Сороковник. Книга 4

Глава 15

Нынешняя моя пробежка по морскому берегу далеко не романтична. Песок забивается в туфли, растирая поджившие мозоли, ступни, и без того натруженные, горят, каблуки проваливаются на каждом шагу… Собакам-то хоть бы хны — нарезают себе круги, даже не притомившись, а мы с Элизабет уже запыхались. Но вот берег постепенно суживается, скалы оттесняют нас ближе к воде, а по мокрому, более плотному песку передвигаться легче, хоть добавляется удовольствие иного рода: какая-нибудь особо сильная волна нет-нет, да и прокатывает по ногам. Это приятно, когда фланируешь по пляжу босиком, не торопясь, со вкусом, а в нашем случае, когда приходится поспешать за угоревшими от свободы псинами, комфорта не прибавляет. К тому же, ещё неизвестно, куда нас выведут добровольные помощники. Я-то думала, они просто потянут нас в окружную, покажут какую-то тайную тропинку к маленькой секретной калитке, брешь в твердыне ЭльТорреса… Ничего похожего. В отвесных гранитных стенах, кое-где поросших хилой зеленью, ни намёка на ступени. Мало того: скоро мы упрёмся в утёс, отсекающий песчаную полосу и вдающийся далеко в море. Дальше хода нет.

Или есть?

Задрав голову до ломоты в шее, вглядываюсь в угловую башню Эль Торреса. Вот уж точно — близок локоть, а не укусишь…

Ещё ближе пресловутый локоток был у самого входа в сад. Конечно, шансы на то, что взбалмошная донна Сильвия, перекрыв доступ к дому, забудет об иных ходах, казались ничтожны, но вдруг?.. Однако наши с Элизабет надежды рассыпались в прах. Широкая арка, под которой я свободно проходила не далее, как несколько часов назад, от самой верхней дуги до песчаной дорожки была перекрыта завесой из чёрного тумана, мало того — из глубин этого марева время от времени выстреливали крупные искры. Предостережение более чем понятное.

— Сад-то большой. — Отступив, я попыталась оглядеть простирающуюся правее мощную стену. — Да и резиденция — с хороший дворец, не может быть, чтобы больше не было входов-выходов! Элли, ты здесь давно, ты и при жизни могла узнать… — Прикусила язык. Вряд ли в последние месяцы перед смертью девушка, охваченная горем, изучала чертежи и планы замка, да и просто наслаждалась прогулками, запоминая местность. Но Элизабет, припоминая что-то, сдвинула брови:

— Есть ещё Южные и Восточные ворота, но… Думаю, проверять их — только тратить время. Сильвия решений не меняет.

— Будто не от невесток, а от степной орды обороняется. Мне, знаешь, что странно? Что Изабель у неё, пусть не в любимицах, но в доверенных лицах ходит, а ведь…

… виновата не меньше тебя, а то и более, хотела я сказать, но фраза опять зависла в воздухе. Элизабет кротко вздохнула.

— Сильвия с её прабабкой давнишние подруги. А я для них — никто. Вдобавок, предков своих они могут перечислить до двадцатого колена, наша же семья не настолько родовита. Впрочем, я ей просто с самого начала не приглянулась, а все остальные доводы лишь приложение к этому… Однако непонятно: Том и Грин всё-таки прошли через эту защиту — или сбежали ещё до неё?

Сложив губы дудочкой, она посвистела — слабенько, по девчачьи… Но тотчас издалека взлаяли, и уже через минуту со стороны спуска к бухточке показались две лохматые головы.

Ух, как они обрадовались, увидев нас с Элли вместе!

А я едва не онемела от изумления. Хорошо помню, что, будучи каменными, псы напоминали королевских догов — длинноногих, поджарых, короткошёрстных. Экстерьер-то у них и теперь не изменился, но наросли настоящие шубы, уже изрядно вывалянные в песке и сухой траве. Судя по неописуемо довольным мордам, собаки были счастливы — как вечно стриженные модницы, которые ни с того, ни с сего обзавелись роскошными косами.

— Тише, тише! — пожурила их Элли, ибо от собачьих вытанцовываний песок взметался вихрями. — Ко мне! — И сунула под нос лохматому чудищу, уж не знаю, Тому или Грину, рыжего зайца. — Где ты его взял, друг? Помнишь?

Псин довольно обнюхал игрушку, фыркнула и мотнула мордой в сторону сада.

— Нам нужно туда! Приведёшь?

Задумавшись, пёс покосился на Элли, на меня, на товарища… Сел на хвост. Энергично почесал лапой за ухом.

Его напарник коротко что-то прорычал.

Пёс ответил ворчанием.

Переговорив подобным образом с минуту, оба подскочили на месте, как ужаленные, весело переглянулись и…

Тот, что ближе, аккуратно ухватил меня за штанину. Второй потащил Элизабет за подол. Убедившись, что мы без возражений следуем за ними, псы, предоставив нам свободу, ринулись вперёд, скрипя когтями по крутым ступеням. Миг — и они уже подзывают нас лаем. И нам ничего не оставалось, как кинуться вслед, потому что бывают иногда такие моменты, когда выбирать не приходится, даже если помощь приходит от самых неожиданных и странных существ.

… Я смотрю на угловую башню Эль Торреса, проглядывающую из-за скалистых уступов. Наши лохматые проводники каким-то образом просочились оттуда — сюда, на берег, вниз. Не на крыльях же они прилетели! Может, есть какая-то тропа, которой мы не видим? Смеркается, и я могу просто не углядеть…

— То-ом! — окликает Элли растерянно. — А что же дальше? Постой, кажется, я догадываюсь. — Она оборачивается ко мне. — Неужели они нашли проход через пещеры?

От последнего слова я содрогаюсь.

— Здесь есть пещеры?

Разом припоминается лавина над тонкой перепонкой защиты, проседание купола, скрип трущихся друг о дружку камней, что вот-вот рухнут — и похоронят заживо… Не удивительно, что мне не по себе.

— Да, видишь, вот там, над самой водой, три небольших отверстия в скале? Внутри — гроты. Вообще-то здесь бывает опасно: во время прилива всё затапливается, не угадаешь со временем — попадёшь в ловушку. Но до него ещё часа три, успеем хотя бы заглянуть и убедиться, есть проход или нет.

Я всё ещё не могу побороть нерешительность.

— Нам обязательно туда соваться?

Грин, второй пёс, с чёрной полосой вдоль хребта, уже ныряет в левый проход, Том тянет Элли за юбку.

Возвращаться и обегать замок с другой стороны, теряя время и возможный шанс? К тому же, у меня ещё не было повода усомниться в собачьем уме и смекалке, и вряд ли нас сюда привели развлеченья ради. Придётся лезть.

Элли, разувшаяся было, всё же напяливает промокшие туфли.

— Неизвестно, какое там дно, — отвечает на мой невысказанный вопрос. — Можно и ноги поранить. Лучше уж так…

Дно?

И в самом деле, вход в пещерку частично уходит в воду. Становится понятна Эллина предосторожность. Хорошо, если на дне песок, а ежели острые камни? Не хватало ещё обезножить от собственной легкомысленности.

Здесь неглубоко — вода чуть выше колен. Мне-то в штанах проще, а вот моей спутнице приходится подобрать юбки и кое-как заткнуть за пояс, чтобы, намокнув и отяжелев, не путались в ногах. Вход низкий, приходится склониться в три погибели, да ещё в таком виде пройти шагов десять.

— Ничего, ничего, — подбадривает меня Элли, — сейчас будет свободней. Не бойся, я знаю, я тут была несколько раз.

Как вам это нравится? Уже она меня поддерживает и ведёт…

Здесь почти темно, потолок угадывается лишь из-за того, что низок, и только поэтому различим в небольшом количестве света, что просачивается из-за наших спин сквозь узкий тоннель. Может, это и впрямь грот, но рассмотреть его как следует возможно лишь при хорошем освещении, а у нас с собой — пусто, ни фонариков, ни факелов. Куда мы лезем — без снаряжения, без подготовки? Остаётся удвоить осторожность и идти на ощупь. Не сговариваясь, мы с Элли берёмся за руки.

Через несколько шагов дно начинает приподниматься, плеск от собачьих лап сменяется звонким шлёпаньем, а затем постукиванием когтей о твёрдую поверхность. Ещё немного — и мы выходим на сушу, но тотчас обе охаем, больно ударившись лбами об особенно низкий выступ. Похоже, пещера сужается со всех сторон, и, потянувшись влево, я касаюсь стены, которую раньше не могла нащупать. Что, дальше так и придётся идти на полусогнутых?

Ещё хуже. Спустя какое-то время приходится опуститься на четвереньки. Мы уже касаемся друг друга боками, до того становится тесно. И совсем уже темно.

— То-ом! — дрожащим голосом окликает Элли. Слышится приближающийся топот сильных лап. — Ты здесь, малыш? Погоди, не лижись. Мы точно пройдём?

Ответом служит ободряющее собачье сопение. Я вздрагиваю, когда щеки касается влажный язык.

— Хороший пёс… Давай, веди.

— Ива, — сдавленно шепчет Элли, — прости, но я, кажется, не смогу дальше. Я боюсь. Вдруг мы застрянем? Они, конечно, собаки крупные, но мы-то люди, мы всё равно больше… А если нас зальёт приливом?

Оттого, что она, оказывается, боится не меньше меня, становится худо. Но ведь под личиной немолодой женщины всё ещё жива совсем юная девушка, как ей не бояться? А ведь это я втянула её в эту авантюру, я тащу её за собой, значит, мне и успокаивать!

Надо отвлечься, как ни нелепо это звучит.

