Соловьиная ночь

Глава 14

Однажды, когда через окошко в железной двери передали ежедневную баланду, Кэссиди почувствовала, что у нее нет сил даже есть.

Она поднесла миску с похлебкой ко рту, но варево стекало у нее по подбородку, проливаясь на пол. Нужно было во что бы то ни стало набраться сил, и Кэссиди заставила себя съесть остатки и даже облизала миску.

Ни о каких правилах хорошего тона нечего было и вспоминать. Она превратилась в дикое животное, которое заперли в клетке. Единственным ее стремлением было выжить.

Вдруг в замке заскрежетал ключ и дверь отворилась. Кэссиди прижалась к стене, со страхом ожидая дальнейшего. Яркий свет лампы ослепил ее. Через несколько мновении глаза привыкли к свету, и она увидела двух надзирателей. Когда девушка убедилась, что нет того страшного грязного громилы, который запер ее здесь, из груди вырвался вздох облегчения.

— Интересно, за какое преступление эту девчонку законопатили в эту яму? — сказал один из мужчин. — У нее жалкий вид, правда?

Кэссиди пробежала рукой по волосам. Ее всегда называли красивой, а теперь этот мужчина назвал ее жалкой. Когда ее похитили, на ней было ее любимое зеленое платье. Теперь оно сделалось таким грязным, что трудно было даже догадаться о его первоначальном цвете.

— У нас с тобой проблемы, девушка, — продолжал мужчина. — Мы не знаем, кто ты такая и кто заточил тебя в камеру. По нашим спискам тебя вообще не существует.

Кэссиди разбирала пальцами спутанные волосы. Она была слишком смущена, чтобы отвечать, и только покачала головой.

— Если Том Брунсон и знал, кто ты такая, то унес это с собой в могилу.

Кэссиди при этих словах вновь испытала облегчение. Эти люди говорят, что Брунсон мертв? Так вот почему он не вернулся, чтобы мучить ее…

— Она совсем плоха и, если мы не заберем ее отсюда, может умереть, — заметил второй надзиратель. — До тех пор, пока мы не выясним, кто она такая, я переведу ее в женскую камеру.

Кэссиди пыталась понять, о чем говорят эти мужчины. Почему они решили, что она может умереть? Разве она больна? Она хотела подняться, но не могла удержаться на ногах.

Один из надзирателей снял с нее цепи, которые со звоном упали на каменный пол. Кэссиди потерла израненные запястья. У нее в сердце затеплилась надежда. Может быть, они освободят ее?

— Как тебя зовут, девушка? — спросил у нее надзиратель. — Советую тебе не врать!

— Кэссиди Марагон, — с трудом проговорила она, и он записал ее имя в свою книгу. — Я попала сюда по ошибке. Я не сделала ничего дурного. Пожалуйста, выпустите меня отсюда!

Надзиратели расхохотались.

— Все так говорят! Никто не признается, что сделал что-то дурное. Если бы таким, как ты, верили, то преступники разгуливали бы на улицах Лондона, а невиновные сидели в Ньюгейте.

Кэссиди поняла, что ей нечего ждать от них помощи. Они привыкли к ужасам тюрьмы, и их сердца очерствели. Они не считали ее за человека.

Один из надзирателей взял Кэссиди за руки и помог подняться. Она зашаталась и привалилась спиной к стене.

— Если хочешь выйти отсюда, то давай пошевеливайся! — заметил надзиратель. — Мы не собираемся тащить тебя на себе.

Он кивнул ей, чтобы она следовала за ним.

Цепляясь руками за стены, она вышла из камеры, боясь, что они передумают и действительно оставят ее здесь. Ни жива, ни мертва она услышала, как захлопнулась дверь ненавистного застенка.

Шатаясь, Кэссиди поплелась за надзирателями. Они прошли по мрачному сырому коридору и оказались перед лестницей, ведущей наверх. Кэссиди ухватилась за деревянные перила. Каждая ступенька давалась ей с великим трудом.

На полпути силы оставили ее, и она едва не упала с лестницы. Ее успел подхватить надзиратель и грубо прислонил к стене. В его глазах читалось раздражение. Вместо того чтобы помочь, он больно ткнул ее дубинкой под ребра. Кэссиди вскрикнула, а он ударил ее еще раз прямо по голове, и она осела на пол.

Когда надзиратель сделал ей знак подняться, Кэссиди, собрав все силы, поспешно встала. В конце концов ее втолкнули в душную приемную, битком набитую женщинами и детьми.

— Жди здесь, пока мы не выясним, кто ты такая, — приказал ей надзиратель и указал дубинкой в угол. — И сиди отдельно от остальных!

Боясь, что он снова ее ударит, Кэссиди забилась в угол и присела у стены на холодный пол. Ее зубы стучали от холода, а плечи дрожали от озноба.

Все разошлись по своим местам, и никто не обращал на Кэссиди никакого внимания. Она смотрела на открытую дверь и понимала, что слишком слаба, чтобы попытаться бежать. По-видимому, надзиратели тоже это понимали. Она опустила голову на руки и впала в забытье.

Немного погодя к ней снова подошел надзиратель.

— Пойдем, девушка! Мы все еще не выяснили, кто ты такая. Но обязательно узнаем, что ты натворила!

Кэссиди поднялась. Ее ноги были словно деревянные. Надзиратель отпер решетчатую дверь в длинный коридор и отвел Кэссиди в просторную общую камеру, где уже находилось несколько женщин. Втолкнув ее в камеру, надзиратель запер дверь.

