Сороковник. Книга 4

Глава 3

Говорят, самое паршивое — ждать и догонять, одинаково муторно и то, и другое. Оттого-то у меня по сей час душа не на месте: куда сорвался Мага, кто его позвал и зачем? Я успела узнать наречённого достаточно, чтобы убедиться в его железобетонной упёртости: ежели начнёт осаду — фигушки его отвлечёшь, только чем-то совершенно из ряда вон выходящим… "Всё нормально, Ива… Небольшая консультация…" Угу. Да. Верю, конечно. Зря это он мне зубы заговаривает.

К тяготам ожидания примешивались беспокойство и нехороший осадок: будто совсем недавно я проглядела нечто важное… Поэтому ничего удивительного, что и часу не прошло после отбытия суженого, а я и сама извелась, и накрутила леди Ди. Впрочем, у сестрички милосердия могли быть и свои проблемы, слишком часто она прислушивалась к чему-то, мне неслышному и на лице её появлялось выражение точь в точь, как у Маги, когда тот вёл мысленный диалог с далёким собеседником. В обычно милом ласковом голоске моей компаньонки нет-нет, да проскальзывали нетерпеливые и хорошо узнаваемые интонации: так ведёт себя человек, которому страсть как хочется оказаться совсем в другом месте, а не там, где удерживает долг или работа. Похоже, мы обе были слегка на взводе.

Самое невыносимое заключалось в том, что Диана не предъявляла претензии: нет, хуже: она вздыхала и огорчалась. Всему подряд. На строгий выговор можно было и огрызнуться, а вот от искренних её расстройств становилось стыдно. Отказавшись от завтрака, я испытывала неловкость за отсутствие аппетита; за вчерашнюю одиночную вылазку мне стало стыдно, будто я бродила не по парку, а по опаснейшей сельве. А уж вселенская Дианина скорбь над клочьями волчьей шерсти, осевшей на простынях, заставила меня остро почувствовать собственное бессердечие. И не только моё. Лишь заверения, что оборот супруга в зверя был не обдуманной шалостью, а из благородных побуждений, отвело карающий меч от беззащитной Магиной шеи.

Отдав кастелянше распоряжение перестелить постель, Диана остывает и, сменив гнев на милость, живо интересуется, а каков же мой супруг в волчьей ипостаси: велик? страшен? клыкаст? "Блохаст!" — так и хочется ляпнуть, но вовремя прикусываю язык. Ведь поверит, наивная, и стыда потом не оберёшься, предложи она Маркосу по доброте душевной средство от насекомых. Приходится сознаться: я позорно проспала его превращение. И даже здесь сестричка находит повод неодобрительно покачать головой: как же так, пропустить самое интересное?

Но вот её хорошенькое личико застывает в страдальческой гримасе: то ли в висок стрельнуло, то ли… Если и в самом деле здешний персонал пользуется своим внутренним каналом мыслесвязи, должно быть, сейчас передают не слишком хорошие новости. Она стряхивает оцепенение — и мне достаётся напоследок, уже по инерции, за то, что уснула, не переодевшись. Ага. А не надо было подсовывать травки, которые и слона с ног свалят… Ну, помята я после сна, а всё из-за того, что где была, там и отключилась, можно подумать — у меня были силы искать ночную рубашку… Однако, помня о строгих правилах местного режима, отмалчиваюсь, потупив взор. Это срабатывает. Диана переводит дух. Диана, внезапно краснея, извиняется за неподобающее поведение. Диане очень стыдно. Как японцу, который "потерял лицо".

Дорого я бы дала, чтобы узнать, что происходит. А спросить напрямую — не ответит, по глазам вижу.

Она извлекает из недр платяного шкафа роскошный вишнёвого бархата халат.

— Давайте переоденемся, Иоанна. Скоро обход, и доктор Персиваль не похвалит вас, если застанет на ногах, не в постели. Таковы правила. Вот осмотрит вас и решит, можно ли вам вставать надолго.

— Да я как-то не привыкла разлёживаться среди дня, — говорю удручённо. — Это обязательно? А если ко мне кто-то заявится, например?

— Не понимаю, почему это вас так волнует. Этикет разрешает дамам при недомогании принимать гостей в постели. — Заметив, что я лишь хлопаю глазами от такого заявления, сестричка спохватывается: — Впрочем, вы же не из нашего мира, подобные тонкости вам могут быть чужды, простите… Ах, Иоанна, не отвлекайтесь на условности, подумайте о скорейшем выздоровлении!

— Но я чувствую себя нормально!

— Вот когда сэр Персиваль разрешит вам вставать, тогда и…

Ещё одна упрямица на мою голову. Мысленно рыкнув, упаковываюсь в халат и ныряю под одеяло. Надеюсь, сэр доктор ослабит поводок, поскольку сам рекомендовал мне движение и свежий воздух. Но для этого придётся быть паинькой.

— Будь по-вашему, — отзываюсь кротко. — Правила так правила, только напоминайте о них время от времени. Диана, что здесь могло случиться, как вы думаете? Магу совершенно неожиданно выдернули на какую-то консультацию, а я всё ломаю голову: для чего такая срочность?

Движения леди Ди, пока она застилает свежей салфеткой столик, замедляются.

— Трудно сказать, дорогая. — Она не поворачивает головы. — Какие-то странности с недавно открытым порталом, я слышала краем уха… А ваш муж — один из немногих, кто работает с переходами между мирами. Не знаю подробностей, мы всё-таки в некотором отдалении от центра, новости до нас доходят медленно. Может, всё-таки позавтракаете? Если вам надоел чай — я принесу соку с булочкой или молока или горячего шоколада…

Виновато отказываюсь, а заодно делаю вид, будто не заметила смены темы и повелась на её отговорки. Уж безусловно, известия бредут долго, то-то моему супружнику секунды понадобились, чтобы сняться с места и исчезнуть…

И вновь безо всякой, казалось бы, причины тревога сжимает сердце. Не из-за суженого, нет, в конце концов, сейчас не война, самое страшное позади… Что-то иное меня беспокоит. Что?

Нетерпеливый стук в дверь прерывает грустные измышления. Рыжий вихрь по имени Лора ни ходить, ни сидеть спокойно не умеет, всё ему надо бежать, крутиться, на одном месте дырку вертеть… К моему удивлению, подруга полностью экипирована для верховой езды, даже маленький стек заткнут за пояс. Ага, ей, значит, можно на волю, а мне — в постель? Даже Диана в лёгком шоке. Но амазонка лишь отмахивается.

— Ди, дорогуша, не падай в обморок, доктор выписал мне увольнительную до вечера. Я что забежала… — Сбившись со скороговорки, озабоченно поглядывает в мою сторону: — Вообще-то… а ей сказали? Или у вас тут всё засекречено?

— В вашем присутствии хранить секреты бесполезно, — сдвинув бровки, отзывается сестричка. — Впрочем, сейчас появится сэр Персиваль, он сообщит нам всё, что сочтёт нужным. Можете сказать пока самое основное.

