Сороковник. Книга 4

Глава 14

Время коварно. Иногда топчется на месте, продляя муки ожидания, а иногда утекает катастрофически быстро. Но хуже всего, когда вроде бы тратится с толком, на полезные дела, а только впустую, ни на йоту не приближая к цели.

Визит в монастырь святой Розалинды, нежданное обзаведение Диего целым семейством, аханья и поздравления сестёр и восторженные вопли детей, которых не так-то просто утихомирить, формальности, связанные с усыновлением и удочерением — всё это ест, ест, ест отмеренную мне временную квоту, по кускам, по минутам… Всё чаще мне приходит на ум, что сутки — не так уж и много.

Несмотря на то, что господа из Опекунского Совета стараются обойтись минимумом формальностей, бумажная волокита отнимает у Диего не менее часа. Мало того — сияющие от радости брат с сестрой вцепляются в него как клещи, не желая оставаться в приюте ни на минуту. Хочешь искать Элизабет? Только вместе с нами. Он не просто им нравится, новый отец, немного диковатый с виду; они готовы ходить за ним по пятам, ловить каждое слово, служить, как королю… но при этом ни отпускать ни на шаг. Вот и получается, что у нас уже целая поисковая группа, и есть у меня опасения, что присутствие этих мордашек — живых доказательств чуда — весьма усложнит мою задачу. Но… язык не поворачивался читать отповедь, ни им, ни Диего. Особенно Диего.

В какой-то момент я поняла: он страшно гордится тем, что дети первым выбрали его, отца. С новой матерью они ещё познакомятся, и надеюсь, Изабель покажет себя с лучшей стороны, но… он-то, Диего — первый, на кого свалилось это доверие! Это и греет его, и окрыляет. В таком состоянии, с лёгкой счастливой безуминкой во взоре, человек способен свернуть горы, и я не в силах противиться. Хорошо, будем бродить по городу всей оравой, в конце концов не такие уж тут большие расстояния. В крайнем случае… Ну, придумаем что-нибудь на ходу.

Самым первым в списке визитов у некроманта значится дом бывшей няни нашей Элизабет. Но в маленьком домике на самой окраине Терраса нас ждёт первое разочарование.

— Была, была, недалече как утром. Пришла, посидела у окна, вроде как подремала немного в кресле — всю ведь ноченьку промаялась в больнице-то приютской… А потом встрепенулась — и говорит: «Что-то мне тревожно, милая Тэсс»…

Пожилая женщина в простом домашнем платье, встретившая нас на пороге, задумывается, потом, спохватившись, приглашает в дом.

— Да что ж я на ходу сплю, старая… Проходите, проходите, здесь её и дождётесь. Непременно скоро должна быть. Да ещё огорчится, ежели вы с ней не повидаетесь, вы же знаете, дон Диего, она всегда гостям радуется, а уж детишкам-то… Это всё ваши, донна?

— Мои, — гордо поправляет некромант. И с удовольствием повторяет: — Мои!

Ребята важно кивают. Нянюшка Тэсс ахает, всплёскивает руками, и уже некуда деваться: приходится зайти. Едва оказавшись в маленькой кухне, дети тотчас начинают восторженно пихать друг друга в бока, заметив множество корабликов, кукол, плюшевых медвежат и котеек, мячиков и солдатиков на полках, под которые выделена целая стена. Старая Тэсс хлопочет, усаживает нас за стол, разливает чай, ставит перед детьми блюдо с огромной горкой свежего печенья, и, наконец, подсаживается к нам. Слушая рассказ о сегодняшнем чуде, не может сдержаться и всхлипывает, утирая глаза краешком передника.

— Вот оно как, люди добрые… А я всегда говорила: божьи жернова мелят медленно, но верно, и каждому доброму сердцу будет награда. Радость-то, вот радость… Да где же нам её найти, мою голубку? Разве у папаши Эурельо могла задержаться, он ей всё игрушки мастерит, так она могла пойти за новыми. Да ведь она и сама шьёт, все пальцы иголками исколоты, это у благородной-то госпожи… У старых Греев вы её не застанете, не особо она с ними знается, с гордецами; но вот если к Руисам зашла или к Васкесам, они недавно взяли малышей из «Розалинды», а Элизабет всегда таких навещает, чтобы знать, каково им на новом месте. Да, ещё есть Хименесы и Эррера… Ох, это я вам много кого сейчас назову. А ведь она может и в ваших краях быть, дон Диего, она когда так вот в тоске, и говорить ни с кем не хочет, уходит к берегу, там у неё любимая беседка есть, и сидит, сидит, смотрит на воду…Так оно и на набережной нелишне поискать. Ох, что же делать-то? Такую весть придерживать нельзя, бедняжка уж и не смела надеяться, а тут… Это ж вам ног не хватит — всех обежать. Может, всё же здесь посидите, подождёте? К вечеру-то она вернётся, тогда и порадуете её.

К вечеру…

Прикусываю губу. Диего барабанит пальцами по столу.

— Слишком долго. А ну-ка, тётушка Тэсс, давайте живо сюда бумагу и карандаш. Распишем все адреса да обойдём. Марко, ты хорошо знаешь город?

Дожёвывая печенюшку, пацан энергично кивает, залпом допивает чай.

— А как же! Меня сёстры часто с поручениями посылали, я шустрый. Я вам всех, кого надо, обегу, только вы малявку с собой оставьте, она меня тормозить будет. Тихо, Марика! Ты зато с папкой остаёшься! А где встретимся?

— Дома. — Свежеиспечённый отец вдруг улыбается. — Дома, Марко. Жаль, что всё так бестолково происходит, я представлял себе наше появление несколько иначе… Найдёшь гостиницу «Осень патриарха…»

— Да мы знаем, — хихикает Марийка. — Иза нам про неё и про тебя всё-превсё рассказала… Пап, ты не бойся, он нас найдёт, он, знаешь, какой умный?

Мужчины краснеют от удовольствия: один от того, что его дважды назвали папой, другой от признания умницей. Нянюшка приносит из соседней комнаты стопку писчей бумаги.

— Пиши! — строго велит некроманту. — На каждом листе пиши, а потом поделим на всех. Ноги у меня уже не те, вот пусть, где далече, там малец побегает, а я всех ближних обойду, да потом, чтобы уж колени не трудить, пошлю кого из соседних ребят к вам с весточкой. Что ж, ради такого можно и постараться…

Диего записывает адреса, а сам поглядывает на меня озабоченно. Кажется, и до него начинает доходить, что миссия моя под угрозой срыва. Вики, маленькая девочка, оставшаяся в приюте, может спокойно, не пошевелив пальчиком, оборвать последнюю привязанность той, кого мы ищем, к далёкому миру живых. Жаль, что я не могу рассказать ему всего. Чтобы избежать лишних вопросов, я не упоминала ни об Игре, ни о том, что возвращение к жизни — всего лишь один из вариантов хорошо прописанного сценария; а ведь не исключено, что я элементарно не успею… Что чудо с кустом задумано Мораной изначально, как один из барьеров на моём пути домой. Финал простым не бывает. Даже моё нежданно-негаданное свидание с семьёй может оказаться не экспромтом, устроенным Магой по случаю: ведь что мешало обеим Моранам «не заметить» его самоуправства, а самим с удовольствием наблюдать, как я трачу драгоценные часы, забывшись в объятиях родных…

Значит, что? Значит… работаем, несмотря на все домыслы. И не пугаемся очередных подвохов. А они, наверняка, будут.

