Сорок апрельских дней

День 19. "Флейта"

Рассвет окрасил розовым белую громаду Преобразователя, чёрной осталась лишь западная стена, на которой и была закреплена лестница.

Кир спускался и качал головой. Везде, тут и там, ломая бетон и сгибая трубы, пробивались деревья.

Когда он проснулся, девочки снова не было. Под диваном валялся квантовый ховерборд, а на столе дымились блины...

Пальцы, скользившие по хромированным перилам, влезли в какую-то слизь. Кир осмотрел перемазанную ладонь.

Птичий помёт.

Он брезгливо поморщился.

«Тут теперь ни до чего не дотронься, не вступи во что-нибудь, в яму не упади! А если из чёрного куба вылезет хищник? Какой-нибудь лев, тигр или медведь? А змеи, а ядовитые пауки? Они наверняка уже тут! Похоже, на Станции стало небезопасно».

Мальчишка спрыгнул с лестницы и пошёл сквозь кусты, раздвигая ветви руками.

«Впрочем, мне теперь всё равно. Может, наоборот, всё случится быстрей и не столь ужасно...»

Он отправился к южной арке, но девчонки там не было. Кир развернулся и зашагал к центру Станции, хоть не был уверен, что сможет пробраться к Излучателю сквозь рощу, на глазах превращающуюся в джунгли.

Бетонная дорожка покрылась сетью трещин. Кое-где торчали деревья. Кир старался не споткнутся и не налететь на дерево, но всё же вертел головой, удивляясь хаосу, возникшему будто из-под земли.

«Но здесь, возле обрыва, хотя бы тихо!»

И в этот момент вдалеке он заметил Эйприл.

Она сидела на глыбе бетона у южной стены Преобразователя и таращилась в океан. Во всяком случае, Кир так подумал вначале. Но когда подошёл, оказалось, что глаза Эйприл закрыты.

Глыба была в ржавых потёках.

«Будто валялась сто лет! Но ещё вчера её не было!»

Кир поднял глаза. Над ним, закрыв половину неба, высился увитый трубами исполин. Стена была в таких же потёках, хромированные трубы кое-где заржавели.

Присмотревшись, он заметил углубление в стене — место, откуда и выпал кусок.

По телу прошла волна боли.

Кир сжал кулаки и стерпел.

Эйприл не заметила появления мальчишки. Её руки сжимали тоненький стержень флейты. Держа инструмент возле рта, она то сжимала губы, то что-то шептала. Дуть было бессмысленно, у флейты не имелось отверстий. Это был цельный серебристо-белый кусок металла, улавливающий мыслеформы и транслирующий звук в наушники.

Эйприл играла музыку, не нарушавшую тишину. Лишь шорохи травы, да ритмичное постукивание белой кроссовки.

Кир недоумевал, почему эта ревностная ценительница всего настоящего, выбрала такой инструмент. Не желает, чтобы он слышал её творения? И где она взяла флейту? Неужто на складе нашла?

— Эй, ты! — он изо всех сил ударил Эйприл кроссовкой по голени.

От неожиданности и боли девушка вскрикнула. Флейта упала в траву.

Эйприл поджала ногу и закрыла ладошкой больное место, словно надеясь его защитить. Огромные зелёные глаза испуганно смотрели на Кирилла, а по щеке стекала слеза. Эйприл не понимала совсем ничего...

— Только не делай вид, что не знаешь за что!

Услышав голос мальчишки — чужой, ледяной, не похожий на голос друга, девочка сжалась. Она лишь дрожала, но ничего не могла сказать. Наконец, онемевшие губы пролепетали:

— Не знаю...

— Ах, ты не знаешь! Тогда посмотри вот сюда! — он схватил Эйприл за подбородок и задрал её голову вверх.

— Скажешь, что это нормально? Что ты не уничтожаешь Станцию?

Кир её отпустил, и Эйприл потупила взор, и стала рассматривать блестевшую в траве флейту.

— Не притворяйся! Мне терять нечего!

«Всё хорошо, хорошо. Сейчас всё пройдёт, ведь Кирилл — хороший».

Но, взглянув в глаза лучшего друга, она увидела, что ничего не пройдёт.

В глубинах зрачка полыхала Тьма.

Вспомнился Фиест, и Эйприл стало понятно, что от её убедительности может зависеть жизнь.

