственный голос донесся к ней будто издалека. Слова давались с трудом. Лицо Роберта расплывалось перед глазами, в животе крутило.

– Кто, кто пытался тебя убить?

Ее губ коснулся холодный край какого-то сосуда, и в саднящее горло полилась обжигающая терпкая жидкость. Она подавилась и закашлялась.

– Мой отчим. Он меня ненавидит.

– Твой отчим? Мириэл поджала губы.

– Это личное дело, – сказала она и смежила веки, одолеваемая одновременно тошнотой и усталостью. – Долго рассказывать.

Роберт Уиллоби, чуть прищурившись, задумчиво посмотрел на нее.

– Но, возможно, стоит попробовать, – пробормотал он.

Его голос, неясный и приглушенный, прозвучал как будто издалека. Она не хотела его слушать и стала искать спасения в темноте, погружаясь в ее бездонные глубины. Роберт похлопала Мириэл по лицу, пытаясь привести ее в чувство, но она лишь застонала и обмякла в его руках.

– Отнесите их обоих домой, – распорядился Роберт, обращаясь к старшему ткачу. Тот стоял рядом, в волнении потирая свою бороду, – Возможно, госпожа Вулмэн, когда придет в себя, сумеет нам объяснить, что произошло, но сейчас нам остается только позаботиться о том, чтобы здесь ничего не пропало, и предупредить стражу.

– Да, сэр, – ответил ремесленник, явно испытывая облегчение от того, что нашелся человек, не растерявшийся в этой ситуации. – Я перенесу сюда свой матрас и останусь здесь на ночь, – на тот случай, если негодяй решит вернуться.

– Госпожа поправится? – спросила жена ткача в наскоро накинутом на голову платке, обрамлявшем ее побледневшее лицо.

Роберт взглянул на Мириэл, которую держал на руках. На ее гладкой коже проступали синяки, ресницы в свете фонаря отбрасывали на лицо бархатистые тени. – Думаю, да, – с заботливой нежностью тихо сказал он.

Очнулась Мириэл от шума ветра, гудевшего в трубе и стучавшего ставнями. По комнате гулял холодный сквозняк, теребивший драпировку на стенах и грозивший затушить пламя ночной свечи.

Она села и тут же ощутила в затылке острую боль, вызвавшую у нее тошноту. Сглотнув слюну, она осторожно приложила ладонь к ушибу, проверяя, велика ли шишка. В горле болело, будто она пила огонь. Руки и ноги были как чужие; казалось, их сначала оторвали, а потом кое-как пришили. Она была в нижней рубашке, но без платка. Ее верхнее платье аккуратно висело на вешалке, под ним стояли башмаки.

В сознании, словно рыбки в мутном потоке, замелькали обрывки неясных воспоминаний – короткие серебристые вспышки, перемежаемые пустотой. Она была в мастерской. Увидела отраженные в золоте отблески огня, потом, откуда ни возьмись, появился Найджел и…

– Святая дева Мария, – охнула она и кинулась к ночному горшку. Согнувшись над ним, она тужилась вхолостую, содрогаясь от рвотных спазмов. В глазах колыхались пятнышки света, рыбок скопилась целая стая, и она вспомнила все до мельчайших подробностей. Раздался быстрый топот шагов.

– Я же сказал, чтобы ты не оставляла ее одну! – отругал кого-то Роберт Уиллоби.

– Простите, сэр, – ответствовал ему напуганный голос Элфвен. – Я только отошла за новыми свечами.

И опять рука Роберта обхватила Мириэл за плечи.

– Спокойно, спокойно, – увещевал он ее.

Мириэл судорожно вздохнула. Спазмы прекратились, но теперь ее била дрожь; она почувствовала смертельную усталость. Роберт довел ее до постели и напоил пряным медовым напитком.

Мириэл посмотрела на него. От переутомления у него под глазами образовались мешки и резче обозначились морщины, тянувшиеся от ноздрей к уголкам рта. А почему он здесь, в ее спальне? Эта мысль поразила ее словно удар грома.

– Где Герберт? – дрогнувшим голосом спросила она.

Роберт уткнулся взглядом в постельное покрывало, затем глубоко вздохнул и взял ее ладони в свои.

– Мне очень жаль, Мириэл, он умер. В мастерской у него начался приступ. Мы принесли его домой вместе с тобой, но он скончался прямо на пороге. Нам не удалось спасти его. Сейчас он в церкви Святой Марии, лежит перед алтарем. – Роберт стиснул ее пальцы. Его взгляд выражал грусть и сожаление.