— Без паники. Второй раз не умрём, разве что нахлебаемся… Скажи лучше, где наш заяц?

— Что? Какой… ах, да… — Судя по шороху, она что-то проверяет. — Тут, за пазухой, не вывалился. А что?

А то, что тебя надо переключить на что-то иное, милая. Всё, что приходит в голову — напомнить о тех, кто ждёт снаружи. Не на поверхности, не в потустороннем Эль Торресе, а ещё дальше.

— Я не успела тебе сказать: этот заяц — послание от Ника. Как он смог его сюда переправить — ума не приложу, но ведь получилось? Твой Николас просто чудо. Помни, он в нас верит, хоть и не знает, что ты со мной.

— Ник… — Дыхание Элли учащается. — Ник… Неужели…

— И ты была права, — продолжаю окрепшим голосом. — Этого ушастого, который сейчас у тебя за пазухой, не просто любили: его обожали. Его подарили моим девчатам на первый день рождения, в годик, и с тех пор они с ним почти не расставались. Он уже и стиран-перестиран, и подшит, и набит по новой… Были, конечно, и другие игрушки, он иногда пылился на антресолях, а потом его, доставали, приводили в божеский вид и снова нянчились. Не представляю, как они решились с ним расстаться? Твоему Нику, как любимому дядюшке, достался от племянниц самый дорогой подарок.

«Твоему ненаглядному». «Твоему Нику»… Пусть хоть чуточку потянется к нему, ощутит, что это не полузабытый суженый, а конкретный человек, который был ей когда-то и близок, и мил. И почему — «был»? Возможно, и сейчас… Вот оно, реальное доказательство его существования — пушистый мягкий комок, нагревшийся от её тела. Его, зайчика, держал в руках и поглаживал любимый мужчина, от которого, я надеюсь, ей до сих пор трудно отказаться…

Во тьме нетерпеливо переминаются с лапы на лапу собаки. Снуют туда-сюда, спустя какое-то время окликают нас издалека лаем.

— Слышишь, Элли? Они бегают свободно, значит, тоннель не такой уж и узкий. Мы пройдём. Разве что придётся немного поползать, ну, так вспомним детство. Ты что, ни разу под кроватью не пряталась, когда с подругами в прятки играла? Считай, что здесь то же самое, просто мы стараемся, чтобы нас не водящий, а Сильвия не нашла. Давай. Вперёд. Осталось совсем немного.

— Ох… — Элли переводит дыхание. — Какая ты сильная, Ива, а вот я — трусиха. Ты разговаривай со мной иногда, ладно? Ты говорила, у тебя — дочки?

— Близняшки, — сообщаю с гордостью. Нашариваю стену справа, слева… — Ох уж, мне эти Торресы… Очень уж качественно работают, по одному ребёнку не бывает. Давай, я поползу вперёд, дальше придётся по одному.

— Мне бы твою храбрость…

— Это не храбрость. — Пыхтя, пробираюсь по тоннелю, обдирая ладони и коленки. Штаны наверняка уже в дырках. — Это практичность. Я… э-э… толще тебя, если застряну — ты меня хоть за ноги вытащишь обратно. А будешь ты впереди — не сумеешь развернуться, чтобы помочь…

Зачем только я это брякнула! Воображение тотчас услужливо рисует мои несчастные ноги, торчащие из дыры в скале, случайный подземный толчок, сдвигание пластов, треск грудной клетки… До боли впиваюсь зубами в ладонь, чтобы унять рвущийся вопль ужаса. Не хочу! Я не смогу, Божечка, не смогу…

— Ты такая счастливая, — слышу сзади прерывающийся шёпот. — У тебя уже двое, и ещё будут… тоже двойняшки?

Задавив рыдание, стираю слёзы, царапаясь каменной крошкой, налипшей на ладонь. Стараюсь ответить спокойно.

— Трое.

— О-о!

Потихоньку двигаюсь вперёд. Вовремя она напомнила… Три да два — пять… Прекрасная арифметика. Очень мотивирует. Три да два. А с ними ещё один, кто ради меня остановил себе сердце. И другой, удержавший надо мной однажды просевшую гору. И те, кто сейчас не дают моему телу умереть. И те… Хорошо, что я сбиваюсь со счёта. Оказывается, столько людей меня любят и ждут, что будет просто бессовестно — не оправдать их ожиданий.

— Ива…

— Ммм? — только и могу ответить. Ещё не настолько узко, чтобы ползти, но передвигаемся мы по какому-то жутко колючему крошеву, скрипящему под коленками. Одну туфлю я уже потеряла, но тратить время на поиски не хочу. Как-нибудь дотяну оставшееся время.

Элизабет вновь подаёт голос.

— Как ты думаешь, а если мы выберемся, у меня получится… ой… — Ей тоже колко. — … родить? Ты же решилась!

Открываю было рот для ответа… Позволит ли мне незримый замок, наложенный на уста? Ведь я уже несколько раз пыталась обмолвиться об условии Мораны, но не могла и слова из себя выжать. Кое-кто хорошо постарался, чтобы выполнение миссии не получилось слишком лёгким.

— Почему нет? — Намёками, обиняками тоже можно донести нужную мысль. — Моя бабушка последнего сына родила в сорок пять. Дед только с войны вернулся, как тут удержаться… И ничего. — Отгребаю с каменного пола целую россыпь гальки, чтобы не проехаться потом по ней же коленями. — А у тебя — какие годы? Это здесь ты старше кажешься, а вернёшься к нормальной жизни, придёшь в себя… И потом, мне сказали, что в Террасе есть прекрасный доктор, у которого клиника специально для будущих мам некромантов. Да к твоим услугам будут лучшие врачи Гайи, не сомневайся, хоть сто раз рожай!

Прекрасная тема для ползающих под землёй червячков, ничего не скажешь. Послушал бы кто со стороны… Но я не даю разговору прерваться.

- Ты же знаешь, паладины творят чудеса, я уж сколько раз на себе убеждалась. Если бы не присутствие нашего сэра Майкла поблизости, я бы, наверное, и не суме… Ой!

Рука проваливается в пустоту.

— Осторожно, — говорю растерянно. — Здесь, похоже…

Шарю перед собой, и к великому облегчению, натыкаюсь на край расщелины. Не так уж далеко, с полметра… Да и то: неоткуда здесь взяться пропасти, во всяком случае — такой, чтобы псы не перемахнули. Вот, кстати, и они, я снова слышу невдалеке их дыхание. Ждут на той стороне, уверенные, что нам никакого труда не составит перемахнуть какую-то ямку.

— Похоже, тут небольшой провал или трещина. Не бойся, мы просто её переползём. Или… Да тут уже можно встать, а я и не заметила сразу… Перешагнём, да и дело с концом. Вот, я уже там, давай руку…

Наши пальцы встречаются в темноте. Элизабет благополучно минует препятствие.

— Давай передохнём, — взмаливается она и сползает по стене. — Не могу больше. Ноги трясутся. Я давно так не уставала.

Опускаюсь рядом. Довольные, к нам присоединяются псы, и я не могу сдержаться, чтобы не запустить пальцы в густую и тёплую шерсть того, кто прилёг мне под ноги, точь в точь, как Джек.

— Так странно, что я, кажется, начинаю верить, — с придыханием говорит Элли. — Именно сейчас… Я уже привыкла, что тут, у Мораны, всё приглушено: ощущения, звуки, запахи. Боль — вполовину, порезы затягиваются через пять минут, да и крови не бывает… А сейчас — я так остро чувствую, и устаю, словно живая, хоть понимаю, что на самом деле бестелесна. Значит ли это, что я уже начинаю возвращаться?

— Не знаю, — признаюсь честно. — Может, просто для того, чтобы нам было труднее, Морана наделяет нас полнотой ощущений? Бестелесному было бы сейчас куда как легче.

— Скажи, а Ник… Ему нравился этот зайчишка?

В её голосе — затаённая нежность.

Невольно улыбаюсь, вспоминая момент подарков и отдарков в нашей маленькой квартирке.

— Знаешь, когда он его получил — растерялся. А потом даже зубы сжал, чтобы себя не выдать, настолько его проняло. Похоже, ему впервые в жизни подарили что-то дети, да ещё и племянницы, которых он заобожал с первого взгляда.

— Они на него похожи?

— Все в своего папочку, — фыркаю — Сама посуди, если оба брата, как две капли воды, схожи… Он был очень растроган.

— Можно, он побудет пока у меня? Я понимаю, вообще-то он предназначался для тебя…

— Элизабет! — Стараюсь придать голосу нотки, присущие моему Наставнику. — Он уже твой. Знаешь, в чём сходство между зайцами и кольцами? Иногда они сами выбирают себе хозяев.

— Да? — говорит она поражённо.

В темноте слышится звук поцелуя. Похоже, подарок Ника удостоился сейчас высшей ласки.

— Ох! — говорим мы одновременно.

Пушистый зайка, малость помятый собачьими зубами, испачканный песком, подмокший… распушается… и это хорошо видно, ибо маленькое тряпичное тельце вдруг начинает светиться. А вернее сказать — загорается навершие жезла из куриной косточки. Впрочем, теперь это — настоящий жезлик, обточенный, отполированный, с каким-то замысловатым набалдашником. Он-то и теплится, не особенно сильно, но достаточно, чтобы осветить наши измученные перепачканные лица, отразиться в собачьих глазах, выхватить из темноты туннель — ненамного, шагов на пять, но, по крайней мере, теперь можно усмотреть возможные трещины и уступы, могущие принести достаточно неприятностей. Воодушевлённые, мы вскакиваем, забыв об усталости.