— Ох уж мне эти порядочки! — Лора плюхается в кресло неподалёку. Тут же вскакивает, нетерпеливо кружит по комнате. — Вань, помнишь, какой чичер ночью творился? Ну, гроза, чтоб ей… Мало того, что ураганом крыши поснимало, так ещё и портал чуть не снесло, тот самый, ваш с Рориком. Симеон еле-еле справился, он как раз из Китежа шёл, успел поставить с той стороны какой-то якорь и позвать на подмогу всех, кто поблизости. Коллег, значит, магов… Его ж не только удержать, его открытым надо оставить, не все ещё ушли-вышли. Хрен его знает, какой там механизм, мне объясняли, но я ни черта не поняла… неважно; главное — собрались все, кто в этом деле кумекает или просто силой поделиться может, держат портал. Но край — до полудня смогут, не больше. Понимаешь? — И вдруг глаза её наполняются слезами. — Вань, русичи уходят, уходят навсегда, почитай, вся дружина, а Васюта сейчас здесь, приехал за Осипом и Славкой, неужто не выйдешь проститься? А к Персивалю я даже боюсь с этим подъехать, он с утра туча тучей, меня-то еле отпустил…

— Правильно делаете что боитесь, — расслышав последнюю фразу, а может, и не только её, выговаривает ей маленький доктор, появившись столь же стремительно. — Я попросил бы, леди, впредь не вываливать все новости на неокрепшую голову нашей пациентки: вы-то практически здоровы, а вот ей… Будете давить эмоционально — имейте в виду, я ведь могу и передумать и распоряжусь не выпускать вас за пределы Белой Розы, вы же знаете, у меня есть способы.

Моя боевая подруга, прошедшая огонь, воду и медные трубы, неожиданно сникает. Похоже, действенность методов сэра Персиваля проверена ею неоднократно. А до меня вдруг начинает доходить не только это обстоятельство. Васюта здесь. Он уходит. Навсегда. Помню, ещё вчера мечтала с ним увидеться хоть ненадолго… И вдруг словно наяву слышу хлёсткое: "Когда же вы успели?" Это остужает, ох, как остужает… Судорожно вцепляюсь в одеяло.

Как он мог?

— Нет, — говорю тихо. — Не пойду.

Сэр Персиваль поглядывает на меня со странной смесью облегчения и тревоги, Лора — округлившимися от удивления глазами,

— Вань, да ты с ума сошла, вы ж не увидитесь больше! Нет, я всё понимаю, но проститься-то хотя бы по-человечески… Ведь не чужой он тебе!

— Не чужой, — повторяю медленно и вдруг давлю в груди рыдание. Две ночи-то у нас всего были, но какие… Нет, отсекать так отсекать. Он с лёгкостью поверил, что я сплю с другим. Что мои дети от…

Дети! Вот что не давало мне покоя, свербило в подкорке, вытеснило даже мысли о наречённом!

— Сэр Персиваль, — опасаясь, что меня сейчас прервут, перехожу на скороговорку — вы можете прямо сейчас проверить, всё ли в порядке с детьми? Понимаю, они, конечно, совсем махонькие, но если вы смогли определить, что их трое… их и вправду трое?

Лора таращится на меня, как на оглашенную. Доктор же не более чем озадачен.

— Вас действительно сейчас волнует именно это — состояние детей, а не отъезд их отца? — Пододвигает стул ближе к кровати. — А какие причины для беспокойства? Что ж, давайте проверим…

Поспешно сбрасываю одеяло. Персиваль поводит ладонью над моим животом, смещает её чуть ниже пупка, возлагает руку.

— Не понимаю, что вас так напугало. Малыши в порядке, разве что ваша нервозность им не по нраву… Что случилось, Иоанна? Вы нехорошо себя почувствовали? Дурные мысли, навязчивые идеи? Не стесняйтесь, расскажите, подумаем об этом вместе.

— Да о чём вы! — вскипает Лора, но осекается. — Нет, я понимаю, но ведь Васюта уже здесь…

— Сэр Васюта прекрасно осведомлен, что в интересах здоровья матери его детей ему лучше не приближаться. — Голос доктора резок и даже слегка пронзителен. — Я неоднократно уведомлял его об этом. Если он желает, чтобы мы нашли какой-то выход — пусть запасётся терпением. — Снова опускает ладонь на мой живот. Сканирует. — Уверяю вас, дорогая, нет никаких оснований для паники. А ну-ка, признавайтесь, в чём дело?

Сестричка дружелюбно поглаживает моё плечо. Отчего-то меня расстраивает это действие, и, сбивчиво рассказывая о вчерашнем странном видении в саду у Кэрролов, я чуть не плачу.

— У вас в родне были рыжие? — интересуется доктор, и обыденность вопроса, как ни странно, меня успокаивает.

— Да, прадед, мама рассказывала… У меня и братья все были рыжие, я одна — русая.

— Значит, девочка пойдёт в вашу породу, не в Торресов… чрезвычайно интересно. Так что вас всё-таки напугало?

В отчаянии заламываю руки.

— А где остальные дети? Почему я видела только девочку?

Лора с досадой пристукивает кулачищем по столешнице.

— Вань, ну ты нашла, чем голову забивать! У тебя за спиной твои пацаны были, наверняка, в песочнице какой-нибудь, это ж мальчишки, они на чужих коленях долго не усидят! Или псин за усы дёргали. Майкл говорил, у них в семье собаки за новорожденными приглядывают лучше нянек. Ты просто оглядеться не успела, как следует, потому что мы с Аркашкой тебя в парке отвлекли. Погодите-ка, сэр Персиваль, выходит, дар у Вани остался, а?

Доктор с сомнением качает головой.

— Вынужден огорчить: характерных провидческих отблесков в ауре нет. Данное видение может быть спонтанно, и вызвано подсознательной тревогой о будущем… Впрочем, пока не берусь судить. Леди Лора, вы, кажется, упоминали о мальчиках?

— А почему нет? Все слышали: старец Симеон предсказал, что младенцев мужского пола будет более одного, ну, так и выходит: раз одна девка есть, значит, с ней ещё два хлопца. Ведь бывает и такое?

— Да, разнополые близнецы — довольно распространённое явление, — кивает Персиваль, — думаю, в нашем случае это весьма возможно. Впрочем, Иоанна, не забывайте, что будущее многовариантно. Если это видение действительно вещее — не факт, что оно однозначно. Вы могли попасть в одну из реальностей, сформированную в случае принятия вами определённого решения. Я ведь правильно понял, каким оно будет? — лукаво спрашивает.

Отчего-то заливаюсь краской. Кажется, даже кончики пальцев горят.

— Очень рад. Я в вас не ошибся. — Маленький доктор пожимает мне руку. — А теперь, дорогая, вспомните всё же о человеке, который оставил вам столь ценный подарок, и неважно, что делал он это, не слишком задумываясь о последствиях. Он этих последствий, возможно, и не увидит, а вот с вами они останутся на всю жизнь и будут только ваши. Вы меня поняли? Диана…

— Да, сэр?

— Нам понадобятся другие браслеты. Самые мощные.

— Бегу, сэр.

Сестричка срывается с места. Никогда бы не подумала, что благовоспитанная леди может исчезнуть с глаз с такой скоростью.

— У вас будет десять минут, не более, Иоанна. Ёмкости наших накопителей не рассчитаны на встречу воина и его детей, а их матрицы, почуяв отца, начнут пробиваться к его ауре, что будет для вас весьма болезненно. Этот резерв, — он принимает у запыхавшейся сестрички мощные браслеты, более смахивающие на кандалы, — удержит от разрушения, но мощность их ограничена. Не ждите, когда станет совсем плохо, не доводите до обморока, разрывайте контакт при малейшем ухудшении самочувствия. Десять минут, вы поняли?

