Сороковник. Книга 4

Глава 16

Не верю. Этого не может быть. Пройти столько испытаний, и всё для того, чтобы оказаться замурованной в каменной кубышке? Дико, нелогично, нелепо…впору завыть от отчаяния!

Но вот словно щёлкает в голове, и вслед за эмоциями просыпается, наконец, разум, цепляющийся за соломинку: лучики света по контуру массивной плиты, нависшей в полуметре надо мной. Свет. Извне, разумеется. Значит, я не в могиле? Вот был бы полнейший ужас — очнуться снова во тьме, да в тесном ящике, да с тонной земли над головой и с последующими кошмарами… Осталось бы только сложить лапки и умереть, на сей раз окончательно. Но нет, там, где я сейчас, относительно просторно, есть доступ воздуха, хоть и небольшой, и свет снаружи, говорящий о том, что усыпальница не заброшена… надеюсь. Нет-нет, прочь панику: успокоиться, собраться с мыслями — и тогда уже решать, что делать.

Сердце, оказывается, никак не уймётся — моя недавняя попытка вскочить далась ему нелегко. Вдобавок, то ли от сухости воздуха, то ли от здешнего холода начинает бить кашель, да так, что сгибает в дугу. Уняв приступ, отдышавшись, я вдруг осознаю, что всё это время соприкасаюсь боком с что-то мягким и тёплым… Или с кем-то? На чём уж основана моя уверенность, не знаю, но кажется, что рядом может быть только она, Элли!

С трудом поворачиваюсь. Память услужливо подсказывает, что так же скверно чувствовал себя и Мага после воскрешения, недаром сэр Майкл не отходил от него ни на шаг, да сколько влил целительной энергетики… Они-то наверняка знали, как и что делать в подобных случаях, а я-то этому не обучена, вот и барахтаюсь, как жук на спине!

Глаза привыкают к полумраку, и в лежащей рядом со мной девушке я и впрямь узнаю Элизабет. Какой камень спадает с души: мы не потерялись, мы до сих пор вместе! Но я-то в порядке, если не считать дурной слабости, а вот она — бледна, даже в сумраке видно, глаза закрыты… И те перемены, которые я замечаю, мне очень не нравятся. Нет, она не постарела, как однажды, она по-прежнему юна, но личико измождённое и осунувшееся, как после долгой болезни, скулы выпирают, носик заострился…

С чувством жалости и сострадания касаюсь бледной, но тёплой щёки. Однажды, бедная девушка умерла от тоски по возлюбленному, и вот сейчас её душа, вернувшись, обнаружила далеко не цветущее тело; впрочем, странно, что оно вообще сохранилось, за пятнадцать-то лет. Получается, затребовав у Мораны душу Элизабет, мой суженый знал, что, в случае удачи, вместилище для неё найдётся?

Надеюсь, однажды я узнаю ответ. Сейчас главное, что она жива, и моя миссия — не побоюсь громкого слова! — увенчалась успехом. Да, живёхонька, хоть, наверняка, из-за того, что тело…как бы это сказать… отвыкло от жизни, да, вот точное определение, отвыкло… ему сейчас приходится нелегко. Я-то понемногу прихожу в себя, и кроме слабости — ни боли, ни неприятных ощущений, даже сердце, в котором, если переключиться на реальное время, ещё недавно сидел арбалетный болт, успокоилось и бьётся ровно, как часы. Похоже, Кэрролы поработали на совесть, не удивлюсь, если и шрамов не обнаружу. Но Элли — как она?

…Дышит, только медленно. Ладони сложены на груди, и мне это не нравится, и не только из-за сходства с трупом. Покойнику-то безразлично, как лежать, а вот ожившему — собственные руки могут показаться неимоверной тяжестью. Поэтому я пытаюсь их разогнуть, уложить по бокам, чтобы облегчить Элли вдох, но она, не открывая глаз, вцепляется мёртвой хваткой в зайца, притулившегося, оказывается, под мышкой. Действие, похоже, неосознанное, как хватательный рефлекс у новорожденного, которому подсунешь палец — немедленно будешь захвачен в плен крохотным кулачком. Улыбаюсь. И словно отпускает свёрнутая в груди пружина.

Мы всё-таки выбрались.

Однако что же дальше? Сил у меня пока — что у мышонка; да и в обычном состоянии вряд ли у меня получилось бы сдвинуть крышку гробницы, я же не Геракл какой-нибудь. Если наша с Элли… впрочем, сейчас — наша, а до этого, по-видимому, её собственная — усыпальница такая же, что и остальные Торресовы, с фараонов саркофаг величиной, со скорбящей мраморной фигурой наверху — нечего и трепыхаться. Там тонна веса, не меньше. Стучать? Взывать? Отлежаться, набраться сил, дождаться, когда Элли придёт в себя, а затём всё же попытаться хоть как-то сдвинуть крышку? Ведь, насколько помню, подобные гробницы просто накрываются плитами, которые держатся под собственным весом, без всякого дополнительного крепления…

Левое запястье словно обжигает. От неожиданности я отшатываюсь от Элизабет и, не удержав равновесия, падаю на спину, чувствительно приложившись затылком о жёсткую подушку. Да будь оно неладно, не могли покойников удобнее уложить! «Донна…» — шелестит в голове знакомый голос. — «Дорогая моя невестка, не молчите, я же вас чувствую… Ну же, где вы? Отзовитесь, я жду. Донна…»…

Вас-то я меньше всего ожидала услышать, дорогой дон. Да и вообще — услышать кого-либо! Онемев, тупо гляжу в застывший над головой потолок-плиту. Какое там — отозваться — я и мысли-то все растеряла. Тем временем неприятный зуд поднимается от кисти до самого локтя.

«Вы, должно быть, напуганы и растеряны», — с отеческой заботой вещает Глава. — «Это временная дезориентация, она пройдёт, успокойтесь. Возможно, вы сейчас не в силах ответить, но так часто бывает после воскрешения. Не бойтесь, мы с вами. Но, чтобы помочь, мне нужно знать, где вы. Позвольте-ка, я взгляну вашими глазами»…

Ответить, как обычно, не успеваю. Дорогой дон в своём репертуаре: испрашивает разрешения исключительно формально, чтобы соблюсти приличия, даже не думая при этом дождаться согласия. На какой-то миг слепну.

«Очень хорошо», — задумчиво говорит дон, а я всё никак не могу проморгаться после вспышки перед глазами. «Я понял… Однако почему вас занесло именно сюда? Впрочем, об этом мы поговорим позже. Вы можете хоть немного двигаться?»

С меня, наконец, спадает оцепенение.

«Могу».

«Наконец-то я слышу ваш прекрасный голосок, донна. Пошарьте вдоль правой стены. На уровне ладони найдёте небольшой выступ, он хорошо прощупывается. Просто нажмите на него».

Выступ? Какой ещё… У них что, предусмотрена система аварийного выхода из гробов? Ещё немного — и я истерически захохочу. Впрочем, нет, дорогой свёкор, ни за что не порадую вас очередной беспомощностью, а то у вас становится при этом вид, как у тигра, дорвавшегося до упитанной лани. Где этот чёртов выступ!

А вот он, так и тычется под ладонь, будто под неё и подогнан. Небольшая полусфера легко утапливается в мрамор, как кнопка, и тотчас дно гробницы вздрагивает, будто запускается некий скрытый от глаз механизм. Массивная мраморная глыба надо мной воспаряет легко и бесшумно — и плавно отъезжает в сторону. Хлынувший поток света заставляет прищуриться. Судя по негромкому стуку, крышка саркофага отнюдь не рушится, но аккуратнейшим образом опускается на пол.

«Прекрасно, донна».

Так и кажется, что глава удовлетворённо потирает лап… ладони. Он что — по-прежнему видит за меня? Или слышит?

«Теперь у вас достаточно света и воздуха. Поскучайте немного, я кое с кем переговорю и вернусь, мы ещё пообщаемся. Лежите спокойно и ждите, за вами придут».

Ждите? Конечно, я немедленно вцепляюсь в край боковины гроба… тьфу, саркофага, будь он неладен!.. и пыхчу в попытке подтянуться. Я вам покажу — «ждать», не на ту напали! Усилия мои венчаются успехом. Во всяком случае, через полминуты я уже в сидячем положении, отдуваюсь, и руки при этом почти не дрожат. Столько трудов, чтобы сесть! Спокойно, Ваня, спокойно. Готовимся на выход, приводим себя в порядок, восстанавливаем силы…

А это что за штуковина у меня на поясе? Ремешок, тот самый, что до сих пор связывает меня с Элли! Вот почему мы вместе. Получается, сначала я тащила её за собой, а потом она меня к себе притянула. Но почему именно так? Ах, да, здесь же её тело! Но тогда, выходит, моё перенеслось сюда? Каким образом?

— Элли! — трогаю её за плечо. — Давай, возвращайся! Мы действительно выбрались!

Спину охватывает морозом. Мраморная, в серых прожилках, стена саркофага стремительно зарастает колючим инеем.

— Не торопись, — посмеиваются сзади. — А со мной поговорить?

Нервно оборачиваюсь. Никого. Но голос¸ голос, от которого вдоль хребта так и ползут мурашки, не узнать невозможно!

— Будь терпелива, — продолжает невидимая собеседница. — Её душа много лет провела в разлуке с телом, и теперь им нужно заново привыкать друг к другу. Впрочем, я немного подтолкну этот процесс. Видишь ли, это в моих интересах: чтобы не только вы, но и ваши детёныши остались живы-здоровы. Я, знаешь ли, дорожу своей репутацией, и раз уж обещала вернуть вас с детьми — сделаю.

- Ты действительно это можешь? — Опускаю ладонь на чуть выпирающий живот Элли. — И… дети тоже… живые и в порядке? Ох, извини…те, но мне просто не верится, до того это нереально…

От смешка за правым плечом вновь бросает в дрожь.

— Прощаю тебе твоё невежество, дитя иного мира. Я ведь богиня, дорогая моя, и для меня почти нет невозможного. Возродить беременную? Да хоть из праха, хоть из звёздной пыли, всё едино, но зачем лишний раз утруждаться, если тело в сохранности? Видишь ли, некроманты никогда не прощаются с родными покойниками навсегда, поскольку знают, что у каждого есть шанс вернуться. В их усыпальницах на каждой гробнице заклятье вечного стазиса, а заодно и магия, готовая придти на помощь ожившему. Да ты сама только что её запустила, с подсказки своего восхитительного свёкра. Постарел, прохвост, но до сих пор хорош… Однажды он довольно ловко улизнул от меня, лишив своего общества, так что — любезность за любезность, я немного задержу при себе его сыночка. Он мне понравился.

Я так и цепенею. Это что за новости?

— Ну, не ревнуй, — посмеивается Морана. — Это не то, о чём ты подумала. Любовь богини может выдержать только бог, а твой муженёк всего лишь смертный, хоть и незаурядный, для утех со мной не годится. Да и не хочется его терять: такими Мастерами не разбрасываются. К тому же, есть прогнозы, что скоро среди некромантов пойдёт волна рождаемости; ещё десятка полтора лет — и новых адептов должен будет кто-то учить. А кто? Мастера, конечно, Архимаги, лучшие. Мне ведь нужны новые адепты. У Теймура неплохая школа, но он несколько консервативен… А-а, вот, кстати, и он сам, пытается пробиться к твоему сознанию, но мы его не пустим, правда? Сделаем ему сюрприз. Давно его так не обламывали…

Запястье вновь начинает жечь, даже дёргать, словно рядом с жилкой пульса поселился нарыв. Невидимая Морана выхватывает из моей чудом сохранившейся причёски костяной гребень-заколку.

— Всему-то вас надо учить, молодёжь…

И чиркает зубцами по едва заметному шраму на моей руке. Прямо по больному месту. Жутко видеть со стороны, как гребень проделывает это словно сам по себе, но ещё страшнее, когда из раны фонтаном брызжет чёрная кровь, тотчас сменяющаяся алой.

— Вот и всё. — Под невидимыми пальцами рана затягивается. Не сводя с неё глаз, подолом платья оттираю липкую руду. Платья? Ах, да, я же была в брюках только в… послесмертии, а потом, выходит, вернулась не только в тело, но и в прежнюю одежду…

— И что это было? — спрашиваю хмуро.

— А это наш дорогой Теймурчик, привыкший держать всех под контролем, однажды поставил на тебе метку. Ещё в Белой Розе, помнишь, когда снял бархотку? Он вроде бы случайно тебя царапнул, а на самом деле унёс под ногтем часть твоей крови, что позволило приглядывать за тобой на расстоянии. Если бы не это — Маркос не узнал бы, что ты в опасности, и не подоспел бы вовремя, да и сейчас тебе пришлось бы туго, в этом милом мраморном ларчике. Однако — будет с него, с нашего старичка. Он своё дело сделал, но следить за тобой больше не сумеет — если ты, конечно, сама этого не захочешь. Слишком уж много стал позволять себе в последнее время.

— И за что такое внимание от богини?

Она усмехается.

— Считай, что за мной должок. Я ведь на тебя поставила — и теперь кое-кому придётся расплатиться за проигрыш. Так что я не в накладе. Защиту тебе от проглядывания установить — это пустяки, надо бы что посущественнее… А, знаю! Ты этот дар не сразу увидишь, ему прижиться надо. Поймёшь со временем. Нет, поймёте, потому что подругу твою я тоже оделяю: заслужила. Вот, собственно, и всё. Прощай, Иоанна-Ванесса, надолго прощай. Очень надолго… по вашим меркам, конечно.

Голос богини стихает. И по враз потеплевшему воздуху, по ручейкам тающей изморози, по тому, как прилила к щекам оживившая кровь, понимаю: ушла… Вот уж воистину: избавь нас пуще всех печалей и барский гнев, и барская любовь! Как-нибудь и без особых милостей обойдёмся. Главное — вот оно, за что мы боролись…

Осторожно касаюсь живота Элизабет и, вспомнив доктора Персиваля, мысленно обращаюсь к малышам: вы здесь? Будущие кудрявенькие драчуны-некромашки, отзовитесь! И почти сразу чувствую лёгкий толчок, эхом отдающийся в собственном чреве. Да они переговариваются!.. Не успеваю умилиться, как Элли открывает глаза. Кладёт руку поверх моей, прислушиваясь к биению жизни внутри себя.

— Это они? Мои мальчики? Неужели это возможно?

— С возвращением, — улыбаюсь сквозь слёзы. — Я же говорила, всё у нас получится! Давай-ка выбираться. Если мы останемся в этом гробу ещё немного, я завою, честное слово. Попробуй встать.

Она проводит ладонью по отполированной влажной стене гробницы. Морщит лоб.

— Да, помню, однажды я здесь уже просыпалась. Но тогда… — Пытается нажать на стенку, улыбается. — Тогда я как-то… просочилась наружу, до сих пор не пойму, как мне это удалось, хотя дон Кристобаль что-то говорил о магии этого места. А сейчас не получается, потому что всё здесь — настоящее. Вернулись. Господи, Ива, мы и впрямь вернулись…

Поддерживая друг друга, кое-как поднимаемся на ноги. С каждым движением я чувствую себя уверенней, словно кровь, разгоняясь по жилам, пробуждает всё новые и новые клеточки тела, заставляя возвращаться к прежнему ритму жизни. Но вот Элли от меня отстаёт. Действия её более скованны, и, к моему огорчению, не совсем точны: несколько раз она промахивается, пытаясь взяться за верх стенки гробницы…

— Ничего-ничего, — нашёптываю. — Это скоро пройдёт Главное — не торопись, нам ведь спешить больше некуда. Говоришь, ты здесь когда-то была?

Мы сидим на широкой, словно скамейка, боковине саркофага, свесив ноги. Мраморные изваяния, спящие или скорбящие на своих постах, излучают укоризну. Мол, что за неподобающее поведение? Какая непочтительность, какое неуважение к обители скорби! Обвожу взглядом гробницы. Это что же получается: в каждой — до сих пор почиет нетленное тело кого-то из дель Торресов? И выражение «вечный сон» для них куда как подходяще, ибо, буде на то милость Мораны, любой сможет открыть глаза — и вернуться к прежней жизни?

Впрочем, не думаю, чтобы богиня была слишком щедра на подобное баловство. Однако предусмотрительность семьи, забота о тех, кто, возможно, вернётся однажды — это как-то… трогает. И открывает некромантов с иной, новой, стороны.