Свет! Что может быть желаннее в подземелье? Разве что глоток свежего воздуха вместо застоявшегося спёртого. Но и тут нас ждёт удача. Словно в ответ на вспышку света, по ногам проносится лёгкий сквозняк. Выход близко! Наши четверолапые друзья вновь пританцовывают от нетерпения, и, наконец, сорвавшись, уносятся вперёд. И вот уже их жизнерадостный лай слышен откуда-то на воле, ибо звук не отражается от стен, эха не слышно.

Только сейчас понимаю: они и не подозревали, каково пришлось людям. То, что для нас было тяжким испытанием, для них — не более чем пробежка, возможно, даже привычная. Наверное, они чуяли наш страх и не могли понять причину. И всё же… Спроси меня: пойдёшь обратно тем же путём? — ни за что не соглашусь. Ещё свежо в памяти давление свода на спинной хребет, когда, пусть ненадолго, но проход сузился слишком уж сильно…

Не сговариваясь, мы спешим прочь, Элизабет впереди, подбирая юбку и прижимая к груди зайчишку, словно Никушка поджидает её снаружи, я — чуть приотстав. Что-то чересчур быстро всё… Мы, как землеройки, пробирались сквозь скалу целую вечность, однако ощущение времени наверняка субъективно, и в реальности прошло не так уж и много. Теперь, когда тьма позади, она не вызывает прежнего ужаса, ведь всё завершилось благополучно. Сейчас мы выберемся наверх, либо в угол обширного сада, либо в отдалённый от замка внутренний двор. Там до склепа не так уж далеко. Но воображение тотчас рисует возможные препятствия. Не может быть, чтобы вездесущая Сильвия проглядела эту лазейку. Возможно, собаки, как местные сторожа, могут свободно проскакивать туда и обратно, а нас так и спалит небесным огнём или перережет завесой, или меня выпустят, но одну, а без Элли, боюсь, мой Финал не зачтётся. Я же нашла её? Нашла. Уговорила пойти с собой? Уговорила. Стало быть, и вытащить отсюда обязана, иначе Морана посчитает задание невыполненным.

Или мы заблудимся в саду, продолжаю я себя накручивать, и пробродим до самого завершения отпущенных мне суток…

Или нас поджидает у самого выхода какое-нибудь чудовище… Впрочем, тогда собаки рычали бы. Но что, если это монстр прикормленный, натасканный только на чужаков? Что за идиотские мысли? Смотри лучше под ноги, Ванька, на таком неровном и крутом подъёме запросто навернёшься, тогда и узнаешь, ломают ли души руки-ноги, или нет…

— Свет! — Вышли! — говорим мы с Элли в один голос и зажмуриваемся, потому что слишком ярко снаружи, а тоннель заканчивается как-то вдруг, неожиданно: просто, свернув за угол, мы выскакиваем из дыры в скале прямо на зелёную траву. Вот он, сад Эль Торреса!

Тут он порядком запущен. Нестриженная трава поднимается выше пояса, до кустарников у садовника, по-видимому, давно не доходили руки, ибо через ровные когда-то контуры живых изгородей пробивается мощная дикая поросль, нетронутая секаторами. Обернувшись, вижу, что проход, из которого мы выскочили — расширенная и осыпавшаяся местами трещина, зазор между скалой и башенной кладкой. Сюда и впрямь никто не заглядывает? И потому нас никто не поджидает — ни ангел разгневанный с огненным мечом наперевес, не свирепая донна?

И почему эти кусты так странно посажены? какими-то секторами дугами, за которыми видны ещё и ещё, и дальше — сплошная зелёная масса.

— Лабиринт, — дрогнув, сообщает Элизабет. — Том, Гринни, вы ведь нас проведёте, да? Ива, сколько у нас ещё времени?

— Почти четыре часа.

— Думаешь, хватит?

— Что? — Засмотревшись на неё, я не сразу отвечаю. — Должно хватить. Элли…

Перехватив мой взгляд, она поспешно вытаскивает из кармана носовой платок, мокрый, грязный, с которого так и сыплется каменная крошка. Безуспешно пытается оттереть лицо ладонями.

— Я очень грязная, да?

— Да и я не лучше, — только и отвечаю. А самой так и хочется завопить: Элли, ты изменилась! Или просто в сумерках ты кажешься мне такой? Но только что из прибрежных пещер выкарабкалась на свет женщина лет на десять моложе той, что робко туда входила…

— Не бери в голову. — Отыскиваю взглядом собак. — Ведите, ребята.

О, вести — это как раз то, чем они обожают заниматься! Спешим вслед за ними в ближайший просвет в салатово-зелёной поросли и попадаем в хитросплетение дорожек, поворотов, ответвлений. Зелёные стены с каждым шагом становятся всё выше, гуще, и вскоре превращаются в почти монолитные, смыкаясь над головами в арку, сквозь которую еле-еле угадывается подобие неба. Но тут хотя бы не под землёй, глаза быстро привыкают к сумраку.

Если бы не собаки — неизвестно, сколько бы мы петляли. Одно плохо: ведут нас, конечно, наикратчайшим путём, но не всегда приспособленным для человеков. Не успеваю порадоваться экономии времени, как в очередном тупике псины не идут в обход, а ныряют в дыру у самых корней живой изгороди. И это — не просвет среди ветвей, те переплетены столь плотно, что между ними и палец не всунешь; нет, это подкоп в рыхлой земле, и подкоп давнишний, утрамбованный частыми лазаниями. Похоже, ребята — из любителей рыть ямы, и, не обнаружив прямого пути в кустах, решают проблему по-своему, по-собачьи. А нам сейчас привередничать ни с руки, приходится стать на четвереньки, затем так и улечься на траву, и протискиваться сквозь узкий ход, обдирая тело кореньями… Мы с Элли и без того не блещем чистотой, а уж теперь-то и вовсе представляем жалкое зрелище. Хорошо, что предаваться печали некогда. Отмахав по аллеям не менее пары километров, пробравшись через собачьи лазы пару раз, мы неожиданно оказываемся на широкой круглой поляне.

Пустой.

У меня вырывается стон разочарования. Я-то думала — выйдем прямо к усыпальнице, а это пока лишь…

— Центр, — отдышавшись, сообщает Элли. — Осталось ещё столько же, да потом через весь сад к дону Кристобалю…

Собаки, свеженькие и ничуть не заморённые, пересекают лужайку и скрываются в очередной лазейке под кустами. Что, опять?

— О нет! — в отчаянии говорит Элли, озвучивая мои дурные мысли. — Что же это такое! Я уже каким-то кротом себя чувствую!

— Придётся лезть. — Мой голос предательски дрожит. — Потерпи. Осталось немно…

Что-то большое и тёмное стремительно рушится с небес на траву, обдав мощной воздушной волной. Элли, взвизгнув, прикрывает руками голову, а я невольно шарахаюсь, больно наколовшись на ветки, заострившихся до состояния корабельных гвоздей.

Посреди поляны, заняв собой половину свободного пространства, пригнулось к земле и бьёт гибким хвостом с шипастой шишкой на конце странное существо размером со слона, похожее на льва, но с могучими перепончатыми крыльями, с пастью, полной клыков. Оно ударяет лапой о землю — и клочья вырванного с корнями дёрна так и летят в стороны вместе с жирными комьями почвы. Низкий рык оглушает и парализует. Какое там — бежать, я вообще еле-еле на ногах стою…

— Пррррочь! — угадывается в рыке. — Прррочь!

— Уходи, — слабым голосом отвечает Элли и касается моей руки, и вдруг я понимаю: — это не чудищу, это мне она говорит. — Уходи, Ива. Оно тебя не тронет. Я так и знала… Это меня не пускают.

Осклабившись, чудище выдаёт подобие улыбки. И вдруг начинает раздуваться, как лягушка, набирая воздух в лёгкие… Не знаю что подталкивает меня, но только я кричу:

— Ложись!

И, схватив Элизабет на плечи, валю её вместе с собой на траву. Над нашими спинами проносится струя жаркого пламени. Ох, нет, Элли, кажется, этой твари не по вкусу мы обе! Скорее! Надо немедленно драпать с этого места, сейчас наверняка будет ещё один файербол! Поспешно перекатываюсь вбок, тянусь к соседке… Но я-то — наполовину левша, и подаюсь влево, а она уходит вправо, и очередной огненный плевок попадает как раз в просвет, образовавшийся между нами.

Бок опаляет, и нешуточно. Воняет горелой тканью.

— Назад! — кричу Элли без особой надежды. Похоже, следующего огненного плевка одной из нас не пережить… — Эл…

И осекаюсь.

Над телом Элизабет…

Нет, прямо из-под неё…

Из какого-то знакомого комка, на который она так и упала грудью…

…просачиваются огненные струйки. Не успев ужаснуться, я вдруг понимаю — э т о пламя не обжигает, а странным образом обтекает, вырастая, концентрируясь в фигуру, напоминающую человека…

Вот она вскидывает руку — и очередная убийственная струя разбивается о невидимый щит. Опешив, чудовище злобно фыркает и вновь набирает воздуху для очередной атаки.

— Позвольте, госпожа…

Звучный голос нереально спокоен, будто не разверзается совсем рядом ад, не пылают, корчась в муках, кусты за нашими спинами, не клубится чёрный удушливый дым. Мужчина в восточном одеянии, в пышном тюрбане наклоняется к обессилевшей Элли, подхватывает её за плечи, и берёт что-то у неё из рук. Сперва я не понимаю, что именно, мне кажется, будто он отрывает лапу у игрушечного зайца…

Некий предмет, оказавшийся у неизвестного, начинает пухнуть и расти на глазах. И вот уже мужская рука ловко перехватывает настоящий магический жезл, встряхивает — и направляет ударивший из навершия сноп плазмы прямо в пасть атакующей твари. Всё, что она успевает — взреветь от боли, подняться на дыбы, завертеться — и взорваться. Неизвестный спаситель, по-видимому, вновь выставляет защиту, потому что ни горячая волна, ни снопы искр и раскалённых камней, невесть откуда взявшихся, нас не достигают, зато кусты на противоположном краю поляны срезает, словно бритвой.