Замедленно киваю. В голове — пусто. Сколько раз в уме проговаривала наш с Васютой диалог при воображаемой встрече, сколько упрёков готовила и тут же прощала, а сейчас — не знаю, что сказать. Негнущимися руками оправляю халат, пытаюсь запахнуть на груди, совершаю кучу ненужных бестолковых движений, до тех пор, пока Лора не стискивает меня в объятиях. "Ничего, подруга, держись, всё будет хорошо". "Всё обойдётся, леди, мы рядом, да не тряситесь так, бедняжка…" — слышу с другой стороны. "Иоанна, помните о времени…" — это снова доктор. А за стеклянной дверью уже скрипит настил террасы, прогибающийся под богатырской поступью.

Не помню, как очутилась в медвежьих объятиях, чувствую лишь знакомый жим сильных рук, твёрдых, словно каменных, бережно прижимающих меня к стальному холодному панцирю. И вновь, как когда-то, царапаю скулу о пряжку перевязи на Васютиной груди, и щекочет его борода, пропахшая дорожной пылью да калёным железом, как тогда, во дворе его дома, словно не было нескольких недель разлуки.

— Едем со мной, лапушка, — шепчет он торопливо. — Второй женой будешь, можно так. Не бойся ничего, я уж со Снегирём сговорился, тем волхвом, что сестре камень обережный раздобыл, он и тебе такой найдёт. Едем прямо сейчас! Знаю, что со мной тебе пока нельзя, так не на Чёрте поедешь, а с кем из ребят, потерпи только немного…

Ноющая боль в солнечном сплетении заставляет меня непроизвольно отстраниться. Как мы оказались на этой садовой скамейке — не соображу; скорее всего, Вася меня донёс. Он таких, как я, двоих потянет, не поморщится. Вот и жену ему вторую подавай… Жадно вглядываюсь в родное лицо, стараясь запомнить и новый шрам, появившийся над широкой рыжеватой бровью, и тонкую седую прядь в бородке, и…

Серьга. Драгоценная серьга в ухе, усыпанная рубинами. Раньше её не было.

— Князь я теперь, — перехватив мой взгляд, поясняет торопливо. — Многое нынче в моей власти. Поедем, Ванечка, уж всё готово, не дам я тебе пропасть, беречь буду, любить буду. Но пойми: и Любушку оставить не могу, и тебя с детьми нашими не брошу. Сколько ж можно безотцовщину растить!

"…Дождись меня, Ива. Дождись", — вдруг перекрывает его Магин голос. Нет, то не мыслесвязь, просто опять вспоминаю последние слова суженого. Как же так — он вернётся — а я опять убежала? Нет, я не могу с ним так поступить.

Васюта мрачнеет. Не удивительно, он всегда читал по моему лицу, как по открытой книге.

— Не поедешь, — говорит тяжело. — Понимаю. Старая любовь не ржавеет. Я свою не брошу, ты — свою… Да и… про твоих девчат-то я не подумал. Прости.

Ничего не хочу объяснять. Всё не так. А может… и так, но слова всё испортят. Обнимаемся, и сидим молча, до тех пор, пока, не выдержав усиливающейся боли в подреберье, я невольно отталкиваюсь. Торопливо отсев, Васюта склоняется над моей рукой и припадает губами. Бережно глажу его по голове.

— Спасибо, Васенька. За всё спасибо.

— Прости за всё, — глухо отвечает.

Ох, сколько хотелось бы высказать! Но время уходит. Перебираю густые кудри, когда-то, должно быть ярко-рыжие, а сейчас цвета тёмного каштана… с редкой проседью. В последний раз.

Сейчас я люблю тебя. Я прощаю и прошу простить. Я отпускаю тебя.

— Будь счастлив, Васенька. Я не твоя женщина. Твоя — дождалась. — Целую его буйную головушку, а, разогнувшись, никак не могу вдохнуть. С трудом отодвигаюсь. Тройная спираль защиты, вспыхнувшая искрами, заставляет рванувшегося было ко мне Муромца отпрянуть; озоновая свежесть, исходящая от неё, наполняет лёгкие, облегчает дыхание.

— Прошу прощения, дон Васюта, — голос за моим плечом бесстрастен, — но ваше время истекло. Донне нехорошо.

Ещё на мгновение он задерживает взгляд.

— Живи счастливо, Ванечка. Век буду помнить.

И, резко поднявшись, уходит. Я не плачу, нет. Только чувствую, как что-то рвётся в той части моего "Я", что глупые сентиментальные люди называют душой.

— Бастиан? — говорю, наконец, не оборачиваясь. — Спасибо.

— Его брат, донна, позволю напомнить. Томас.

— Простите. Помогите мне, Томас, я… Кажется, у меня нет сил.

— Это пройдёт, донна. Браслеты целы, вы скоро восстановитесь. Но вам лучше не вставать: вы босы, а земля ещё сырая.

Только сейчас понимаю, что забыла обуться.

— Минуту, донна Ива…

Защитная аура гаснет. Обойдя скамейку, мой хранитель что-то поднимает с сиденья и вкладывает мне в ладонь.

— Кажется, он оставил это вам, донна. Я слышал, у них это полагается носить старшему сыну.

С тоской смотрю на княжескую серьгу червонного золота с ярко-красными рубинами. Качаю головой.

"Когда же вы успели?" Я-то выгораживала тебя перед Лорой, Васюта, а ведь в тот момент ты от своих детей отказался. Потом, разумеется, многое понял, но есть вещи, которые женщины не прощают. Долго.

— Верните это ему, Томас. Прямо сейчас.

Он колеблется.

— Вправе ли вы решать за детей, донна? Всё же отец…

— У них будут и отец, и родня, и семья. А у Василия, может статься, ещё родятся сыновья. Если я в таком-то возрасте забеременела — Любаша тоже сможет. На радостях-то… Вот своему первому сыну и отдаст.

— А вы… тверды, донна. — Понимаю, что проглатывает он слово "жестоки". И пусть. — Хорошо. Я сейчас его догоню. Позвольте только уточнить: последние ваши слова дону Васюте были сказаны обдуманно? — С недоумением поднимаю глаза на хранителя. — О том, что вы не его женщина?

— О да, — невольно срывается у меня. — Вполне.

— Значит, я вправе их засвидетельствовать, — торжественно говорит он. — Позвольте…

Так и не разрешив ступить на мокрую после ночного ливня дорожку, хранитель доносит меня до палаты, а я с горькой иронией думаю: дождалась, голуба, все тебя таскают на руках; вот только довольна ли? Едва меня опускают в кресло, сестричка Диана, энергично растирает мне ступни и натягивает шерстяные носки. Сэр Персиваль, подсев на подлокотник, прощупывает мой пульс, пытливо заглядывает в глаза. Поворачивается к моему спутнику.

— Благодарю вас, дон Томас. У вас прекрасное чувство времени и реакция.

— Это моя работа, сэр Персиваль. К тому же, донна вела себя достаточно благоразумно. Если во мне больше нет надобности, я исчезаю, у меня есть несколько поручений.

Тёмная мужская фигура окутывается дымкой, секунду-другую рябит, подёргивается — и пропадает, оставляя после себя пустое место. У меня нет сил удивляться. Наваливается всё сразу: боль от потери, осознание, что уже никогда и ничего нельзя изменить, тоска… будто не проводила, а схоронила. И ведь знала, на что иду, а всё равно — худо мне, ой худо, хоть волком вой… Или я ещё не отошла от встречи с Васютой?

— Ванька, — подруга трясёт меня за плечи. — Прекрати раскисать, слышишь? Ну-ка, возьми себя в руки!