– Герберт умер? – прошептала Мириэл. Она увидела его в воображении, словно наяву. Довольный и умиротворенный, он стоял среди тюков шерсти, сложив руки на своем большом животе. Потом она вспомнила, как он, озабоченно хмуря лоб, сказал ей, что бегством она от прошлого не избавится, ибо, куда бы она ни перебралась, оно всегда будет следовать за ней. – Не может быть, – выдохнула она.

– Мне очень жаль, – повторил Роберт.

Мириэл высвободила из его ладоней свои руки и с трудом встала с постели. Комната перед глазами запрыгала и закачалась, но она храбро просеменила к вешалке и взяла свое верхнее платье.

– Что ты делаешь? – изумился Герберт.

– Пойду к Герберту. Преклоню колена у его тела, – отвечала она слабым, но решительным голосом.

– Но ты же больна. Тебе нельзя вставать с постели!

– Пойду. Это мой долг.

Роберт хотел было возразить и осекся, когда она обратила к нему свое лицо. Взгляд ее был затуманен от боли, но лицо выражало непреклонную решимость.

– Это мое горе. И мое право, – сурово добавила она. – И ты не посмеешь мне запретить.

Он вздохнул и, тряхнув головой, тоже поднялся.

– Нет, госпожа, не посмею, хоть и считаю, что ты ведешь себя безрассудно. По крайней мере, позволь хотя бы проводить тебя. Ты ведь еле на ногах стоишь. Тебе нужно на кого-то опереться.

Она коротко кивнула, стараясь держаться с достоинством, но не смогла нагнуться, чтобы надеть башмаки, и была вынуждена прибегнуть к помощи Роберта и Элфвен. В сущности, она даже была рада, что Роберт вызвался проводить ее. Без поддержки его сильной руки ей было бы трудно дойти до церкви Святой Марии, хотя та находилась совсем близко от дома.

– Шериф приказал разыскать грабителя, устроившего пожар в твоей мастерской и напавшего на вас обоих, – сообщил Роберт, выводя ее на пронизывающий осенний ветер и свободной рукой придерживая шляпу на голове. – Теперь он обвиняется в убийстве.

Холодный ветер обдувал лицо Мириэл, рассеивая туман в ее голове, сменявшийся гулкой пещерной пустотой.

– Он хотел поговорить с тобой, но я сказал, что ты пока не в состоянии отвечать на вопросы. – Роберт чуть наклонился, заглядывая ей в лицо. – Я не сказал ему про твоего отчима. Решил сначала спросить тебя.

К счастью, они уже подошли к церкви, и это избавило ее от необходимости дать ему немедленный ответ. Мысли метались в опустошенном сознании. Что она говорила про отчима? Что выдала о себе? Насколько можно доверять Роберту Уиллоби?

Церковь полнилась сиянием светильников и пламенем свечей, мерцавших в каждом углу и в каждой нише, озарявших синюю накидку гипсовой статуи святой Марии, плясавших бликами на крашеных колоннах из песчаника с вычурными завитками. Тридцать лет назад, во время мятежа, поднятого сыновьями старого короля Генриха, церковь была отдана на разграбление, и теперь это был новый собор, сооруженный на развалинах нескольких прежних храмов, некогда стоявших на этом месте.

Герберт лежал на похоронных дрогах перед алтарем, в окружении пылающих свечей. Его руки, сжимавшие деревянный крест, были сложены на груди. Он был все в том же зеленом одеянии, в котором скончался, и в своих старых поношенных башмаках. Челюсть его была подвязана, волосы и борода – расчесаны.

На мгновение Мириэл вновь увидела себя на коленях у гроба дедушки в линкольнском соборе. Живот ее напрягся, она плотно сжала губы и сглотнула слюну.

– Зря я привел тебя сюда, – прошептал ей на ухо Роберт.

– Это не ты, я сама так хотела. – Трясущимися руками Мириэл зажгла свечу и опустилась на колени возле дрог.

Роберт перекрестился и преклонил колена подле нее.

– Он имел свои недостатки, но человек был хороший, мы дружили с ним, – сказал он. – Он должен был умереть в своей постели, а не так.

Мириэл склонила голову над сложенными в молитве ладонями. Присутствие Роберта Уиллоби она ощущала как прикосновение тяжелой руки.

– Я плохо соображаю, в голове сумбур. Что я говорила тебе про отчима? Не помню ни слова.

– Что это он напал на вас и что это длинная история.

Она прикусила губу.

– Не хочешь рассказывать?