— К вашим услугам, моя госпожа, — неспешно говорит мужчина. Аккуратно пристраивает жезл за широкий кушак. Протягивает мне обе руки и помогает подняться.

— Та… — пытаюсь я сказать, вглядевшись в знакомое лицо. — Та… Та…

Кажется, на меня нападает заикание. Я никак не могу договорить его имя.

Он скупо улыбается. Карие глаза наполняются теплом.

— Тарик ад-даш Хильджи, бывший маг бывшего клана Огня, госпожа Иоанна. Меня послал твой родственник, зная, что тебе наверняка понадобится помощь.

— Как он смог? Как он узнал? Подожди… Тарик! Но ведь ты… ты умер, да?

— Лучше всего умершему поможет умерший, не так ли, госпожа? Впрочем, погодите, перед тем, как продолжить, мне нужно кое-что сделать… Как маг огня, я могу убирать его последствия.

Он поводит жезлом над моей головой, вдоль бока, не касаясь, и я чувствую лёгкую прохладу исцеляющей волны. Удовлетворённо кивнув, помогает встать бледной Элли. Сокрушённо качает головой. Проводит вдоль её щеки ладонью, и обожжённая кожа восстанавливается, рассыпаются по плечам отросшие взамен спалённых с одной стороны волосы. Элизабет машинально хватается за щёки, маг же, поклонившись, вновь берётся за оружие.

По его жесту в ощетинившейся почерневшей путанице лабиринта выжигается идеально ровный, словно по линейке, проход, в самом конце которого сквозь пелену рассеивающегося дыма угадывается купол усыпальницы Торресов. Совсем близко, кто бы мог подумать!

— Подождите, пока угли немного остынут. Я скажу, когда можно будет идти. Это не займёт слишком много времени, всё быстрее, чем в обход…

— Меня сейчас стошнит, — слабо говорит Элли и опирается на меня. Ещё бы. Это мне запах гари не в новинку, ещё со времён схватки с циклопами и ламиями на площади Тардисбурга, а вот ей сейчас явно нехорошо.

— Держись, Элли. Нас ждут. Ты уже поняла, что этот человек послан Николасом?

— Этот… Кто это? И как он сюда попал?

— Тарик ад-даш Хильджи, моя госпожа. — Мужчина церемонно прижимает руку ко лбу, к губам, у груди, склонившись в поклоне. — Бывший маг клана Огня, а теперь, волею родственника многомудрого родственника госпожи Иоанны — джинн, полноправный владелец огненных стихий.

— Но как… — начинаю я.

— Напомню, что после моей кончины твой супруг любезно согласился подарить меня, вернее, кольцо с останками моей сущности, своему брату. И, похоже, забыл об этом. А вот господин Николас дель Торрес на досуге взялся с этим кольцом поэкспериментировать — и вот что получилось. Надо сказать, он очень оригинален. Ещё никто не избирал вместилищем джинна детскую игрушку.

Элли подхватывает с земли и сердито прижимает к себе зайца. Будто кто-то на него покушается или отнимает.

— Он поместил вас сюда?

Ещё немного — и я истерически расхохочусь. Нет, иной раз мне кажется, что мой родственник такой же шебутной, как его племянницы. Не знаешь, каких от него сюрпризов ожидать… Тарик разводит руками.

— По крайней мере, у этого существа есть четыре конечности и подобие глаз. Всё лучше, чем в кольце, и не так тесно… Однако, госпожи мои, пойдёмте. На всякий случай я настелю поверх углей защиту, вроде ковра… Прошу вас держаться ко мне ближе. Здесь могут быть химеры.

Он не спеша плывёт над землёй, как ледокол, прокладывающий путь другим кораблям. Переглянувшись, мы с Элли идём за ним след в след. Грязные, изрядно подкоптившиеся, на нас, наверное, страшно смотреть… Хорошо ещё, у новоиспечённого джинна хватает такта не высказываться по поводу нашей внешности, мы и без того чувствуем себя… просто ужасно.

Всё, что осталось от чудища — воронка, которую мы старательно обходим. На спёкшейся поверхности дна стекловидная корка. Так выгорала и плавилась степь под огненным обстрелом драконов во время последней битвы с Игроком. Чего только мне не довелось увидеть своими глазами в последнее время; пожалуй, больше, чем за всю предыдущую жизнь…

Вопрос так и вертится на кончике языка.

— Уважаемый Тарик, но как же Николасу удалось вас сюда отправить? И откуда он узнал, что мне нужна помощь именно сейчас? Разница во времени между мирами такова, что он просто не успел бы, даже узнав, что я умерла, попасть в родовой склеп. Не понимаю!

— Всё просто, госпожа. — Несмотря на безмятежность в голосе, маг — нет, уже джинн! — зорко поглядывает по сторонам. — В лагере, где собрались представители Совета, присутствовал почтеннейший Симеон, который несколько дней тому назад пришёл поговорить с твоим супругом и его братом.

— Сам пришёл? Поговорить? Да из него слова лишнего не вытащишь!

— Он сказал, что у него перед тобой какой-то долг: однажды ты его вызвала, но не в тот момент, когда его помощь была бы гораздо нужнее. А скоро тебе придётся трудно, и сие неотвратимо. Даже если оба брата будут денно и нощно караулить — своей судьбы тебе не миновать. Госпожа Иоанна ведь знакома с почтеннейшим старцем, а значит, ей известна его манера изъясняться туманно и намёками… Он изволил сообщить, что вскоре настанет момент, когда помочь тебе смогут только предки, на живых надежды мало. И… всё. Пока над лагерем не поставили купол, господин Николас успел слетать в Эль Торрес и оставить меня у входа в родовой склеп. Он истолковал предсказание старца в прямом смысле и поручил душе Стража из усыпальницы позаботиться и о тебе, и обо мне — дабы, если понадобится, Первый Глава рода притянул б меня в мир Мораны. И вот я здесь, госпожа. Дон Кристобаль призвал меня сразу же после разговора с тобой, но, к сожалению, мне понадобилось время на адаптацию, переход дался нелегко, особенно в новой ипостаси. Труднее всего было прихватить физическую оболочку, это меня утомило больше, чем мантикора.

— Кто-кто?

— Чудовище, что на вас напало. По словам Первого Главы, в услужении госпожи Сильвии ещё несколько химер, но они огнедышащие, а значит, мне не страшны… Вот мы и пришли, госпожа, но, похоже, кто-то не хочет, чтобы вы его покидали.

Обитые серебром двери в фамильную усыпальницу Торресов задёрнуты чёрным. Сильвия, чтоб ей! И здесь постаралась!

— Что же делать? — подаёт голос Элли. — Ива! Ты видишь — мне не судьба отсюда вырваться! Уходи одна. Я пойду к донне Сильвии и упрошу её, чтобы тебя-то она отпустила. К тебе у неё претензий нет.

— Не дури, — отвечаю зло. — И это ты говоришь после того, как нас обеих на пару едва не зажарили? Я ей тоже как кость в горле. И потом, у нас ещё три с половиной часа, чтобы найти какой-то другой вариант. Нечего расстраиваться из-за одной двери: сколько людей умирают, и далеко не все попадают к Моране именно отсюда. Должны быть ещё пути.

Встрепенувшись, Тарик потирает лоб, будто что-то вспоминает.

— Вот оно. Старец Симеон просил передать… Странно, почему-то я только сейчас об этом вспомнил. Он сказал, госпожа, что тебе могут разрешить подсказку, какой-то бонус…

Я превращаюсь в слух.

— И?

— Вход, сказал он, находится там же, где и… вход. Если позволят свыше — запомнишь и перескажешь, сказал почтеннейший.

— Вход там же, где и вход? — недоверчиво повторяю. — И что это значит?

Бывший огневик разводит руками.

— Ты должна сама догадаться, госпожа. Почтеннейший выразился так: больше, чем намёк, ей не позволят услышать.

Что ж, всё таки это зацепка… Спасибо, Симеон. А ты, Ник, ты просто гений. А ты, Мага, скорее всего, жил всё это время как на жаровне, поджидая, когда со мной что-то случится, и каким-то образом умудрился меня услышать, почувствовать мой ужас перед оборотнем…

… как-то открыть портал, как-то успеть на помощь, да ещё протащить с собой паладинов и отца…

… и добровольно умереть, чтобы торговаться с самой Мораной за мою душу.

Я помню, суженый мой. И выйду отсюда, чего бы это ни стоило, лишь бы твои жертвы не были напрасны.

Оказывается, Тарик долго уже смотрит на меня с неприкрытым сочувствием.

— Моя госпожа, — говорит мягко. — Я бы рад помочь, но против некромантовских чар огневая магия бессильна. Всё, что могу — обойти дозором окрестности, пока вы ищете иной выход. Если гневливая донна Сильвия вздумает науськать на вас химер взамен погибшей мантикоры — будьте уверены, они до вас не доберутся. Но я не всесилен. Поторопитесь.

— Спасибо, Тарик, — отвечаю с чувством. — Я помню: ты с самого начала был на моей стороне. Спасибо.