— Всё. — Вытерев почти сухие глаза, делаю глубокий вдох. Выдох. — Я в порядке. Я помню, что мне нельзя волноваться.

— Вы отлично держитесь, дорогая. — Мой лечащий врач кивает. — Но не лукавьте, я вижу, что ваше состояние далеко от идеального. Дурнота всё ещё накатывает? Это скоро пройдёт, однако на сегодня потрясений довольно. С вами хотели попрощаться товарищи сэра Васюты, но придётся им передать все свои добрые пожелания и благодарности через девушку.

— Простите, — морщу лоб, — я что-то не понимаю, о ком вы?

— О русичах, дорогая, о тех, что вместе со своим лидером сумели пройти через подземелья Игрока и вернуться, целыми, но не слишком невредимыми. С одним из них нам немало пришлось протрудиться, но в конце концов мы и его поставили на ноги. От второго так и не отходила невеста, прелестная девушка Ольга, которую вы хорошо знаете, и которая, как и её соотечественники, наотрез отказывается уйти, не попрощавшись с вами. К сожалению, допустить к вам я могу лишь её, поскольку остальные — Воины, и хоть кровного родства с вашими детьми нет, но неизвестно, как начнут взаимодействовать похожие ауры. Не хотелось бы рисковать вашим здоровьем.

— Оля? — понимаю вдруг. — Неужели дождалась своего Осипа? Постойте, было ведь ещё несколько пропавших, они вернулись?

— Все вернулись, Вань, — частит Лора, — все, на кого вы с Рориком хлеба ставили, я ж тебе говорила, что Васюта в пещерах не один был, с товарищами. Живёхоньки. Сработал ритуал-то, как миленький, все, как один, вышли, хоть и помяло кой кого. — Под строгим взглядом доктора Лора осекается. — Ладно, потом расскажу… А может, всё-таки, выйдешь к ним, Вань, раз ты вон каким молодцом держишься?

— Ещё один подобный совет — и я попрошу сэра Аркадия заговорить вашу лошадь, чтобы она не сделала из конюшни ни шагу, — сухо прерывает доктор. — Вы что, не видите, Иоанна едва пришла в себя? Накопители пусты, поблизости ни одного некроманта, чтобы поделиться родственной энергетикой, а я не бездонен: для того, чтобы подготовить наших молодцов к выписке, пришлось выложиться.

— Простите, — виновато шепчет Лора. — Не подумала…

— То-то и оно, — Персиваль смягчается. — Вы, вояки, привыкли решать сиюминутно, да только не думаете о последствиях, всё вам некогда. Между прочим, вам стоило бы и о себе, наконец, позаботиться: я предупреждал неоднократно и сейчас повторю: никаких бешеных галопов и гонок! Снижайте темп, дорогая леди. И привыкайте к мысли, что скоро придётся забыть о седле надолго.

Подруга супится, но отводит глаза. Возразить нечего.

— Стал быть, позову сюда Ольгу, — только и бурчит. — Ничего, мужики поймут.

— Не сюда. В мой кабинет. — Доктор миролюбиво похлопывает мою подругу по плечу. — Ну, ну, дорогая моя, не будем ссориться, вы же знаете — я беспокоюсь не только о вас. И помните: не утомляйтесь, вернётесь — отдохните, как следует, к вечеру вы должны быть свежи. Вы меня поняли?

Заалев, Лора кивает и привычно срывается с места, но, спохватившись, выходит из палаты почти не спеша. Впрочем, затворённая дверь не заглушает её шагов, удаляющихся сперва размеренно, а затем переходящих на бег. Леди Ди лишь вздыхает сокрушённо. А я всё думаю: хорошо, что Персиваль меня никуда не отпускает. С Оленькой я увижусь с радостью, но встречаться и говорить ещё с кем-то — увольте, не могу. Нет сил.

— Пойдёмте и мы, дорогая, — окликает меня доктор. — Не стоит прощаться в этих стенах, ибо, как вы сами, наверное, знаете — предметы хранят память о многих событиях, оттого-то мы стараемся сохранять в палатах только позитивный фон… Вы готовы?

— Подождите, — спохватываюсь. Открываю шкаф. Снимаю с крючка некий предмет в кожаных ножнах. — Мне бы хотелось кое-что передать с Ольгой… Сэр Персиваль, а в вашем кабинете случайно не найдётся чего-то, похожего на альбом для рисования? Или хотя бы тетради, журнала для записей?

Есть ли в Ново-Китеже бумага? Или там пишут и рисуют на пергаменте? Как бы то ни было — я хочу оставить Яну о себе хоть какую-то память. И нож — вряд ли он мне понадобится, мои игры с магией закончены, а вот будущему воину такая вещица — в самый раз. Глядишь, разберётся с его загадками.

— Конечно, дорогая, — отзывается доктор. — Несколько хороших альбомов, сангина и сепия, уголь, карандаши для графики. Мы частенько включаем в курс реабилитации младших пациентов арт-терапию. Думаю, вы найдёте всё, что вам нужно.

— Это не для меня, — запинаюсь, не зная, как объяснить.

— Понимаю. Вспомнили ещё о ком-то… — Сэр Персиваль сочувственно кивает. — Что ж, соберитесь с силами, дорогая. Ещё четверть часа, не больше, и не оттого, что я чрезмерно вас опекаю, а потому, что наши люди не могут держать портал открытым бесконечно. Оставшиеся русичи рискуют остаться навсегда, посему — и вы, со своей стороны, постарайтесь быть лаконичны. Договорились?

Долгие проводы — лишние слёзы…

…Через четверть часа из окна докторского кабинета я смотрю на дорожку, ведущую от парадного крыльца к воротам госпитального парка. А ведь доктор не случайно назначил здесь место прощания, нет! Отсюда, как на ладони, видны и смурной князь Ново-Китежский на Чёрте, с верным Хорсом одесную, и красавица Ольгушка со своим ненаглядным Осипом, всё оглядывается, видит меня в окошке и норовит махнуть прощально рукой, а вот Васюта ни разу так и не обернулся. И ещё один их спутник, седоусый седогривый Вячеслав-Соловушка, чем-то напомнивший мне воеводу Ипатия, настоящий степной волчара, сухой, поджарый, перевитой мускулами, такой побеги рядом с конём — да, пожалуй, и перегонит через минуту-другую… А в ушах не умолкает горячий Оленькин шёпот:

"Ох, Ванечка-свет, век буду за тебя Макошь благодарить, что свела, что судьбу ты мне поменяла… Спасибо!"

Пестрит дорогое шитьё бархатной душегрейки, переливается в солнечных лучах, так и рвущихся в окна, скатный жемчуг на головной повязке, в золотых косах… не в девичьей косе, машинально подмечаю, расплетена коса-то… не утерпели, уж не невесту — жену Осип на родину повезёт. Дай-то им их Боги…

"За добро, за ласку, за песни твои светлые благодарствуем. За хлебный дух, что наших воев из логова вывел, за огонь обережный в домах, что с собой унесём на счастье. Ох, Ванечка-свет…"

"Время, милые мои, время!" — негромко напоминает сэр Персиваль. Оленька смахивает слезу с мокрых ресниц.

"Портал не навек закроется, помни о нас, Ванечка; коли сможешь навестить — в любом дому желанной гостьей будешь…"

Нет, Оленька, не в любом. Только тебе об этом знать не надобно.