Мириэл искоса глянула на него, всматриваясь в волевое, мужественное лицо, изрезанное глубокими морщинами. Взгляд у него был твердый и уверенный, как у человека, привыкшего добиваться желаемого. А у нее сейчас не было сил сопротивляться.

– Обещаешь, что не пойдешь к шерифу?

– Разумеется, нет. – Его тихий голос дрожал от возмущения и гнева. – Убит один из старейшин города, мой родственник по линии моей покойной жены. Ты сама чудом осталась жива. И ты хочешь, чтобы я молчал?

– Тогда я не стану ничего говорить. Скажу, что не помню.

Он издал гортанный звук, поднялся с колен и отошел.

Мириэл попыталась молиться. На восковом лице Герберта колыхалась тень свечи. Он погиб из-за нее, и теперь уже, сколько ни раскаивайся и ни кори себя, его не воскресить.

– Ладно. Что бы ты ни рассказала, клянусь, твои слова останутся в этих стенах. – Роберт Уиллоби вернулся к ней. Он мрачно хмурился. По всему было видно, что он не рад собственному решению.

Мириэл колебалась, прикидывая, можно ли ему довериться, но не способна была ни сосредоточиться, ни собраться с мыслями. В конце концов, она глубоко вздохнула и смиренно махнула рукой.

– Мой отчим – Найджел из Линкольна, ткач и сукновал. Правда, он не такой искусный ремесленник, каким был мой дедушка Эдвард. Мы ненавидели друг друга, постоянно ссорились, он меня бил. В юности мама зачала меня вне брака от одного бродячего музыканта, за что Найджел глубоко презирал меня. Поэтому я…

Она замолчала, потупив взор. Незачем рассказывать ему все как есть.

– Поэтому я сбежала из дому, а Герберт приютил меня. – С края дрог свисала пола туники Герберта. Мириэл затеребила в пальцах колючую зеленую шерсть, будто это давало ей утешение. – Остальное тебе известно, господин Уиллоби. Герберт был хорошим мужем и знал о моем прошлом. Глубоко заблуждались те, кто думал, будто я одурачила глупого старика. На самом деле он прекрасно, гораздо лучше меня самой, понимал, на что идет. – Мириэл покачала головой. – Я не ставила перед собой цель разорить Найджела, но не отрицаю: мне было приятно, что я могу утереть ему нос… до сего времени.

– Значит, это дело рук твоего отчима. Найджела из Линкольна, – уточнил Роберт, прищурившись.

Мириэл поборола новый приступ тошноты:

– Он намеревался уничтожить производство, отнимающее у него заказчиков. Он не догадывался, что эти мастерские принадлежат мне, пока не увидел меня. А когда увидел, пришел в бешенство… вспыльчивость у него в крови.

Они оба замолчали. Тишину церкви нарушал лишь тихий голос священника, молящегося перед алтарем. Потом зазвонили колокола, призывающие к заутрене. В окна церкви забрезжил рассвет.

– И если шерифу станет известно об этом, тебя привлекут к ответственности вместе с твоим отчимом, – заключил Роберт, испытующе глядя на нее. – Народ узнает, что жена Герберта в действительности – беглая дочь со скверной репутацией.

Мириэл склонила голову.

– Я предпочла бы избежать подобной огласки – как ради себя самой, так и ради памяти Герберта, Люди будут с жалостью называть его одураченным старым глупцом, а меня заклеймят своекорыстной распутницей. И то и другое далеко от истины.

– А что есть истина, раз у каждого она своя?

Он выгнул брови, выражая тем самым, то ли искреннее любопытство, то ли сарказм. Она это не могла определить, да и не стремилась.

– Думай, как хочешь, – устало ответила Мириэл. – У меня больше нет сил что-либо объяснять.

– Еще один вопрос – Он оперся подбородком на кончики пальцев сложенных в молитве ладоней. – Где ты взяла средства, позволившие тебе играть здесь роль богатой вдовы, если ты беглянка?

Она посмотрела на него:

– Я прихватила деньги с собой.

Не опуская бровей, он отвечал ей пристальным взглядом.

Мириэл покраснела:

– Они предназначались для меня. Каждой девушке полагается приданое. – Пусть думает, будто она обокрала собственную семью. Объяснение вполне приемлемое, исключающее любые другие вопросы о ее прошлом.

Уголки его рта дернулись. Он нагнул голову, пряча улыбку за сложенными молитвенно руками. В скором времени насмешливость исчезла с его лица, морщинки вокруг глаз и губ разгладились, и его черты застыли в напряженности. Такое выражение появляется на морде хищника, наблюдающего за своей добычей.