Чуть живая, она пересекла камеру и опустилась на один из набитых соломой тюфяков. Единственное, чего ей сейчас хотелось, это чтобы ее оставили в покое и дали навеки уснуть.

— Меня зовут Элизабет О’Нил, — сказала ей одна из девушек, протягивая плошку с водой.

Благодарно кивнув, Кэссиди напилась и перевела дыхание.

У ирландской девушки были каштановые волосы и веснушчатое лицо. Она была первым человеком, который обошелся с Кэссиди по-доброму в этом ужасном месте, и у Кэссиди на глазах выступили слезы.

— А мое имя Кэссиди Марагов, — сказал она слабым голосом.

— Ты неважно выглядишь, — пробормотала Элизабет и попробовала ладонью лоб Кэссиди. — У тебя жар! — сказала она и поднесла к губам новенькой кружку. — Выпей это. Здесь немного, но должно помочь.

— Большое спасибо, — прошептала та.

— Ты, как я погляжу, нам не ровня, — заметила Элизабет. — Что такого ты натворила, что тебя сюда упекли?

Кэссиди вспомнила о своей наивной попытке объяснить надзирателям, что за ней нет никакой вины. Никому другому она не стала бы ничего рассказывать, но Элизабет решила объяснить все начистоту.

— Я здесь потому, — произнесла она дрожащим от волнения голосом, — что кому-то помешала…

— Ну, за это сюда не сажают, — философски рассудила Элизабет. — Скорее уж ты попала сюда за кражу.

Кэссиди содрогнулась, подумав о Томе Брунсоне. Лучше бы об этом вообще не вспоминать!

— Мне обязательно нужно отсюда выбраться, Элизабет! — прошептала Кэссиди. — Я должна сделать одно дело.

— Если у тебя есть крылья, то можешь лететь отсюда хоть сейчас, — усмехнулась Элизабет. — А поскольку крыльев у тебя нет, то придется тебе отсидеть тот срок, к которому тебя приговорили.

Кэссиди в отчаянии покачала головой.

— Меня не судили! Я вообще не стояла перед судьей, — она взглянула в голубые глаза Элизабет. — Я знаю, что ты мне не поверишь, но это чистая правда.

Помолчав, Элизабет сказала:

— Нет, я тебе верю, — и, понизив голос, спросила: — А давно ты здесь?

— Я… я не знаю, — пробормотала Кэссиди. — Какое сегодня число?

Элизабет наморщила лоб.

— Не то шестое, не то седьмое июля. Что-то около этого, я думаю.

— Господи! — воскликнула Кэссидн и, зарыдав, закрыла лицо ладонями. — Меня похитили двенадцатого мая!.. А сколько ты здесь сидишь, Элизабет? — поинтересовалась она немного погодя.

— Уж почти пять лет, — вздохнула Элизабет. — Но мне кажется, что я сижу здесь всю жизнь. Моя матушка рано овдовела. Ей нужно было кормить нас, семерых детишек. Я помогала ей, продавая на улицах пирожки, а когда подросла, устроилась ученицей к ювелиру. Я и понятия не имела, что этот тип торговал фальшивыми камушками. Впрочем, это мало кого интересовало. В суде решили, что я виновна не меньше, чем он. Мне осталось сидеть три месяца. Скоро я наконец выберусь отсюда!

— Мне не на что надеяться, Элизабет. Наверное, я здесь и умру…

— Никогда не сдавайся! Если потеряешь надежду, то обязательно погибнешь, — строго сказала Элизабет. Вдруг она заметила на виске Кассиди синяк. — Кто это тебя? — спросила она.

— Надзиратель…

Элизабет намочила тряпку и приложила к больному месту.

— Когда я выйду из тюрьмы, я пойду прямо к твоим родным и расскажу обо всем, что с тобой случилось. Они вытащат тебя отсюда.

В душе Кэссиди появилась надежда.

— Ах, Элизабет, почему ты так добра ко мне?

— Это все пустяки. Я еще не то для тебя сделаю.

Ты похожа на мою младшую сестру, а кроме того, я сама угодила в тюрьму без вины и понимаю, что это такое.

Кэссиди попыталась подняться, но повалилась навзничь.

— Кажется, у тебя лихорадка и истощение, — сказала Элизабет. — Когда я впервые попала сюда, со мной было то же самое. Пройдет много времени, прежде чем ты поправишься… Но, чтобы выжить, тебе нужны силы… — она поднесла Кэссиди миску с баландой и со вздохом проговорила: — Мудрено выздороветь, когда кормят такими отбросами!

Каждые четыре дня узников выводили на прогулку по тюремному двору. Впервые за долгое время Кэссиди глотнула свежего воздуха и погрелась на солнышке. С улицы доносились крики торговцев съестным, приглашающих всех, у кого водятся денежки. В их глазах не было и признака сочувствия к тем, которые тянули к ним руки через тюремную решетку, прося подаяния.

Кэссиди с ужасом думала о своем положении. У нее не было гроша, чтобы купить кусок хлеба. Если ей удавалось вымолить корку, она была на седьмом небе от счастья — так она оголодала. О гордости нечего было и думать, но где-то в глубине души болезненно напоминало о себе чувство собственного достоинства.

Голод досаждал ей постоянно, но каждое новое страдание укрепляло в Кэссиди уверенность, что в один прекрасный день она получит свободу и отомстит герцогу, который заточил ее в этот ад.