"Передай…" Негнущимися пальцами стараюсь удержать стопку альбомов, которую торопливо подхватывает Диана и шустро перевязывает невесть откуда взявшейся атласной лентой. "И это…" Кладу сверху нож с простой деревянной рукояткой, в неброских кожаных ножнах. Вещь незаметная, не отберут у парня, не позарятся, а пользу принести может. "И это…" Целую Олю в щёку. Больше-то у меня с собой и нет ничего.

"Если увижу. Пропал ведь Ян-то. Как узнал, что отец лет пять тому буйну голову сложил — так и пропал, ни на той стороне его не видели, ни на этой. Но разыщу, передам, не сомневайся!"

И ещё не даёт покоя мысль: успел ли Томас вернуть серьгу? Наверное, успел, оттого Васюта и не оборачивается. Что ж, Вася, я смогла порвать — и ты смоги, хотя бы ради той, первой и единственной, она этого заслуживает. Ни к чему ей узнать однажды, что хотел ты сына от чужой женщины своим наследником назначить. Взглядом провожаю кавалькаду до самых ворот. Прощаться надо до конца. До конца.

Скрип закрывающихся створок, звяканье засова, отдаляющийся цокот копыт. Пляска теней от древесных крон на опустевшей дорожке, чёрная птица, пикирующая на плиты из тёсаного песчаника символической жирной точкой. Всё. Вот теперь можно бы и поплакать.

А нечем.

— Вань, хватит уже.

Аркаша с досадой отворачивается, мечет в пруд камушек; тот, срикошетив пару раз от воды "блинчиком", тонет с прощальным бульком. Мы сидим на низком берегу, на подстеленной друидом куртке, я, страдая, шмыгаю носом, а оборотник делает вид, что злится. На самом деле — просто даёт мне выговориться.

— Хватит, сказал. И Василий тоже хорош — размечтался, с собой звал… Дивлюсь я, как он тебя поперёк седла не кинул и силком не увёз, вполне в его духе была бы выходка. Ах, да, при тебе же Хранитель, это ребята серьёзные… Серьгу правильно вернула. Дети вырастут — сами разберутся, искать им отца или нет, а ежели найдут — то уж не ради княжества. Думаю, у них своего добра будет немало, — хмыкает, — если оно вообще им будет нужно, пацаны хозяйством не особо интересуются. Им бы подвигов и славы…

Кивнув, задумываюсь, потирая щёку предложенным носовым платком.

— Так-то так… Погоди. Аркаша, откуда ты всё знаешь, тебя ведь при нашем разговоре не было? Или был?

— Сорока на хвосте принесла, — усмехается мой собеседник. — Рыжая такая, хитрая, на рыжем хвосте… Кешка, конечно. Зачем мне самому по кустам прятаться, когда есть кого вместо себя послать? Не обижайся, Вань, но иногда о друзьях нужно знать всё, по крайней мере, в моменты, когда они дров могут наломать по недомыслию. Считай, мы с моим парнем тебя подстраховывали. — Ласково треплет за уши бельчонка, притихнувшего на коленях. — Так я к чему: Вань, ты же не девочка, всё понимаешь. Пробой энергетики — это фигня, можно и амулеты против него подобрать, и много чего придумать, но ведь не это главное. Портал, хоть долго не продержится, но наши отцы-корифеи покумекают — и, глядишь, через полгода-год вскроют его по остаточному следу, хотя бы ради того, чтобы узнать: получится или нет. Но только ты к Васюте уже не пойдёшь, хоть и дорога открыта будет. Разные вы. Одно дело — вместе провести неделю, и совсем другое — всю жизнь.

— Не только из-за этого. Пусть разные, но, может, и притёрлись бы со временем, я уживчива… Есть тут ещё кое-что. — Собираясь с мыслями, ищу камушек, отбрасываю: не плоский, для запуска по воде не годится. Берусь за другой. — В каждой семье случаются иногда нелады, вот и в нашей… У моего отца была когда-то давно женщина на стороне. Он с ней год любовь крутил, потом признавался: как наваждение какое-то нашло, и рад бы уйти — да её жалко… Мать ему сколько раз твердила: перестань всех нас мучить, любишь — женись, да и дело с концом. Нет, говорит, я и вас оставить не могу — тоже люблю. Мне тогда лет десять было, но я на всю жизнь запомнила, что чувствуют дети, когда у отца другая женщина, а главное — каково при этом матери. Малявка была совсем, а слово себе дала: когда вырасту — ни за что с женатым не буду связываться, чтобы другой семье горя не принести. И вроде глупо — в таком возрасте подобные обещания давать, да? но, оказывается, до сих пор с этой установкой так и живу. Поэтому, как Любаву увидела — так сразу поняла: всё. Нельзя. Запретная зона.

Аркаша задумчиво пристукивает камушком о камень, не замечая, как из-под гладких бочков проскакивают редкие искры

— Вот оно что… Так вроде бы Васюта тебя замуж звал, всё чин по чину, и обычаи у них дозволяют. Не любовницей брал — женой…

— Да брось ты! — У меня даже глаза высыхают. — Не верю я в эту полигамию. Ни одна женщина в здравом уме не согласится добровольно мужика делить. Да и представь: его Любаша пятнадцать лет ждала, все глаза проглядела, и вот является ненаглядный — да не один, а с чужой бабой, и в ножки кланяется: вот тебе, Любонька, ещё одна моя жёнка, люблю вас обеих, ничего поделать не могу… жалко. Каково? За что ей всё это? И будет она любить меня горячей любовью до самой смерти — добавляю саркастически. — Ты сам-то в это веришь?

Мой друг хмыкает.

— С трудом. Попробовал бы я такой номер отколоть — меня моя благоверная в порошок растёрла бы. Я вот тоже не могу понять: многожёнство это у некоторых, многомужие… распущенность одна. Люди не звери, чтобы гаремы для размножения набирать. Пара должна быть парой, может, и не на всю жизнь, но надолго. Ну и хватит об этом, Ваня, тем более что ты, оказывается, давно определилась, что теперь в пустой след плакаться?

— Да всё я понимаю… — С непонятным облегчением швыряю в пруд целую горсть камушков, как будто окончательно избавляюсь от овеществлённых мыслей. Галька разлетается веером, часть так и шлёпается на берег, оставшиеся долетают-таки до воды, где от них в разные стороны порскают стайки мелких рыбёшек, незаметные ранее в своей неподвижности. Отряхиваю ладони. — Извини, Аркаша. Надо было, наверное, просто выплакаться. Мы ж такие, женщины.

— Угу. Рад за тебя. Может, пойдём, наконец? А то битый час торчим на семи ветрах, ещё немного — и Перси нас прибьёт за всё сразу: и за посиделки у воды, и за простуду… авансом. Пошли обедать. Я сегодня заспался, завтрак пропустил, а теперь брюхо подвело, мы же, мужчины, народ простой и жрать хотим всегда.

— А мне что-то не хочется, энергетикой перекормили. Давай, я с тобой просто за компанию посижу.

— Идёт. — Аркаша, уперев кулаки в землю, встаёт, напрягая сперва здоровую ногу, затем подлеченную. — Да брось, — отмахивается, и даже довольно ловко помогает мне подняться. — Ты-то хоть не дёргайся, хватит и того, что Ло меня за младенца держит. Хоть бы родила поскорее да на дите переключилась, всё мне меньше будет доставаться… Пойдём, глянешь, какая здесь столовая.

Не торопясь, обходим по широкой аллее крыло госпиталя, приближаясь к парадному крыльцу. Оборотник помалкивает, дорвавшись, по-видимому, до долгожданной тишины, лишь косит время от времени на мелькающий в акациях знакомый рыжий хвост. А у меня так и вертится на языке вопрос:

— Так что с ногой? Сильно повредил? И как тебя угораздило?