— Была, но не в этой жизни, — несколько заторможено отвечает Элли, и только сейчас заметив, что прижимает к груди зайчика, слабо улыбается. Похоже, она «включается» в жизнь несколько медленнее меня. — Всё, что было после свадьбы с Магой, слилось для меня… — Приостанавливается, подбирая слово. — Да, слилось в бесконечную череду дней, совершенно одинаковых и… пустых. Казалось странным — жить, когда Ника больше нет, как я думала, ведь мы должны были быть вместе, навсегда, а то, что я вышла замуж не за того, кому отдала сердце — просто нелепость… Нет, я видела при жизни только этот купол, и то издалека: Мага мне его показывал, но сюда не приводил. Он, кажется, говорил, что мёртвые — не слишком подходящая компания для беременных. Зря это он так, я очень подружилась с доном Кристобалем. А вот Сильвия — та, конечно…

— Ведьма! — не могу удержаться от нелестного эпитета.

— Тс-с! — Элли прижимает палец к губам. — Не держи на неё зла. Вон, кстати, её гробница, видишь, под статуей разгневанного ангела? Морана ей судья, а я на неё обиды не держу: мы-то здесь, и мы живы, а она там, бесится в одиночестве. С ней даже слуги боятся разговаривать. Изабель иногда её навещала, но теперь ей не до того, у неё…

Прикрыв глаза, дотрагивается до живота и замирает с блаженной улыбкой.

— Ива…

И, всхлипнув, бросается мне на шею.

— Спасибо…

Обнявшись, мы сидим на краю гробницы и рыдаем, как дуры. Долго. С облегчением и радостью. И если правильно говорят, что есть слёзы горькие и сладкие — в наших как раз та самая сладость. Выплакавшись, кое-как оттираем глаза и щёки — я подолом, она краем белоснежного хитона, который делает её похожей на окружающие нас статуи. Хорошо ещё, что не савана…

А пояс, которым мы когда-то связались, всё ещё на ней. И я уже ничему не удивляюсь, сумела же она как-то прихватить с собой зайца, почему бы и это не унести? Я ведь, кажется, тоже не с пустыми руками сюда заявилась, видела кое-что рядом с подушкой, но на тот момент не сообразила… Дезориентация, дорогой дон, вы правы. Заглянув в глубины покинутого саркофага, тянусь к закатившейся в угол дедовой казацкой фуражке. У меня тоже свой «заяц», пусть и в ином обличье.

И, наконец, распутываю узлы связующего нас с Элли ремешка.

Всё. Теперь мы вроде бы разъединены. И в то же время, спаяны смертью на всю оставшуюся жизнь.

— Ну, что, на выход? Ты как?

— Лучше, — с удивлением говорит Элли. — Намного лучше. Словно просыпаюсь…

Пол ощутимо бьёт по ногам, когда мы спрыгиваем, надёжный, незыблемый, н а с т о я щ и й. И сразу становится понятным, что там, в мире Мораны, была очень хорошая копия здешнего интерьера, а оригинал, несокрушимый, незыблемый — вот он, здесь. И купол склепа точно такой же высокий, но сияние он него не мерцающе-зеленоватое, а с солнечной желтизной накопившегося наружного света. На надгробьях и статуях, и особенно на серебряном Командоре сияют тёплые блики. Миновав Стража, мы, не сговариваясь, приветствуем его: Элли — глубоким реверансом, я — воздушным поцелуем. Он не шелохнётся, но в головах у нас отчётливо шелестит: «Добро пожаловать домой, мои прекрасные донны. Рад за вас».

Уже у самого выхода наверх меня настигает его мысленный зов.

«Хотел бы предупредить… Не оборачивайтесь, донна Иоанна, просто выслушайте. Поднявшись, вы увидите нечто, что, возможно, покажется вам… шокирующим. Пусть это вас не пугает. Помните: Торресы всегда возвращаются».

Не подаю вида, что слышу, но сердце сжимается. Беру Элли за руку. Что ждёт нас впереди?

Коридор ожидаемо выводит в наземный грот, который я так хорошо помню со времени первого посещения. Но кое-что здесь не так, как раньше. Нечто новое и… Боюсь подойти ближе, но, сцепив зубы, ускоряю шаг. Элли ахает и бросается вперёд.

— Это он? Но почему? Разве он не должен был вернуться с нами?

На каменном ложе кенотафа лежит мужчина в так хорошо знакомом мне дорожном чёрном плаще, свесившемся с края гробницы красивой драпировкой. Побелевшая рука с обручальным изумрудным перстнем навеки сжата в кулак. Отросшие жгуче-чёрные кудри рассыпаны по каменной подушке. Невидящие глаза уставились в потолок.

«… я ещё немного придержу при себе его сыночка…»

Как обухом по голове…

Вот о чём предупреждал дон Кристобаль.

Ну, Морана! Ты даже не представляешь, к а к ты мне должна. Ни один твой дар не стоит едва не остановившегося в тот момент сердца.

— Ус…покойся, — говорю с запинкой, удерживая рвущуюся к Маге Элизабет. — Это не окончательно. Не навсегда. Я уже видела его таким.

— Он умер, да? Умер?

— Мы все недавно были мертвы. — Мне хочется зарыдать и броситься к суженому, но вместо этого я крепко обнимаю Элли. — Мы же выбрались, мы, слабые женщины, а он — мужчина, некромант, и из лучших. Мастер, понимаешь? Он справится, обязательно справится. Ну, тише, тише… Не тряси его.

— Его надо позвать, — сквозь слёзы отвечает она, — я знаю. Послать Зов, я о таком слышала…

На счастье или на беду — у меня слишком хорошая память. Именно она шепчет мне, что однажды — после второй смерти — Мага попрекнул меня тем, что я его оживила… слишком рано. Что, если моё вмешательство снова помешает или того хуже — навредит?

Двери склепа с треском распахиваются, пропуская снопы ж и в о г о солнечного света. И тут меня вновь пронимает до печёнок, потому что в грот влетает ни кто иная, как донна Сильвия, собственной персоной. Вот кого я не ожидала увидеть в числе спасателей, посланных доном Теймуром! Вперив в меня гневный взгляд, переводит его на Элизабет… и меняется в лице.

— Элли…

Мне кажется, или с балкона резиденции она орала совсем другим голосом?

— Элли, детка… Неужели этот мальчишка тебя всё-таки вернул?

— Бабушка… — всхлипывает моя невестка. И бросается прямо в распахнутые объятья пожилой сухопарой дамы, и впрямь похожей на ведьму Сильвию, с пронизывающим взглядом, сейчас малость растерянным, с хищным крючковатым носом, железной хваткой… судя по тому, как она сжимает хрупкое почти девичье тельце…

Это… не Сильвия. Кажется, меня сбило с толку фамильное сходство.

Реакция у неё отменная. Приобняв напоследок и слегка отстранив от себя плачущую девушку, бросает взгляд на её живот, на мой… Я даже вздрагиваю от внутреннего толчка. Внимательно, я бы сказала — профессионально сканирует усопшего Магу…

— Которая смерть? — спрашивает отрывисто. — Ну? Ты жена, должна знать!

— Третья, — выпаливаю без запинки.

— Отходи от него, живо. Чтобы случайно не позвать. Давай-давай, шевелись, тебе надо держаться от него подальше. Его победа должна быть чистой. Выходим, я всё объясню снаружи. Ты и ты, — она указывает на двоих из своей свиты, с ней, оказывается, просочились сюда ещё шестеро мужчин, явно не из прислуги, судя по выправке. — Устраиваете его, как надо, и бдите на посту. Потом я пришлю замену. Остальные — с нами.

Меня осторожно берут под локоть.

— Донна Ива…

Голос кажется мне знакомым. Но я не могу позволить себе отвлечься.

— Ему надо закрыть глаза, — говорю расстроенно. — Ведь он может тут долго лежать, Морана сказала, что задержит его. Глаза…

При имени богини рука, поддерживающая меня, вздрагивает. Но голос по-прежнему твёрд и уверен:

— Конечно, донна. Мы знаем, что надо делать в таких случаях. Пойдёмте. Вам и в самом деле лучше быть от него подальше.

— Почему?.. — завожусь, едва переступив порог склепа. Но тотчас теряю мысль, поперхнувшись густым, насыщенным ароматом вечернего сада. Элли кладёт руку на грудь и бледнеет, часто задышав. Ещё бы, после стольких лет почти стерильного существования — и вдруг такая перемена! Да от одного переизбытка кислорода закружится голова!

Один из некромантов бросает на траву в тени акации плащ и со всеми предосторожностями и почтением помогает моей невестке присесть. Он и сам опускается рядом, не сводя зорких глаз с подопечной. А та нетерпеливо озирается, словно стараясь вобрать как можно больше от ожившего мира, и всё никак не может наглядеться. Касается ткани подстеленного плаща, трогает кожаную перевязь на груди рыцаря, рассматривает свои побледневшие худенькие руки, запускает пальцы в траву, ещё не тронутую росой, вдыхает запах земли и зелени, оставшийся на ладонях. И надолго замирает взглядом в бегущих облаках, подкрашенных розовеющим солнцем.

— Там совсем нет неба. — Её реакция на простые, казалось бы, вещи настолько меня поражает, что я озвучиваю догадку вслух. — Господи, Элли, как же тебе этого не хватало…

Она словно захмелела, даже взгляд как-то странно поплыл. У Тёмного рыцаря, что поддерживает её за плечи, такое лицо, словно он прикасается к святыне.

А ведь я что-то собиралась спросить, или даже потребовать, но отвлеклась — сперва на Элли, теперь вот на группу лошадей, нетерпеливо переступающих с ноги на ногу неподалёку. Ожидают седоков, но те и не думают торопиться. Что-то не пойму: или здесь совсем пешком не ходят, даже по саду, или известие о моём «прибытии» застигло группу в пути, и она прямиком рванула сюда, к усыпальнице.

— Сейчас будут носилки, но только одни, — ставит в известность Софья-Мария-Иоанна. Теперь уже нет сомнений в том, кто передо мной. — Мой сын сообщил только об одной воскресшей. Придётся подождать. Но думаю, вдвоём вы поместитесь.

Носилки? Да из нас никто, вроде бы, не лежачий…

— Спасибо, — отвечаю дипломатично. — Я… неплохо себя чувствую. Я дойду.

Тёмные рыцари перебрасываются взглядами, и, похоже, закрытыми для меня мыслями. Старуха внимательно и цепко меня оглядывает.

— Может, и дойдёшь, да только я не позволю. После первого воскрешения у всех поначалу эйфория, а потом накатывает упадок сил. Не хватало ещё, чтобы ты свалилась на ходу. Сиди, жди.

Не возражая, опускаюсь рядом с Элли на предложенный ещё одним Тёмным плащ. Меня не тяготит эта забота, напротив: приятно, когда с тобой носятся, как с неким хрупким чудом. И, наконец, узнаю того рыцаря, что вывел меня из мавзолея. Мир-то, оказывается, тесен…

— Томас?

— Бастиан, донна. — Он почтительно наклоняет голову, уголки красиво очерченного рта таят улыбку. — Томас был с вами с Тардисбурге, а я…

— Да-да, у огневиков, конечно. Вы первый меня нашли. Я помню. Простите, мысли что-то путаются.

Мир вновь обрушивается на меня звуками, запахами, ветрами, закатами, оглушительным журчанием воды… Оказывается, вместо чаши декоративного водоёмчика, который был перед мавзолеем в царстве мёртвых, неподалёку от нас взметает пенные струи великолепный фонтан, украшенный позолоченными русалками.

— Этого там не было, — словно услышав мои мысли, подаёт голос Элли. — Помнишь, Ива?

Несмотря на попытки Тёмного рыцаря меня остановить, упорно пытаюсь подняться, и ему ничего не остаётся, кроме как помочь и подвести к воде. Подставляю руку под холодные брызги, затем, присев на широкий бордюр, опускаю в воду ладонь. Прикрыв глаза, наслаждаюсь ощущением прохлады и влажности. И, кажется, непроизвольно ловлю, ловлю ту самую тень, лучик водной энергетики, с которой когда-то учил работать Николас. И ничуть не удивляюсь, когда тело наливается Силой, аж до самых кончиков успевших растрепаться волос. Не открывая глаз, скидываю туфли и зарываюсь пальцами ног в траву, подступившую к самому фонтану. Как хорошо, что здесь нет отмостки, потому что ступнями я словно пью из подземных родников, а на самом деле — это сама сыра земля делится со мной и моими детьми мощью. Прочь жуткие воспоминания о смерти, о кошмарах подземелья, мы вернулись! Время жить — и думать о детях. Ещё ни разу с того момента, как Симеон посоветовал мне подпитывать их энергетикой, я не отступала от ежеутреннего и ежевечернего ритуала, но до этого дня не получала такой отдачи, как сейчас.

Где-то рядом, я это чувствую, пока ещё не слишком охотно бьётся проснувшееся недавно сердце девушки, которой до сих пор так и осталось не больше восемнадцати-девятнадцати. Я, наверное, рядом с ней смотрюсь матерью или тёткой… ну, да что теперь поделать. Надеюсь, такой, какой я впервые увидела Элизабет на морском берегу, она станет в реальной жизни очень и очень не скоро. Если только Ник позволит ей стариться. Улыбнувшись, мысленно посылаю целительную волну — как не раз посылал мне Наставник — и маленькое, но храброе и любящее сердце начинает биться намного увереннее и сильнее.

— Донна? — слышу встревоженный и несколько растерянный возглас Тёмного. — Что вы делаете?

Его перебивают:

— Не мешай. Бывает, в первые сутки аура раскрывается по-новому, она тоже регенерирует. Пусть заряжается… Каспар! — зычно окликает бабушка дель Торрес.

— Слушаю, донна?

— Свяжись с моим сыном и передай, наконец, что вместо одной невестки заявились две. А мой младший внук до сих пор у Мораны, скорее всего — добивается последней инициации. Пусть Теймур бросает всё и летит сюда.

— У него там неспасённые миры, донна… — замявшись, напоминает некромант.

— Ничего, там ещё остаётся масса бездельников во главе с Советом, спасут и без Теймура. На крайний случай — миры подождут, а вот если Глава не встретит сына после третьего посвящения — он его потеряет. Придёт черёд Маркоса не прощать. Передай слово в слово, понял? И доставь сюда доктора Галльяро, немедленно. У меня на руках две воскресших невестки, и обе беременны, я должна услышать от специалиста, что с ними всё в порядке. Давай, живо!

В изумлении успеваю заметить, как взмывает в небо огромный нетопырь.

— А… — глубокомысленно заявляю. Всё ещё не привыкла к подобным штучкам. Покосившись на меня, суровая бабушка снисходит до объяснений:

— По дороге в Террас успеет поговорить с Теймуром. Пусть тот подумает… не об очередной минуте славы, а о собственном сыне, в кои то веки! Николас рано или поздно вернётся в тот мир, где состоялся, и если Теймур к тому времени не наладит отношений с Магой — рискует остаться один.

Вот это бабушка. Это ж… матриарх какой-то. Глыба. Скала. Вот это хватка…

А телепатии она не любит. Вроде того, как моя мама, кое-как научившись обращаться с мобильником, терпеть его не могла, пользовалась только при великой необходимости, и при удобном случае всё норовила спихнуть звонки на других…

Подводят прелестную тонконогую кобылу. Похлопывая её по красивой морде, пожилая дама неодобрительно наблюдает, как со стороны главной аллеи четвёрка слуг в ливреях, запыхавшись, влечёт к месту нашей временной стоянки странное сооружение. Глазам не верю. К каретам и экипажам я уже привыкла, но никак не думала увидеть перед собой самый настоящий портшез. Паланкин. Прелестный открытый домик, щеголяющий резной отделкой шестов для переноски, столбиков и карнизов, с кисейными занавесками и атласными лентами в жемчугах, устланный изнутри подушками, так что можно позволить себе передвигаться даже лёжа… Полагаю, это и есть пресловутые носилки, обещанные бабулей.

— За смертью вас посылать… — бурчит Софья-Мария. Установивши свою громоздкую ношу на лужайке, слуги кланяются, впрочем, без особого страха, но с почтением. В глазах — нескрываемое любопытство. — Доны рыцари, помогите дамам устроиться и проводите их.

Сама же, едва коснувшись носком подставленного колена одного из Тёмных, взлетает в седло покруче всякой амазонки.

— Постойте! — спохватываюсь. — Вы же обещали объяснить…

— Бастиан расскажет всё, что знает, — кидает она через плечо, — а мы договорим позже; пока что мне надо вас обустроить и сделать кое-какие распоряжения. — И уже слугам: — Эй вы, олухи, не растрясите донн, иначе — головами ответите!

