Сокровища короля

Глава 33

На толстой разделочной доске лежала рыба. Ее свежая тушка все еще серебрилась, глаза блестели, словно янтарно-ониксовые диски. Госпожа Лепешер рубанула ножом, отделяя голову от туловища, потом отработанным движением полоснула по брюху до плавника, поддела пальцем красные внутренности и бросила их в ведро вместе с головой. Вся эта жестокая процедура, благодаря сноровке госпожи Лепешер, была преисполнена завораживающего изящества. Глядя на нож, Николас решил, что пытаться бежать не стоит. Она слишком хорошо владела своим орудием, да и до двери было далековато.

Женщина перехватила его взгляд, и под темными усиками над ее верхней губой заиграла мрачная усмешка.

– Это я у матери научилась, а она – у своей матери, – сказала она. – Лучше нас на островах Женези никто не умеет чистить рыбу. – Она швырнула выпотрошенную сайду в корзину по левую руку от себя и из корзины справа достала новую жертву.

Интересно, думал Николас, это предупреждение или гордость за собственное мастерство вынудила ее раскрыть рот? В любом случае надо выразить свой интерес.

– Да, я видел, как работают торговки рыбой в Руане. Ни одна из них не сравнится с вами в ловкости.

– Хм. – Госпожа Лепешер бросила на него предостерегающий взгляд, давая понять, что не приемлет лести. – Приходится быть ловкой, – отвечала она. – Кто бы взял замуж такую уродину, если бы я ничего не умела делать?

Николас пожал плечами.

– Наверно, в молодости вы были красивы? – галантно заметил он.

Она фыркнула и отсекла рыбе голову.

– Вовсе нет. Мужа я нашла благодаря богатству отца и навыкам, которые переняла у матери.

– Но ведь Гишар, по-моему, любит вас.

– Угу, – усмехнулась она. – Ночью все кошки серы. – Она глянула на него исподлобья. – А у тебя самого жена есть?

Николас вздохнул:

– Есть, госпожа. Когда я уезжал, ей до родов оставалось меньше месяца. Это наш первый ребенок.

Госпожа Лепешер вновь сосредоточилась на своем занятии. В корзину полетела очередная выпотрошенная рыба, а на доске появилась другая.

– Ну и какая она из себя, твоя жена?

– Высокая, рыжеволосая, – отвечал Николас, – просто красавица. – Он смущенно заерзал на лавке. – Я женился на ней, потому что не мог соединиться с другой женщиной, но теперь мое сердце принадлежит Магдалене. Надеюсь, она знает это.

– Хм, – вновь хмыкнула госпожа Лепешер и поджала губы, выражая свое неодобрение. – По-моему, любовь бывает только в песнях менестрелей.

– Я пробовал сладости возвышенной любви, воспеваемой менестрелями, знаю вкус насущного хлеба любви земной, – сказал в свое оправдание Николас – И то, и другое по-своему восхитительно.

Женщина выгнула одну бровь, словно говоря, что подобный образ мыслей не внушает ей доверия. Ее красные потрескавшиеся руки продолжали методично обрабатывать улов. Нож полоснул по брюху очередной жертвы, и на его лезвии у самой рукоятки осели серебристые чешуйки.

– Вот это любовь, – заявила она, швыряя последнюю рыбину в левую корзину. – Иначе я и не стала бы этим заниматься, хоть сто раз была бы мастерицей.

– Это – жизнь, – возразил Николас, за что госпожа Лепешер наградила его сердитым взглядом.

Дверь с грохотом отворилась, и в дом быстрым шагом вошел Гишар. Он, должно быть, бежал, потому что на его задубелых бурых щеках горел румянец.

– Одевайся, – распорядился он, не вдаваясь в объяснения. – Я тебя отпускаю. Держать тебя здесь слишком опасно.

И Николас, и госпожа Лепешер вытаращились на него в удивлении.

– Ты что?! – опомнилась первой жена Гишара. Она подбоченилась, готовясь закатить скандал. – Мы целый месяц кормим, одеваем его за свой счет. Ведь благодаря ему ты избавишься от необходимости ходить в море, а мне никогда больше не придется чистить эту проклятую рыбу!

– Не придется, потому что нас не будет в живых. – Гишар схватил со спинки лавки плащ Николаса и швырнул его пленнику. – Я отпущу тебя, но ты должен оставить расписку, обязуясь сполна уплатить мне выкуп до Пасхи в следующем году. – Он кинулся в соседнюю комнату и вскоре вернулся с куском пергамента, чернильницей из рога и пером.