— Ерунда, подставился случайно. Хвостом шарахнуло, не углядел. Ещё повезло, что по касательной… Хвост, Ваня, вообще-то опасная штука. Твоя Нора им все коленки отшибёт, а под драконий попасть — никому не посоветую.

— Драконий? — Я даже останавливаюсь. — Это там, куда вы отправились Васюту искать? Аркаша, хоть ты мне расскажи толком, что там было, я же ничего не знаю! От Лоры вчера я так ничего и не добилась, а с утра всем не до меня было…

Оборотник смущённо чешет в затылке.

— Так тебе никто ничего… А-а, понятно. Покой твой стерегут. Да вроде уж чего стеречь-то, раз даже Васюту к тебе допустили, теперь уж самое нервощипательное позади. В общем-то, и Персиваль, когда нас вдвоём отпустил, ни на что такое не намекал, чтобы, дескать, я помалкивал и лишнего не говорил. Правильный мужик, понимает, что для женщины нет ничего хуже, чем остаться без новостей. Я, конечно, не как Лорины девицы, те, пока полгорода не обсудят, не успокоятся; но кое-что рассказать могу. Погоди, с мыслями соберусь… Глянь, красота какая! Вот отсюда на Тардис — самый лучший вид, я давно заметил!

С пасмурного неба словно сдёргивают пелену. Солнце проливается на идеально чистые высокие окна здания, оживляет улыбки статуй, замерших в нишах. Флюгеры на боковых башенках и центральном коньке, сверкая полированными боками, с мелодичным скрипом одновременно поворачиваются, причём не по ветру. И бронзовый всадник, поражающий дракона, и мальчик со шпагой, на кончике которой играет солнечная капля, и трубящий ангел — все они вопреки законам аэродинамики указывают на славный город Тардисбург, который, благодаря тому, что Белая Роза расположена на возвышенности, виден как на ладони.

— Смотри-ка, ветер сменился, — Аркадий настораживается, а я и без дальнейших пояснений замечаю нечто необычное. Тучи развеяны только над Белой Розой; над городом же они сгрудились плотным руном, лишь над самым центром зияет идеально круглая дыра, сквозь которую снисходит с небес столп золотого сияния. У самого основания, где он, предположительно, упирается в землю, змеятся и вздуваются толстые синие жилы, жутко напоминающие варикозные вены.

— Аркаша, что это? С порталом неладно? Или наоборот, его так поддерживают?

— Держат. — Лицо моего спутника сосредоточено; похоже, он на мыслесвязи. На какое-то время прикрывает глаза. — Ну да. Собственно, оно и раньше так было, только на солнце яснее проявилось… Ло, — неожиданно говорит в сторону, — можешь подъехать ближе, это интересно? Да не могу я ей передать, в том-то и дело, она не увидит, ты же знаешь… Погоди, попробую по-другому… — Кеш, сюда, — неожиданно командует Аркадий и касается моего плеча. В кустах шуршит, и вот уже встрёпанный фамильяр подпрыгивает, щекоча моё ухо.

— Ваня, глянула бы. Пока твои способности не вернулись, связаться с Ло напрямую не получится, а вот через меня — пожалуйста. Кешка у нас проводником поработает, ты только разреши себя ущипнуть разок, это не больно, зато картинку увидишь.

Щипнуть — не клювом тюкнуть, уж не больнее контакта с Карычем. Однако чего я на площади не видала? Только-только успокоилась, а сейчас могу вновь распереживаться… Не дав мне додумать, в шею впиваются острые зубки. Уже не видя Аркадия, чувствую, как он привлекает меня к себе, цепко поддерживая за плечи.

— Голова может закружиться, так я подстрахую, — слышу, но уже не вижу. — Будешь немного свысока смотреть, Ло ведь в седле…

Ничего, верхом и я успела в недавнишней жизни поездить, уже привычно. Только проморгаться нужно, а то никак не могу сфокусировать взгляд.

"Вань, ты, что ли?" — ловлю удивлённый оклик подруги. "Ну, Аркашка, хитёр, придумал… Ладно, смотри моими глазами, только помалкивай, а то от чужих мыслей голова потом долго болит. Никого тут не узнаёшь?"

Цветовые пиксели перед глазами прекращают пляску. Я-Лора замираю метрах в тридцати от портала. По обеим сторонам выстроились почётным караулом представители множества кланов: похоже, что Совет Верховных в полном составе прибыл выказать уважение уходящему народу. Сверкают парадные доспехи паладинов, реют флагами плащи стихийников, Кайсар с уцелевшими огневиками салютуют кипарисовыми жезлами. Послушники ордена Незрячего Ока тоже здесь, и старец Симеон, и амазонки, в кои-то веки хранящие молчание, и друиды с боевыми псами и медведями, и конечно — некроманты: помимо Главы с сыновьями — ещё десяток Тёмных рыцарей в странных чешуйчатых панцирях. Впрочем, это не только почётный караул. Чересчур похоже сосредоточены и напряжены лица присутствующих, будто сообща делают они какую-то очень важную работу…

Они держат портал. И Симеон, в упор не видящий шалых протуберанцев, едва не подпаляющих его седины, и сэр Арктур, главный паладин, и незабвенные господин и госпожа Хлодвиги, и летуньи, и… все, кто могут. Что уж там случилось ночью, во время грозы — не знаю, да и вряд ли пойму когда-нибудь толком, даже если начнут объяснять; но структура портала стала крайне неустойчивой, и лишь постоянная подпитка силами целого сонма магов позволяет ей ещё какое-то время не только быть, но и функционировать.

Возле выхода в Ново-Китеж суровыми изваяниями замерли Васюта со товарищи, пропуская последних дружинников. Всё правильно. Князь должен отследить, чтобы ушли все. Чтобы никого не забыть. А уж в город — свой город! — он потом въедет первым, под приветственные крики соотечественников…

У Лоры замечательное зрение, гораздо лучше моего, оно позволяет разглядеть мельчайшие подробности — и помятое пёрышко на шапке одного из воинов, и обломанную шпору на сапоге у другого. Лица: сочувствующие, одобряющие, отмеченные искренней скорбью или неподдельной печалью. Кто-то вскидывает руки в прощальном приветствии. Кто-то отдаёт честь. Но вот в толпе что-то меняется. Всё больше голов, подобно недавнишним флюгерам, начинают поворачиваться в одну сторону, и глядят куда-то за мою-Лорину спину, определённо. Мне невольно хочется обернуться.

"Ну, смотри, подруга" — в Лорином голосе слышится предупреждение. "Я-то их давно вычислила, просто не хотела раньше времени тебя дёргать. Сейчас я обернусь — и ты их увидишь, только спокойно там, поняла? Без обмороков, чур!"

Она трогает поводья, разворачивая Снежинку. Будь я физически на месте подруги — точно свалилась бы с седла, потому что буквально в нескольких шагах вижу себя самоё — только не на верном Лютике, а на прелестной тонконогой лошадке какой-то странной золотисто-рыжей масти. Причём посадка у меня отнюдь не дамская, держусь я в седле по-казацки — или по-амазонски, твёрдо, уверенно, и за спиной у меня колчан, а в налучи у пояса — лук. Более подробностей не могу разглядеть, потому что Лора переводит взгляд на двух тоненьких девиц, следующих за "мной", также верхами, в мужских сёдлах… господи, хорошо хоть без оружия… А, нет, рано обрадовалась: у каждой за расшитым поясом — по кинжальчику в драгоценных ножнах… Глазищи нараспах, торопятся весь новый мир охватить, губы плотно сжаты — чувствуют девочки серьёзность момента, но держатся с достоинством, как настоящие аристократки.