И стремглав уносится по направлению к замку.

Крепкие деревенские парни, которым впору в плуги впрягаться вместо лошадей, лишь усмехаются. Но под строгим взглядом Тёмных вытягиваются в струнку, чересчур преданно пожирая глазами. Не очень-то они боятся. Но условности соблюдают. Барыня есть барыня, как сказала, так и должно быть, а что до новых барышень или барынек, кто их там разберёт, так то дело господское — выяснять откуда они взялись, наше же — доставить как след и куды надо…

— Не извольте беспокоиться, госпожи, — степенно говорит один из парней и кланяется мне и Элли. — То ж самой донны Софьи паланкин. Будто она не помнит, сколько в него вложила… Да он лёгок, как пёрышко, сколько девиц туда не посади, растрясти никого не позволит, это госпожа донна для пущего стра… — Поперхнувшись, вновь сгибается в поклоне. — Извольте садиться, госпожи!

— Никуда не пойду! — решительно заявляю. — Бастиан, или вы немедленно объясняете, что с моим мужем и как он здесь очутился, и для чего вы, кстати, вокруг него почётный караул установили, или я возвращаюсь к нему же. И пробуду там, пока он снова не оживёт, честное слово! Сколько можно меня за дурочку держать?

Тёмный осторожно берёт меня под локоть.

— Донна Ива…

— И я никуда не пойду! — окрепшим голосом заявляет Элизабет, всем видом демонстрируя, что не собирается двинуться с места. — Это слишком эгоистично — бросить того, кто нас вызволил от Мораны. И, хотя дорогу назад отыскала Ива, но если бы не Маркос — Морана нас не отпустила бы ни за что. Может, он и остался там из-за нас. — У неё начинают дрожать губы. — Вдруг она передумала, а мы уже здесь, вот она и решила на нём отыграться…

У меня нехорошо ёкает в груди. Усилием воли подавляю тревогу.

— Не из-за этого. Элли, это просто разборки между Богиней и доном Теймуром, а Мага стал невольным заложником. Она сама мне об этом сказала, как и о том, что задержит его у себя н е м н о г о. Знать бы только, сколько это в её понимании — «немного»…

— Сама?

Бастиан подбирается, как леопард перед прыжком, даже глаза вспыхивают жёлтым. Его товарищи с невозможно серьёзными лицами делают шаг вперёд.

— Донна, вам не показалось? Возможно, это была лишь иллюзия при пробуждении? Находясь на грани смерти и жизни, легко принять галлюцинацию за реальность. Неужели Богиня разговаривала с… женщиной? Она обычно до них не снисходит…

Хм. На запястье у меня до сих пор свежая глубокая царапина, хоть и почти побелевшая, почти шрам, но я-то хорошо знаю, что появилась она не больше, чем с полчаса назад, и именно Богиня полоснула меня моим собственным гребешком. Где он, кстати? Машинально оглаживаю голову. Дедова фуражка на месте. А вот гребня нет. С моей, кстати, кровью, что наверняка засохла на зубцах…

…И вдруг мне кажется, что я понимаю.

— Подождите. Подождите…

Оглядываюсь на двери склепа, отливающие багрянцем набравшего силу заката.

— Нельзя, донна! — словно угадав мои намерения, строго, как маленькой, говорит один из рыцарей.

— Глупости! — заявляю тоном бабушки Софьи-Марии и решительно иду прямо на них. Тёмным ничего не остаётся делать, как расступиться: то ли моя интонация срабатывает, то ли не могут при их всеобщем пиетете к женщинам оказать серьёзное сопротивление. А может, просто не ожидали… На всякий случай бросаю им через плечо, опять-таки подражая суровой донне: — Обещаю: я его не позову. Не устрою истерику. Не помешаю. Только посмотрю.

Опомнившись, они спешат за мной, но, вопреки тайным опасениям, не хватают в охапку, чтобы оттащить, а лишь распахивают передо мной тяжёлые двери.

Те двое, что остались при моём суженом, и впрямь замерли по обеим сторонам изголовья почётным караулом. Даже моё появление не заставляет их шелохнуться, они лишь поглядывают в замешательстве на меня, на своих товарищей, но поз не меняют.

…Глаза ему не только закрыли, но и перевязали тёмным платком. Опасаются, что свет может как-то помешать? Руки устроили вдоль тела, под голову, чтобы приподнять повыше, подложен плащ одного из рыцарей, сложенный в несколько раз…Мага в том же дорожном костюме, в котором заявился однажды ко мне домой, в нём же покидал Тардисбург и Каэр Кэррол. Мне не составляет особого труда отыскать взглядом край резного костяного кружева, выглядывающий из нагрудного кармашка куртки.

Меня охватывает странное умиротворение.

Другая женская рука, не моя, вложила ему этот гребешок, супругу не в чем меня упрекнуть. Другая женщина привязала к этому месту обережной кровью. чтобы душа, возвращаясь, не рыскала бы в поисках тела там, где однажды его оставила, в лесных дебрях, а примчалась прямо сюда, в чертоги предков… Это Богиня подтверждает: она держит слово. Мага вернётся. Как бы ни были строги и напряжены лица Тёмных, взирающих на него, как на смертника — а я читаю, читаю по их физиономиям, что для них происходящее событие далеко не рядовое и, скорее всего, слывёт опасным, если не безнадёжным; как бы ни скребла сердце тревога, вполне естественная — я вдруг осознаю: Мага вернётся. Выполнит какую-то свою, особую миссию, сверхважную не для Мораны, а для себя — и придёт ко мне.

Потому что Торресы всегда возвращаются.

Третья инициация, она же — Посвящение, наиболее трудная. И опасная.

Первая — доказывает право называться Некромантом. Её проходят все Тёмные, рано или поздно, случайно или намеренно.

Вторая — закрепляет звание Мастера. Длится она дольше, обрастает большими сложностями и искусами, а главное — в этом посвящении Морана открывает адепту столько тайн и возможностей, что наиглавнейший соблазн при этом — остаться с ней. Ибо для жаждущего знаний — а в Мастера иные и не приходят — нет большего искушения, чем эта бездна опыта всех времён и народов, предложенная щедро, даром и в бесконечное пользование. Бесконечное… Жизнь, в которую надо бы вернуться, в этот момент кажется невероятно короткой, а главное — пустой и ничтожной. Кое-кто отказывается от неё добровольно. Откуда известно? Некроманты умеют говорить с духами умерших; и так называемых тайн, связанных с умиранием и послесмертием, для них… мало. Почти не существует.

При двух смертях допускается Зов. Впрочем, при первой он необходим: душе, не имеющей опыта возвращения в тело, нужен ориентир, пеленг, путеводная звезда. Некоторые ещё при жизни практикуют выход из тела, но при этом остаётся своеобразная страховка: душа, даже воспарив и путешествуя в иных мирах, всё ещё связана с плотью «пуповиной» — некоей серебристой нитью, которая, втягиваясь, помогает притянуть астральное тело назад. При смерти же «пуповина» рвётся, отсюда и трудности с возвращением. Особенно, если тело перенесли в другое место. Бывает, инициация проходит спонтанно: иногда некромант может просто погибнуть — в бою, от несчастного случая. Не каждый мирный обыватель, допустим, откопав на месте оползня или завала, тело, будет знать подробности происхождения жертвы: похоронит честь по чести, помянет — и успокоится. А ты — попробуй, возвратись, выберись из могилы, подлатай себя, запусти регенерацию, чтобы восстановить ткани, когда уже идёт разложение… Бр-р-р… Вот потому Тёмные ещё и хорошие целители. И водят дружбу с паладинами, а те, в силу природы своей, охотно делятся и знаниями, и аурами.

О чём там ещё говорил Бастиан? Ах, да, Зов… Даже если тело захоронено, Зов притягивает душу в мир живых, а там уж у каждого из Тёмных свои маяки на теле, отыщут, даже если и не сразу…

На третье Посвящение решаются далеко не всегда. Возвращаются в мир живых единицы. И уже не из-за искушений, а потому, что нужно точно рассчитать время, ровно трое суток, которые неизвестно насколько могут растянуться у Мораны — и на месяц, и на несколько лет. Тут требуется особое искусство — чутьё времени в обоих мирах одновременно. Очень тяжело… Вернуться надо ровно через трое суток от начала смерти, минута в минуту. И самому. Без Зова. Причём Морана усложняет задачу тем, что перемещает тело достаточно далеко от места смерти. А ведь Гайя велика… Вот и выходит, что добровольно на третью инициализацию идут только будущие Архимаги или…

Вот тут Бастиан не договорил. Осторожно, как-то недоверчиво коснулся горла — и побагровел от сдерживаемого негодования. Мне оставалось лишь сочувственно кивнуть.

— Не продолжайте. Нельзя так нельзя. Я понимаю.

Запретные заклятья, оказывается, действовали и здесь.

Собственно, главное я поняла. Трое суток. Минута в минуту. Третья инициация. И мой супруг, наконец, докажет — нет, не самому себе, в этом он не нуждается — а своему ненаглядному папочке, что он, Маркос дель Торрес да Гама, его младший сын и наследник, чего-то стоит в этом мире. Звание Архимага — это практически одна ступень с Главой. Так ведь, дорогой свёкрушка?

Мне бы места сейчас не находить, биться в истерике и слезах — но я спокойна. Обережное ли чутьё подсказывает, намёки ли Мораны или… просто вера в человека, похоже, самой Судьбой назначенного быть м о и м мужчиной… Да. Вера.

И вам меня не разубедить, тем, кто в него не верит. Кто бросает на меня сочувственные, скорбящие или осуждающие — вот, мол, и слезинки не проронит! — взгляды.

…Суетятся за спиной две приставленных ко мне горничных, расстилая постель, взбивая подушки… Их беготня заставляет меня досадливо поморщиться. Впрочем, раздражают не только преувеличенные забота и хлопоты. Мне здесь не нравится. Здесь — это в безликой комнате, чересчур картинно-помпезной, как в каком-нибудь Нойшванштайне, лишённой намёков на пребывание постоянного обитателя, в обстановке, которую так и хочется назвать казённой, несмотря на её элитарность. Так и кажется, что заглянешь под донышко стула, обтянутого цветочным атласом, или за спинку кресла на вычурных музейных ножках — и обнаружишь табличку с инвентарным номером. Необъятная белая кровать с белым балдахином и белым стёганым одеялом, банкетки со сверкающими позолотой гнутыми ногами, туалетный столик со старинным овальным зеркалом…на память так и приходит: «…Венецианского стекла…» Весь этот интерьер словно скопирован с картинки модного дизайнерского журнала, за него (интерьер) достойно и немало оплачено, его не стыдно продемонстрировать, дабы лишний раз напомнить об исключительном могуществе, богатстве и аристократизме хозяев. А что жилым духом не пахнет — так это уже не столь существенно, главное — шокировать роскошью…

Из высокого сводчатого окна открывается вид на аллею, ведущую от главных ворот к парадному крыльцу, на пышные розарии и клумбы, на литую ограду в фамильных вензелях, кус мощёной дороги за ней, горы, тающие вдали в синей дымке…

Я чувствую себя тутовым шелкопрядом, наглухо обмотанным с головы до пят сверхпрочной шёлковой паутиной. Чрезвычайно ценной и душащей. Это не то, что мне нужно. Это — не моя комната. Не мой дом.

И почему нас разлучили с Элли?

Впрочем, сама виновата. Была так погружена в размышления над тем, что услышала по дороге в замок от Тёмного рыцаря, что в какой-то момент забылась — и машинально последовала туда, куда вежливо пригласили и повели под белы ручки. Привыкла к заботе и вниманию, понимаешь ли, скоро совсем думать разучусь… Встряхнув головой, сбрасываю сонную одурь.

— Что это за комната? — спрашиваю в пространство.

— Парадная гостевая, донна. — Горничная неопределённого вечно среднего возраста приседает в книксене, вежливо, но с достоинством. — Что-то не так? Простите, но это для самых важных гостей, донна София сама распорядилась выделить её вам. Тут прекрасная ванная…

Да, видела: величиной едва ли не с две таких гостевых. С бассейном, диванами, камином, массажным, туалетным и шахматным столами, книжными полками, картинами… Поставь мини-кухню — и можно жить, не отвлекаясь на иные помещения. Но я ещё не дошла до подобных извращений.

— Замечательная, — роняю равнодушно. — Просто великолепная. А где разместили Элизабет? Проводите меня к ней.

— О, донна, вы можете не волноваться, — подхватывает вторая горничная, схожая со своей товаркой, как горошина в стручке. — Её покои так и остались за ней, всё это время их содержали в полном порядке, так что, будьте уверены, она там словно дома. Да она и есть дома… — смутившись, торопливо добавляет женщина, но отчего-то нервничает: пальцы теребят кружево на форменном белоснежном фартуке.

— Её покои? — Я задумываюсь. Смутная догадка вызывает досаду. — А ну-ка, проводите меня к ней. Прикажете самой её разыскивать? — добавляю строго, видя замешательство прислуги. То ли они не ожидали от бывшей умирающей подобной прыти, то ли им даны какие-то инструкции, выполнению которых я сейчас препятствую. — Ну? Что-то не так?

Не дожидаясь ответа, решительно иду к двери. Тактика срабатывает. Обе горничных пулей вылетают вслед, и вот уже одна семенит впереди, показывая дорогу, а другая всё норовит поддержать меня под локоток, якобы я, хоть и прыткая, но ещё не осознаю своей ослабленности и могу вот-вот хлопнуться в обморок. Не дождётесь, дорогие мои. Ого, а я, кажется, осваиваюсь в роли хозяйки! Впрочем, справедливости ради надо отметить, что ежели бы не пример поведения бабушки Софьи — я бы, может, так и оставалась бы «робкой газелью», по выражению моего драгоценного муженька…

И всё-таки: чего они все так опасаются, что развели нас с невесткой по разным углам? Да ещё по столь отдалённым… Нам приходится пересечь длинный широкий коридор с целым сонмом дверей — уж не в подобные ли гостевые они ведут, для дорогих, очень дорогих гостей? Затем галерею над объёмистым залом — то ли бальным, то ли парадной гостиной; затем мы, кажется, попадаем в другое крыло замка, потому что из оконных проёмов закрытой галереи проглядывает море и скалистый берег. И ещё один поворот … Пожалуй, без провожатых я долго блуждала бы, тут намного просторней, чем в Каэр Кэрроле, одно слово — Резиденция!

Миновав несколько боковых дверей в очередном широком коридоре, полном картин, напольных ваз, парадных щитов и доспехов, мы, похоже, приближаемся к цели. Это заметно по тому, как женщины замедляют шаг и обеспокоенно переглядываются.

— Простите, донна Ива, — нерешительно говорит та, что ближе, — вам вот сюда. — Показывает на предпоследнюю дверь, до которой не менее двадцати шагов. — Вы бы не могли сами…

— И, если хозяйка станет на нас ругаться, сказать ей, что мы вас не пускали, — сконфуженно добавляет другая. — Вообще-то нам не велено вас сюда приводить.

— Понятно, — киваю. — Будем считать, что я забрела сюда совершенно случайно. Идите-идите, вы же всё сделали, что требовалось: устроили в полагающем мне месте, и я вас потом отпустила. Это уже после мне загорелось побродить, размять ноги. Я вообще очень капризна и делаю всё, что в голову взбредёт, учтите это. — Вспомнив, что слуги обычно дожидаются подтверждения приказа, добавляю с нажимом: — Спасибо, вы свободны.

Вздохнув с облегчением, они бесшумно ускользают. Я лишь качаю головой: интригуем, бабушка Софья? Стараемся через доверенных лиц всё держать под контролем? Понятно, в кого такой сыночек вырос. Ладно, разберёмся. Не знаю пока, что за интриги вы тут плетёте, но… разберёмся.