– Гишар! – зычно, по-мужски, рявкнула его жена. – Объясни немедленно, почему ты решил его отпустить. И смотри, чтобы твои доводы были убедительными. – Она угрожающе взмахнула ножом.

– Вот, пиши обязательство. – Гишар сунул в руку Николасу перо и разгладил на столе лист пергамента.

Снедаемый любопытством и – в немалой степени – недобрым предчувствием, но согласный на все, что могло поспособствовать его скорому освобождению, Николас с готовностью обмакнул перо в вязкую коричневую жидкость, служившую чернилами.

Гишар Лепешер повернулся к своей негодующей жене:

– Люди, которые хотели убить его, не получили всю сумму обещанного вознаграждения. Им сказали, что он жив и его жена готова заплатить выкуп. Заказчик поднял цену до шестисот марок.

Николас похолодел. Гишар всучил ему расщепленное перо, и теперь он, пытаясь писать, во все стороны брызгал чернилами.

– Почему же ты сам не разделаешься со мной? – спросил он.

Гишар скривил свой утопающий в бороде рот:

– Поверь мне, я думал об этом. Шестьсот марок – деньги, конечно, хорошие, но, когда речь идет об убийстве, это ненамного больше, чем пятьсот марок, которые я уже запросил за спасение твоей шкуры. – Он развел руками, словно спрашивая, а как еще он мог поступить. – Ты больше месяца пользовался покровительством и гостеприимством моего дома. Я не могу просто взять и все это выбросить в окно, перерезав тебе горло. Поручись, что заплатишь мне выкуп, и ты свободен. Можешь отправляться домой.

– В общем, ты отпускаешь меня в лапы смерти, – сказал Николас, поморщившись.

– Надеюсь, нет. Ты уж постарайся уцелеть, а то плакали мои денежки. Что ж, хоть дом свой уберегу от тех, кто хочет тебя убить. Сдается мне, что они перережут горло не только тебе.

Николас подписался пачкающим пером и вручил пергамент Гишару. На листе с обратной стороны красовались несколько налипших серебристых чешуек и кровяное пятно от рыбьих потрохов.

– Деньги ты получишь, обещаю, – заверил он Гишара, насмешливо вскидывая брови. Как это ни забавно, своим освобождением он был обязан тем, кому приказано его убить. – Если выживу. – Он протянул руку. – Правда, если ты дашь мне денег на дорогу, шансов на спасение у меня прибавится.

Гишар закатил глаза.

– Если помрешь не расплатившись, – заявил он, – клянусь, никогда в жизни не буду помогать утопающим, и гибель этих моряков будет на твоей совести. – Он снял с пояса мешочек с деньгами и кинул его Николасу. – Вернешь полный мешочек золота.

Его жена вытерла о юбку свой нож и передала его Николасу.

– Вот, возьми, он тебе нужнее, а я надеюсь, что когда-нибудь стану богатой.

Николас сунул нож за пояс:

– Спасибо. – В порыве благодарности он взял в ладони круглое лицо женщины с проступающими под кожей красными прожилками и расцеловал ее в обе щеки.

– Да ну тебя! – Она сердито оттолкнула его, но ее маленькие синие глазки заблестели от удовольствия.

– Немудрено, что тебя хотят убить. Обольщаешь женщин прямо под носом у мужей, – буркнул Гишар, притворяясь оскорбленным.

Николас скорчил гримасу. Возможно, рыбак не так уж далек от истины, подумал он и, шагнув к выходу, распахнул дверь.

– Здесь полно торговых судов, направляющихся в Англию, – напутствовал его Гишар. – Если не ошибешься в выборе, уже завтра будешь в Саутгемптоне.

– А если ошибусь, мне конец. – Николас мрачно улыбнулся. – Тогда молись, чтобы чутье и удача меня не подвели.

Он ступил за порог, навстречу ветреному утру, и дверь за ним затворилась. Зловоние рыбных потрохов ощущалось и на улице, но оно растворялось в бодрящем соленом воздухе. Его легкие наполнились запахами моря и кораблей. Он сделал глубокий вдох и, радуясь свободе, потянулся, разминая затекшие мышцы. Держа ладонь на рукоятке ножа, он зашагал по узким улочкам к пристани и, выйдя к причалу, остановился, рассматривая стоявшие в гавани суда – многочисленные маленькие нефы с низкими бортами и парусами самых разных расцветок, однотонными и полосатыми. На них рыбаки вели лов рыбы в прибрежных водах.