"Ох, Ванька", — восторженно шепчет Лора, и я уже не разберу чьё сердце — её ли, моё — наливается нежностью и гордостью. — "До чего же они у тебя хороши! Я тоже близняшек хочу, слышишь? Ну, хороши… Слушай, а ведь папаша их до сих пор ещё не видел, он со всеми портал держит и по сторонам не глядит; ой, что-то сейчас будет… А это, что ли, и есть твоя бывшая проекция? Ото ж, наш человек!"

Только сейчас с большим запозданием понимаю, что вижу перед собой не себя — Анну.

Да не может быть!

Мне пришлось переступить через собственные страхи, пережить сломанную шею и замирение с Васютой, чтобы позволить усадить себя на лошадь… на коня, но до сих пор в седле я чувствую дискомфорт, даже сейчас, в теле амазонки, но Анна — поражает меня до глубины души. Когда она успела так освоиться? Откуда в ней это умение, словно врождённое — быть со своей лошадью единым целым? Явно не от меня.

"Увидел", — каким-то замороженным голосом сообщает Лора. — "Ох, не вовремя… Зря это они сейчас явились. Не к месту. Нельзя Маге отвлекаться…" И пытается преградить троице дорогу. С недоумением скользнув по ней взглядом — ведь девочки знают Лору только по моим рассказам — они проезжают мимо. Тёмный всадник из сопровождения, видимо, одновременно с нами поняв несвоевременность подобных действий, поспешно вырывается вперёд, пытается перехватить уздечку золотистой лошадки… Дальше всё разворачивается стремительно. Поскольку Лора только и успевает, что переводить взгляд с одного действующего лица на другое, действие у меня перед глазами сливается в сплошные стоп-кадры.

Я вижу дона Теймура, вот он вздрогнул — очевидно, уловив, наконец, ауры "своих" поблизости, а потому невольно отвлёкся и повернул голову в сторону новоприбывших;

Магу, не сводящего с Анны взора, сперва недоумённого, затем постепенно свирепеющего;

странное подёргивание портального обода;

Васюту, побелевшего, прикусившего губу; Чёрта, делающего шаг из строя, Хорса, рванувшегося под ноги рыжей лошадке;

бледное лицо Анны… она даже не чувствует боли от прокушенной до крови губы…

недоумение в глазах Соньки и Машки…

Зияющий провал портала вдруг подёргивается радужной плёнкой. Дружный вздох проносится над площадью. Закрывается! Симеон с досадой ударяет посохом оземь, и неожиданно страшный и громкий треск заставляет Анну сбросить оцепенение. Она стремительно оборачивается к Соньке. Потом к Маше.

— Простите меня, девочки…

— Мам? — недоумённо отзываются они в один голос. Ничего больше не говоря, Анна срывается с места. Туда. Вперёд. К Васюте.

В шаге от него осаживает лошадь — словно в нерешительности. Что-то делает… Лоре приходится сощуриться, прежде чем я могу разглядеть: Анна стягивает с пальца кольцо. И точным броском посылает его в центр радужной перепонки. Та лопается, как мыльный пузырь, и погасший было сноп света вновь вырастает — до самого неба. По знаку Васюты в реанимированный портал спешат последние русичи, и, наконец, он сам с Анной и снующим под копытами Хорсом.

Она даже не взглянула на Магу, думаю вдруг в ужасе. Что он сейчас видит? Что я опять… сбежала? Он сейчас умрёт… нет, я умру! Ло! Посмотри на него немедленно!

Я не вижу никого и ничего, лишь помертвевшее лицо суженого — почти такое же, как тогда, в холле Каэр Кэррола, когда он лежал, бездыханный, только сейчас у него жилка бьётся на шее, показывая, что ещё жив. И ярость, что вот-вот прорвётся наружу… Он не слышит, как Николас кричит ему в ухо: "Брат, опомнись, это не она!" Он не видит, как поспешно прищёлкивает пальцами дон, и как вокруг их группы начинает твердеть скорлупа будущей сферы защиты… Он сейчас взорвётся.

Что-то лопается у меня в мозгах — у меня, не у Лоры! — от собственного вопля:

— Сухое дерево, Мага! Сухое дерево!

Вздрогнув, он хватается за голову. И вдруг перехватывает мой — мой! — взгляд. Время останавливается.

Я вижу, как тяжело поднимается и опускается его грудь, насильно сдерживая рвущееся наружу безумие… и вот уже он делает спокойный глубокий вдох. Выдох.

"Я понял, Ива" — отвечает ровно. "Так это была не ты? Точно? Где ты сейчас?"

Ни за что бы не подумала, что мысленный голос может дрожать, как и настоящий. Тем не менее, едва не заикаюсь.

"Та-ам же, где и была", — отвечаю с запинкой. "В госпитале. Ты же сам просил дождаться, вот я и жду, в кои-то веки".

Он прикрывает глаза… а когда поднимает веки — абсолютно спокоен. Похлопывает по плечу опешившего от такой перемены Николаса.

— Всё в порядке, брат. Отец, я в норме. Сверни защиту.

"Ванька…" — слышу короткий стон подруги. "Сделай милость, уберись, а?"

Меня внезапно утягивает прочь, как в жерло громадной подзорной трубы, которая развёрнута неправильно — не увеличивает, а уменьшает: стремительно удаляется и делается крошечным городок, домики, люди-букашки… И вот уже я на ступеньках парадного крыльца Белой Розы: притулилась к колонне, съёжившись, обхватив руками голову, рядом почти в такой же позе Аркадий. Ох, моя голова…

Фамильяр, обернувшись крошечным щенком, жмётся к хозяйским ногам и поскуливает. Оборотник приоткрывает один глаз.

— Да всё в порядке, Кеша, это наша подруга, не рассчитав, заорала мысленно со всей дури… Вань, ты предупреждай в следующий раз, а то я ведь чуть не оглох. Ло тебя, сейчас, наверное, костерит, что есть мочи, но ты не переживай, она у нас отходчивая.

Мне стыдно.

— Ничего, Вань, — Аркаша массирует виски. — Ты молодец. Черпанула откуда-то резерв — и утихомирила своего некра. И вовремя: видела, как отец уже скрутить его собирался? Нет, правда, молодец, ты потом сама это поймёшь… Кеш, на место. Сейчас отдохнём. Да, ты что-нибудь поняла из того, что случилось? А Васюта, как ты думаешь, сообразил, что это не ты? Видела, как они друг на друга смотрели?

Снова хватаюсь за голову. Кажется, ноют даже зубы.

— Что же она натворила! Как ей теперь выкручиваться, объяснять, что она — не я и не беременна? Куда она полезла? Что же ей теперь — так и идти во вторые жёны? О чём она думала? Да вообще — ни о чём!

— Не скажи, — тянет Аркадий. Какое-то время размышляет. — В сущности, теперь это уже не наша головная боль. Это её выбор, понимаешь? Что-то мне говорит, что уйти она решилась давно, просто случай подвернулся удачный; а саму возможность она обдумывала, готовилась. Ты заметила, что она даже с детьми простилась, будто заранее отрепетировала? А знаешь, по-моему, Васюта просчитал её сразу. Не может быть, чтобы Майкл не успел про твою половинку рассказать, да ведь он и сам не дурак, Васька, должен был заметить разницу: ты в седле новичок, а эта — не хуже Ло держится; и одета совсем не так, не твой стиль… — Пытаюсь припомнить, как же выглядела Анна, и, убей бог, не могу, должно быть — от пережитого стресса.