— Госпожа… — Он колеблется. — Не могла бы ты сделать для меня кое-что? Когда вернёшься к живым — попроси деверя, чтобы он не отзывал меня. Здесь я, наконец, не бесплотен, и, возможно, вновь обрету силу. Мне уже сообщили, что жена благополучно родила сына, и теперь меня уже ничто не привязывает к внешнему миру. О них позаботится мой младший брат, я знаю, он давно неравнодушен к Айгуль… а я — попробую всё начать заново. Здесь.

— Хорошо, Тарик. Передам.

— Прощайте, мои госпожи. Желаю вам удачи и не смею мешать.

Прикрыв глаза ладонью, опускаюсь на ступени склепа.

— Ива? — обеспокоенно ахает Элли, но я лишь мотаю головой.

— Подожди. Я в порядке, просто мне так лучше думается.

По шуршанию платья догадываюсь, что она подсаживается рядом, тихо, как мышка.

— Вход где вход… — Тру лицо ладонями, как после сна. — Ничего не понимаю. Хорошо, что Тарик на страже, может, он не только за химерами присмотрит, но и за Сильвией, если та сюда сама вздумает рыпнуться…

— А вдруг здесь есть ещё какая-то дверь, потайная? — высказывает Элли робкое предположение.

— Запасной выход в склепе? Для чего? А главное — для кого? Понятно, когда в доме — чёрный и парадный входы, но здесь-то зачем? И уж конечно, донна Сильвия, знающая своё хозяйство как пять пальцев, прикрыла нам каждую лазейку. Ты поняла, почему на нас свалилась мантикора?

— Как же она на меня обозлилась, — с тоской говорит Элли. — Скажи, как можно — так долго носить в душе ненависть? Да, я ошиблась, но я и сама себя за это виню и наказываю. Мне многое приходилось от неё выслушивать, но впервые она подослала… убить? Ива, разве можно умереть ещё раз?

— В Финале, наверное, можно…

— В каком Финале?

Поднимаю на неё глаза.

— Слишком долго рассказывать. Давай так: всё объясню тебе после. Когда выберемся. Или… если не выберемся, но тогда уж точно времени у нас будет пропасть, не то что сейчас.

Нервно гляжу на таймер. Два с половиной часа! Божечка мой, время начинает нестись неимоверно быстро! Только не паниковать.

— Ива, тогда давай всё-таки поищем дверь, или окошко, или… хоть что-нибудь! Твоя загадка может разгадываться куда проще, чем мы думаем. Ответ где-то рядом.

— Ты права. — Поднимаюсь. — Рядом. Давай обойдём склеп и осмотрим хорошенько, я ведь только в одни двери и заходила, и понятия не имею, вдруг здесь и в самом деле несколько входов, как в больших мавзолеях? Кто их знает, этих некромантов, у них свои традиции…

«…Учти, я жив…» — вдруг вспоминается.

— учти, я жив, — повторяю вслух. И память услужливо подсказывает:

— … ломая лес,

Я лезу к выходу из мрака,

Иду к тебе… Ты слышишь треск?

И даже если свет исчез —

Пойду по следу, как собака…

— Пошли, Элли, — договариваю. — Плохо только, что уже темно…

Она берёт меня за руку.

— Разве это темно? Вот в пещере было просто ужасно. А здесь — никогда не бывает полной темноты, хоть ни луны, ни звёзд. Прекрасные стихи, Ива. Пойдём.

Ничего.

Мы обшариваем и обстукиваем склеп от самого цоколя и на высоту вытянутой руки. Прощупываем и пытаемся нажать, повернуть, потянуть на себя каждый подозрительно выступающий камень в кладке. Проверяем на прочность решётки подвальных окон. Исследуем углы, стыки, пространство под куполом, решётку на перилах крыльца, прыгаем на каждой ступени — вдруг провалится или обнаружит под собой тайник… Одним словом, делаем всё, что мне подсказывает опыт когда-то пройдённых игровых квестов, а моей новой подруге — природная сообразительность, порядком обостряющаяся при каждом упоминании о покинутом возлюбленном.

Ничего. Тщетно.

И вдруг наступившую ночную тьму прорезает мелодичный звон. Судорожно я хватаюсь за цепочку медальона. Да, это он отзванивает. Остался ровно час. Мне хочется сжать кулон в ладони до хруста, до посыпавшихся колёсиков. Если бы этим можно было хоть как-то замедлить время… В отчаянии оглядываюсь. Кручусь на месте. Что может нас спасти? «Вход там же, где вход…» Что это?

— Час? — в отчаянии спрашивает Элли. — Ива… Только успокойся. Только успокойся…

Отворачиваюсь, чтобы скрыть навернувшиеся слёзы. Элизабет гладит меня по плечам.

— У нас всё получится. Видишь — химеры нас до сих пор не трогают, а ведь где-то полыхало, словно зарница, это наверняка твой джинн их спугнул… Всё на нашей стороне. Ты, главное, не волнуйся. И ведь говорил же господин Тарик о каком-то старце, который уверен в твоём возвращении… Может, без меня, но ты всё-таки вернёшься.

— Прекрати собой жертвовать, — сквозь зубы отвечаю. — Пойми: я тащу тебя за тобой не только из-за того, что одну меня не выпустят. Я просто не хочу, не желаю оставлять тебя здесь, понимаешь? Твои…

… «Твои дети должны родиться!» — хочу и не могу сказать. «Твои — и Ника. Девочка и мальчик. И, может, ещё кто-то, потом, после»… Не могу. Запретная тема.

— Потому что это несправедливо, — только и говорю. — Тебя сделали пешкой в Большой Игре. И тебя, и Изабель, и нас с Магой, и Ника, и даже дона Теймура — да и сколько их заставляли плясать под чужую дудку, и кто! Демиург недоделанный, который даже ещё аттестата на зрелость не получил, а экспериментировал, решив, что всё дозволено… Я тебя не отдам. Я всё-таки… Подожди-ка.

Взгляд мой натыкается на нечто яркое, жёлтое, инородным пятном светящееся в густой траве. Невольно делаю шаг к этому пятну, словно что-то подталкивает…

Бережно поднимаю, стряхиваю прилипшие соринки и водружаю на голову дедову фуражку, оставленную здесь днём как памятку. Как стрелку в «казаках-разбойниках». Нахлобучиваю плотнее.

— Я всё-таки правнучка донского казака, не кого-нибудь. И деды мои в большой войне умирали — но не сдавались. И родители, хоть люди мирные — за себя постоять могли и сволочам отпор давали. Чем я хуже? Хоть и не до двадцатого поколения знаю предков — а только мне есть, кем гордиться. А тебе?

Судорожно вздохнув, она сверкает глазами.

— Мой прадед заслонил собой императора, раскрыв заговор. За что получил дворянское звание и титул лорда, потомственный. Ива, ты нашла, да?

— Вход там же, где вход. — На минуту сняв фуражку, машу ею вперёд. — Знаешь, что там? Где-то впереди, в тумане — переход в другой мир другой Мораны. Я там была совсем недавно, видалась со своими. Понимаешь? Вход в другой мир. Незримая… или граница царства Мораны, или одна из граней, которую в этом месте можно перейти. Вход в другой Мир Мораны. — Меня, кажется, зацикливает. — Вход. Ни разу не видела матрёшек? Такие игрушки, которые вкладываются одна в другую. Место смыкания двух половинок, граница, щелочка между верхом и низом, если присмотреться — на одной линии у всех матрёшек… миров… Прости, я не могу подобрать иного сравнения…

— Я поняла. Значит, рядом, — напряжённо говорит Элли, — может оказаться вход и в мир живых, как бы напротив входа в другой мир другой Мораны. Где одна грань, там другая, так? Пошли. Только давай держаться за руки, чтобы не потеряться, а то совсем темно.

— Да, идём. Терять нам уже нечего.

— А если…

— Никаких «если», Элли. Ничего не происходит зря. Не просто так я оставила здесь дедову фуражку. Не просто так повидалась с семьёй. Во всём смысл. Похоже, двадцать три часа из отпущенных мне суток прошли именно ради этого часа. Вперёд, подруга.

Первые две минуты вышагивания на ощупь среди деревьев заставляют, как ни странно, успокоиться и унять зубовный стук. Всё-таки это не дикий лес, где на каждом шагу можно наткнуться на кочку или опавшее дерево, выколоть глаз незамеченной веткой или оступиться и полететь в овраг. Здесь под ногами — ровно, гладко… Никто не нападает из тьмы, не рычит предупредительно из кустов… А главное — откуда-то снизу начинает клубиться знакомый по первому переходу белёсый туман. Элизабет едва ли не цепенеет от страха, но, вовремя вспомнив, что ей-то про специфику хождения среди миров ничего не известно, жму ей руку.

— Не бойся. Туман — это нормально. Скоро он будет сплошной, и наша задача — идти вперёд, только вперёд, не сворачивая, я это хорошо помню.

— А дальше? Мы придём в тот мир, к твоей семье?

Я даже останавливаюсь.

— Допустим, придём…

А что дальше? Это же не будет считаться за прохождение Финала. Мне нужно вернуться именно в Гайю, в мир живых.

— … нам нужно выйти в совершенно иное место, — растерянно бормочу. — Погоди. Главное, тут, как на болоте, нельзя останавливаться, нужно идти вперёд, я это чувствую.

— Я иду, иду. Пить только хочется…

И у меня — в горле сухо, как в пустыне, ещё с «пещерных» времён. Но когда влажный туман поднимается выше головы — не удержавшись, делаю несколько глубоких вдохов-выдохов широко открытым ртом. Крохотная водяная взвесь райским облаком осаждается на нёбе, увлажняет бронхи… хочется даже язык высунуть. Кажется, Элли следует моему примеру.

Теперь, когда жажда чуть отступает и задача определена — становится легче, несмотря на поджимающее время.

Мы должны прийти в определённое место. В Гайю. К живым людям.