Среди груды сетей сидел рыбак с утренним уловом крапчатых, серо-голубых, как море, омаров и ржаво-красных, под цвет его паруса, крабов. Николас переступил через кольца веревок и лежащую на причале корабельную мачту. Его взгляд скользнул по группе увлеченных беседой моряков, а за ними, далеко в море, он увидел большой парусник, заходящий в гавань. На нем развевались шитые золотом красные флаги. Николас прищурился: судно показалось ему знакомым. Но потом его внимание привлек другой корабль, стоявший на якоре в той же стороне, где двигался ког. С его палубы несся стук молотков, несколько человек старательно устраняли повреждения в корпусе. Это была «Императрица». Теперь она не поражала красотой, как месяц назад, но Николас узнал бы ее в любом обличье. Это судно корабел Роан строил на берегах Шельды на его деньги, и, по праву владельца, он попытался уничтожить свой корабль, чтобы он не достался его недругам. Но, судя по всему, это не удалось, хотя таким, как прежде, парусник уже никогда не будет. Его залатают другим деревом, и оно обретет другую сущность. В каком-то смысле «Императрица» погибла.

Николас разглядывал людей, занимающихся восстановлением его корабля, но не мог определить, кто они – наемные корабельные плотники или те, кто охотится за ним. Не важно, кто они – простые мастеровые или злодеи-убийцы, – задерживаться здесь небезопасно, решил Николас. Он пошел вдоль пристани, выискивая суда, готовящиеся отправиться в дальнее плавание. Беседовавшие моряки прекратили свой разговор и теперь испытующе смотрели на него. Один из них, прежде скрытый от его взора спинами собеседников, попал прямо в поле его зрения, и Николас сообразил, что перед ним – тот самый рыжебородый громила, который зарезал Мориса де Лаполя. Их взгляды встретились. Рыжебородый схватился за нож, но Николас уже по его лицу догадался о том, что тот замыслил. Обойти убийц было невозможно. Николас повернул назад и побежал.

Они с криком бросились за ним, словно гончие за зайцем. Николас понимал, что положение у него очень невыгодное. Порт Святого Петра был для него чужим, а сам он, просидев месяц в стенах маленького дома Лепешеров, находился в плохой физической форме, – значит, оторваться от преследователей не сможет. Он один, их – шестеро, и у каждого такой же острый нож, как у него за поясом. Смерти ему не миновать. Бессмысленно бежать, надрывая сердце и легкие, когда их все равно пронзит стальное лезвие. Но он продолжал бежать.

Люди перед ним бросались врассыпную. Какая-то женщина взвизгнула, прижимая к подолу маленького ребенка. Мужчины и мальчишки смотрели во все глаза, но ни один из них не попытался ему помочь. На острове, где до недавнего времени господствовал Эсташ Монах, местные жители не вмешивались в чужие ссоры.

Николас услышал за спиной погоню, чье-то тяжелое дыхание. Страх придал ему силы. Он рванул в узкую улочку меж жилыми домами, свернул за угол, нашел другой переулок, ведущий к пристани. Его преследователи разделились, отрезая ему пути к отступлению. Один из них почти нагнал его. Взмахнув ножом, он распорол Николасу тунику, рубаху и задел бок. Николас почувствовал острую боль и споткнулся. Его преследователь, не предполагавший, что он пошатнется, от неожиданности потерял равновесие, и потому его второй удар не достиг цели, что дало Николасу возможность пустить в ход кухонный нож госпожи Лепешер, используя его по прямому назначению. Громила упал, зажимая ладонями рану в животе, из которой хлестала кровь.

Николас увидел еще один темный проем и, собрав остатки сил, кинулся туда со всех ног, словно раненый зверь в свою нору. Темнота вела к зарослям орешника, огораживающим чей-то садовый участок, и эта живая изгородь была столь же непреодолима, как и каменная стена. Оказавшись в тупике, он повернулся, держа наготове нож, чтобы продать свою жизнь как можно дороже.

Они надвигались на него, будто стая волков, – глаза горят, зубы оскалены, каждый примеривается, как бы нанести удар так, чтобы не получить сдачи.