Отчего-то меня так и тянет к двери — но не к той, на которую указали недавно, а к последней, держащейся наособицу, и ведущей словно в тупичок. Что-то мне это напоминает. Расположение комнаты точь в точь, как у нашей с Гелей, у Кэрролов… И то, как впивается в палец острый шип, невесть откуда взявшийся на ручке и затем исчезнувший бесследно, тоже знакомо. Забор капли крови; это мы уже проходили, когда Мага настраивал на меня своё жилище в Тардисбурге. Вот и накапливается мой личный жизненный опыт в Гайе…

Да, это башня, как я и ожидала. Закруглённые стены, широкое панорамное окно, в которое жадно заглядывают глазастые апельсины с веток садовых деревьев, а чуть дальше видна крепостная стена, а поверх зубчатого каменного кружева — полоска моря с пробегающими белыми барашками… Усиливается ветер. Открываю окно, и сквозняк, насыщенный запахами померанца и цитруса, морской соли и водорослей, весело ерошит чёлку, заставляя вспомнить о дедовой фуражке и, наконец, снять её, благоговейно пристроив на один из чудных оленьих рогов, торчащих неподалёку из стены. Ветер пробегается по комнате, шелестит страницами открытой книги на письменном столе и заставляет развернуться вокруг оси гусиное перо в специальной подставке; прохаживается по покрывалу строгой кровати в пуританском стиле, лишённой даже призраков балдахина и столбиков, разочарованно подвывает в балках скошенного, как в мансарде, потолка. Обстановка аскета, учёного, воина. Мужчины, равнодушного к роскоши, хоть и родившегося в ней. Моего мужчины.

Вот тут я и останусь.

… Опустившись в простое кресло, задрапированное холщовым чехлом, прикрываю глаза и вытягиваю ноги. Да. Это — м о ё м е с т о, моя территория, где мне уютно и п о к о й н о, вот ещё одно старинное слово, вовремя пришедшее на ум… Покой. Дом. Дзен. Нирвана.

Уловив звуки чьего-то голоса, недоумённо поднимаю веки. Прислушиваюсь. А, вот оно что! Разговаривают совсем рядом, звук просачивается через двери в соседнюю комнату. Кажется, говорит мужчина, а ему отвечает Элизабет. Вот и разгадка, почему нас разделили: смежные супружеские спальни. Ежели Элли поселили в её прежнюю комнату — скорее всего, мадам, то есть, донна бабушка поопасалась, не сцепимся ли мы из-за одного мужа… А ведь, похоже, она далеко не всё знает про мою невестку; впрочем, неудивительно, супруг мой, ещё не так давно нелюдимый и угрюмый, вряд ли любил откровенничать, и если учитывать обстоятельства его первой женитьбы — оберегая честное имя Элизабет Грей, он, скорее всего, умалчивал о неких обстоятельствах, сподобивших его на брак. А после — уже и ни к чему было…

Тяжёлая с виду створка подаётся легко и бесшумно, позволив беспрепятственно присутствовать при разговоре, не будучи обнаруженной. Конечно, я подслушиваю. И подглядываю. Без малейшего зазрения совести, ибо здесь, на Магиной и своей территории я — д о м а, а вот вошедшие — фактически у меня в гостях, так что — извиняйте, имею право знать, что тут у меня творится.

… Комната Элли не столь аскетично убрана: прелестное обиталище прелестной молодой девушки, и всего-то здесь в меру: и мягких струящихся драпировок, и ковров, и затейливой резьбы на мебели, и милых любому женскому сердцу безделушек на камине и этажерке… Только во всём этом угадывается знакомая мне рука, знакомый стиль: не молодая супруга украшала в своё время эту спальню, а, скорее всего, хмурый, но внимательный супруг, пытающийся хоть как-то смягчить горечь её, да и своей потери. Для девушки своего брата он сделал всё, что мог, вплоть до того, что попытался вытащить с того света…

— Да перестаньте, — в отчаянии говорит Элизабет, ёрзая в постели. — Я прекрасно себя чувствую, просто прекрасно! Почему я должна лежать целую неделю? Доктор, я уже належалась за столько-то лет, вам не кажется?

Она сердито хлопает кулачком по одеялу. Мужчина в белом одеянии, сидящий рядом на придвинутом пуфе и чем-то неуловимо напомнивший мне сэра Персиваля, хоть и виден только со спины, переглядывается с донной бабушкой, без которой, конечно, здесь не обойтись.

— Вам обязательно нужно пройти период реабилитации, донна, — разъясняет доктор. — Обычно он занимает не более двух-трёх дней, но учитывая ваше положение, я бы хотел подстраховаться. Ваш организм ещё недостаточно окреп, и нагружать его следует постепенно. Поверьте, я не меньше вашего заинтересован в благоприятном течении беременности…

«Ещё бы», — мысленно хмыкаю. — «Случай-то уникальный… На меня-то на живую и здоровую сэр Персиваль смотрел, как на ожившую Галатею, а уж сейчас-то — настоящий фанатик от медицины ухватится руками и ногами за возможность курировать сию беременность. Малыши пробыли в смертном анабиозе пятнадцать лет, каково? Он ещё будет коллег отгонять, чтобы быть единственным наблюдателем».

— Да не могу я больше лежать, не могу! У меня всё болит от лежания, и я… есть хочу, просто ужасно, вот, — уныло добавляет Элли. — Это нормально?

— Ненормально, — с удовольствием отзывается доктор. — Как правило, основная масса впервые оживших лежит пластом и не переносит самого вида еды, поскольку пищеварительная система включается долго. Женщинам приходится тяжелее, к тому же они часто срываются в истерику, но вы…

— Не волнуйтесь, дон Галльяро, с истерикой вам ещё придётся столкнуться, — пророчествует бабушка. — Вот-вот заявится Мирабель и начнёт причитывать и рыдать над Маркосом, а поскольку Теймур, подозреваю, тоже будет не совсем в форме — боюсь, он с ней не справится. Мало того, как бы она е г о не сподвигнула на нервный срыв, а это чревато… Бог знает, что он может вытворить в сумрачном состоянии. Останьтесь, сударь, прошу вас.

— Да, это серьёзно. Разумеется, я останусь, донна София. Однако, — он спохватывается, — позаботимся сперва о более насущных моментах. Например, о лёгком бульоне для нашей голодающей. Попробуем с совсем малой порции, но что-то мне подсказывает, что мы имеем дело с далеко не рядовым случаем воскрешения, потому что организм моей новой подопечной в прекрасном состоянии. Тело, конечно, несколько истощено, но…

— Когда её хоронили, она была немного краше мумии, — бурчит донна бабушка. — Сейчас-то гораздо лучше… Пойду, распоряжусь.

— Тогда и про меня не забудьте, — не утерпев, напоминаю о себе и проскальзываю в дверь. — Я тоже жутко голодная… Добрый вечер, дон Галльяро.

Он, не торопясь, встаёт, склоняет приветственно голову. Продолжаю, старательно не замечая прожигающего до костей взгляда пожилой леди:

— Ваш коллега из Тардисбурга, сэр Персиваль, рекомендовал обратиться именно к вам.

— Рад видеть вас в добром здравии, донна Иоанна.

Поцеловав мне руку, доктор задерживает её в своей, и по лёгкой вибрации в районе пульса я догадываюсь: сканирует. Виртуозно, тонко, как-то по-своему… Очевидно, у него несколько иная метода, нежели у известных мне здешних целителей. А внешне они с Персивалем действительно неуловимо схожи, даже ростом одинаковы, но только паладин смугл и черноглаз, а некромант аристократически бледен и, я бы сказала, принадлежит к забытому нордическому типу: голубоглаз, светловолос, с твёрдым решительным подбородком, красиво вылепленными скулами…

— Прошу вас, донна.

Он усаживает меня на своё место. Проникновенно заглядывает в глаза.

— Почему ты здесь? — сурово спрашивает бабуля. — Тебе полагается лежать и беречься, и дожидаться, когда тебя осмотрят!

Пожимаю плечами.

— Я уже сказала, что я в порядке. Благодарю за заботу, но в моём положении всё же рекомендуют больше двигаться. К тому же…

— Девчонка! Ты что, мнишь себя умнее остальных?

— Ну, ну, полно, — миролюбиво прерывает её доктор. — А ведь и в самом деле, самочувствие донны Иоанны превосходное, и её, и малышей, и я с радостью спешу вас уверить, что упадок сил и депрессия обеим вашим подопечным не грозят. Напротив: я бы сказал, нам ещё придётся поломать головы над тем, как перенаправить их деятельную энергию в нужное русло. Но, донны мои!.. — Он наставительно приподнимает указательный палец, точь в точь как я, когда делаю замечание девочкам. — Донны мои, сейчас я бы настоятельно советовал вам немного поспать. Поверьте, сон в нормальной человеческой постели, обычный сон, полный сновидений, ясных или бессмысленных, понятных или сумбурных — это тоже часть программы возвращения к жизни. Но я бы просил…

Он бросает внимательный взгляд на Элизабет.

— Желательно, чтобы рядом с юной будущей мамой кто-то подежурил ночью. Донне Иоанне дурные сны не грозят — ввиду её кратковременного пребывания в мире ином, а вот вам… — Лёгкий поклон в сторону Элли. — Психика может бунтовать и взорваться каскадом ночных кошмаров, не смертельных, но весьма и весьма реалистичных. Желательно, чтобы кто-то в этот момент находился рядом и разбудил бы.

На глазах Элли вдруг проступают слёзы. Похоже, есть у неё воспоминания, которых стоит бояться.

Боже мой…

Вот почему Мага так скрипел зубами во сне…

— Я буду держать тебя за руку, — обещаю ей. — Хоть всю ночь. Ничего не бойся, я же рядом!

И вновь мы, как тогда, на краю саркофага, крепко обнимаемся.

Доктор прерывает паузу смущённым покашливанием.

— А вы ещё опасались, донна София… Посмотрите, как они прекрасно ладят, я просто любуюсь ими! Нет, право же, уникальный случай, когда обе жены относятся друг к другу так бережно и с любовью.

— Не сглазьте, — не слишком любезно отвечает бабушка. — Это у них пройдёт, лишь только муж объявится. Вот увидите.

Мы с Элизабет озадаченно переглядываемся.

— Жёны, значит… — задумчиво говорю. — Да нет же, доктор, вы просто немного не в теме. Жена Маги здесь только одна, и, надеюсь, единственная. Это я. А Элизабет — супруга Николаса дель Торреса да Гама. Это ему она сказала однажды Истинное слово, и это его детей носит под сердцем. Так что — готовьте ей другие покои, донна, и желательно — на половине Николаса. Думаю, он будет категорически против того, чтобы жена ночевала в комнате его брата. Сдаётся, он сам гораздо быстрее излечит её от кошмаров.

Чёрт. Люблю немые сцены… Жалко, что так редко приходится на них любоваться, век бы смотрела.

Кровать достаточно широка, чтобы разместить нас с Элизабет. И, как говаривали англичане, «Пусть стыдно будет тому, кто об этом плохо подумает!» Я действительно держу её за руку. Она так и засыпает — сжимая мою ладонь и благодарно улыбаясь.

А я до мерцания в глазах вглядываюсь в полог кровати, борясь со сном… Мне всё кажется, будто я упустила что-то важное, существенное. Каково сейчас Маге? Где он? С кем? С Мораной — разумеется, но вдруг к ней присоединилась и наша, земная? Вроде бы все они, как я поняла, воплощения Мораны-Смерти-Зимы единой, вселенской, которая, дабы лучше управлять, подыскивает себе достойного носителя в каждом из миров, а затем щедро делится с ним собственной сущностью. Вот они и сцепляются друг с другом, ибо собственные недостатки в соседе раздражают больше всего. Но значит, и мириться время от времени должны, поскольку общего в них тоже много, с единой-то изначально заложенной сутью! А ну, как Маге достанется от обеих! Или они решать поэкспериментировать, создать ему такие препятствия, что не одолеть… так, интереса ради или на спор; у них, небожителей, оказывается, свой тотализатор. И что это за грешки дорогого дона, за которые приходится расплачиваться сыночку? И почему, когда я выбиралась от Мораны, слышала голоса всех, кто мне дорог, но вот голос суженого звучал слабее всех? Наверное, это тоже сродни Зову, понимаю вдруг, или могло быть расценено вроде как за подсказку или поддержку, или вмешательство, а это противоречит правилам. Ох, как всё сложно…

Полог вдруг как-то странно туманится, и что-то мокрое течёт по щекам.

Только не это. Не рыдать. Если на гребне, что до сих пор у Маги в кармане, моя кровь — что, если он почувствует на расстоянии, что мне сейчас нехорошо, и если впечатлится — это ему помешает? Собьёт с какой-то цели, он не справится — и в конечном итоге застрянет где-нибудь в Межмирье? Нет. Отплачусь позже.

Громко хлопает ставня в Магиной спальне. Я вздрагиваю. Ах, да, окно, которое так и осталось открытым… Надо бы встать, но Элизабет стонет во сне, и я остаюсь на месте. Ничего с этим окном не сделается. А чуть позже — скорее улавливаю чутьём, чем слышу, как отворяется дверь, и ощущаю на себе полный нежности и любви взгляд.

— Девочки мои, — шепчет Николас.

И вот он уже рядом, присаживается на край постели. Подхватившись, я тычусь в его плечо лбом, счастливо плача, а он поглаживает меня по спине и баюкает, словно младенца.

— Девочки мои драгоценные, какие же вы молодцы… Ива, сестрёнка, спасибо тебе. Это ведь ты её вытащила, да? Молчи, все после, после, дай погляжу на вас.

Обняв его напоследок изо всех сил, прижимаюсь к твёрдой надёжной груди, на миг представив, что вот он, Мага, что это его руки, его объятья… Судорожно вздохнув, отстраняюсь и вытираю мокрые щёки.

— Видишь? — шепчу, кивая на спящую Элли. — Смотри, не напугай, доктор предупреждал, что у неё и без того могут быть кошмары. Никушка, я ухожу, а ты — оставайся, и раньше завтрашнего дня чтобы не смел отсюда показываться, понял?

— Да погоди, — он пытается меня перехватить. — Ты-то куда собралась? Давай лучше я её к себе перенесу…

— Ни-ни! Не трогай, пусть спит, если спится. К тому же… — Поколебавшись, добавляю шёпотом: — Может, и лучше, если ты её врасплох застанешь, а то начнёт что-то придумывать, вину несуществующую вспоминать. Не давай ей опомниться, сразу целуй, и всё такое. Ну, что ты, маленький, что ли, объяснять тебе?.. Всё, пусти, я пошла.

Он прижимает к щеке мою ладонь. Замирает на миг. Таю от умиления

— Ну скажи ещё раз: «родственница!»

— Родственница! — шепчет он. — Ты самая лучшая родственница в мире! Не будь ты замужем, я бы сам тебя за брата сосватал, клянусь! Я тебя обожаю! И не бойся, он выкарабкается. Я ведь сам через это прошёл, и всё ему рассказал, так что третьему кругу он был готов.

Поцеловав его в лоб, выскальзываю в дверь, откуда он недавно появился. Успеваю услышать за спиной протяжный вздох: «Ни-ик…» С бьющимся сердцем плотно прикрываю створки.

Вот и ещё одна пара соединилась. А я — завидую, мучительно завидую… Подавив вздох, нашариваю в кресле халат: кажется, туда я его бросила перед отходом ко сну. Пойти, что ли, прогуляться? Уснуть не усну, а знать, что за стеной общаются влюблённые… Больно. Тоскливо. Нет, прочь отсюда и от себя самой с такими негативами!

Маленькая, обитая тем же шёлком, что и стены, а потому почти не заметная дверь пропускает меня в небольшую ванную комнату. Вечером я тут заметила кое-что интересное, самое время проверить… Света из небольшого окошка хватает, чтобы не налететь на ванну и шкафчики, а заодно и найти с помощью лунного зайчика сверкнувшую ручку очередной потайной двери. Скорее всего, это тайный выход из замка. Ведь неудобно каждый раз, чтобы прогуляться или уйти незаметно по своим делам, повторять утомительный путь по переходам и галереям; и вот он, пожалуйста, выход напрямую. Всё логично; всё, о чём я когда-то читала в рассказах о старинным замках, сходится.

За дверцей винтовая лестничка, вдоль которой, едва я касаюсь первой ступеньки, спиралью уходят до самого низа россыпи огоньков-светлячков: не слишком ярких для глаз, привыкших к темноте, но достаточных, чтобы не шагнуть мимо. Вот и славно. Не думаю, что в саду дель Торресов опасно: в конце концов, тут и караул какой-то есть, о котором обмолвился Бастиан, и наверняка в помощниках у охранников эти… как их… сущности, вроде тех, что были в Тардисбурге вместе с моими телохранителями.

И, кроме того, после смерти я уже ничего не боюсь.