Но как?

Мелодичный звон оглушает. Со страхом понимаю, что отбита первая четверть последнего моего часа. Осталось сорок пять минут.

— Ива, — нерешительно говорит Элли, — может, я тебя сбиваю? — Пытается высвободить свою руку из моей. — Правда, давай, я останусь. Или хотя бы побудь одна, уверена, без меня всё получится…

— Как ты не понимаешь, — шепчу в отчаянии. — Что ж ты жертвенная такая! Если бы я могла тебе показать, ради чего нам нужно быть вместе…

Как наяву, передо мной душистый сад Каэр Кэррола, солнце, путающееся в высоких кронах, стол на лужайке, большую семью паладинов и некромантов, хохочущую малышку на коленях у Ника… Ах, если бы Элли могла увидеть хоть толику того, что вижу я и что тянет меня за собой, в мир живых… Я жажду этого всей душой, всем сердцем, как давно ничего не желала. Или нет: в последний раз такая острая тоска нападала на меня разве что, когда я стояла перед Рориковым порталом. Какая-то в этом общность…

— Свет… — слышу я. — Ива, смотри! Там впереди… Будто день, честное слово!

У меня перехватывает дыхание. И в самом деле, с каждым шагом становится светлее, а главное — доносится сладкий дух яблоневого цветения и каштановых «свечек». Я уже хорошо различаю, как Элизабет подхватывает юбки и устремляется вперёд с безумным выражением надежды на лице. Должно быть, у меня такое же…Спешу вслед — и уже понимаю, что нас ждёт — по тому упоительному замиранию в груди, по тому озарению, которое иногда посещает, как видение, и тогда не то что веришь — з н а е ш ь твёрдо, что всё произойдёт именно так, как тебе нужно, и не иначе.

Мы выбегаем на широкую лужайку.

Это чудо. Да, чудо. Но я и в самом деле вижу всех из моего давнишнего откровения. Моего дорогого мужа. Николаса. Крошку-дочку, азартно лупящую палочкой по подставленному Магой блюдцу. Аурелию, смешливо морщившую губы в улыбке, даже паутинку лучистых морщинок, разбегающихся вокруг прекрасных голубых глаз. Драгоценного дона, непривычно улыбчивого, по-домашнему умягчённого. Девочек — и моих, и, конечно, Гелю с юной Абигайль, собравшихся наособицу в кружок и что-то с жаром обсуждающих… Только нас — нас никто не видит. Неторопливо течёт беседа, обмен улыбками, чашками, пирожными, бисквитами… Конечно, не видят, вдруг понимаю. Мы же в этом мире — вроде призраков… Да и в каком мире? Это и впрямь — Гайя, или, как в своё время предположил сэр Персиваль — мир параллельный, возможных вероятностей, или… будущего? Не знаю. Но только глаз не могу отвести от прелестной рыжекудрой малышки, которую, испросив разрешения у Маги, берёт на руки сэр Майкл, а та немедля вцепляется в его золотые локоны, и обоим, по-видимому, это приносит несказанное удовольствие.

Элли судорожно теребит меня за рукав.

— Ива, смотри! Смотри же! Кто это?

Оторвавшись от прекрасного зрелища, поворачиваю голову левее, в ту сторону, куда настойчиво просит взглянуть родственница… и столбенею.

Ванька, не ты ли беспокоилась после своего видения, всё ли в порядке с детьми, и отчего ты видела только девочку? Не ты ли теребила Персиваля с вопросами, где же мальчики? Тебе не кажется, что сейчас их — слишком много?

Неподалёку от нас на куче брошенных в траву пледов и подушек азартно мутузят друг друга два карапуза в коротких штанишках, черноглазые, черноголовые, прядки так и завиваются штопором. Ещё двое, такие же кудрявые, но только апельсиново-рыжие и веснушчатые, чуть повыше и сложением поплотнее, снисходительно на них поглядывают, выкладывая из кубиков какую-то башенку. Когда один из дерущихся, не рассчитав, шлёпает братца чересчур сильно и тот уже собирается обиженно зареветь, коренастенький рыжик довольно уверенно поднимается на пухлых ножках, делает несколько твёрдых шажков и легонько расталкивает драчунов в разные стороны.

Тейлор, возлегающий неподалёку, как лев на покое, одобрительно ворчит.

Оба черноголовых малыша, с размаху сев на попки, озадаченно смотрят на миротворца и вдруг улыбаются, обнаружив наличие двух нижних и двух верхних зубов каждый. Компашка подползает ближе, обнимается, и уже минуту спустя совместно рушит постройку из кубиков, чтобы через минуту приступить к возведению новой.

— И-ива… — зачарованно шепчет Элли. — Неужели это… это… Не понимаю…

— А что тут понимать? Твои чёрненькие, мои рыженькие, — отвечаю. — Правда, хороши? А ты говоришь — остаться…

— Я правда хочу остаться, здесь! Чтобы любоваться на них день и ночь! Неужели и в самом деле это мои дети?

— Элли…

Слова застревают в горле. Потому что в этот момент вместо женщины средних лет я вижу рядом с собой совсем молоденькую девушку лет восемнадцати-девятнадцати — наверное, ту самую, в которую некогда без памяти влюбился Николас. Она молитвенно складывает руки, чудесные глаза, опушённые невероятно густыми ресницами, лучатся светом и любовью. Юная, нежная, любящая.

Сглотнув ком, продолжаю торопливо:

— Элли, голубушка, да ведь если мы останемся — они так и не родятся, понимаешь? То, что вы видим — это наше будущее, то есть, его вариант. Если мы тут застрянем на веки вечные — рожать будет некому ни твоих, ни моих, и однажды всё это развеется, как дым, и мы останемся ни с чем! Слышишь? Надо идти, и тогда придёт время — и мы окажемся здесь по-настоящему.

Она зажимает уши, мотает головой… В лице — обречённость.

— Хорошо… — Видно, что слова даются ей нелегко. — Но ещё минуточку…

— Посмотри лучше вот туда, — киваю на кое-кого в отдалении.

Эти двое сидят к нам спиной. Черноволосая, в нежно-голубом платье, с вязанием в руках, и пепельноволосая, в зелёном, с пышной юбкой, с пяльцами. Вот она, не оборачиваясь, тянется за чем-то к рукодельной корзинке — и на руке сверкает знакомое изумрудное кольцо.

— Ты поняла? — вздрагивая от непонятного страха, продолжаю. — Однажды мы с тобой будем сидеть вот тут, в саду, и разговаривать, а мы же, только призраки, появимся у нас за спиной…

Элизабет, сидящая впереди, по-прежнему не оборачиваясь, вдруг машет рукой.

— Я помахала самой себе… — зачарованно говорит Элли. — Как-то это… нереально… Я поняла. Что же мы стоим? Бежим скорее! Я готова, Ива, идём, пожалуйста!

Вот только знать бы — как? Куда?

Мы пятимся через кусты, обходим поляну по широкой дуге и облегчённо вздыхаем, попав в показавшийся таким родным и близким туман. Межмирье, вдруг понимаю я. Снова Межмирье. Лабиринт. Скорее всего, здесь есть входы и выходы в любой мир, но надо знать, как добраться в нужный, иначе так и будешь бродить до скончания века. По последнему Лабиринту нас вели собаки. А сейчас… сейчас веду… гхм… я. Я ведь Обережница, да? И ко мне перед самой смертью стали возвращаться способности. И Диего что-то там во мне активировал по его же словам… Однажды у меня получилось открыть портал — а это ведь тоже проход через Межмирье. Ключи, Якоря, Двери — вот атрибуты ритуала перехода. Только что моим Якорем поработало видение о дочурке, оттого и притянуло нас на поляну Каэр Кэррола…

Кажется, я поняла, что надо делать.

Рику не нужны были Двери. Он просто переносился, построив в голове определённую программу, алгоритм. Да и недавно мы с Элли просто ш а г н у л и на лужайку паладиновского замка, потому что я возжелала там оказаться. Всей душой. Всем сердцем. И… задала адрес.

Оказывается, пот катит с меня градом, несмотря на то, что в тумане довольно-таки прохладно. Оттираю его рукавом и перехватываю горящий взгляд Элли.

Она ждёт. Она в меня верит.

Обнимаю её крепче.

— Что бы ни случилось — держись за меня, слышишь? Я могу забыть о тебе, потому что мыслями буду совсем не здесь, но ты — держись. Поняла? Мы должны быть вместе.

Она серьёзно кивает. Сняв с себя поясок, продевает через мой ремень, а затем сквозь две кулиски на своей юбке, и связывает. Что ж, теперь даже в бессознательном состоянии мы будем рядом.

Закрываю глаза (от затаённого страха). Сосредотачиваюсь.

«Работаем, Ива», — слышу, как наяву, голос Николаса.

«Работаем, донна», — шепчет дорогой дон, очень дорогой дон.

«Благословляю», — доносится голос деда Павла. «Покажи, что ты казачка. Что ты наших кровей», — не отстаёт прадед.

Качнулась совсем близко могучая тень. «Всё у тебя будет хорошо, лапушка».

«Таймер, Иоанна», — терпеливо напоминает мой дорогой Наставник.

Звенят часы. Осталось тридцать минут. Но я не дёргаюсь. Я работаю.

С самого начала я разрешаю себе одну или две пробных попытки. Ибо по себе знаю: если поставлю жёсткий блок — мол, другого шанса нет — будет гораздо труднее, и попасть в нужную точку, и пережить возможную неудачу. Разрешаю хоть раз, да ошибиться. Тридцать минут — это чёртова уйма времени, а оно, как известно, имеет свойство растягиваться, как резина. Я в межмирье. Здесь каждый правит по своим законам, вот и я устанавливаю свои. Да будет так.