Она поборола страх, собралась. Распрямилась, чтобы не быть похожей на маленькую плаксивую девочку, на загнанную в угол жертву. Голос зазвучал совершенно спокойно:

— Я — часть Станции. Такая же, как антенна или насос. Ты можешь это понять?

— Взбесившийся насос может разрушить всю Станцию, а раковая клетка — весь организм.

— «Взбесившийся насос»? Ну и чушь! И это говорит сын инженера!.. Станция тут же уничтожит любой опасный объект на своей территории — как иммунная система уничтожает раковую клетку!

— Уничтожает? Неужто? Почему я тогда умираю?.. Знаешь что, Эйприл! Раковая клетка любит притворятся своей. Откуда мне знать, что ты — порождение Станции. С твоих слов? Но ты ведь всё время врёшь!

Эйприл решила пустить в ход последний аргумент. Она показала рукой на переплетение труб.

— Кир! Взгляни, как они изогнулись, обходя деревца! Станция просто меняет конфигурацию!

Кир присмотрелся.

Ну да! Как он мог подумать, что слабые молоденькие деревца могут согнуть стальные трубы? Всё было именно так, как сказала Эйприл.

И он поверил... Но всё же, задал последний вопрос.

— А дорожки? Деревья их разрушают!

— Со временем всё восстановится.

— Не может этого быть! Крест из дорожек — основа Станции! Он неизменен, это обычный бетон!

— Вовсе нет! Чего это ты напридумывал? Если изменения происходят так медленно, что ты их не замечаешь — это не значит, что их нет совсем. На Станции, да и в целой Вселенной, нет ничего неизменного. Раскрошенный бетон восстановится, зарастёт.

— Может, Станция хочет уничтожить себя?

— Маяк не умеет мечтать о самоубийстве — без личности подобных идей не возникнет.

Эйприл заглянула Кириллу в глаза. Убедилась, что Тьмы больше нет, улыбнулась и подняла упавшую флейту.

— Садись рядом со мной. Посмотрим на океан. Я тебе поиграю...

— Но как я услышу музыку?

— Конечно же сердцем, Кирилл. Музыку всегда слушают сердцем... Правда, с музыкой у меня ничего не выходит: плаваю наверху, по тонкой плёнке сознания. А чтобы творить — нужно нырнуть в тёмную глубину неосознаваемого. Но я не могу — боюсь. Ведь недавно тонула...

Они гуляли до вечера. Каждый старался угодить другому, уступить, понять чуждую точку зрения. И, вроде бы, получалось.

Эйприл была настолько этому рада, что про обед просто забыла, а Кир не решился напомнить. Было по-настоящему здорово рядом с девчонкой, понимающей его с полуслова.

На закате они залезли на южную арку, и это случилось...

Они болтали ногами над бездной, но смотрели не вниз — на уставший за день океан, не на прячущееся за горами смущённое солнце, а только в глаза. Тонули друг в друге и растворялись — полностью, до момента, когда не остаётся уже никакого «себя».

И когда последний луч солнца угас, их губы соприкоснулись. У Кирилла они оказались безвкусными, а у Эйприл солёными — вероятно, от утренних слёз.

На ужин Эйприл приготовила блины. Кир поморщился.

— Ты что? Разве ты их не любишь? — удивилась девчонка, жадно запихивая в рот маслянистый кусок.

— Надоели уже... Одно и тоже целые дни...

— Целые дни? — Эйприл озадачено хлопала рыжими ресницами.

— Ага. Всё время их ем! А ты разве нет?

— Ну да... — по привычке, Эйприл решила соврать, хотя врать в этот раз не хотелось.

Кир посмотрел на ящик с консервами.

— А где Облако? И, что он ест?

— Вот же заладил! Откуда мне знать? У меня нет с ним телепатической связи!

— Вдруг он в беде?

— Нет. Я бы почувствовала.

Кир не нашёлся, что на это сказать...

Возле ректора валялись клоки белой шерсти.

Облако вылизывал жёлто-чёрный бок. Он очень хотел стать ягуаром. Сначала — ягуаром, а потом — львом. Или, кем-то ещё. Не столь важно, главное — бесконечная трансформация...

И охота.

Белоснежный пол, голубые насосы и серебристые трубы были усеяны кровавыми отпечатками лап.

Прямо над Облаком билось и завывало чёрное пламя.