— Так… — Некромант просматривает списки адресов. — Улица Учения, Рыбачий переулок, Театральная, Капуцинов — это тебе, Марко…

Пацан, уже набивший карманы печеньем «на дорожку», пробегает адреса глазами и, почесав висок, тасует их на столе в каком-то определённом порядке. Диего одобрительно кивает. Мальчонка, не тратя слов, срывается с места и исчезает за дверью.

— А это вам, тётушка Тэсс.

Мой спутник отбирает ещё три адреса.

— Остальные нам. Марика, детка, устанешь — скажи, я тебя понесу… После того, как всех обойдём, заглянем в таверну к Гонсалесу, у него всегда свежие новости; если вдруг с Элизабет что-то случилось, там узнают первыми. А потом уже на набережную. Ждём весточку, тётушка Тэсс, и спасибо вам.

На прощание Марика, приподнявшись на цыпочки, целует нянюшку в морщинистую веснушчатую щёку.

— Спаси-ибо! Вы такая добрая, прямо как тётушка Элли! Жалко только, что она такая же с…

Девчушка вдруг закашливается, поперхнувшись крошкой. Прощание несколько скомкано. Отпоив малышку водой, нянюшка накидывает на плечи видавший виды дорожный плащ и выходит вместе с нами из дому. Тут мы и расстаёмся.

Ещё на подходе к этому домику я не один раз припомнила опасения некроманта: не зря он оставил Арабеллу на конюшне, не зря! Не знаю, каково тут лошадям, но я сбила ноги, натёрла мозоли, поотшибала пальцы о чересчур выступающие из мостовой ребристые булыжники, наоступалась в ямки… Марике хорошо: её поддерживает надёжная отцовская рука, а вот мне как-то на эту руку цепляться неудобно. Утешаюсь мыслью, что боль и неудобство, как таковые, фантомны, иллюзорны, ибо не может же, в самом деле, у бессмертной души болеть пятка или, например, стрелять в тазобедренном суставе, это всё привычные реакции, наработанные телом при жизни и теперь возродившиеся на духовном плане. Ничего, пройдёт.

Мы обходим поочерёдно четыре обозначенных в списке дома, заглядываем к мастеру Эурельо, невольно отвлекаемся на попутные беседы — нельзя же просто узнать о своём и уйти, надо непременно перекинуться приветствиями, спросить о здоровье, расположить к себе… К тому же непоседа Марика у всех поголовно вызывает бурю восторгов и жажду непременно угостить чем-то вкусненьким. Наконец, сложив из уже ненужного листа с последним адресом белого журавлика, Диего вручает его дочке.

— Теперь куда?

— В таверну «Старый охотник», донны. К Гонсалесу.

Но и в живописной таверне, оказавшейся, вопреки опасениям, не злачной обителью, а вполне пристойным уютным заведением, пропитанным вкусными запахами жареного мяса и печёной картошки, об Элизабет Грей не слыхали. Зато здесь приходится высидеть не менее получаса, потому что у Марики устали ножки и ей нужно отдохнуть, а заодно и попробовать, по настоянию хозяина, «чудесной рыбки, какой ни за что не отведаешь у монахинь». Это первое в царстве Мораны место, где на меня обрушиваются ароматы, да ещё столь вкусные, что невольно сглатываю слюну. И тотчас получаю солидный кусок баранины, в который немедленно впиваюсь зубами. Эфемерное здесь чувство голода или нет — уже всё равно, жрать хочется невыносимо. И ничего удивительного. Глянув украдкой на кулон, убеждаюсь, что с момента возвращения от «моих» прошло уже пять часов. Кусок мяса едва не встаёт поперёк горла. Осталось одиннадцать часов, а я не приблизилась к цели.

— До набережной возьмём извозчика, тут улицы шире, — бросает меж тем Диего, расплачиваясь с усатым трактирщиком. — Потерпите, дамы, скоро отдохнёте…

Но и на берегу мы не находим той, что нам нужна.

Не знаю, как мой спутник, а я чувствую себя разбитой. Ещё… ещё десять с половиной часов, надо бы не только держаться, но и продолжать поиски, а у меня уже нет сил. Я опустошена.

Широкие плиты мостовой на набережной идеально пригнаны друг к другу, но кажется, что пролётка едет по громадной стиральной доске, и наезд колеса на каждое ребро больно отдаётся в копчике. Диего сидит напротив, обнимая Марику за плечи, утомлённая девочка прислонилась к его боку и подрёмывает. Некромант поглаживает пушистую головку, и губы его на миг приоткрываются, словно он хочет что-то сказать. Но… в зрачках отражается закатное пламя, он прикрывает веки…

Закат? В мире, где нет солнца?

И почему взгляд у него, когда он открывает глаза, делается шальным?

Он странно поглядывает то на меня, то на девочку, снова на меня… Делаю вид, что не замечаю, но внутри точно сжимается пружина.

Показалось? Или и впрямь — грядут неприятности?

— Изабель! — сердито кричит Диего на весь дом. — Где тебя носит? Дьявол, вечно её нет, когда она нуж… — и осекается, увидев круглые глаза Марики. Девочка в ужасе прикладывает ладошки к щекам. — Не бойся, маленькая, — говорит ласково. — Папа ещё при жизни привык ругаться страшными словами, и всё никак не отвыкнет, но это не значит, что он злой, просто папа любит казаться страшным. Поняла?

Поморгав, девочка кивает.

— Поняла, — говорит шёпотом. — А мама об этом знает?

— Догадывается, — вздыхает Диего. — Ты вот что, детка… У папы вообще накопилось много дурных привычек, и ему нужно время, чтобы с ними расстаться. Не ругай меня за них слишком уж сильно, а главное — не бойся. Я никогда вас с братом не обижу.

— Я знаю. — Девочка неожиданно улыбается, показывая прелестную щербинку в нижнем ряду зубов. — Я видела, как ты на маму смотрел, когда вы вдвоём к нам приезжали. Ты и её не обидишь. Просто… ты такой. А что мы теперь будем делать?

Диего задумывается. Подозреваю, только что рухнула надежда передать осчастливленной супруге заботу о детях. Нет, он и сам не менее счастлив, но не привыкли большие взрослые мужчины заниматься маленькими девочками, это ведь сугубо женское дело… Я уже хочу вмешаться, как он, тряхнув головой, выдаёт:

— Полагаю, мы начнём с комнат для тебя и для Марко. Пойдём наверх и выберем прямо сейчас.

Девочка подпрыгивает и хлопает в ладоши.

— Комната! Своя! Взаправду?

Они устремляются к парадной лестнице, а я устало опускаюсь на стул. Неподалёку на паркетинах до сих пор темнеет пятно от пролитого Изой вина. Стаканы, один из которых всё ещё полон, до сих пор на стойке. Непохоже, чтобы хозяйка, слонялась здесь в ожидании мужа, ибо какая женщина стерпит у себя под носом грязную посуду? Не уберёт сама, так распорядится, чтобы унесли, кликнет этого… как его там… Труффальдино? Ах, нет…

— Паскуале! — зову, оглядываясь. И, догадавшись, жму кнопочку звонка на стойке.