Безмятежно опускаюсь на траву. За мной тенью, не задавая вопросом, присаживается Элли. Усевшись поудобнее, спокойно разворачиваю ладони к несуществующему небу. Что бы там вместо него не простиралось — оно есть, ослепительно синее ясное небо, за мирами, за тучами, есть, с ласковым солнцем, с поющими жаворонками. Неисчерпаемый кладезь энергии, мудрости, любви и силы. Есть. И я вдыхаю прямо из него полной грудью.

Оно есть. Небо. Спокойствие. Олицетворение свободы.

Оно просачивается ко мне из воспоминаний о цветущем луге и душистом сене Гайи, отражением в Дону, хрустальным куполом над ровной степью, дневными звёздами в летнем колодце. Таинственно мерцающей голубоватой полосой, просвечивающейся сквозь макушки деревьев, вознесённых высоко-высоко. А ниже этих деревьев — слоистые известняковые скалы, справа и слева от меня, усеянные редкими заплатами тимьяна и вероники. Ущелье… Не веря своим глазам, поднимаюсь и делаю шаг. Под ногами хрустит галька, сквозь которую кое-где просачивается худенький ручеёк.

…А я и забыла, что давно уже потеряла туфли… Хорошо ещё, галька крупная, вперемежку с довольно большими голышами. Но пока мы с онемевшей от изумления Элли выбираемся из ущелья к небольшому озерцу, моим бедным ножкам достаётся изрядно. Добравшись до берега, я, не выдержав, опускаюсь на естественное каменное ложе, чуть нависающее над зеленоватой гладью, и с удовольствием погружаю ступни в воду. Холод пронизывает чуть не до самого сердца.

— Ух… — помедлив, приподнимаю ноги. — Элли, это… бесподобно. Чувствуешь себя живой, настолько пробирает… Попробуй!

Тронув пальцами ноги воду, она восторженно ахает и замирает с блаженной улыбкой.

— Мама! — выводит нас из совместного транса испуганный детский голос, — смотри, эти тётеньки — привидения?

Мы оборачиваемся — и застываем от неожиданности. С другого края ущелья уже выходит, но тормозит в растерянности небольшая туристическая группа — человек шесть взрослых, три подростка, с женщиной-проводником. Олицетворение священного мистического ужаса и восторга от небывалой сенсации: я уже вижу, как девчушка лет двенадцати поспешно настраивает фотоаппарат… И тут до меня доходит обстоятельство, которое раньше я хоть и отметила, но оставила без внимания.

В водной глади я вижу наши с Элизабет отражения! Полупрозрачные, и впрямь — привиденческие — но они есть!

— Они нас видят! — Элли хватается за сердце. — Ива! Неужели у тебя получилось?

— Подожди, тут что-то не так. — Смотрю на свои руки и краем глаза отмечаю вспышку фотоаппарата. Но бог с ними, туристами, не до них, главное — не визжат и не боятся… Мои руки, тело — выглядят нормально, но точно так же я видела себя и Элли в Каэр Кэрроле, когда из присутствующих на лужайке никто нас с нею в упор не замечал. Выходит, отражение показывает, каковы мы для жителей этого мира. Вода не лжёт. Вода — самое правдивое зеркало.

Теперь я узнаю это озерцо. Светлое Место Ника, куда он однажды сам послал меня отдохнуть, обмолвившись, что именно тут, благодаря разломам в земле, небывалый выход на поверхность чистой энергии. Здесь можно подзарядиться, набраться сил…

— Мы в мире Двойной Звезды, Элли. Именно здесь Николас провёл последние пятнадцать лет.

— О… — Она вдруг бледнеет. — Не в Гайе?

— Мама, они разговаривают! — возбуждённо кричит парнишка из группы. — Можно, я подойду ближе? Они вроде бы не агрессивны…

— Назад! Тише! — опомнившись, шипит на группу проводница. — Тиль, немедленно отходи! Их нельзя тревожить, я же предупреждала!

Туристы довольно гудят:

— Мы думали — это местные байки…

— Вы же говорили — призраки появляются только в полночь…

— Аида, а их кто-нибудь до нас фотографировал?

— А поговорить с ними можно?

Ещё немного — и у нас возьмут интервью. Только этого не хватало…

— Мы попали не туда? — снова расстроенно спрашивает Элли.

— Мы отлично попали. — С удовольствием прикрываю глаза. — Первое: мы точно ушли от Мораны. Слышишь? Т о ч н о. Мы становимся видимыми. Кто сказал, что мы непременно должны ожить сразу? Я Обережница, у меня своего энергозапаса мало, а тут — есть чем подпитаться, и, наверное, я это подсознательно помнила, вот и притянула нас сюда. Элли, ты понимаешь, мы удрали от Мораны!

Её лицо проясняется.

— Но ведь мы на этом не успокоимся, так? Давай, двинемся дальше! Не обращай на них внимания, я с ними поговорю, изображу болтливое привидение. Только не останавливайся!

Кивнув, снова прикрываю глаза и ухожу в себя. Меня так и распирает от радости: надо же, получилось! Только я слишком растеклась мыслью, хорошо ещё, нас не занесло в океан, поскольку и он запечатлен в моей памяти, как исключительно светлое место. Не умею я пока ещё управлять собственными настроями в нужной степени, вот и получаю… не совсем то. Попробуем ещё раз.

Но мозг внезапно начинает бунтовать. Что ни говори, я на ногах почти сутки, и не удивительно, что, почувствовав себя в безопасности, организм вдруг даёт слабинку. Меня перемыкает. Сознание ускользает, и, встряхнувшись, я в панике понимаю, что ещё чуть-чуть — и элементарно засну, позорно засну! Только не это. Мир Николаса, поспешно твержу, мир Двойной Звезды, мир, из которого нам надо попасть домой на Земл… нет, в Гайю… Стоп! Стоп, я опять путаюсь! Так, снова определиться, сперва с местонахождением: я в мире Двойной Звезды. В Мире Николаса, чудесного парня, прекрасного родственника, почти брата. У него здесь замечательный дом: на берегу канала, выстроенный в классическом стиле, с кариатидами, поддерживающими балкон, с двум гостиными, с прекрасной библиотекой, с бесчисленными спальнями, о которых сам хозяин не до конца осведомлен… У нас с Рикки была чудесная комната.

Рикки.

Комната.

Что-то я там…Не сметь! Ванька, не спать!

… что-то я там забыла…

Чёрт…

Под попой вместо жёсткого камня ощущается упругая поверхность покрывала. Израненные натруженные ноги утопают в пушистом ворсе ковра. Открыв глаза, трясу головой. Ага, получилось. Только опять не то, что надо. Соберись, Ваня…

— Где мы теперь? — Элли оглядывается с нескрываемым восторгом. — Какая милая комната!

— Это здешний дом Ника, — коротко отвечаю. Привстав, невольно тяну её за собой. Вот что я здесь забыла! На журнальном столике драгоценным панно так и лежит шкурка кидрика, переливаясь жёлтыми и зелёными гранёными чешуйками. Отчего-то у меня возникает ощущение, что именно она нужна мне сейчас как хлеб насущный, пуще жизни, пуще всего самого дорогого… Странно? Но я как-то привыкла доверять внутреннему голосу. Тем более что вещица эта — всё равно моя. Другое дело — удастся ли мне её забрать, бестелесной-то?

Шкурка легко скатывается, словно коврик, и без труда помещается в кармане.

Вспомнив одну вещь, торопливо разыскиваю глазами зеркало. Ах, не здесь… Тащу Элли в гардеробную, где однажды, выглянув из зеркальной поверхности, меня до полусмерти напугал дон Теймур. Один взгляд на себя — и не могу удержаться от разочарования: мы по-прежнему полупрозрачны.

— Чего-то не хватает, — говорю убито. — Чего-то… Слушай, если я сейчас не выпью глотка кофе, боюсь, меня так и будет уводить в сторону. Наведаться бы на кухню, да не знаешь, как здешние отреагируют… Ладно, давай рискнём.

— Давай. Это действительно его дом? Он большой? Здесь есть слуги и ты боишься, что нас увидят? Постой-ка… — Она вдруг останавливается, не замечая, что меня, разогнавшуюся к двери, отбрасывает к ней, назад. — А здесь нет… ещё какой-нибудь женщины?

— Да что ты глупости говоришь? Даже не бери в голову. Бабника он из себя разыгрывал, понятное дело, но больше для того, чтобы, как мне кажется, не приставали. Элли…

У неё на глазах слёзы.

— Он всё-таки живой мужчина… Скажи лучше сразу, если у него кто-то есть, я пойму.

Вроде бы и не время о таких вещах говорить. Но я не могу я просто отмахнуться или цыкнуть.

— Послушай, — говорю серьёзно. — Хоть я тут и жила всего несколько дней — даже следов какой-то иной женщины не видела. Будь у него кто-то ещё, я бы заметила. А у него тут, — повожу рукой вокруг, — всё только под его личные вкусы заточено, под единственного хозяина, холостяка…

Не давая опомниться, тащу её через малую гостиную, прямо на парадную лестницу, вниз, на кухню, отмечая мимолётом шелковистость прикосновения к отполированным перилам, покалывание ковровой дорожки на ступеньках, холодок мраморного пола… Чудесный запах вожделенного кофе… будто кто-то прочёл мои мысли и торопится угодить. Случайно или нет, но по дороге в кухню мы никого не встречаем. И только в самом храме сковород и поварёшек я вижу одинокого, изрядно осунувшегося и похудевшего Константина. Вздыхая, он снимает с плиты закипевшую джезву. Предусмотрительно выждав, пока он, помешав серебряной ложечкой, разольёт содержимое по двум чашкам, тактично интересуюсь:

— Вы вроде бы не в компании, Константин… Не уступите и мне чашечку?