Лестница выводит в небольшую угловую башенку, из которой попадаю сразу в сад. Белый песок дорожек отражает лунный свет, и уж никак нельзя заблудиться. Здесь, в этой части сада, царят апельсиновые и гранатовые деревья, на которых, и впрямь, как рассказывал суженый, одновременно и цветы, и завязи, и спелые плоды, так и просящиеся в рот… Мягкая трава, влажная от росы, ласкает босые ступни — находясь в расстроенных чувствах, я забыла обуться, но возвращаться лень… Где-то оглушительно заводится цикада, спугнутая поначалу моим появлением, вслед ей трещат другие, целый оркестр. В небе горят крупные, чистые, словно умытые, звёзды. Чтобы на мокрые ноги не налип песок, иду не по дорожке, а вдоль неё, по траве, чувствуя, как постепенно тяжелеют от росы полы длинного халата. Но всё-таки — хорошо, что здесь не стригут газоны так варварски, как у нас, под самый корешок. Травы это травы, в них приятно ходить и путаться, а заодно… они позволяют бесшумно, не выдавая себя, скользнуть в тень деревьев, чтобы избежать объяснений с тем, кто идёт сейчас по дорожке мне навстречу.

Поступь донны Софии тяжела, плечи опущены, будто несёт она на себе всю тяжесть мира. Сурово и неподвижно лицо, застывшее в маске скорби. Лишь орлиный нос воинственно доказывает, что пожилая донна ещё ого-го, ещё на много способна! Проходя мимо меня и не поворачивая головы, сухо бросает:

— Выходи. Нечего шастать по росе, простудишься. Или… для тебя это дополнительная подпитка, так что ли?

Не отвечать невежливо.

— Похоже на то, — отзываюсь, выходя на свет. — Ничего, что я здесь? Я никому не помешаю?

— Брось. Кроме тебя да Теймура здесь нет никого, а он сейчас… там, в мавзолее. С сыном ему долго быть нельзя, так он пошёл пообщаться с Кристобалем. Ах, да, ты же не знаешь, кто это…

— Знаю. Мы беседовали. И Элли его хорошо знает.

Это только кажется, или старуха спотыкается? Невольно шагнув вперёд, поддерживаю её за локоть. Она сердито фыркает.

— Я ещё не рассыпаюсь на ходу! Значит, с Кристо ты познакомилась? А ведь он далеко не каждому из наших открывается. Хм. Счёл достойной. А что ты здесь делаешь? Не спится? Одиноко?

— И это тоже, — признаюсь честно. — К тому же, там у меня под боком — Ник со своей ненаглядной, не хочу им мешать. Третий в такой ситуации лишний, даже если он сидит тихо, как мышь, за стенкой. Мне там пока что делать нечего.

Бабушка поднимает глаза к небу. И выдаёт то, чего я никак не ожидаю услышать:

— Боги, неужели вы, наконец, послали в этот дом взрослую женщину? Ну, спасибо, а то я уже порядком намаялась тут одна… Завтра покажу тебе всё моё хозяйство, — сообщает безо всякого перехода. — Рано или поздно, а придётся тебе здесь распоряжаться, привыкай.

— Да вы что? — Я даже стопорюсь на месте. — Я здесь, самое позднее, до сентября, а там у нас… у меня — учебный год, детям в гимназию в Тардисбурге, весной мне рожать… Нет уж, увольте. К тому же, Мирабель дорогу переходить? Я для неё и без того враг номер один, она меня со свету сживёт. Да и не нужно оно мне, вы уж простите. Здесь хорошо, но наш с Магой дом — не тут.

— А кто говорит, что я удалюсь на покой немедленно? — Старуха вновь фыркает. — На полвека меня ещё хватит. Смотри. Приглядывайся. Детей учи, им не век в четырёх стенах сидеть. У моих правнучек и правнуков тоже могут быть свои замки, вот и пусть осваиваются с малолетства. Пригодится. И хватит об этом, расскажи-ка лучше, как тебя занесло к Моране, а главное — кого из наших ты там видела.

… Мы постепенно уходим вглубь сада, всё тем же манером: она по дорожке, я вдоль, по траве. Донна слушает внимательно, не перебивая, только иногда приподнимает бровь, и тогда я делаю паузу в ожидании вопроса.

— Говоришь, Элли там постарела лет на тридцать? Тоже есть шанс, что за этой мордашкой скрывается умная женщина; по крайней мере — повзрослевшая…

— А-а, Изабель, эта вертихвостка… дождалась таки везения. Хоть и дура, но зла ей не желаю. Надеюсь, дети с муженьком ей вправят мозги.

— Джинн, говоришь? Интересно. А я всё думала: что это Ники возле склепа крутится? Додумался, молодец. Смотри! — Резко выбрасывает руку, костлявым пальцем с острым сияющим ногтем показывая на что-то впереди. Я даже вздрагиваю: и от неожиданности, и от того, что в своём чёрном вдовьем наряде, в чёрной шали, она напоминает громадную летучую мышь. — Ещё вчера здесь этого не было!

Шагах в десяти от нас дорожка обрывается на краю глубокой воронки.

Оглянувшись, я вдруг узнаю это место. Бабуля умудрилась незаметно обвести меня вокруг мавзолея; его купол сейчас проглядывает из-за макушек деревьев сзади. Большая круглая ямища сожрала часть кустарника и поляны, на которую должна была привести дорожка, и чудится мне слабый запах гари.

— Здесь взорвалась мантикора. Точно, здесь.

— Так я и думала. — В голосе Софьи-Марии нескрываемое удовлетворение. — Наконец-то матушка поняла, что не всесильна. Если тебе интересно, то неподалёку ещё четыре ямы, поменьше. Похоже, ей пришлось расстаться и с химерами. А ведь я предупреждала: на любую силу всегда найдётся сила! Ты посмотри, какой выброс энергетики, даже нашу реальность задело… Ну, нечего здесь больше делать, возвращаемся.

Остаток пути мы не говорим ни слова. Но молчание не тяготит. Так можно молчать со старым другом или с тем, кто хорошо тебя понимает.

Когда она выводит меня к башне, я озадаченно чешу в затылке. Мне только кажется, или я выходила из другой? Она какая-то не такая…

— Отсюда попадёшь прямо в комнату Николаса, — ухмыляется старуха. — И впрямь, нечего тебе делать рядом с теми голубками, пусть себе воркуют без помех. А тебе надо где-то нормально выспаться. Прими горячую ванну и найди в комоде, в нижнем ящике, тёплые шерстяные носки, я сама их когда-то мальчикам вязала. Нечего ноги студить. Постой. Повтори ещё раз, что тебе сказал Кристо, когда хотел предупредить о Маге?

— Он сказал: Торресы всегда возвращаются.

Донна прикладывает руку к сердцу, делает глубокий вздох.

— Всегда? Ты уверена?

— Но ведь Николас вернулся. — Стараюсь говорить как можно убедительнее. — А ведь там, в мире двойной звезды, у него было ещё два посвящения. И Мага совсем недавно был у Мораны, и пришёл невредимым. Вернётся и сейчас. Я знаю.

— А… — она колеблется, словно не решаясь спросить. Машет рукой. И повторяет: — Вернётся. Обязательно.

Но почему-то взгляд её устремлён куда-то вдаль. Странная мысль посещает меня: да полно, о внуке ли она сейчас думает? Прогоняю её, как заведомо нелепую. О ком же ещё?

— Спокойной ночи, донна Софья.

— Бабушка, — обрывает она. — Только так. Поняла? И тебе доброй ночи. Не забудь про носки.

Бабушка Софья, скрывшись в тени высокой спинки кресла, угрюмо глядит в каминное пламя, не обращая внимания на разгорающиеся за спиной страсти в гостиной. Словно это её не касается. Словно ей смертельно надоели все эти выкрики, упрёки, обвинения… Впрочем, она это и предчувствовала, недаром просила доктора Галльяро задержаться. Он и остался, но сейчас у него серьёзный разговор с Николасом и Элли… и слава Богу, потому что лишнего свидетеля свекровиной несдержанности мне как-то не хочется иметь, а с тем бедламом, что сейчас творится, мы как-нибудь справимся сами.

— … Ты, ты во всём виновата, — Мирабель с ненавистью шипит — естественно, на меня. — Из-за тебя, поганки, мой сын умер дважды, а сейчас, может, навсегда! Ты всё рассчитала, да? Втёрлась к нам в семейство, нищебродка, аферистка, змея…

— Мири!.. — с ноткой безнадёжности взывает леди Аурелия. Похоже, она уже отчаялась вправить мозги кузине.

— Бабушка… — в один голос потрясённо ахают Машка и Соня.

Перехватываю бешеный взгляд дона. Похоже, его супруга настолько поглощена собственным горем, что не сообразила, что перегнула палку. Глава мрачно сдвигает брови, глаза его желтеют…

Острый укол в сердце заставляет меня вздрогнуть.

— Прекрати, Белль, — только и говорит дон. — Ты зарываешься. — И украдкой потирает грудь. Кажется, у железного Тимура нелады с сердечной мышцей, ему не до укрощения супруги. Сэр Джонатан, сощурившись, следит за свояком, и по сосредоточенному взгляду можно понять, что изрядный целительный посыл идёт по назначению. Только вот под боком у Главы всё ещё остаётся главный раздражитель, не желающий угомониться.

И часу не прошло, как в портал, сработанный мастером Симеоном, прорвались Кэрролы, мои дети и свекровь, а мне уже настолько тошно, будто она вопит и рыдает целый год.

Пусть. Устало потираю лоб. Пусть себе кричит, обзывается… На меня это не действует, а ей легче. Впрочем, выговорилась — и хватит. Неужели она не понимает, что роняет себя в глазах собственных внучек? У них и без того глаза на мокром месте — и от обиды, и от страха за отца. К тому же — им стыдно за Мирабель.

Никогда у нас в доме не было подобных разборок.

— Ч-ш-ш, — говорю им. — Бабушке нужно найти виновного. Ничего, пусть выговорится. — Мирабель разъярённо подаётся ко мне, но Аурелия наступает ей на ногу и, перехватив, силком усаживает в ближайшее кресло. — Не принимайте близко к сердцу, ей потом самой стыдно будет от того, что наговорила.

У Машки дрожат губы.

— Ма-ам… А вдруг он и вправду… не сможет, а?

Сонька отворачивается, скрывая слёзы. Дон болезненно морщится, уйдя в себя, и обеспокоенный сэр Джон, уже не скрываясь, подходит вплотную, накрывая друга целительной аурой. Сэр Майкл, со страдальческим выражением лица измерявший шагами гостиную, собирается что-то сказать, но я иду на опережение.

— Так, девушки! — Впервые повышаю голос в присутствии свёкра со свекровью. — Немедленно прекратите разводить сырость! Слушаем внимательно и запоминаем: папа — на работе! Вы меня поняли? НА РАБОТЕ! И нечего так смотреть! Вспомните: отец Оли Сарычевой, вашей подруги, разве не тонул в подводной лодке? И ничего, выбрался. А Светы Дашковой папа — каждый день в шахту спускался, и не знал, поднимется живым или нет. А братья Лили Даниловой, что оба добровольцами пошли в МЧС, тушить лесные пожары, дважды с самолётом горели — им легко? Мужчины часто выбирают опасные профессии. На то они и мужчины. Вашего отца никто не заставлял себе сердце останавливать и с Мораной торговаться, он просто не мог иначе, не мог! Потому что он мужчина. Ещё раз повторяю: слушать меня внимательно. Он вернётся — и спросит, как вы тут были без него. Что вы ответите? Что ревели и ждали его смерти? Фу!

С этим «фу!» я, наверное, переборщила, но своего добилась: девицы переключились на меня. По выражению глаз понимаю: идёт лихорадочное осмысливание.

— Всё правильно, — одобрительно кивает сэр Майкл. — Смените ракурс, дорогие мои, и увидите происходящее в ином свете.

— Да в каком ином! — взвивается Мирабель, но вдруг запинается, кинув взгляд на девочек. А они косятся на неё неодобрительно, одинаково сурово сдвинув брови… — Боже мой, — вдруг всхлипывает, — как вы на него похожи…

— А ты будто только что заметила, — замечает Соня. И поворачивается ко мне. — Мам, так что делать-то?

Задумываюсь лишь на мгновение.

— Чистить вишню для пирога. — Сонька обалдело смаргивает. — Забыли? У вас получается изумительный вишнёвый пирог, классический и неповторимый, вот и приготовите к папиному возвращению. Тут в саду есть чудная вишня, редкий сорт, плодоносит три раза в году; она сейчас вся усыпная, так что — марш собирать! А потом на кухню. Узнать, что любит папа, распорядиться — и чтобы к его приходу всё было готово! С вас пирог, за поварами остальное. Готовим праздник, понятно? Когда отец возвращается — это всегда праздник. Вперёд, дети мои!

Они улыбаются с облегчением. Дон Теймур задумчиво глядит на меня, будто видит впервые. Мирабель касается пальцами висков, приходя в себя.

— Когда возвращается… — напевно произносит Машка. — Мам, а ведь ты права! И вы правы, дядя Майкл, всё совсем не так, как сначала кажется! Правда, чего это мы? Сонь, пошли!

— Безжалостная! — с досадой кидает моя свекровь. Но как-то вяло, вроде бы по привычке. — Сразу видно — ты никогда и никого не теряла! Откуда тебе понять моё горе? И все вы — чёрствые бездушные эгоисты!

Опускаю глаза.

Она — мать. Потерявшая сына. И, почему-то, в отличие от меня, до сих пор не привыкнув к особенностям некромантов, так и меряет мир по меркам, оставшимся с девичества.

— Ба, это ты зря, — с упрёком говорит Соня. — Это я насчёт того, что мы никого… Зря ты это.

— Просто им уже не вернуться, а папа вернётся. Ты же слышала, — добавляет Машка. — А нам с мамой, было дело, так и пришлось в один день восьмерых хоронить. И дядей с тётями, и бабушку, и Сашку, и Пашку, и Славку — братьев двоюродных… Мы их навсегда потеряли. Навсегда. Понимаешь?

— Месяц потом на пшёнке жили, — невпопад бурчит Сонька. — Ладно, Маха, пошли. Сытый голодного не разумеет.

— Постойте. — Мирабель теряется. — Что значит — на пшёнке? При чём здесь какая-то пшёнка? Вы издеваетесь, да?

— И на овсянке, — добавляет Машка с горечью. — Видеть её до сих пор не могу… Денег потому что не было. Ба, да ты в каком мире живешь-то? Хоронить — оно везде дорого, а тут — восьмерых сразу. Мама потом полгода долги отдавала.

Мирабель тяжело оседает в кресле.

— Погодите. Я как-то сразу не поняла… Восьмерых? А как же… Что случилось?

— Прогулка по Волге-реке, — поясняю скупо. — Перегруженный пароход, сильный крен на бок, волна — и хватило, чтобы опрокинуться и затонуть. Ночь была. Почти никто не успел из кают выйти. Нам ещё… повезло, было кого хоронить, а многих так и не нашли.

Сэр Майкл кладёт мне руку на плечо.

— Иоанна, неужели у вас не было друзей, чтобы помочь?

— Да ведь друзья такие же, как я, — слабо улыбаюсь. — У нас ведь… немного по-другому, понимаете? Я работаю, они работают, особых капиталов не водится. Друзья как раз все свои заначки для нас выгребли, одна я не справилась бы. Только, сэр Майкл, долги отдавать надо. Я же знала, что кто-то на учёбу детям собирает, кто-то на дом… А достаток у всех приблизительно одинаков. Это же надо совсем бессовестным быть, чтобы не вернуть. Ничего, мы справились. И вот что, — спохватываюсь, повернувшись к детям, — я ведь вам ещё не говорила… Пойдёмте в сад вместе. Я вам как раз расскажу обо всех наших. О бабушке с дедушкой, о Сашке и Пашке…

У девочек округляются глаза.

— Ты их видела? Т а м?

— Не только видела, даже в гостях побывала. Это ваш отец догадался — как устроить нашу встречу… Ну, пошли.

— Минуту, донна, — заметно окрепшим голосом останавливает нам дон Теймур. — Я правильно понял — Мага прорвал границу между мирами? — Он оживает на глазах. — Между и н ы м и мирами? Единожды? Или были ещё случаи перехода, вы не знаете?

И многозначительно переглядывается с паладинами.

— Ну… — Я колеблюсь. — Не знаю, конечно, что это вам даст… Вначале-то сам Мага пошёл провожатым с Мораной в наш мир. Это считается? Тогда — раз. Там он отыскал моих родителей и догадался отправил за мной Джека, папиного пса. Это два. Назад я возвращалась с ним же, и на дедовом коне. Это три. Затем мои провожатые отправились домой — четыре. Четырежды был переход границы, это только в один мир…

По тому, как внимательно меня слушают, догадываюсь, что вещаю о чём-то важном.