— А главное, — продолжает друид, — что она с ним, с Васютой, рядом, но в обморок от истощения не падает, вот что… Нет, он что-то сообразил. Но ты же знаешь нас, мужчин: сперва хватай и тащи, а разбираемся потом. Одно мне непонятно: как она могла детей-то оставить, ты мне объясни? Она же твоя копия! Вот ты бы так точно не поступила.

— В том-то и дело, — только и успеваю сказать, как меня пробивает на совершенно неуместное дурацкое хихиканье. Пытаюсь его подавить — но тщетно, истерический смешок так и рвётся наружу. Неожиданно Аркадий небольно шлёпает меня по щеке — раз, потом другой, затем решительно обнимает и минут пять ещё гладит по спине, помогая успокоиться. Но меня прорывает словесный поток.

— Это как другая вероятностная линия, понимаешь? — Завожусь, едва успокоившись. — То, что могло, но не случилось в этой реальности, а в другой произошло, и дальше будет развиваться совсем не так, как со мной здесь, и у каждой из нас будет совсем другая история… Она не хотела быть копией, у неё уже комплекс неполноценности складывался, и поэтому не от детей она сбежала и не к Васюте, а к себе самой, понимаешь? Чтобы жить своею собственной жизнью, никем не навязанной, чтобы ошибки — её ошибки, выборы — её собственные… — У меня вдруг перехватывает дыхание, но не от очередного смешка или всхлипа, а от одной крамольной, как мне кажется, мысли. — Наверное, это правильно…

Внезапно на меня снисходит спокойствие. И никого, кроме меня, девочки больше не будут называть мамой.

Девочки!

— А что они вообще здесь делают? — В растерянности смотрю на Аркашу. — Я-то думала — они в замке у Кэрролов, спокойно нас дожидаются; а их сюда каким-то ветром занесло?

— Да ведь не Северный полюс, — пожимает плечами мой друг. — Всего-то — часа четыре езды прогулочным шагом. Загорелось им — собрались и приехали, делов-то… Обратила внимание, как одеты? По-дорожному, но налегке; как раз для короткого перехода. Охрана рядом, стало быть, не сбежали, а нормально собирались, легально. И там, подальше, я ещё коляску заметил, не иначе, как Мирабель с ними, ей вечно на одном месте не сидится, вот, может, она всю компанию на ноги и подняла — со скуки-то. Да что гадать, скоро узнаем.

— Думаешь, они сразу сюда?

— Хм. — В этом коротеньком звуке — и скепсис, и сомнение. Оборотник почёсывает висок — видимо, всё ещё ноет. — Дай девчонкам для начала с батей познакомиться. Ежели сразу не подерутся — тогда, может, он их с собой сюда прихватит. Только я бы на твоём месте особо не разлетался.

— Почему?

— А их к тебе просто не пустят. Та же прелестная Диана костьми ляжет… Это ж твоему благоверному скидка делается, за то, что донорствует, иначе бы и ему на общих основаниях дожидаться, пока сэр доктор не даст "добро". Ваня, хватит с тебя эмоций на сегодня.

Умоляюще складываю руки. Он отмахивается.

— И не проси. Я только что целую бригаду сдержал, что ринулась тебя из истерики выводить, пообещал, что сам справлюсь. Сорвёшься снова — тебя изолируют и подсадят на успокоительные сборы или вообще отключат на сутки-другие. Ты этого хочешь? То-то и оно. Ничего, потерпишь.

Всё это время он ласково гладит фамильяра. Щенок, повздыхав и покрутившись на хозяйских коленях, уменьшается — и ныряет в рукав Аркашиной рубахи.

— Вот и славно. — Оборотник умолкает. Вслушивается… нет, переключается на мысленный диалог, я уже научилась различать эту специфическую отрешённость. — Ло в порядке, говорит — только по мозгам немного шибануло, но ты извини, больше сеансов связи не будет. Не хочу вас перегружать; да у тебя уже не получится, вон как потратилась, когда заорала. Смотри-ка, энергетика в тебе набирается помаленьку… А вот чего я не понял, Вань: чем это твоя Анна портал восстановила?

Похлопав с полминуты глазами, включаюсь, наконец:

— Кольцо. — Не до подробностей сейчас, просто излагаю суть. — Было дело, я его лунным светом зарядила под завязку. А заряд — от двойной луны, не хухры-мухры, даже дону Теймуру однажды чутьё перебивал. Да, в нём ещё часть силы из Гелиного мира, меня, помню, с ног сбило при откате. Как-то, наверное, это всё и сработало.

— Понял, но с трудом. С тебя рассказ.

Отсюда, с высокого крыльца, хорошо видно, как над центром Тардисбурга портальное сияние смягчается, бледнеет… и гаснет, рассеивается, смешиваясь с дневным светом. За считанные минуты оно сжирает тучи, оставляя после себя чистое, свежее, как после убежавшей грозы, небо.

— Закрылся, — буднично сообщает Аркадий. — Теперь — окончательно.

Сердце на мгновение съёживается, но… Столько пережито за последний час, что больше нет сил — ни горевать, ни сокрушаться. Там у бывшего портала остались те, с кем мне жить дальше. Мужчина, которого я обещала дождаться. Дети.

И тут, во мне — ещё одни.

Бережно беру Аркадия за руку. Поднимаемся со ступенек.

— Ты же голодный, Аркаша. Пойдём что ли, куда шли, а то Лора за тебя, отощавшего, такую выволочку устроит, когда вернётся! Заодно расскажешь про дракона. Это, часом, не родитель наших кидриков?

Получаю одобрительный взгляд.

— Это ты правильно, Вань, пора переключиться… Нет, не кидрик, обычный дракон. Впрочем, вру, не обычный. Уникальное, я тебе скажу создание…

Он увлекает меня в просторный холл. Слушаю неторопливые пояснения вполуха, но мыслями то и дело возвращаюсь к Анне. Неужели возможно так измениться за столь короткий срок? Ведь я хорошо помню её реплику, она сказала, как отрезала: не нужны мне ни Васюта, ни Мага! И была-то… мягкая, уступчивая, пугливая…

Почти как ты, Ваня, грустно отзывается внутренний голос. Ты на себя-то посмотри, голубушка! И если докажешь, что сегодня абсолютно та же, что три недели назад — можешь плюнуть мне в глаза.

Всё так, мой личный Сверчок, моя совесть. Мы изменились обе. Одна осталась здесь, другая решила переписать навязанную свыше судьбу. Сможет ли? Уживётся? На её счастье, в другом мире тоже есть магия, есть — и это главное — добрые отзывчивые люди, и на одном Васюте свет клином не сошёлся; он, конечно, просчитал Аннушку, понял, что не Ваня, но отказать не мог. И не к нему она кинулась, а к своему шансу, единственному и неповторимому. Здесь, в этом мире, ей угрожала вероятность навсегда остаться моею тенью. Там она — станет собой. Впрочем, этого я уже не узнаю. Но сожалеть не стану. Ибо…

"… Во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь. И при смехе иногда болит сердце, и концом радости бывает печаль".

Я отпускаю тебя, Васюта. И тебя, Анна. И тебя, прошлое.