Внезапно за спинами преследователей поднялась суматоха, нарушившая напряженное затишье. Они обернулись, и выражения их лиц изменились. В темноте сверкнул еще один клинок – клинок грозного обнаженного меча. Одним плавным движением Стивен Трейб пригвоздил Рыжебородого к стене дома и, как когда-то Эсташу Монаху, снес ему голову, – легко, без усилий, словно обезглавил сайду. Матросы Трейба вступили в схватку с остальными преследователями Николаса, и после непродолжительного, но яростного боя наступила тишина. На узкой улочке лежали три трупа, в том числе обезглавленное тело Рыжебородого. Один из преследователей сумел спастись бегством, пожертвовав несколькими пальцами. Стивен Трейб удовлетворенно кивнул, вытер окровавленный меч о тунику своей жертвы и вложил оружие в ножны.

– Еще минута, и ты пошел бы на корм рыбам, – обратился он к Николасу. Тот стоял, навалившись на кусты, и держался за рану в боку. Ему казалось, что его ноги утопают в молочной сыворотке.

– Боже Всемогущий! – выдохнул он. – Никогда не думал, что буду рад вновь увидеть, как ты это делаешь!

Трейб улыбнулся, сверкнув зубами:

– Люблю все делать аккуратно, а вот он с тобой не стал бы церемониться.

– Как ты здесь оказался? – Николас осторожно выпрямился.

– Приехал за тобой. Чтобы забрать домой. Причаливая, мы увидели, как ты мчишься по пристани, словно заяц со сворой собак на хвосте. – Он заулыбался шире. – За тобой должок с процентами, де Кан.

– И, слава богу. Хотя прежде сроду бы не подумал, что когда-нибудь буду признателен тебе за помощь. – Николас пошатнулся.

Сильная рука Трейба не позволила ему упасть.

– Пойдем, – сказал он. – Доставим тебя на корабль, перевяжем раны. Тебе еще многое предстоит узнать.

Монастырь стоял в болотистой низине. Щербатые камни монастырской башни на фоне пестрого неба и соломенные крыши хозяйственных построек сливались в единый ландшафт с простирающимися вокруг камышовыми зарослями и сочными лугами. Мириэл сидела в рубке баржи и обреченно наблюдала, как приближается берег. Беглянка поймана и возвращается к месту прежнего заточения, чтобы понести суровое наказание. Роберт всем объяснял, что тяжелые неудачные роды травмировали ее не только физически, но и душевно и он везет ее в монастырь Святой Екатерины восстанавливать здоровье. Она нуждается в покое, и он намерен сделать все, чтобы обеспечить ей его.

Страшнее такого покоя только покой могилы, думала Мириэл. От монастыря до ближайшего города, как она знала по собственному опыту, два дня пешего пути. Провизия и прочие припасы в обитель доставлялись по реке на барже, но с командой судна общались только келаресса и ее самые доверенные помощницы. Мириэл знала, что здесь ей уготована голая келья за запертой дверью, а единственная отрада – прогулки в часовню, где она должна будет на коленях вымаливать у Бога прощение. У нее была одна надежда: поговорить с матерью Хиллари и убедить старую настоятельницу отпустить ее на свободу. У монахини доброе сердце. Не может быть, чтобы ее стремление к материальной выгоде оказалось сильнее сострадания.

Протестуя против насильственного заключения в монастырь, она надела в дорогу одно из своих самых нарядных платьев – из зеленого муара с широкой золотой тесьмой, окаймляющей подол, и богатой вышивкой по вороту. Роберт презрительно усмехнулся, оценивая ее выбор.

– Сомневаюсь, что ты поразишь воображение монахинь, – сказал он. – А перед кем еще там красоваться?

– Сама перед собой покрасуюсь, – отрезала она, надменно вскидывая голову. Сейчас она тоже приняла горделивую позу, посылая ему холодный взгляд на другой конец баржи. Он не позволил ей взять дорожный сундук. Собственноручно уложил ее вещи в полотняный узел. Насколько ей было известно, ее мирские пожитки состояли из смены нательного белья, льняных подкладок, необходимых при месячных, гребня и еще одного платка. Корона королевы Матильды осталась в тайнике, под замком и вне досягаемости.

Во всяком случае, Николас будет спасен, размышляла Мириэл. Мартин Вудкок сумеет собрать выкуп и без ее помощи, а Элфвен, добравшись до Бостона, сообщит им, где она и почему. Мириэл вновь посмотрела на приближающийся монастырь. Что ж, у нее будет возможность молиться за спасение Николаса. И за свое собственное избавление.

Шкипер пришвартовал свое судно у небольшой пристани, куда обычно приставали баржи, доставлявшие провизию для монастыря, и спрыгнул на причал, чтобы помочь Мириэл и ее сопровождающим сойти на берег. Его помощник принялся снимать несколько бочонков вина с грузовой баржи, тащившейся следом на буксире.