Не дрогнув — что значит профессиональная выдержка! — дворецкий уточняет:

— Сливки? Сахар? Зато вы, как я вижу, не одна, госпожа Ива…

— Не одна и ненадолго, — тороплюсь уточнить. — Константин, бога ради, извините, не хотела вас беспокоить, но без этого мне сейчас просто не обойтись…

Кофе обжигает. Горчит. Падает в желудок раскалённым комом.

— Восхитительно! — Подвигаю вторую чашку Элли. — Пробуй сейчас же! — И вижу на её лице отображение собственных эмоций. Впрочем, усиленных многократно: я-то лишь слегка соскучилась по вкусовым ощущениям, а она столько лет сидела на голодном пайке!

Дворецкий поспешно подставляет сахарницу, но лишь по тому, как подрагивает его рука, добавляющая сливки в мою чашку, можно определить степень его душевного потрясения.

— Госпожа Ива, — вдруг не выдерживает он. — А я-то надеялся… Неужели вы всё-таки умерли? И, стало быть, господин Николас то… тоже?

— Дружище, — я торопливо отхлёбываю новый глоток. — Разве вы не помните, что он сказал перед отъездом? Всегда держите наготове обед, а заодно и завтрак, и ужин, рано или поздно всё это будет востребовано. — Колеблюсь. — Пусть не завтра и не послезавтра… Но обещаю: он вернётся, и не один. А с супругой, вот с этой самой прекрасной девушкой.

Элизабет вдруг так и заливается краской, а я кое-что вспоминаю.

— Да, вот что, Константин. Наверняка к вам заглядывал Антуан, знаете такого? — Дворецкий ошеломлённо кивает. — Передайте ему лично от меня, что он здорово попал, и когда господин Николас вернётся, пусть первое время держится от него подальше. Целее будет. Все, дружище… Вы нас спасли. Спасибо.

И мне даже удаётся чмокнуть его в гладковыбритую щёку.

— Я… могу для вас сделать что-нибудь ещё, госпожа Ива? — Украдкой он пытается коснуться моей руки, и ему это удаётся. В ореховых глазах вспыхивают радость и надежда.

— Можете, — говорю серьёзно. — Выкиньте из головы все мысли о нашей гибели. Мы живы. Живы.

Часики на моей груди отзванивают предпоследнюю четверть часа. Но сердце уже не замирает, как прежде. Я уже больше, чем на полпути к успеху. Я на нужной волне.

— Вот что, Константин. Хотите нам помочь — обеспечьте пять минут полного покоя. Чтобы сюда абсолютно никто не заглядывал. И если нас здесь скоро не окажется — считайте это хорошим знаком. Значит, скоро Николас вернётся. Всё, идите и не поминайте лихом.

За ним ещё не успевает закрыться дверь, а я подвигаю ближе стулья, так, чтобы мы с Элизабет смогли усесться рядом.

— Сейчас, — говорю твёрдо. — Сейчас всё будет по-настоящему и окончательно. Потерпи.

Её глаза полны обожания — и веры, а мне только этого и надо. Чтобы в меня верили. Это куда сильнее прессинга последних минут.

— Ты была в Тардисбурге? — спрашиваю, прикрыв глаза.

— Да… когда-то.

— Хорошо его помнишь?

— Не очень. Разве что — площадь, центр…

— Вот и вспоминай. Ратушу, улицы, расходящиеся лучами… или паутиной, как тебе удобнее представлять, цветочниц на углах, художников с мольбертами, голубей, зонтики уличных кафе, цветные мостовые, вымощенные мозаичной плиткой… Помнишь?

— Дома, почтенные, как пожилые джентльмены, — подхватывает Эмили, — редкие извозчики с прогулочными каретами, посыльные из магазинов, фонари на тонких высоких ногах, с такими… такими интересными коваными загогулинами, словно застывшими лентами серпантина…

— Молодец. Представь, что ты сейчас там, на площади. Ты прямо перед ратушей. А немного правее — улица, где, в отличие от соседних, не так уж много магазинчиков, там больше всяческих кафе и книжных лавок. Полосатые тенты и зонтики сменяются белыми, красными, пёстрыми, плетутся на стенах вьющиеся розы, и хозяйки домов поливают свои герани в выставленных за окошки подвесных горшках. Полдень. Часы на ратуше бьют двенадцать, и звук этот раскатывается по улицам, временно приглушая разговоры и заставляя умолкнуть пересуды досужих кумушек. Мы идём по этой улочке не так уж долго, нам нужен один интересный дом из тёмного камня, отделанный чёрным гранитом, со строгим фасадом в три окна… Он невелик, но красив, уютен даже с виду, в него так и хочется постучаться…

— В дубовой двери — небольшое решётчатое окошко на уровне глаз, да? — вдруг говорит Элли, и я едва не сбиваюсь с мысли. Но ликую: у меня получается! Теперь — точно получается!

— Совершенно верно, оно появилось совсем недавно, потому что очень неудобно каждый раз выглядывать из большого окна на улицу, чтобы посмотреть, кто пришёл… Это наш с Магой дом.

Я описываю кухню, упоминаю и лестницу на второй этаж, и открывшиеся недавно кабинет, библиотеку, подвал-хранилище…

— А под лестницей, прямо между напольными часами в футляре красного дерева и дверью в кабинет Маги — выход во дворик. Там сейчас белым-бело от распустившегося жасмина, совершенно особенного, необычайной жизненной силы… Рядом с кустом — скамейка, не новая, но ухоженная, Дорогуша каждый год её подкрашивает, и потому — к аромату жасмина примешивается вкусный дух олифы…

Я умолкаю.

— Спинка у скамейки широкая, — добавляю, — удобная и словно кошка, прогибается под лопатки. А если сесть с твоей стороны, Элли, то стоит провести ладонью по сиденью — и наткнёшься на шляпки двух декоративных гвоздиков, что выступают, точно крошечные грибы. Такие уж попались Дорогуше гвозди…

…И меня утягивает, словно в гигантскую воронку. Правда, ненадолго, но, очнувшись, я не сразу рискую открыть глаза: кажется, что кружится голова и я вот-вот упаду, несмотря на то, что спину подпирает нечто надёжное, устойчивое… На языке до сих пор — кофейное послевкусие, а обоняние щекочет сладкий запах бело-розового жасмина, того самого, с которого я неделю с небольшим назад нарезала букеты. Значит, ещё не отцвёл…

Я настолько уверовала в успех последней попытки, что теперь даже не удивляюсь точности попадания. Только так и должно быть, не иначе.

Вот он, мой двор. Мой дом. Мой куст.

Под жасмином — моя фляга, та самая, подарок Хлодвига, архимага-стихийника. Должно быть, Дорогуша поливал жасмин, следуя моим наставлениям, и забыл убрать. Тело моё, жадное до новых ж и в ы х ощущений заставляет протянуть руку, почти обжечься разогретым на солнце металлом, открутить с чуть слышным скрипом крышечку и глотнуть от души, чуть не подавившись неожиданно холодной влагой, пьянящей не хуже вина…

И вижу круглые, как у ребёнка, глаза Элли.

— Дай, — шёпотом просит. Я с готовностью протягиваю флягу.

Элли делает глоток… и лицо её сияет от удовольствия.

— Настоящая.

И добавляет, подумав:

— И я, кажется… настоящая… Ива, и ты. Посмотри, ты же светишься вся…

Часики на моей груди звякают в последний раз.

И вновь меня затягивает в омут, в воронку, но какую-то иную, страшную. Отчаянно барахтаюсь, пытаясь вырваться из осязаемой липкой темноты, захлёстывающей со всех сторон, тону в ней, захлёбываюсь… Как вдруг… словно чья-то сильная рука выдёргивает меня из трясины.

Я слышу спокойный голос Николаса:

«Возвращайся, Ива. Пора».

Чёрная дыра, в которую меня почти уволокло, прекращает вращение и, помедлив, начинает раскручиваться в обратную сторону.

«Ива, слышишь? Мы ждём. Возвращайся!»

Позови меня ещё раз, слышишь, Никушка? Я бы рада выплыть сразу, но кто-то вцепился в меня мёртвой хваткой и держит, и тянет назад… Но почему-то я не могу его с себя сбросить, а потому — упираюсь изо всех сил, тяну за собой, пыхчу, задыхаюсь… Ники, позови ещё раз, и я ухвачусь за твой зов, как за спасательный канат.

«И-ива… Возвращайся, милая. Мы ждём».

Я лечу куда-то ввысь, словно пробка из бутылки, словно петарда, словно расцветающая комета. А рядом со мной — рассыпает искры такая же яркая звезда.

«Звезда моя…»

«И-ива…»

«Она должна разыскать и вывести Элизабет… И вот тогда…»

«Хоть бы мне вот так же кто в любви призна…»

Сильный удар в спину прерывает мой полёт-падение, едва не выбив дух. Вокруг по-прежнему темно. И отчего-то — холодно. Пошевелившись, задеваю рукой гладкую отполированную поверхность.

Камень подо мной, камень сбоку… Похолодев, пытаюсь приподняться и больно ударяюсь лбом на твердь. Надо мной — тяжёлая неподъёмная плита. Откинувшись на спину, вижу, как по периметру вокруг плиты, обозначая прямоугольник, просвечивают едва заметные щёлочки. От догадки или от холода, но у меня вдруг начинают стучать зубы.

Крышка. Крышка саркофага. Того самого, который для меня вроде бы ещё не готов.