Расторопный малый, как я и ожидала, снова выныривает со стороны кухни. Молодец. Такой не пропустит обеда…

— Паскуале, как там моя лошадь? Мне пора ехать.

Состроив гримасу, парень переминается с ноги на ногу.

— А-а… Э-э… Вот ведь незадача, госпожа, лошадки-то вашей, Арабеллы то есть, нет… совсем нет…

От неожиданности я теряюсь.

— Что за глупости?

— Да если бы глупости… Ежели б недосмотр — тогда порите меня, донна, виноват. Но разве ж я могу возразить, когда хозяйка на ней сама — фьють! — и укатила! И ведь слова поперёк не скажи…

Мой кулак врезается в столешницу.

— Как — уехала? — говорю зловеще. — А ну-ка, не трясись, говори толком!

Парень бухается в ноги.

— Казните меня, донна, не усмотрел!

— Прекрати! — При попытке обнять мои колени вскакиваю. — Встань немедленно! И говори толком, что тут произошло!

— А что рассказывать-то… — Сообразив, что уж ему-то точно не влетит, Паскуале поднимается, деловито отряхивает штаны. — Она же, наша донна Изабель, весь ваш разговор с хозяином послушала и улизнула к себе, а как вы уехали, из своей комнаты — шасть! Ну, говорит, я им устрою… Чего надумали: эту выскочку к живым возвратить! А что, донна, так и есть, вы хотите донну Элизабет того… оживить? Неужто можно?

— Не отвлекайся, — говорю сквозь зубы. — Дальше!

— А что дальше… Пока, говорит, эти жалостливые по всему городу её будут искать, я предупрежу донну Сильвию. Эта, говорит, блаженная наверняка где-то там поблизости крутится. Даже если её там разыщут, главное — в склеп не пустить, потому что кроме Стража её никто из этого мира не вытолкнет. А я, мол, не допущу. Пусть сидит себе тут до скончания века, чем она лучше меня? Вот так. И побежала на конюшню, на Арабеллу запрыгнула, да и прочь отсюда… Бить-то не будете, госпожа, точно?

— Не буду. — Машинально вновь опускаюсь на стул. Кое-что припоминаю. — Погоди, а ведь там в конюшне, кажется, ещё кто-то есть?

— Э-э, — Паскуале чешет в затылке, — это ж хозяйский жеребец, он только его и слушается. Это вам с хозяином надо договариваться, донна, он слово знает, как его усмирить, иначе, как пить дать, Мавр вас сбросит да затопчет, он просто бешеный. Позвать хозяина, донна?

— О, чтоб вас всех… Зови, что уж теперь.

Кажется, мои испытания только начинается.

И когда открывается входная дверь и в щель просовывается кудрявая голова Марко — я уже знаю, что он скажет. Он не нашёл Элли. Мальчишка усталый и голодный, а потому я рявкаю на Труф… Паскуале, чтобы тот живо организовал хороший обед, а заодно и ужин и детям, и хозяину… Детям? Простодушный слуга едва не падает в обморок от любопытства, но я грозно, как могу, сверкаю очами и отправляю его за едой.

Посыльный, принёсший записочку от тётушки Тэсс, тоже ничего утешительного сообщить не может.

И всё сходится к одному: нужно возвращаться в Эль Торрес. Что-то я там упустила… Или так и задумано: сперва собрать информацию и покрутиться в городе, а потом уже докапываться до истины в другом месте? Так тоже бывает в квестах.

Паскуале вместе с поварёнком, косящим испуганно-подозрительно, накрывают на стол прямо в холле. Марко крутится рядышком и то и дело норовит утащить то хлебец, то кусочек сыра… Довольная, с антресолей скатывается к нам Марика.

— Братец, ах, какие у нас чудесные комнаты! Пойдём, посмотрим!

— Подожди, он, наверное, проголодался, — говорит спускающийся вслед за ней Диего. Бросает вопросительный взгляд — и, похоже, по убитому выражению моего лица всё понимает. Сжав зубы, садится за стол.

— Вы думаете, донна, Элизабет всё же в замке?

— Изабель тоже туда поехала, — говорю осторожно. — Предупредить Сильвию. Что, это такая всесильная карга, что может помешать?

— Ммм… — Он болезненно морщится. — Некромантка в седьмом поколении… Жутко не любит Элизабет, считает её предательницей и ничего не желает слышать, от неё так и жди гадостей… И уехала Иза, конечно, на Арабелле?

Он мрачнеет на глазах.

— Что-то вы мне не дорассказали, донна. Отчего всё закручено на этом таинственном сроке? Сколько, кстати, вам осталось?

— Десять с половиной часов. Нет, уже меньше…

Он болезненно морщится.

— А знаете, донна, что я вам скажу…

И надолго замолкает.

Притихли ребятишки, не забывая, впрочем, ловко орудовать ложками, уписывая супчик; нем, как рыба, поварёнок, бесшумно сменяющий тарелки и блюда, и даже болтун Паскуале то и дело зажимает себе рот и пучит глаза, изо всех сил стараясь блюсти тишину. Мне кусок не лезет в горло. И опять наваливается усталость.

— Если бы вы могли одолжить мне коня, дон Диего, — решаюсь, наконец, нарушить молчание. — Я не прошу меня проводить, у вас теперь дел полно с детьми, к тому же вы и так на меня весь день потратили…

— И вы на неё не сердитесь? — перебивает он. — И не сыплете проклятьями и ругательствами? И не считаете меня сообщником?

— Будет вам. — Отодвигаю нетронутую тарелку. — Иза, похоже, просто до сих пор большой ребёнок. Вы не поверите, но моя свекровь такая же… непосредственная, а ведь ей куда больше лет, чем Изабель. Похоже, у вас на руках теперь не двое детей, а трое. Так вы поможете, дон Диего? Я всё же надеюсь застать Элли в замке.

Отложив ложки, дети во все глаза глядят на нового отца. Кто он сейчас для них, вернее — кем станет? Спасителем?

— Похоже, вы её там действительно застанете, — тяжело говорит некромант. У него странно белеют губы. — Марко… Посмотрите пока ваши с сестрой комнаты, а нам с донной надо поговорить. И попрощайтесь, она скоро нас покинет. Паскуале, седлай Мавра. Скажешь ему, что я так велел. Мы подойдём чуть позже.

Отчего-то я падаю духом, и совсем не помогает, что детишки обнимают меня каждый со своей стороны.

— Тётенька Ива, — шепчет Марика. — А вы наших живых папу и маму можете найти? Передайте, что мы их любим, и пусть они не сердятся, что у нас тут другие родители. Они сами нам рассказывали, что у некромантов бывает по несколько мам и пап, но все друг друга любят и не ругаются. Отыщите их, а? Мы их всегда-всегда будем помнить и потом обязательно здесь встретимся.

— Они Кавалли, — добавляет Марко. — Джузеппе и Анна-Мария Ковалли, художники из Галереи.