Мириэл ступила на сырую тропу. Перед ней возвышался монастырь, сильно разросшийся со времени ее первого заточения. Крыльцо украшала декоративная кладка, некоторые здания были облицованы черным мелкозернистым песчаником, выложенным шашечным узором.

На территории обители шло строительство. Мириэл увидела шпиль новой церкви, тянущейся ввысь из переплетения строительных лесов, возведенных в форме башни. Мать Хиллари мудро распоряжалась доходами монастыря. В воротах их встретила проворная монахиня в безукоризненно опрятном одеянии. Мириэл ее не знала.

– Мать настоятельница ожидает вашего прибытия, – доложила она и, впустив Мириэл с Робертом в стены обители, лязгнула засовом, решительно отгораживаясь от внешнего мира. – Я провожу вас к ней.

– Благодарю. – Роберт сдержанно поклонился. При звуке запираемого замка Мириэл зябко поежилась. Тюрьма. Ее привезли в тюрьму.

– А сестра Уинифред больше не служит привратницей? – спросила она, вспомнив щуплую невзрачную монахиню с доброй лучезарной улыбкой.

– Нет, моя госпожа. Она умерла прошлой зимой после изнурительной болезни, – любезно ответила женщина.

– Какая жалость. Я ее очень любила.

– Она теперь почивает в объятиях Господа, моя госпожа.

Мириэл пробормотала нечто приличествующее случаю и добавила:

– Я вас здесь прежде не видела.

– Я приняла постриг три года назад. – Привратница искоса глянула на нее, но выражение лица женщины не изменилось. Интересно, думала Мириэл, что монахиням рассказали об их новой постоялице? Насколько Роберт извратил факты?

Она прикусила губу, подавив желание с криком броситься к запертым воротам. Она прослывет сумасшедшей еще до того, как поселится здесь. Она должна полностью владеть собой, когда предстанет перед матерью Хиллари. Словно угадав ее скрытый позыв, Роберт крепко взял ее за руку, причиняя ей боль. Со стороны казалось, будто он проявляет заботу о жене, подбадривает ее, но Мириэл знала, что он лишний раз хотел продемонстрировать свою власть над ней.

Привратница повела их мимо церкви и небольшого домика, в котором раньше жила мать Хиллари. Теперь бывшие личные покои настоятельницы служили еще одним домом для гостей. Мириэл и Роберта подвели к новому зданию в восточной части монастыря. Вход в него был красиво облицован шашечным узором, из трубы вился дым, крыша была выстлана кровельной черепицей.

Мириэл вспомнила монастырскую спальню. Может, там тоже стало уютнее? Или по-прежнему гуляют сквозняки, а темными зимними ночами сыро и холодно, как в могиле? И где намеревается поселить ее Роберт? В обустроенном гостевом доме или в ледяной темной келье?

Монахиня попросила их подождать под сводом арки, а сама прошла к двери в правом крыле и постучала. Потом она вошла, и до них донеслись тихие голоса.

– Ты не сможешь меня здесь удержать, – заявила Мириэл, сердито глядя на ладонь Роберта, по-прежнему властно, словно клещами, сжимавшего ее руку.

– Я – нет, – с улыбкой согласился он. – Об этом позаботятся монахини.

Мириэл встревожилась. Уж больно он самоуверен. Будто знает нечто такое, что ей неведомо.

– Мать настоятельница готова вас принять, – сказала привратница, выходя из комнаты и оставляя дверь открытой для Мириэл и Роберта. Она коротко кивнула, улыбнулась и, сложив перед собой ладони, засеменила в направлении ворот.

Роберт свободной рукой пригладил бороду и потащил Мириэл в личные покои настоятельницы.

Само помещение она видела впервые, но старый колченогий стол и серебряный подсвечник в виде дерева были ей хорошо знакомы. Как и красивое распятие из оливковой древесины на стене и резной сундук для хранения одежды. Но на столе не урчал, свернувшись клубочком, дымчато-серый кот, и встретила их не худенькая хрупкая женщина с ясными голубыми глазами. Женщина, поднявшая голову при их появлении, была широка, как бочка, и ее круглое расплывшееся лицо по цвету и форме напоминало большую головку сыра. А вместо кота на темной поверхности стола лежал гладкий ивовый прут.

– Сестра Юфимия! – в ужасе взвизгнула Мириэл.

– Мать Юфимия, – поправила ее монахиня, растянув тонкие губы в откровенно злобной улыбке. – С возвращением в обитель Святой Екатерины… дочь моя.