— А потом, потом, дорогая донна? — подгоняет Глава. Напряжение в гостиной нарастает, даже Мирабель, отошедшая от недавнего потрясения и теперь обиженная, что больше не привлекает всеобщего внимания, притихла в кресле. — Были аналогичные случаи?

Пора чувствовать себя героем дня? Только сейчас вы мной заинтересовались, дорогой дон, а ведь как дулись, поняв, что не можете, как раньше, «считать» меня! Но я женщина незлопамятная.

— Конечно. Поначалу мы рассчитывали вернуться в этот мир с помощью дона Кристобаля…

У Главы дёргается щека.

— Вы и с ним виделись?

— И очень даже хорошо общались. Он сам предложил отправить нас с Элли домой. Но вышло так, что вход в склеп был… э-э… перекрыт, тут уж донна Сильвия постаралась… да, и с ней пересеклись, что поделать… и нам пришлось искать другой выход. Мы решили попробовать войти в Межмирье. Отчего бы и нет?

— В самом деле, — с нервным смешком подхватывает дон, — отчего бы и… Простите, мы вас внимательно слушаем. Продолжайте. Благодарю, Джонатан, я в порядке…

— Поначалу тыкались наугад, знаете ли… Нам удалось заглянуть в Каэр Кэррол, но только это была не совсем теперешняя реальность: или вид будущего, или параллельная ветвь возможного развития. Потом нас занесло в мир двойной звезды…

— Вот оно, — сдавленно шепчет сэр Майкл.

— Ну, и уже напоследок, когда время было на исходе, до меня, наконец, дошло, как управлять переходами. Мы попали прямо в наш двор в Тардисбурге, к тому самому жасминовому кусту, помните? После чего, должно быть, Морана посчитала, что Финал выполнен, и перенесла нас прямёхонько в склеп.

— Финал? — В один голос негодуют Кэрролы.

— В чём же он заключался, дорогая? — вкрадчиво уточняет дон.

— В чём… Да вы его сами видели, мой Финал сейчас с Николасом, выслушивает лекцию по режиму дня для беременных. Как её доктор Галльяро к себе в клинику до сих пор не уволок и почётный караул из сиделок не приставил — ума не приложу, а ведь явно хотел, по глазам видно…

— Симеон был прав, — подводит черту сэр Джонатан. — Она обошлась без его помощи. И хвалёная интуиция Обережников в конце концов, вывела её на правильный путь. Ты понял, что произошло, Тимур?

— Она прошила межмирье в нескольких местах. Кидрики увязывали только наши реальности, но тоннели распадались, а ей удалось пробить границы на тонком плане. Когда миры спаялись на обоих уровнях — тут-то и пошёл отток лишней энергетики Рая в безопасные места… Ей это удалось.

— Ей и Маркосу, — жёстко говорит сэр Джон. — Тимур, тебе тоже не мешало бы сменить ракурс. Неужели ты не понял, что твой сын решился на третью инициацию не для того, что бы доказать что-то с е б е …

— С ы н, — звучит в гостиной мощно и ясно, перекрывая мужские голоса.

Бабушка Софья-Мария-Иоанна поднимается со своего трона. На суровом смуглом лице грозно горят ярко-синие глаза. Изящная кисть в поисках опоры возлегает на спинку кресла — и на мизинце рассыпает искры чёрный камень, знак Главы Клана Некромантов.

— Сын, нам надо поговорить. Джонатан, ты, глас и совесть нашей семьи, останься.

Пальцы сэра Майкла деликатно смыкаются на моём плече.

— Я бы тоже пособирал вишню, — нейтрально сообщает он. — Дорогие леди, не нужна ли вам помощь в том, чтобы пригибать слишком высокие ветви?

— Я с вами, — поспешно отзывается его матушка. — Неужели в это время года есть ещё вишня? Хочу увидеть собственными глазами. Мири, пойдём! Почему ты до сих пор не рассказывала об этом чуде?

— Мы берём с собой всех! — важно заявляет Машка. Сэр Майкл с улыбкой предлагает ей руку, Аурелия тянет за рукав изрядно побледневшую после бабушкиного гласа кузину, в то время как дон Теймур провожает нас довольно-таки сумрачным взором. Увиливать от объяснений Главе нынешнему перед Главой бывшим… бывшей — не комильфо. Конечно, он будет бодаться до конца, но с собственной матерью и со старинным другом приёмы и методы убеждения, обкатанные на других, не прокатят.

Едва запахнувшись за нами, двери гостиной затягиваются чёрной пеленой.

— Ой, мам, что это? — непосредственно удивляется Машка.

— Это, деточка, ваша прабабушка позаботилась, чтобы никто случайно не помешал милой семейной беседе. Что ж, лучше поздно, чем никогда. А мы — пойдёмте-ка сперва на кухню, спросим корзину или ведёрко для вишен, не в подолы же собирать…

Но на всякий случай — пытаюсь мысленно дотянуться до Николаса.

Мало ли что. Бабуля-то с сэром Джоном вдвоём, а дон Теймур, драгоценный, один-одинёшенек. Укатают они его…

Третьи сутки подошли к концу. И вот он настал, вернее сказать — истекает последний час.

Поста у тела моего супруга уже нет: часовые выставлены у самого входа в склеп, снаружи, дабы никого не пускать. Правилами разрешено навестить инициируемого в первый час его смерти, а далее — рядом с ним никого быть не должно. Возможность случайного зова исключается в корне.

Часовые у серебряных ворот. Почётный караул в две шеренги — вдоль дорожки от ступеней мавзолея до самого фонтана, по сторонам которого группами собрались страждущие встречи. Семья. Друзья. Представители Совета. Чуть подальше — слуги, домашние големы, кучера и повара, садовники и фамильяры, едва видимые при солнечном свете фамильные привидения и сущности…

Все замерли в ожидании.

Девчонки подпрыгивают на месте от нетерпения. Тёмные рыцари исподтишка наблюдают за ними с плохо скрываемым изумлением, но их затвердевшие в суровости лица постепенно оттаивают. Похоже, неистребимая уверенность юных дев в том, что папа вот-вот вернётся, заставляет даже самых заядлых пессимистов усомниться в мрачных прогнозах. А куда деваться, если даже мать будущего Архимага вместо траура одета в белое, словно невеста, и ласково улыбается супругу, дабы подбодрить и поддержать… Женщина, одно слово, что с неё возьмёшь! Она, поди, и не понимает серьёзности положения. Сам-то железный Теймур держится молодцом, хоть напряжён и бледен. А как же, отец, всё-таки… Говорят, не слишком он привечал младшего наследника, но Морана всё расставила на свои места и показала, что Главе одинаково дороги оба сына.

Всё это, разумеется, только мои догадки, но большего и не остаётся. Ждать всё труднее. Вот и вглядываюсь в лица знакомых и незнакомых, и воображаю, о чём же они сейчас думают, что чувствуют? Хоть как-то отвлечься, лишь бы не показать, что у самой от страха стучат зубы.

Донна Софья-Мария-Иоанна грозна и прекрасна, даже в старости своей. Руки сложены на набалдашнике длинной трости чёрного дерева, крылья орлиного носа хищно подрагивают — словно чуют саму Богиню поблизости… а что, может так оно и есть? Платиновая диадема в благородных сединах рассыпает алмазные искры. На плече у матриарха застыл живым изваянием громадный полуседой ворон-фамильяр.

Старший наследник великолепен. От него… нет, от них с женой, от этой прекрасной четы трудно отвести глаза. Сразу видно — Истинная Пара. Чудом возвращённая к жизни супруга льнёт к обожаемому мужу, как лоза к стройному дубу. И что-то наводит на мысль, что сам вид прелестной в беременности девушки заставляет некоторых холостых или бездетных Тёмных лихорадочно сочинять аргументы для любезных подруг, чтобы уговорить, наконец, завести такой прекрасный животик. Не все ещё верят, что проклятье, тяготеющее над Некромантами, спало, но убедиться иначе, чем на собственном опыте, не получится.

Николас украдкой показывает мне два пальца. Осталось две минуты… одна… совсем чуть-чуть…

На миг нас ослепляет зарев. Двери, стены, купол мавзолея пронизывает золотое сияние. По поляне проносится восторженный вздох.

«Вот это да-а!» — шепчет Ник. «Ни разу не видел такого со стороны… Здорово…»

«Это то самое?» — спрашиваю мысленно.

«Да. Возврат в тело и регенерация ауры. И… ох, родственница, у него приличное пополнение в энергетике, я бы сказал… Нас ждёт большой сюрприз».

Двери склепа почти срывает с петель. На пороге появляется знакомая фигура в длинном плаще, но пока её плохо видно, она теряется в золотом сиянии, очертания словно плывут, колеблются…

«Эка он по дверям шарахнул… Переборщил», — с удовольствием замечает родственник. «Я тоже не сразу с Силой освоился… Погоди, дай ему оглядеться».

Свечение неизвестной природы из аморфного, напоминающего Полярное сияние, начинает приобретать конкретную форму, подозрительно знакомую. Задрав голову, мой суженый оценивает размах энергетических крыльев, и, похоже, что-то с ними делает: они вдруг преобразуются в зеркальные, словно из кипящей ртути. С досадой дёрнув плечом, Мага сворачивает их за спиной… Не получается. Оборачивает вокруг себя, свивая кокон — и тот растворяется в ауре. Но всем понятно, что это всего лишь иллюзия, на самом-то деле новорожденная энергетика не исчезла, она просто скрыта от посторонних глаз, и новый Архимаг может черпать из неё в любой момент и сколько вздумается.

Похоже, этакая масса света ослепила и самого Магу: после её сворачивания он щурится, как человек, шагнувший из полудня прямо в подземелье. Оттого-то и не торопится сойти со ступеней.

Тёмные рыцари салютуют ему шпагами.

— Приветствуем!

Мага вопросительно приподнимает бровь — и даже оглядывается: кого это так встречают? Вот странно, но рядом никого нет, и за его плечом пусто… Наконец понимает: вся эта прорва народу здесь из-за него. Хмыкнув, поведя плечами, задрав подбородок, сбегает небрежно по пяти ступеням лестницы. Кивает собратьям-рыцарям. Печатая шаг, идёт, глядя прямо… и останавливается перед отцом.

— Приветствую, сын. — Глава не повышает голоса, но слышно его, как мне кажется, в самых отдалённых уголках сада. Маркос дель Торрес да Гама, усмехнувшись уголком рта, поднимает плотно сжатый кулак — и разжимает пальцы, демонстрируя всему миру чёрный камень на мизинце. Камень, по размеру не уступающий отцовскому.

— Приветствую, будущий Глава — продолжает дон Теймур, и голос его крепнет, набирая силу. — Горжусь тобой.

Они обнимаются.

— Приветствуем, Архимаг! — подаёт голос Акара. — Рады видеть тебя в Совете.

— С возвращением, сынок, — это Симеон. — Что ж, у Ящера хорошая смена. Только всё у вас шиворот-навыворот: старшего-то наследника куда денете?

— Вот не было печали… Организую свой Орден, только и всего, — отзывается Николас. — В новом мире, с новой магией… С возвращением, брат!

Не успевают они обняться, как наши девчонки, не выдержав, с визгом повисают у отца на шее. Подбегает сияющая Элли. Мирабель с самыми натуральными слезами на глазах робко протягивает к сыну руки. Он как-то успевает обняться со всеми, каждому сказать ласковое слово, улыбнуться растерянно — всё-таки ошеломлён… А я смотрю на него — и не могу налюбоваться. Мой мужчина. Мой.

«Моя женщина. Моя», — тотчас слышу в ответ.

— Мы знали, знали! — довольно вопит Машка. — Пап, мы знали, что всё будет хорошо! Потому что ты — самый-самый!

Мирабель что-то торопливо шепчет ему на ухо и краснеет. Он бережно обнимает её.

— Всё хорошо, мама. Теперь всё будет по-другому. Спасибо тебе.

И, наконец, подходит ко мне.

«Моя женщина», — повторяет. «Я каждую минуту знал: ты ждёшь. Я не мог не вернуться».

— Постой… постой! — слышу заполошенный вскрик свекрови. Поздно. Наши губы соприкасаются.

Меня вновь ослепляет. Но это не страшно, ведь целоваться можно и с закрытыми глазами. Ничего, что под веками бегают чёрные блики, главное — сладкий вкус поцелуя любимого, его надёжные руки, не дающие упасть, его шёпот:

«Ива-а… Как же я скучал…»

Фейерверк под сомкнутыми веками успокаивается и тает. Но, даже открыв глаза, я отчего-то вижу мир изумрудно-зелёным.

— Ты неподражаема, — вслух говорит Мага. — Звезда моя, зачем мне ещё и обережная аура? Ты ведь и так всегда будешь со мной. Моя Обережница…

— Родственница, — укоризненно окликает Ник. — Ты крылышки-то сверни, нескромно как-то… Да ладно вам целоваться, все уже и так поняли, что вы Истинная пара…

— Почему же вы сразу не сказали? — вспыхивает Мирабель. — Я бы тогда… — И прикусывает язычок.

Сомневаюсь, что на мою головушку выпало бы меньше ругательств. Но не хочу об этом больше вспоминать.

Суженый осторожно кладёт ладонь на мой живот, и малыши отвечают энергичным толчком.

— Приветствую, наследники! — торжественно говорит супруг. — Что? Могу я тоже сказать что-то возвышенное? Элли, малышка, иди сюда, дай я тебя ещё раз обниму. До чего ты похорошела…

Запнувшись, он потирает лоб.

— Что-то мне… Подождите…

— Дезориентация и временная эйфория, — говорю со знанием дела. — Но подожди падать на ходу, ты ещё кое с кем не поздоровался.

Встряхнувшись, он находит силы улыбнуться.

— Я помню.

И склоняется над старческими ладонями с узловатыми пальцами.

— Спасибо, бабушка. Ты тоже всегда в меня верила.

— Мальчишка, — говорит она мягко…

И преображается.

На месте старой карги — синеглазая женщина не старше тридцати, с платиновой диадемой в волосах цвета воронова крыла, точь в точь как у помолодевшего на плече фамильяра. Красота её столь экзотична и необыкновенна, что рядом с ней Мирабель кажется простушкой. И когда, позволив собой полюбоваться, бабушка неуловимо быстро стареет — свекровушка моя старается скрыть вздох облегчения. Но кажется, теперь не только я, глядя на суровый профиль, чем-то схожий с ястребиным и перечерченный морщинами, на руки, до сухоты отточенные временем, буду видеть совсем иную донну Софью-Марию-Иоанну.

— Добро пожаловать домой, мальчик мой. Эль Торрес приветствует тебя.

И толпа позади фонтана взрывается радостными криками.

…Лишь перешагнув порог резиденции, дождавшись, когда закроются парадные двери, мой суженый позволяет себе пошатнуться и почти осесть на руках брата и кузена.

— М-минуту, — говорит он сквозь зубы, прикрыв глаза. Глубоко вздохнув, щёлкает пальцами… и прямо перед ним зависает портал, через разинутую пасть которого проглядывает наша спальня.

— Идти не хочется, — бурчит Мага, словно оправдываясь. Его подхватывают под белы руки — и в мгновенье ока переносят на собственную кровать.

— Полчаса, — сообщает он, не открывая глаз. — Полчаса — и я нормальный. Обещаю.

Впрочем, у него ещё хватает сил шевелить руками и ногами, дабы помочь тем, кто его раздевает. Представляю, как ему надоел этот плащ; а уж пролежать несколько суток в сапогах — просто пытка! Остаться босиком — вот блаженство!

Девочки уносятся на кухню за пирогом, Кэрролы скрупулёзно и методично, до молекул, сканируют новоявленного Архимага и лишь удивлённо переглядываются, переведя общение на закрытый уровень. Я не в претензии за их молчание, мне бы тоже не очень хотелось, допустим, чтобы врачи обсуждали моё состояние так, будто меня здесь и нет… Поглаживаю Магу по руке.

Мне столько нужно ему сказать, а слов нет.

— Я многое понял, Ива, — говорит он. — Но вот какая засада: почему для того, чтобы понять главные и простые вещи, нужно умереть? Почему нельзя просто жить, любить, радоваться — и дорожить всем этим, а? Знаешь… Если я начну это забывать — тресни меня чем-нибудь по голове, и посильнее.