— Это из-за меня, — вдруг всхлипывает малышка. — Мама хотела рисовать эдельвейсы, а папа сказал, что ему сейчас некогда их искать, и я уговорила Марко сходить в горы. И упала с обрыва. Он меня держал-держал, да свалился вместе со мной. Мне так стыдно. Скажите им всё, пожалуйста, что я прошу проще-ения-я…

Сдерживая слёзы, целую её в тёплую макушку. Затем Марко, в лоб.

Уже поднимаясь за сестрой по лестнице, он оборачивается:

— Мы жили на Зелёной улице, дом пятнадцать!

Громко сморкаясь в цветную тряпку, выскакивает вон паршивец Паскуале, который, оказывается, счёл обязательным поприсутствовать при нашем прощании. Кинув в сторону хлопнувшей двери чёрного хода мрачный взгляд, некромант обращается ко мне:

— Я ведь ещё не всё решил, донна Ива. Сейчас я задам один вопрос, и уж будьте добры, ответьте на него, как на духу. Почувствую ложь — и всё поверну по-своему, не так, как собирался… Где ваш муж, донна?

Его слова заставляют меня запаниковать.

Не может ли он как-то навредить Маге?

Но что он сделает тому, кто и без того сейчас мёртв?

— Рядом с Мораной, — поколебавшись, отвечаю. — А вам это зачем?

— Мне было видение, донна. Вернее сказать — я принял его поначалу за слуховую галлюцинацию… — Некромант откидывается на спинку стула, следит за мной, прищурившись. — Некто, показавшийся мне чересчур самоуверенным, сообщил, что не только у моей гостьи есть шанс вырваться на волю, к земной жизни. Он любезно поставил меня в известность, что ваш супруг, пылая нежными чувствами, не мог допустить вашей смерти и допустил свою, дабы выторговать у Мораны вашу душу. Это правда?

— Да, — слабо отвечаю я. Он наклоняется ко мне через стол.

— Стало быть, тело вашего мужа до сих пор там же, рядом с вашим телом? Ведь в Гайе, скорее всего, прошло совсем немного времени, и вряд ли вас куда-то перенесли: если некромант умерщвляет себя ритуально, его лучше не трогать до завершения всего действа. Он рядом с вами, донна? Можете не отвечать. Опасно признаваться в подобных вещах. Вы сами-то понимаете, что я могу сделать?

Похолодев, я судорожно вцепляюсь в медальон на груди, будто он в состоянии меня защитить.

— Не смейте!

— Вижу, поняли. Ведь мои возможности остались при мне, и что мешает, честно помогая отыскать заблудшую овечку Элли, промолчать о свалившемся на неё чуде, уговорить её следовать за вами, а самому — прицепиться к вашей душе и вынырнуть в настоящую жизнь вместе с вами? Незанятое мужское тело есть, как по заказу, ещё молодое, полное сил, а главное — нужной мне магии…

— Не смейте! — повторяю я. — Если так — лучше я останусь здесь, чем тащить на себе такого… паразита…

Он лишь усмехается.

— Чёрта с два. У вас есть весомая причина ожить. Вы ведь, кажется, до сих пор беременны? — В бессилии я опускаю руки, Диего же безжалостно вбивает последний гвоздь в крышку моего гроба: — Итак, вот он я, весь на виду со всеми своими подлыми замыслами. Что вы выбираете, донна? Окончательную смерть — и при этом знание, что ваш ненаглядный жив и здравствует, или собственную жизнь — с тем же мужчиной, правда сущность у него будет другая, но после третьей смерти это иногда случается… Если даже кто и заподозрит — ничто не доказуемо. А вы — будете молчать, донна, ибо если вздумаете признаться — Торресы вас не пожалеют, ей-богу, при всём своём уважении к женщинам. Вы станете парией, изгоем. Детей у вас отберут сразу после рождения, а старшие дочери возненавидят из-за смерти настоящего отца… Так как, донна Ива дель Торрес да Гама, что вы выбираете?

Лавина. На меня обрушивается лавина страха, боли и отчаянья.

— Решайтесь же, драгоценная. Время дорого не только для вас.

Вновь до хруста в пальцах сжимаю медальон. Делаю над собой усилие.

— Хорошо.

— Что? Повторите отчётливей.

— Я беру вас с собой, — говорю с ненавистью, уставившись ему в переносицу, чтобы не смотреть в глаза. — Беру. Едем искать Элли. Но только помните, что при первом возможном случае я придушу вас подушкой. Уверена, у Маги тоже где-то есть фи… филактерии, и тогда — берегитесь!

Он отвечает коротким смешком.

— Говоря об этих штучках, донна, я вовсе не подразумевал, что они имеются в запасе у каждого некроманта. Ваш муж мог и не забивать себе голову подобной ерундой, у него не так уж много врагов, так что…

— Всё равно придушу, — отвечаю в бешенстве. — Уж найду, как всё объяснить. Не надейтесь, долго не заживётесь.

Его губы раздвигаются в хищном оскале.

— Значит, донна выбрала жизнь, да?

— Я выбрала детей, — отрезаю. — Кроме меня их никто не родит. И зря вы считаете меня беспомощной. Я сумею за себя постоять, несмотря на ваши интриги.

Он демонстративно пожимает плечами. И вдруг вся его напористость, агрессия куда-то уходят.

— Какие интриги, помилуйте? — говорит почти любезно. — Я всего лишь высказал предположение, что было бы, если бы… Поделился с вами о том, какие иногда бывают персональные слуховые галлюцинации. Какие бредовые идеи могут возникнуть на этой почве… Итак, вы выбрали детей, донна? Отрадно встретить единомышленника, ибо я тоже выбрал… детей. Тех самых, что сейчас пытаются нас подслушать и отползают поспешно по галерее. Простите меня, донна. Мне было важно убедиться, что есть ещё женщины, способные постоять даже за нерождённого ребёнка.

У меня внутри будто что-то обрывается.

— Вы…

Сердце начинает неистово стучать, а комната — наполняться подозрительно знакомым гулом.

— Вы…

— Давай же! — гневно кричит он. И мир вокруг меня вспыхивает…

— Ненавижу!..

… и пропадает.

Прихожу в себя от холодных прикосновений влажной ткани ко лбу, щекам…

— Ну, ну, — бормочет этот негодяй, обтирая мне лицо мокрым полотенцем. — Что делать, приходится иногда идти на неприятные меры. Зато теперь, похоже, в вас что-то активировалось…

Со злобой отбрасываю его руку.

Оказывается, я так и сижу на стуле, просто этот… этот… у меня даже слов не находится, чтобы его обозвать! — до сих пор меня придерживает, чтобы я не свалилась. Выходит, и душа может упасть в обморок.

— Я вас прокляла? — спрашиваю злорадно.

— Похоже на то, — без тени страха отвечает он. — Так что теперь мне никак нельзя оживать, прошу это запомнить, ибо проклятья действуют только на живых, а здесь, у Мораны, не срабатывают. Мы тут все под её покровительством и защитой.

— Слушайте… — Высвобождаюсь. — Что за фарс вы здесь устроили? Вам обязательно нужно было схлопотать на себя недействующее проклятье?