— У меня осталась отличная мамина скалка, — отвечаю серьёзно. — Буду держать её под рукой.

— Не так скоро. — Он с блаженной улыбкой вновь прикрывает глаза. — Я намерен продержаться как можно дольше.

Кивнув мне, сэр Джонатан прижимает палец к губам — и они с Майклом нас покидают. Значит, пациент скорее жив, нежели…

И в самом деле, почему, чтобы понять очевидное, нужно умереть? Потерять навсегда лишь для того, чтобы осознать свои ошибки? Что сталось бы с дорогим доном, не будь его сын некромантом и уйди за грань навечно?

Боже ж мой… Да ведь он теперь Глава… Зачем ему это ярмо?

В растерянности оглядываю Магины руки. Обручальное кольцо на месте, а вот другого, с чёрным камнем, почему-то нет. Но ведь было, и все его видели!

«На полвека меня ещё хватит!» — заявила бабушка Софья.

Торресы долгожители. Надеюсь, и дорогой дон продержится достаточно долго, чтобы увидеть приумножение и расцвет своего клана. А мы с мужем…

Мы пока что будем заниматься тем, что задумывали. Простыми вещами. Жить, любить, растить детей — и дорожить всем этим. Чтобы дочки росли умницами-красавицами. Чтобы сыновья учились быть настоящими мужчинами. А дальше…

Поживём — увидим.

Ещё столько дел впереди… Так хочется узнать, что же там, с этим Раем, ведь его, похоже, спасли, но как? Сумеет ли Геля вернуться домой? Попросит ли, в конце концов, наш паладин её руки — или отпустит навсегда?

И непременно нужно разыскать родителей Марики и Марко.

И… найти и похоронить Диего, я помню.

И хоть на денёк заглянуть в мир двойной звезды. Раз уж Николас разохотился заделаться там Главой… В каждой шутке есть доля правды.

Я представила, как родственник трезвонит в колокольчик у закрытой двери особняка, потом, вспомнив, хлопает себя по карманам — и извлекает собственный ключ. Подхватывает раскрасневшуюся от удовольствия Элизабет на руки и вносит в её новый дом. Как замирает соляным столбом на парадной лестнице дворецкий с метёлочкой для пыли в руках, ахают горничные, вспыхивают от радости и перемигиваются средь бела дня люстры… А Ник, задрав голову, весело кричит:

— Константин, дружище! Я, кажется, заказывал завтрак?

— А так же обед и ужин, сударь, — сделав над собой усилие, мужественно отвечает Константин. — Прикажете накрыть в парадной столовой в честь вашего возвращения?

— Ты гений, дружище! Конечно, в парадной. И зови всех, немедленно. Во-вторых, я жутко по всем соскучился, а во-первых, и в главных — я представлю вам мою Элизабет, мою супругу.

— А мы… кажется, знакомы, — с запинкой отвечает дворецкий. И низко кланяется. — Рад видеть вас в добром здравии, сударыня. И…

«…живой».

Так и будет.

Что-то щёлкнуло в сложных механизмах Фортуны или Судьбы — кто их там разберёт — и камушек, однажды брошенный недоброй рукой и застопоривший одно колёсико, затем другое, третье, десятое — вылетел, наконец. Колёса завертелись на холостом ходу — а потом выправили движение. И хоть назад ничего не откатать, но многое стало на свои места так, как положено тому было изначально.

Нашли друг друга мы с суженым.

Вернулся к любимой Васюта, которого я всегда буду вспоминать с нежностью и теплом. Вернулись в отчие края русичи.

Один мир, лишённый магии, стал вновь наполняться её животворной силой, а другой, запертый и превращённый в бомбу для себя самого — спасся от гибели. И не чудом — а совместными стараниями людей, магов и кидриков. Нашли, наконец, свой дом прекрасные ледяные драконы. Вот куда направить бы маленького старичка-букиниста и общество обожателей кидриков!

И уж конечно, Николас, мой любимый родственник… нет, никак не могу оторваться от этого видения… вернётся в тот мир, тот дом, который успел, оказывается, настолько полюбить, что ему больно было с ним расставаться. Вернётся. Потому что теперь, в мире, постепенно наполняющемся магией, можно будет спокойно растить детишек-некромантов. Вернётся.

Потому что Торресы всегда возвращаются.

Эпилог

- А я говорю: борщ — это апофеоз того что я в вашем мире пробовал! И не спорить, зайцы. Почему вы до сих пор не поделились с Алехандро секретом готовки? Все эти штучки из риса — неплохо, но настоящий мужчина этим не наестся. Где борщ, я вас спрашиваю?

Девчонки хихикают, одновременно умудряясь таскать друг у друга свеженакрученные к завтраку роллы.

— Ник, выложить рецепт и устроить мастер-класс — пара пустяков, — снисходительно поясняет Сонька. — А вот свёклы у вас на кухне нет, и с этим ничего не поделать. И сметаны у вас тут не делают, и…

— И чёрного хлеба не пекут, — подхватывает Машка. — Мы тут по рынку потолкались — ржаной муки нет вообще! А если бывает — цены на неё сумасшедшие. А без чёрного хлебушка с чесночком борщ не борщ. Ты же сам понимаешь, основное блюдо — это ещё не всё, тут важно обрамление!

Я представляю огромную кастрюлю… Нет, конечно, супницу драгоценного здешнемейсенского фарфора, до краёв полную отливающим багрянцем борщом, настоящим, с фиолетовыми крапинками фасоли в огненных недрах, в окружении сухарниц с пампушками и чёрными сухариками, щедро сдобренными чесночным маслом. И хрустальные графинчики с прозрачной, как слеза, водочкой, и гранёные крошечные стопочки… Точно, апофеоз нашей кухни в чопорной Белой Малой столовой Эль Торреса! Такого здесь точно не видали и не едали.

— Да ладно, зайцы, обрамление — это всё детали, это уже для взрослых, — Николас подмигивает, словно угадав мои мысли. А может, и прочитав, иногда я ловлю себя на том, что слишком уж явственно создаю зрительные образы. Хм… — Пошлём к соседям за этой самой свёклой, раз уж она у нас не растёт, или зайдём сами, организуем доставку… Да что там мелочиться! Наверняка в вашей кухне найдётся ещё какой-нибудь шедевр, для которого потребуется что-нибудь этакое, вот и прикупим сразу всё. Наш Сандро, хоть и мастер, но слишком уж привержен традициям, и до сих пор уверен, что «боршч» — не более чем элементарный суп с капустой, без всяких изысков. Пока мы не найдём нужных ингредиентов — его не переубедить. Возьмёмся, солнца мои?

Девицы довольно, хоть и несколько растерянно, улыбаются. Дон Теймур, до сего момента благодушно наблюдающий со своего края стола, выразительно постукивает ногтями по белой полированной столешнице.

— Не припоминаю, чтобы в нынешнем вашем расписании отводилось место кулинарным изыскам. Ты вроде бы собирался побеседовать с ними о порталах?

Ник хитро сощуривается.

— Не совсем так, папа. О перемещениях, пожалуй.

Глаза дона вспыхивают.

— Без порталов? — уточняет как-бы небрежно.

— Угу. — Мой деверь ожесточённо почёсывает плечо, как будто под рукавом раздухарился целый выводок блох. — Без. Если только дорогой братец согласится уступить нам хотя бы на полдня своего драгоценного Рика, а тот, в свою очередь, перестанет бродить за ним по пятам и взирать с обожанием. Нам нужна консультация кидрика, и точка! Слышишь, Архимаг, или как тебя там?

Мага мычит нечто неопределённое, делая вид, что страшно занят именно вот этой чашечкой кофе, и ничего более его не интересует. Пресловутый кидрик, расслышав, что речь идёт о нём, выглядывает из-под стола, где до этого возился с подросшими лабрадорчиками, кладёт голову на колени моему суженому и проникновенно заглядывает в глаза. Понимать можно двояко: от «Мы никуда не пойдём, правда?» до «Отпустишь меня с ними поиграться, а?»

— Да что я, сатрап какой-нибудь? — бурчит Мага. — Рик, сколько раз повторять: ты уже не маленький, чтобы сам решать, куда идти. Могли бы и меня пригласить, — добавляет сварливо. — Знаешь ведь…

— Знаю, знаю, порталы — твоя личная маленькая слабость. — Ник обезоруживающе улыбается и воздевает руки к небу. — И папочкина тоже. Но у вас вроде бы дела в Совете, не буду отвлекать вас от мировых проблем. К тому же, мы тут готовим втихаря некий сюрприз, и раньше времени светить его не хочется. Если всё получится — мы, наконец, утрём нос одному шустрому старцу, который до недавнего времени считал именно себя непревзойдённым мастером порталов. Ты, братец, здорово его озадачил, надо сказать…

Мага и девочки одновременно фыркают. Да уж, что есть, то есть. Когда мой супруг умудрился одним движением руки высверлить пространственный переход из лагеря в степи прямо в Кэрроловский лес, в двух шагах от меня, сражённой шальным арбалетным болтом… Рассказывали, сам Симеон изучал этот телепорт долго и тщательно, молча, только желваки на скулах ходили. А главное — тот потом не схлопнулся спонтанно, когда со смертью Маги перекрылся энергетический канал от творца, но аккуратно затянулся плёнкой, словно предупредив о своём закрытии, и самоликвидировался не спеша. Это был новый, невиданные здесь ранее уровень управления.

— А я? — несмело спрашивает Элизабет. — Мне с вами можно? У вас такие интересные занятия!

— Любовь моя, тебе-то как раз и нельзя! — лучезарно улыбаясь, Ник целует супругу в лоб. — Обещанный сюрприз — он в основном для тебя, так что прости, дружок…

— Ну и ладно, — Элли ничуточки не обижается. — Если для меня — конечно, я подожду. Мы с мамой собираемся сегодня на чудную выставку цветов, без вас не соскучимся.

Да, она называет Мирабель мамой. И получается это у неё легко и непринуждённо, но самое удивительное — что дорогая наша свекровушка от этого обращения просто тает. А вот мне — до сих пор не удаётся переступить через себя. Достаточно и того, что сердце прекрасной донны умягчилось настолько, что она притихла — и сделала вид, что п о з в о л и л а мне быть рядом с Магой, обожаемым сыночком, которого она, по её словам, любит ничуть не меньше старшенького, но если бы не его последняя смерть — так и не поняла бы, насколько дорог ей младший сын. Ох уж мне эти свекрови…

Худой мир лучше доброй ссоры. Главное, что за месяц, проведённый с нами под одной крышей, благородная донна не удостоила меня более ни одним скандалом или наездом, ограничиваясь иногда скептическим поджиманием губ. Я всё гадала, временно или постоянное оное перемирие? Но, к счастью для всех, донна — очевидно, решив сохранить душевное спокойствие — переключилась на Элли. И неожиданно пришла к выводу, что возиться с младшей невесткой, одевать её, как куклу, таскать с собой повсюду по модным салонам и суаре не в пример легче и приятнее, чем цапаться с обережницей. А главное — безопаснее. И уж конечно, на столь неожиданную смену симпатий никоим образом не повлияла статуя восьмипалого Рахимыча, установленная дражайшим Главой в рабочем кабинете. Слуги перешёптывались, что именно там его светлость Архимаг и прочая предпочитает принимать не слишком дружелюбно настроенных посетителей — а по делам тёмным и некромантовским, бывает, всякие личности заходят, не только белые и пушистые вроде свояка Кэррола.

…А может, всё дело в том, что Мири до сих пор чувствует свою вину — и перед сыном, и перед Элизабет — за то, что «недоглядела» невестку. Вот и старается.

— Ах, я обожаю флористику! — оживляется ненаглядная Мирабель, моментально учуяв, что можно переключить внимание на себя. — Сегодняшняя выставка на Зелёной улице — это нечто необыкновенное. Говорят, Ковалли превзошли самих себя, их композиции просто изумительны. Кстати, девочки, вам бы тоже неплохо было бы посмотреть; язык букетов должна знать каждая благовоспитанная девушка.

— Ты увидишь там несколько наших работ, — отвечает Машка. И, не сдержавшись, прыскает. — Можешь сразу вести к ним своих подружек и гордиться нами. Нет, правда, у нас здорово получилось, сам Джузеппе оценил!

Тревожная морщинка на безупречном лбу Мирабель разглаживается. Ну, раз сам Маэстро… Похоже, будет прекрасный повод лишний раз сорвать комплименты по поводу талантов её внучек, а заодно и в свой адрес.

Беседа переходит в обычную досужую болтовню, которой, кстати, я уже не чураюсь. Никаких деловых разговоров, только общение. За простыми, вроде бы лёгенькими фразами кроется нечто большее: ниточки, связующие и укрепляющие Большую Семью. И не только. Я вижу, как сияние, исходящее от улыбающейся Элизабет, затрагивает склонившегося с кофейником над её чашкой лакея — и на осунувшемся лице немолодого мужчины расцветает улыбка. Надо бы потом проведать его приболевшую дочурку, наверняка дела пошли на поправку, но бедолага всю ночь просидел рядом с её кроваткой, не то, чтобы не доверяя обережному врачеванию, а на всякий случай… Вижу, как теплеют глаза у дворецкого, завтракающего по традиции вместе с хозяевами, как весело и многозначительно он переглядывается с бабушкой Софьей-Марией-Иоанной. Свет, и не только солнечный, переполняет Белую столовую, бывшую когда-то чересчур мрачной, несмотря на большие, от пола до потолка, окна, выходящие в сад. Свет и тепло, отогревшие каждый уголок прекрасного, но однажды погрузившегося в долговременную спячку, Эль Торреса. Не раз доводилось мне услышать за спиной перешёптывания слуг: «Благословенны будут донны с их детишками! Они принесли счастье в эти стены!»

Задумавшись, не сразу понимаю, что меня о чём-то спросили.

— Ива, — мягко окликает супруг, — ты здесь?

— Что? Ах, извини. На меня в последнее время что-то находит…

— Я заметил. Ты словно грезишь наяву. Отец спрашивает, каковы твои планы на сегодня. Поедешь с нами? Совет вряд ли тебя заинтересует, но для заседания отвели парадный зал городского музея, а в нём есть несколько хороших галерей.

Поколебавшись, всё же качаю головой.

— Звучит заманчиво, но что-то я устала и от осмотров, и от визитов. Нет уж, сегодня мой личный день: провожу вас — и уединюсь в саду. Обложусь книгами и подушками и буду предаваться безделью.

«Наконец-то». Магина мысленная реплика слышна только мне. «Я всё думал: когда ты угомонишься? Никакой солидности, свойственной твоему положению, носишься сутки напролёт, как заведённая…» Осторожно притянув к себе, целует в висок, словно извиняясь.

— В саду? — Нечто, похожее на беспокойство, сквозит в голосе дона. — Что ж, прекрасно. Стало быть, день нами размечен, дорогие мои, встретимся вечером.

Украдкой кидаю вопросительный взгляд на бабулю. Та безмятежно поводит бровью.

«Не обращай внимания, детка. Ты же знаешь его одержимость вашей безопасностью. Наверняка сейчас прикажет удвоить охрану периметра, чтобы даже бабочка не проскочила. Пусть тебя это не волнует, его оболтусы засиделись без дела, вот и поработают. Чем местным девицам зубы заговаривать…»

«Матушка, я попросил бы…» — сдержанно прерывает её дорогой дон. Старуха усмехается, но от дальнейших замечаний воздерживается. Будучи сама когда-то Главой клана, она не допускает ни малейшего урона престижа Главы нынешнего, даже в приватных беседах. Какие уж там разговоры ведутся у них наедине — не знаю, но только на людях чаще всего выдерживается игра: «Величественная мать, королева на покое — наипочтительнейший сын, облечённый тяготами власти».

Так и получается, что после солидного завтрака мы разъезжаемся всяк по своим делам. Праздности с этот доме не бывает, и даже моё заявленное во весь голос безделье воспринимается, как часть работы, обязательной для матери будущих наследников. Почтение и трепет, с которым тут относятся к дамам в интересном положении, трогают чрезвычайно. Поначалу мне казалось, что таковое отношение, вполне естественное для мужчин семейства Торресов, ими и ограничивается, но нет: прислуга сдувала пылинки с меня и Элизабет с куда большим почтением, чем даже с самого хозяина замка; на кухне под руководством шефа-повара Алехандро сбивались с ног, желая предугадать возможные наши капризы. В самом же Террасе мы с Элизабет чувствовали себя королевами: нам освобождали проход в толпе, столик в кафе, лучшие места на концертах; и всё — искренне, с уважением, одинаковым как для невесток дона, так и для прочих девушек, с достоинством несущих округлившиеся животики.