— Ах, донна, донна… Какой там фарс, когда я вполне серьёзно предлагал вам довольно пакостную сделку? Только, знаете ли… Вы любите, когда вами манипулируют? Вот. Я тоже не люблю. Потому и послал подальше этого паршивца, умудрившегося влезть в мою голову. Только мне поначалу нужно было убедиться, что оно того стоит.

— От манипулятора слышу, — огрызаюсь я. — Сами-то вы чем занимаетесь?

— Я? Ну, считайте это маленькой местью. Вы протестировали меня, я — вас… — Он серьёзнеет. — Донна Ива, я нижайше прошу у вас прощения. Мне действительно надо было убедиться, стоит ли из-за вас ввязываться в драку, ведь, может статься, этот самый Игрок наведается ко мне ещё раз, с разборками. Теперь вижу — стоит.

— Вы просто негодяй, — сообщаю ему очевидное. — И… как же мне это надоело, все используют меня, как хотят… Вы должны мне коня, дон Диего, и держитесь от меня подальше. Знаете, мне теперь страшно оставлять вас наедине с детьми.

Он тихо посмеивается.

— Вы так и не поняли? Только ради них я и не пускаюсь в предложенную авантюру. Да я лично сверну башку каждому, кто посмеет их у меня отнять. Нет, донна Ива, жизнь — это, конечно, хорошо, но там, наверху, у меня никогда не будет ни этой, именно этой крошки-дочери, ни этого чудесного парня. Никогда. А другие мне не нужны. Я тоже сделал свой выбор, и клянусь, этот юнец-искуситель, возомнивший себя вершителем судеб, подавится собственным змеиным языком, если попробует ещё раз влезть в мои мысли. Собирайтесь.

В голове ещё слегка гудит. Диего протягивает руку, и, забив на всё, я принимаю его помощь.

— Ничего-ничего, — подбадривает он, отчего-то спроваживая меня не во двор, а в соседнюю комнату. — Подождите, сейчас посмотрим, тут у Изы были где-то штаны для верховой езды, с лосинами, вам лучше переодеться, поскольку дамского седла у меня нет, а на мужском вы сотрёте все бёдра… Да не смущайтесь, я выйду. Жду вас во дворе.

Не менее десяти минут уходит, чтобы разобраться в ворохе чужой одежды в шкафу и разыскать более-менее подходящие штаны. Мне всё ещё нехорошо, а поэтому, выйдя из дома, я сама беру некроманта за локоть.

— Вот это дело, — одобряет он мой вид. — Теперь вас надолго хватит. Дышите глубже. Проедетесь по горному воздуху, и всё пройдёт. Не знал, что вы умеете кидаться проклятьями, но получилось удачно…

— Что вы имеете в виду? — Я всё ещё цепляюсь за него, да и мысли шевелятся как-то вяленько, но раз задана такая установка — фиксировать всё, что может оказаться полезным, мозг работает, хоть и оглушён.

— Да вот… Проклятье-то я рассеял, насколько мог, но успел заметить, что в вашей ауре что-то поменялось. Не могу оценить, что именно, она у вас какая-то странная, с зеленью, я раньше с такой не сталкивался… Паскуале, ну, что, готово? Разыщи для донны мой хлыст и перчатки… Чтобы хозяйский запах был, — поясняет уже мне. — Что-то в вас проснулось или снялись какие-то блоки… Обождите ещё минуту, я переговорю с Мавром.

Он шепчет что-то на ухо серому в яблоках тонконогому красавцу в серебряной сбруе. Тот недовольно косит на меня лиловым глазом и шумно вздыхает. Наклоняет голову, свесив белую чёлку. Пристукивает копытом. Но глядит не зло, не люто, как ожидала.

— Не сходите с него до последнего, пока не поймёте, что он вам больше не нужен. Ждать он не будет и в поводу не пойдёт, такой уж упрямец, но довезёт до самого Эль Торреса и чуть далее — до того места, где вы решите спешиться. Затем — не взыщите, вернётся сюда. Вот вам перчатки, надевайте, они сожмутся по руке. Давайте-ка подсажу…

Он подставляет мне собственное колено. Придирчиво оценивает мою посадку.

— Удачи, донна Ива. Провожу вас до арки.

Всё, вроде бы, сказано, сделано, а у меня язык не поворачивается его поблагодарить. Слишком уж жёстким был его… тест. С другой стороны — что я так взбесилась? Ещё когда на набережной заметила красные огоньки в глазах — надо было готовиться к провокации от Игрока. В своё время я сочла, что Мага навалял ему достаточно, и потому успокоилась. А сейчас взвинчена, на нервах… Вот и сорвалась.

Хороший урок.

Проведя Мавра через подворотню, Диего останавливается.

— А знаете, донна, вы ведь можете меня отблагодарить, не сейчас, но позже. Тут недавно дети просили вас кое о чём…

— Да, понимаю. — Перехватываю удобнее повод. — Сделаю всё, что смогу. У вас тоже кто-то остался?

Он усмехается.

— Я и остался. Вам, как женщине, этим заниматься ни к чему, а вот попросите кого-нибудь из Торресов, пусть найдут моё тело да хоть похоронят нормально. Меня ведь по приказу старика Лорки прикопали в лесу на болоте, голову в одном месте, остальное в другом. Ваши родственники сообразят, как меня найти. Да ещё если бы при этом разок вызвали на белый свет… Я был бы признателен за возможность ещё раз взглянуть на солнце. Ну, довольно, донна, езжайте, а то я ведь могу и передумать, и в самом деле сыграть в паразита…

Как ни странно, но его слова больше не пугают.

Я уже трогаю Мавра с места, но натягиваю поводья.

— Диего?

— Да, донна?

— Почему Иза так испугалась, впервые услышав моё имя?

Он немного медлит с ответом.

— Наверное, потому, что ваш ненаглядный разговаривал во сне и частенько звал какую-то Иву, — говорит неохотно. — И вы для неё стали роковой женщиной, разбившей сердце мужа, хоть и нелюбимого, но вы же, женщины, так иногда падки на чужое… Вот она вас и невзлюбила ещё тогда. Хорошо, что вы не держите на неё зла, но всё же — будьте настороже, если с ней встретитесь.

— Я запомню. — Киваю. И само собой у меня срывается: — Желаю вам с ней счастья, дон Диего. Ничего, втроём с детьми вы с ней справитесь.

А не получится… разберутся. Как правильно сказал Марко, что же они, не мужчины, что ли?

Минус ещё один час из отмеренного времени — это дорога к замку. Подгоняй — не подгоняй серого в яблоках упрямца, шипи на него, уговаривай — он, как пошёл ровной рысью, так без ускорений и замедлений отмахал всю дистанцию и перешёл на неспешный шаг только, когда до парадного крыльца Эль Торреса оказалось не более сотни метров.

Я не верю своим глазам. Не верю. Только дела это не меняет: внушительный дверной проём и окна первого этажа — всё затянуто густой чёрной завесой, куда плотнее той дымки, что однажды мне довелось увидеть в трактире Михеля. Это… Похоже, эта магическая защита, и она мне не по зубам.

Придерживая коня, проезжаю вдоль фасада. Неужели у неизвестной мне Сильвии хватило сил замуровать все входы и выходы? Может, стоит всё же попробовать? Надо же мне хоть кого-то расспросить об Элли: появлялась ли она здесь, если да — то где мне её искать? Может, удастся вытянуть что-то из дворецкого. Хотя нет: судя по всему, в первый раз мне повезло, и мэтр Симон, оставшись без присмотра, помог, как сумел, и советом, и лошадью, а сейчас — вряд ли ему позволят даже нос высунуть, тут наверняка взяты на короткий поводок все, кто из лагеря сочувствующих опальной родственнице.

Вспомнив о режущем ветки силовом поле, окружающем когда-то квартал русичей, не рискую дотрагиваться до завесы, просто для проверки швыряю в дверь перчатку — и ослепительная вспышка заставляет зажмурится и отвернуться. Мавр с возмущённым всхрапыванием шарахается в сторону и пританцовывает, отчего я еле не вываливаюсь из седла. Не пройти. Вход в сад наверняка перекрыт, не дураки же здесь живут, чтобы окна запереть, а ворота оставить раскрытыми. Через второй этаж влезть не получится — я не скалолаз, а если бы и была им — наверняка за мной наблюдают изо всех щелей…

Двери балкона над парадным крыльцом распахиваются. Бесплотной тенью выплывает сухопарая женская фигура в чёрном, с траурной кружевной наколкой в сединах, уложенных в высокую причёску. Руки в кружевных митенках и драгоценных кольцах сжимают нечто вроде короткой палочки, тёмные глаза мечут молнии. Немного поотстав, за ней как-то робко, бочком протискивается знакомая фигурка в лёгком, чересчур декольтированном платье.

— Вот интересно, Иза, а ты что здесь делаешь? — не могу удержаться от колкости. — В сущности, тебе надо быть со мной, здесь. Ты-то в чём обвиняешь Элли, когда у самой рыльце в пушку?

— Представьтесь, донна, — слышу холодный голос величественной старухи. — Неучтиво даме вступать в беседу, не назвавшись.

— Неучтиво не пускать на порог родственников, донна Сильвия. Что касается представления — думаю, за меня это давным-давно сделала вот эта девушка… Иза, всё-таки — что ты тут делаешь? Тебя давно ждут дома.

Дамочка пренебрежительно фыркает.

— Диего ждёт, — начинаю перечислять, делая вид, что не замечаю гримасы на хорошеньком личике, — ждёт Марко, Марийка… Дети уже облюбовали для себя комнаты, но без тебя точно не лягут спать: нехорошо, если ты в первую же ночь не пожелаешь им добрых снов. Шла бы ты домой, дорогая, видишь, я даже Мавра не отпускаю, жду тебя.

Донна Сильвия судорожно сглатывает и пытается просверлить меня взглядом насквозь.

— Что ты врёшь! — неуверенно бормочет Изабель. — Этого не может быть, никогда не может, откуда ты… Ты была в приюте! — неожиданно взвизгивает она, — и там всё разузнала! Не смей так зло смеяться надо мной!

— Успокойся, Иза, она блефует, — голосом, способным погасить пламя в кипящем вулкане, прерывает старуха. — Уходите, донна Ива. Я вижу у вас на руке перстень с камнем нашего рода, и вижу тёмные вкрапления в вашей ауре; из уважения к выбору моего правнука я не буду убивать его жену. Но избавьте нас от своего общества, пока я просто прошу об этом. Уходите немедленно. Я больше не позволю той мерзавке, о судьбе которой вы хлопочете, переступить порог этого дома или осквернить своим присутствием сад. Пусть убирается. Если вы хотите вернуться в мир живых — дайте слово, что никого не потянете за собой, и я пропущу вас к дону Кристобалю. Но только вас одну, учтите.

Что ж, в какой-то мере мне нравятся такие женщины: сильные, властные, сразу расставляющие титановые точки над титановыми i. Сказали, как отрубили, и спорить бесполезно. Я и не пытаюсь. Эту скалу мне не пробить.

— Изабель, я не блефую. Тебя действительно ждут дети. Зацвёл куст, куст Элизабет, слышишь? На нём полно бутонов, Марко сам выбрал свой и указал Диего на его цветок, и уж конечно, Марика с ними, и теперь все ждут тебя, мать, а ты и не пошевелишься! Ну как так можно? Пора, наконец, взрослеть.

Женщина вцепляется в перила. Взгляд её растерян и безумен одновременно.

— Не может… не может быть… Ты лжёшь… Какого цвета розы на кусте Элизабет?

— Чайного, — отвечаю, не задумываясь. — Ах, да, это название сорта… Светло-кремовые, а серединка чуть темнее. Так как, Иза? Спускайся, мы с Мавром ждём!

— Не смей! — вскипает старая некромантша. — Не смей переманивать её к себе! Я тебе не верю. Не могла та предательница получить прощения свыше за свой страшный грех…

— В чём же грех-то? — искренне удивляюсь я. — В том, что молоденькая девочка любила мужа и хотела с ним увидеться, пусть и на другой стороне? А позвольте спросить, донна Сильвия, вы-то где были всё это время? Говорят, мёртвые многое знают о живых, особенно некроманты, и даже могут общаться. Не поверю, чтобы девочка угасала без вашего ведома. Если не вы, то где была моя тёзка, ваша — кто она вам, дочь или внучка — Иоанна-Мария-Софья? Ну, ладно, с безголовой Мирабель спросу нет, она только собой и занята, но вы-то, главы рода… Думаете, я не поняла, кто у вас на самом деле старший в семье? Вы-то где были? И никто даже не просёк, что девушку всё это время зомбировали?

Распалившаяся донна Сильвия уже было приподнимает угрожающе жезл, когда незнакомое слово заставляет её нахмуриться.

— Зомб… Что делали?

Так. Этот термин, видимо, в Гайе вошёл в обиход позже…

— Накручивали. Внушали гнусную идею, что Элли встретится с мужем здесь, у Мораны, что Николас ждёт её тут с детьми. Тот же самый тип постарался, что потом вашей Изе внушил, что если она хочет Магу, ей нужно родить только от него, а чужих детей он не признает… — Меня несёт в порыве вдохновения, я собираю разрозненные крупицы того, что услышала в разные времена и от разных людей, в единое целое. — Да любой некромант с радостью примет дитя, от кого бы оно ни было, вы же сами знаете. Игрок, этот демиург доморощенный — влезал в чужие мозги и заставлял людей плясать под свою дудку. Я вас спрашиваю, донна Сильвия, где вы были всё это время, а?

— Ты! — гневно прерывает она. — Ты, чужачка, явилась в мой дом, обвиняешь меня неизвестно в чём, корчищь из себя всезнайку, хотя и в подмётки мне не годишься… Довольно!

— Не надо! — в ужасе кричит Изабель, пригибаясь и прикрывая голову руками.

С воздетого к небесам жезла срывается молния и бьёт точнёхонько под копыта Мавра. Дико заржав, конь взвивается на дыбы, и я лечу куда-то вверх и назад, и с такой силой рушусь на землю спиной и затылком, что болевая волна гасит сознание.

… Да что за ерунда… Второй раз за сегодня меня приводят в чувство, возя мокрой тряпкой по лицу. Морщась от ломоты в затылке и неприятно щиплющей влаги, пытаюсь отвернуться.

— Всё хорошо, — говорит ласковый женский голос, непохожий ни на чересчур звонкий Изин, ни на надтреснутый донны Сильвии. — Здесь быстро всё заживает.

Мне приходится сделать усилие, чтобы вспомнить, что, собственно, произошло. Кто это? Ах, да, кажется, та самая рыбачка, которую я увидела на берегу, едва сюда угодив… Она помогает мне подняться.

— Посидите немного так. Голова не кружится?

— А где Иза? — Поглядывая на опустевший балкон, машинально размазываю по лицу влагу и чувствую на губах солоноватый привкус: эта добрая женщина смочила свой платок морской водой, чтобы привести меня в чувство. — И эта… ммм… почтенная Сильвия?

— Изабель умчалась во весь дух, выпрыгнув прямо с балкона на спину Мавру. Она рисковала разбиться, но этот необыкновенный конь, кажется, сам подставил ей седло. Донна Сильвия, не сумев её удержать, потеряла к окружающему интерес и ушла, запретив кому бы то ни было в доме к вам приближаться. Её распоряжения были слышны даже отсюда. Как вы?

— Уже лучше, — медленно отвечаю, прислушиваясь к себе. — Поразительно, хлопнись я так в реальной жизни — убилась бы насмерть, а здесь — ничего… Долго я тут лежала?

— Около часа. На самом-то деле — вы ещё легко отделались, донна… Ива, да? Я слышала, как Изабель обращалась к вам, пытаясь докричаться, но вы так и не пришли в себя, а сойти с коня она не решилась, чтобы он не сбежал один. Так и умчалась на нём. Впрочем, не осуждайте её…

Потираю лицо ладонями.

— Что же мне делать? Что?

— Уходить, донна. Для вас одной дорога в склеп открыта, вы же слышали.

— Не могу. Я не могу уйти отсюда одна, понимаете? Я пришла сюда за… — начинаю сбивчиво объяснять, но женщина не слушает. Она улыбается доброй ласковой улыбкой, погрузившись в свои мысли, и её немолодое уже лицо, тронутое сеточкой морщинок на лбу и вокруг глаз, кажется вдруг настолько прекрасным, что я умолкаю. Лучистые орехового оттенка глаза сияют. Там, на берегу, я с ходу дала ей лет пятьдесят пять, а то и больше, но сейчас она выглядит ненамного старше меня.

— Вы принесли прекрасную весть, дорогая. Весть о прощении. Значит, кто-то там, наверху, решил, что я всё-таки достойна… Спасибо. — Она легко поднимается на ноги, прихватив что-то с каменных плит дорожки. — Мне больше нечего здесь делать. Оставайтесь, донна, они снимут защиту, как только убедятся, что я ушла, и вы сможете спокойно пройти к Стражу. Спасибо за всё. Я желаю вам счастья.

Не отрываясь, смотрю на то, что она держит в руках.

Когда-то бывший пушистый, а теперь изрядно облезший рыжий зайка. С подкрашенными акриловой краской глазами, с зашитым животом и многажды пришиваемыми лапами… На одном плече нитки не в тон шерсти, чёрные. Хорошо помню, как Машка не могла найти подходящих и заштопала любимца тем, что под руку попалось.

Сшитые Сонькой джинсовые штанишки на помочах.

Зажатая в лапе куриная косточка — вместо некромантовского жезла…

Подарок девочек дяде Николасу.

— Прощайте, дорогая, — говорит женщина и, кивнув, направляется прочь от замка, к дороге на Террас.

Кое-как я поднимаюсь на ноги.

Не может быть…

«А я скажу тебе так: эта Элизабет совсем не та, что явилась сюда когда-то. Сколько лет прошло наверху? Здесь — куда больше. Она не просто повзрослела, она…»

Дон Кристобаль наверняка хотел сообщить не только это.

«Вы такая добрая, прямо как тётушка Элли! Жалко только, что она такая же с…с…»

Девочка отчего-то не договорила. Случайно ли она поперхнулась?

«Тут так. Как себя чувствуешь — таким и становишься, дочка».

И если счастье от встречи с родными молодит, то вина, усиленная многократно собственной совестью, может и согнуть спину, и выбелить волосы, и состарить преждевременно. И тогда дети будут называть тебя не «сестра», и не «матушка», а более почтительно — «тётушка». Как ты сама обращаешься к пожилой няне Тэсс.

— Элли! — всё ещё не веря, окликаю я.

Она оборачивается.

— Элли, не уходи! Я не могу уйти без тебя! Я…

Мне осталось семь часов, а может, и меньше… Божечка мой, какого труда стоит убедить её — пусть не вернуться, но хотя бы сойти на обочину, за деревья, чтобы нас не было видно из замка, и поговорить!

— Это безжалостно с вашей стороны, донна Ива. — Она с нетерпением поглядывает на дорогу, оно и понятно, начинает темнеть, и ей, очевидно, хотелось бы вернуться в город до ночи. — Я… не готова к подобным переменам. Прошлое закончилось, и всё, что мне остаётся — попытаться создать хоть какое-то будущее здесь, в ином мире. Я столько лет ждала этого часа, я знаю всех своих… всех детишек Обители святой Розалинды, историю каждого, имена тех, кого они оставили в Гайе. Год за годом они уходили от меня к другим родителям, разрывая мне сердце А вы хотите, чтобы теперь, когда я смогу обнять своего ребёнка — я от него отказалась? Не будьте жестоки. Да и Нику…

Она запинается и с горечью смотрит на свои руки — смуглые, загрубевшие от постоянной работы, руки пожилой женщины, а не юной девушки.

— Николасу я такая не нужна… Это счастье, что вы здесь появились, донна Ива! Теперь вы сможете ему передать, что я бесконечно сожалею, что так вышло, и скорблю о нашей потере. Но если я смогу сделать счастливым хотя бы одного ребёнка — я постараюсь этим искупить вину перед моими… нашими малышами. Которые так и не…

— Ох, Элли, — говорю расстроенно. — Ты и так отдаёшь себя всю, без остатка. Ты помогла своим воспитанникам врасти в новый мир, показала, что в нём тоже можно любить и быть любимыми, что ничего не закончилось и не потерялось со смертью. Если бы ты слышала, с какой благодарностью говорят о тебе приёмные родители! Но ведь ты можешь сделать ещё больше. Здесь дети и их новые папы и мамы счастливы. А каково тем, кто остался среди живых? Ты сама только что говорила, что знаешь о родных каждого ребёнка. Значит, ты сможешь их отыскать, поговорить, утешить, рассказать, что была рядом с их детьми, что у них всё хорошо. — Вспоминаю последнюю просьбу Диего. — Некроманты ведь умеют вызывать духов умерших. А вдруг у Николаса с Магой получится вызвать хоть кого-то из ушедших детей? Смерть не всегда даёт время проститься. Сколько главных и важных слов не сказано, не испрошено прощенья, не подарено самого дорогого! Элли, мы с тобой сможем это исправить, если только вернёмся!

Она теребит пёстрый платок, весь в белых разводах от подсыхающей соли.

— Я как-то не думала…О бедных родителях мы часто вспоминали, но чтобы вот так, пойти к ним и рассказать… Я не успела привыкнуть к тому, что в родстве с некромантами. Но Вики, Вики! — Она заламывает руки. — Ты же видела эту малышку, от неё невозможно отказаться! Как я её брошу?

— Ты помнишь такого — господина Флора? — отвечаю вопросом на вопрос. И попадаю в точку: Элли болезненно морщится. Конечно, ей же не раз отказывал Опекунский Совет… — Он показывал мне списки желающих усыновить или удочерить кого-нибудь из воспитанников. Полсотни родителей на одного ребёнка! Ты всерьёз думаешь, что твоей Вике будет в этом мире одиноко?

— Я успела к ней привязаться, как ни к кому другому. К тому же, знаешь, в той жизни она была сиротой…

Как-то незаметно и естественно мы переходим на обоюдное «ты».

— …Мы обе оказались одиноки, и потянулись друг к другу. Она такая умница… Если бы ты знала, как я хочу рассказывать ей сказки на ночь! Нам, приходящим, не разрешают оставаться ночевать, если только на ночные дежурства к больным, а у меня…

Она закусывает губу.

— …а я столько лет мечтаю уложить своего ребёнка спать, в своём доме, в своей комнате, может, даже, рядом с собой. И чтобы никто не смел меня прогнать, и чтобы рассказать сказку и спеть колыбельную, а потом любоваться им спящим, и слушать, как он дышит…

Господи, Элли, да ведь всё это — рядом, только согласись пойти со мной! Ах, как я хотела бы это высказать, и не просто так, а заорать во всю силу лёгких, но… не могу. Некая сила сжимает горло, обозначая запретную тему. Нельзя. Легко хочешь отделаться, обережница.

— Пойдём со мной, — севшим голосом говорю я. — Там, среди живых, столько детей, которым тебя не хватает…

Она поднимает на меня заплаканные глаза.

— Террас — город некромантов, Ива. Ты не встретишь ни одного брошенного ребёнка. Приюты только здесь, у Мораны, и в основном потому, что дети более нуждаются в помощи после смерти, им нужен уход по особым правилам. А в мире живых — такой Вики мне никто не доверит.

— Вот заладила! Да прекращай ты себя винить за то, что случилось сто лет назад! Хорошо, не сто, четырнадцать… Уже ясно как день, что твоей вины нет, что тебя просто подвели к мысли о смерти!

Она качает головой.

— Я слышала твой разговор с Сильвией. Да, мне действительно являлись голоса и снились манящие сны, но… Зерно прорастёт только на благодатной почве. Я не сопротивлялась. Я дала себя увлечь химерам, поддавшись горю, и в своём эгоизме позабыв, что я не одна. А надо было прислушиваться к уму, а не к сердцу.

— А сейчас ты чем занимаешься, позволь спросить? — холодно говорю. На меня вдруг накатывает. — Сидишь — и жалеешь сама себя, упиваясь своим горем, своей виной, своими страданиями! Что, не так? Давай, в самом деле, прислушайся, к разуму, прямо сейчас! Подумай о Николасе, который чуть с ума не сошёл, узнав о твоей смерти; ведь для него ты все эти годы была жива! Да он чуть брата родного не пришиб, когда услышал, что тот на тебе женился! Подумай о Маге, который ввязался в торг с самой Мораной; а ведь меня она почти отпустила, так ведь нет: он и твою душу запросил! И теперь вынужден рисковать не только мной, но и…

Спазм сжимает горло: запретная тема! Запретная! Но машинально я кладу руку на живот жестом, таким привычным для каждой рожавшей женщины…

— Ты… — Элизабет смотрит на меня в каком-то священном ужасе. — Почему ты не сказала сразу? И ты можешь вернуться и… родить, да?

Киваю. Да, могу. Мотаю головой: нет, если… Вместо слов прорывается сухой кашель.

— Без тебя… не выпустит… — Только и могу выдавить.

Отдышавшись, долго смотрю в упор на бело-желтую дорожную пыль под ногами. Что ещё ей сказать, упрямице, самой себя потопившей в своём горе? Только брать за шиворот и волочить силком в склеп… Несерьёзно.

Она берёт меня под руку.

— Пойдём. Если это поможет тебе и твоим детям — я готова.

Вот так просто? Я боюсь поверить.

— Только, пожалуйста… — Она отворачивается. — У меня к тебе просьба. Если получится отсюда выйти — сделай так, чтобы нам с Ником не встречаться. Не хочу, чтобы он меня видел такой. Не нужна ему старуха.

— Много ты понимаешь, — говорю, справившись с оторопью. — Ты что думаешь — он сам, как юношей был, так и остался? Погоди, какой юноша, ему, как и Маге, был, когда вы расстались, тридцатник! А сейчас это зрелый мужчина… Прости, я что-то никак с мыслями не соберусь… В общем… Понимаешь, когда люди женятся, они ведь намерены вместе всю жизнь провести, взрослеть, и расцветать, и стареть… Нет, Элли, ты Николасу любая нужна, слышишь? Любая. Даже не смей думать иначе.

Она упрямо опускает глаза.

Ладно, пусть не верит. Главное — согласилась. Нет, поправочка: главное теперь — умудриться отсюда выбраться. Но как? Сумеем ли мы пройти в сад, к семейной усыпальнице Торресов?

И поскорее, пока бедняга Элли не передумала…

Она делает шаг — и из-под согнутого локтя в пыль падает забытый нами рыжий Заяц.

— Ох, извини, — совершенно серьёзно говорит Элли, поднимая и отряхивая игрушку. Ничего, если я возьму его? Я как-то привыкла всё время носить с собой что-то для малышей, а этот зайчишка такой милый… И ещё чувствуется, что его очень любили, жалко такого бросать.

О да. Не просто любили — обожали. Для любимого дядюшки племянницы выбрали самое дорогое.

Она легонько охлопывает зайчишку, выбивая пыль, а я, наконец, додумываюсь поинтересоваться:

— Подожди, а откуда он взялся? Элли, ты что, просто нашла его?

Она виновато улыбается.

— Не поверишь: собаки принесли, Том и Грин. Они сегодня какие-то странные, обычно их с места не сдвинешь, а тут — резвятся, как щенки. Разыскали меня на берегу, сунули игрушку прямо в руки и потянули за собой. Не в сад, там тоже завеса на входе, а почему-то к крыльцу… Может, они хотели, чтобы мы с тобой встретились?

— Погоди. — Стараясь не упустить мысль, прикладываю руку ко лбу. — Говоришь — в сад тоже не пройти? А как же собаки? И ведь откуда-то они притащили зайца, не иначе как…

Из Склепа. Из точки, где соприкасаются Миры. Только туда, на какое-то из надгробий, мог положить Никушка свой подарок, загоревшись мыслью передать его мне. Мы же оставляем на могилках угощение, цветы, игрушки — и верим, что каким-то образом всё это дойдёт до наших родных… Гипотеза, на первый взгляд бредовая, но другой-то нет.

— Это вещь из мира живых, Элли. Если они притащили её из Склепа — значит, есть ещё какой-то выход, вход, лаз, о котором старуха не знает, потому и не замуровала. Пошли!