…Решение повалять дурака никоим образом не освобождает меня от сложившейся привычки провожать «на работу» всех членов семьи. Мага с отцом и с десятком рыцарей отправляются верхом, причём небезызвестный Демон, гремя серебряной сбруей, непременно выклянчивает у меня горбушку, несмотря на невнятное бурчание хозяина о каком-то «баловстве со стороны этих женщин»; Элизабет с дражайшей «мамочкой» усаживаются в прелестную двухместную карету-игрушечку, хрупкую и изящную, словно из китайского фарфора, но я-то знаю, что ей не повредит даже камнепад, который, хоть и редко, но в здешних краях случается. Да мало ли что может стрястись на горной дороге! Некроманты берегут своих женщин. И я надеюсь, что даже после обещанной Мораной волны рождаемости их трепетное отношение не изменится…

Николас с девочками удаляются на берег: для своих загадочных экспериментов они выбрали ту самую пещеру, через которую мы с Элли попали в замок. Конечно, эта здоровущая полость в скале существует и здесь, только уже изрядно облагороженная и приспособленная для «жутких и кошмарных» уроков — подозреваю, не только некромантии. Ник, в силу сложившихся жизненных обстоятельств, превосходный стихийник, и уже сейчас мои дочки могут вызвать если не дождь, то пасмурность, приглушая полуденную жару дежурным облачком.

Есть у меня подозрение, что мой родственник тоже Архимаг, после трёх-то смертей и возрождений. Но не любит он об этом говорить. Не любит.

В который раз умиляюсь предусмотрительности местных обитателей, которых иногда и прислугой-то назвать — язык не поворачивается. Моя любимая беседка уже в ожидании: деревянные скамьи завалены подушками и думочками, на центральном столике несколько книг из моей спальни, из-под стола демонстрирует краешек высунувшегося вязания заботливо припасённая корзина для рукоделия. А главное — на отдельной стойке запотевший кувшин с апельсиновым соком и фрукты: виноград, груши, персики, и, конечно, инжир (очищенный!), к которому я в последнее время пристрастилась. Не удержавшись от соблазна, цапаю сизую винную ягоду. Вазочка, хихикнув, делится секретом: оказывается, сей живописный натюрморт успел организовать сам дон Теймур, хорошо изучивший прихоти аппетита обережницы в тягости. Ох уж, этот дорогой дон…

Ещё не жарко, утренняя прохлада задержалась в тенистых кущах, а потому тут, в моём убежище, комфортно, славно, усыпляюще. Задумавшись над книгой, я даже не замечаю, как впадаю в лёгкий транс. Многим знакомо такое состояние: когда долгожданный покой, одиночество, тишина, разбавляемая разве что шорохом листвы да птичьим посвистом, способствуют переходу в нирвану, в нечто среднее между сном и явью, ещё не дрёмой, но уже не бодрствованием. И я ничуть не удивляюсь, заслышав поскрипывание песка на дорожке под чьей-то лёгкой поступью, и шорох платья.

Женщина, вошедшая в беседку, мне незнакома, но ведь это сон, да? В него любой может заглянуть без приглашения… Она не спеша, присаживается, шурша парчовым расшитым серебром и жемчугами сарафаном. Постукивают, сталкиваясь при каждом её движении, мелкие драгоценные камушки, коими щедро обсыпаны подол и пышные рукава рубахи. В какой-то момент мне кажется, что это Морана, до того похожа; но нет в лице пришелицы той пугающей снежной бледности, да и взгляд — тёплый, лучистый, как у…

— Ну, здравствуй, Ванечка.

Вместе с её словами приходит и Знание. Как это и бывает во сне — само собой.

Вот ты какая…

Мама Игрока…

Родительница удивительных существ и Демиургов. Хозяйка дорог, перекрёстков и судеб. Проводница в иные миры. Богиня земли и дождя, покровительница ремёсел, женщин и домашнего очага.

Отчего-то в данный момент меня больше всего смущают собственные босые ноги, и я поджимаю их, пряча под длинным платьем.

— Здравствуй и ты, Макошь.

И вовсе некстати вспоминаю шёпот Игрока: «Нет, так нельзя! Мама…»

— Перестань, — моя гостья болезненно морщится. — Это было бы с моей стороны низко — устраивать разбирательства. Локки получил своё, и получил по справедливости. Как мать, я страдаю от его боли, но ведь и тебе в своё время было тяжело наказывать девочек за проступки, не так ли? Иногда, чтобы ребёнок понял тяжесть свершённого, нужно поставить его в угол.

— Уж больно не сравним угол-то, — только и нахожу, что сказать.

Богиня грустно улыбается.

— Масштабы, конечно, разные, что и говорить. Да ведь кому много дано — с того много и спросится, так ведь? Ах, Ванечка, мне ли не знать… Ещё когда он отнял у тебя память, пусть и чужими руками, стало ясно, что добром для него это не кончится. Мой сын преступил черту дозволенного: вмешался в предопределённую судьбу, да к тому же на чужой территории. Демиургам и богам запрещено творить в мирах, кроме своего, а он — решил, что сойдёт с рук, или не заметят. Слишком часто я его выручала до этого, вот и привык. Моя вина, разбаловала…

— А что с ним сейчас? И почему, зачем я ему… мы ему сдались-то? — Поняв, что разборок не будет, я набираюсь храбрости, чтобы задать давно уже мучающий меня вопрос. — Мы что — где-то перешли ему дорогу?

— Ты же слышала Морану: он хотел сделать из Маркоса Тёмного Властелина. Выдавить постепенно из его сознания всё светлое, натравить против отца, сделать злым гением Гайи — чтобы, в конце концов, у его Героев появился достойный противник, в лучших традициях ваших земных игр, которые он к тому времени обожал. Мальчик заигрался. Вот тогда я поняла, что в его-то годы он, пожалуй, чересчур инфантилен. Впрочем, в тот раз пришлось за него заступиться на Совете… Да, у нас тоже есть свой Совет, представь себе, если проводить параллель с вашими реалиями…

Персик в руках богини распадается на две половинки и очищается. Да, вот это я понимаю: сама терпеть не могу прикосновения к губам шершавой кожицы, пусть даже её и называют поэтично «бархатистой»… Не успеваю опомниться, как одна из половинок подплывает ко мне.

— Видишь, наши вкусы во многом схожи, — с улыбкой говорит Макошь. — Я ведь не просто так тебя полюбила. Хоть на Земле магии не так уж и много, ты неплохо ею распоряжалась, и всё — во исполнение моих заветов, хоть и не подозревала об этом. Поэтому-то я за тобой и поглядывала. — Делает протестующий жест, заметив моё возмущение. — Нет, ты не игрушка, а я не кукловод, не уподобляй меня моему сыну. Я не заставляю, я лишь творю обстоятельства и свожу людей вместе, а уж их дело — выбрать. Тебя ведь никто не просил брать Магу за руку, когда его мучили кошмары? А его — никто не гнал под балкон к случайной попутчице, с приглашением встретить рассвет. Однажды ты сама пригласила Васюту остаться, а до этого — он поцеловал тебя по своему хотению и велению сердца, хоть и не знал, кого любит — пришелицу Иоанну или потерянную Любаву. Это ваши выборы, дорогие мои.

Она подаёт мне платок — вытереть пальцы, липкие от сока, и на уголке батиста я вижу знакомую вышивку.

— Да-да, считай, что привет тебе от Ольги… Первую дочь так Ванечкой и назовут. А знаешь, что было бы, не потянись ты к Васе? Сказать?

Только сейчас на меня накатывает волна ужаса. Я, наконец, понимаю, с кем встретилась лицом к лицу. Но, сглотнув комок в горле, киваю.

— Женщина, много лет не знавшая мужа… Что поделать, от физиологии мы тоже зависимы. Ты задавила бы в себе любовь и желание — а потом всё это, нереализованное, но уже со знаком «минус», выплеснула бы на Магу, когда он влез в твою светлицу. Не спалила бы, но уж в ненависти к себе укрепила бы точно. Не стану говорить, чем бы это закончилось, не маленькая, сама понимаешь. И схлестнулись бы они тогда с Васютой в смертном бою. Память к вам обоим так и не вернулась бы. Русичи навсегда остались бы заперты в Гайе, а мне очень уж надо было, чтобы они всё же вернулись домой… Омар ибн Рахим, загубив бесчисленное число жертв, стал бы наместником Локки. Затем, чтобы победить Тёмного властелина, Героям нужно было бы пройти сперва через сраженье с Главой Огневиков, а проходили бы немногие. Смерть и страдания, кровь и тьма поселились бы в цветущей когда-то Гайе… Захирели бы без притока родной магии твои дети, и уж никогда не вернулись бы домой попаданцы, которых нынче я успела вернуть в их миры после того, как мой сын потерпел окончательное поражение. Так вот приходится иногда убирать за ребёнком игрушки… Не было бы прощения целой расе Тёмных от давнишнего проклятия, через считанные годы взорвалась бы планета Ангелов, не выдержав собственной распирающей силы… Многого чего и кого не было бы. А главное — тех, кого я так давно ждала.

Она мягко касается моего живота.

— Богоборцы.

— Что? — переспрашиваю в замешательстве. — Кто это?

— Могучие воины, в коих спаяны сила и мощь северных варваров и их боевая магия, владение тёмными стихиями и духами Навьего царства от некромантов, и обережные таланты, привязка к миру живых, любовь, разумное всепрощение и милосердие. Прибавить сюда кровь друида, позволяющую обернуться в любое живое существо или растение, призвать себе духов природы, стихиалий земных недр и воздушных потоков… И всё это — уравновешенно, гармонично. Непобедимо. Богоборцы, — повторяет Макошь. — Мирные и добродушные, как русич Васюта, но если понадобится — могущие смести со своего пути любого Демиурга, даже в расцвете сил и возможностей, которому вздумается в очередной раз протянуть лапы к этому миру. Гайя слишком уникальна и дорога для нас, Старших богов, и я — я, Макошь! — больше не допущу над ней экспериментов. Ваши с Магой и Васютой дети, а затем и их потомки будут надёжными стражами. Поэтому прости, Ванечка, что пришлось тебе претерпеть от судьбы, а значит, и от меня; не будь этого — не было бы и сегодняшнего дня такого, какой он есть. Что-то сделала я, что-то выбирали вы сами, а в целом — мы вместе сотворили то, что есть. Я горжусь тобой.

Растерянно потираю переносицу.

Как-то это… всё сразу… и на мою бедную головушку… Это надо осмыслить.

— А… девочка? Дочка?

Макошь негромко смеётся.

— Нет, она не будет воином. Зато будет красавицей, умницей-обережницей, любимицей братьев, сестёр, дедов, бабушек… Сколько сердец заставит трепетать, сколько людей обратит к добру, скольким талантам поможет распуститься рядом с собой! Она переймёт от тебя удивительное свойство — сподвигать окружающих на лучшее и самим становиться лучше. Так-то, Ванечка…

Сперва кажется, что у меня туманится в глазах, но нет: это богиня становится эфемерной, тает, исчезает…

— Прости-прощай, милая. И уж будь уверена: больше мой непутёвый сынок тебя не побеспокоит. А чтобы не сомневалась, покажу тебе напоследок кое-что.

И вроде бы веки мои смыкаются, но абсолютно прозрачны, и голова клонится на подушку, я даже чувствую щекой свежесть атласного бока, но в то же время стою… нет, знакомо парю, невидимая, незримая, в совершенно ином месте.

«Вот он, конец Демиурга», — шепчет незримая богиня. «Малыш, не хотелось мне, чтобы ты через это прошёл, но придётся. Иначе ты никогда не станешь взрослым».

И опять та самая пещера. Я словно вижу её в трёх проекциях: первая — где серьёзный Николас втолковывает что-то мысленно кидрику, а тот кивает, рядом девочки внимают жадно, с любопытством в глазах; вторая — полузатопленный приливом пустой грот в царстве Мораны, и третья — неизвестная. Пещеру пересекает узкая щель-пропасть, у края которой сцепились в борьбе два пацана… Нет, пожалуй, отрока, учитывая эпичность момента. Один — в знакомом бесформенном балахоне, другой — исхудавший, в потрескавшемся ржавом доспехе, белые волосы грязные, слипшиеся от пота… Элементарная драка даётся ему нелегко, но он не сдаётся, и всё упрямей и злее горят красные глаза.

— Убь-ю, — сдавленно сипит он. — Сдох-ни…

Рорик, внезапно пригнувшись, бьёт Игрока головой в грудь. Вскрикнув, тот отлетает в сторону и припечатывается к стене.

— Кишка тонка, — выдавливает из себя обережник, выпрямляясь и дыша со свистом. — Я сказал — пойдёшь со мной. Тебя ждут на Совете. На в а ш е м Совете, — злорадно добавляет.

Ну и где тот вечно стесняющийся вьюнош-нескладуха? Видела бы его сейчас Сонька, от которой иного определения по отношению к Рорику, кроме как «лопух» мы так и не дождались!

— Не пойду, — зло выпаливает демиург. А выглядит он нехорошо, ой как нехорошо… Как побитый щен. Магии в нём, скорее всего, ни на гран не осталось.

Согнувшись в приступе кашля, он оседает на пол. Горестно вздыхает за моей спиной Макошь.

«Это ты зря, сынок…»

Будто что-то предчувствует.

Попятившись, Рорик склоняется над валяющимся неподалёку посохом, отброшенным, по-видимому, перед схваткой. И впрямь лопух, думал честно биться с игроком, который заведомо не чурается мухлежа… а теперь лезет в сапог явно за чем-то припрятанным…

«Берегись!» — хочу крикнуть, но не успеваю. Альбинос выхватывает из-за голенища нож и уже замахивается для броска…

Нечто сверкающее мелькает в воздухе и пришпиливает его руку к стене пещеры. Пришпиливает! К камню! Взвыв от боли, Локки дёргается — и шипит, ибо само движение руки, пронзённой узким тонким лезвием, мучительно.

— Пусти, — хрипит он с ненавистью, обращаясь отчего-то к ножу. — Пусти! Как ты тут оказался?

Чей-то силуэт загораживает светлое пятно входа в пещеру. Не торопясь — спешить уже некуда — перешагивает высокий естественный порог Ян. Точно, Ян. В лёгком дорожном доспехе, ладно подогнанным под сухощавую подростковую фигуру, серьёзный, сосредоточенный. Ян, с которым мы вместе распивали чаи на кухне. Который сам отправился на поиски пропавшего дядьки. Которому не изменила меткость, и бросать он умеет, оказывается, не только дротики, но и всё, что под руку попадётся; а попался ему как раз тот самый ножичек, который я когда-то передала ему через Ольгушку…

У меня кружится голова. Что происходит? Что? Выходит, и впрямь нет в жизни случайностей, и всё предопределено, и наши поступки возвращаются к нам самим, да так, как мы не в силах предугадать? И всё… всё становится на свои места?

— Говорил тебе: меньше доверяй, — бросает Ян обережнику. — А ты — «Один на один, честно…» Нет тут чести, и не будет.

«Будет, дружок», — шепчет Макошь. «Но как до неё ещё долго… Будет».

Демиург злобно сверкает глазами. Бросок Янкиного ножа застиг его в неудобной позе — он успел слегка приподняться с корточек, а теперь, пригвождённый, вертится на полусогнутых. Опуститься на каменистый пол — унизиться перед врагами, а подняться нет возможности.

— Не смей, — огрызается, — не подходи!

— И что ты со мной сделаешь? — спокойно отвечает Ян. — Покусаешь? Сказано тебе — пойдёшь с нами на Совет. За свои дела надо отвечать.

Маленький русич-воин. Я безумно горжусь им, не посрамившим ни род, ни Наставника-дядьку.

— Так не должно быть, — вдруг срывается Игрок, и по щеке его ползёт слеза, которую он гневно вытирает. — Никто не может со мной справится, даже сейчас! Мне предсказали…

Рорик вдумчиво оглядывает навершие дедовского посоха, Ян же, стряхнув из-за плеча котомку, выуживает верёвку.

— Что предсказали-то? — спрашивает буднично.

Игрок делает очередную попытку отползти, но тщетно.

— Предсказали, — злобно бормочет, изворачиваясь, пытаясь приподняться, не бередя рану, и, похоже, в надежде заговорить противникам зубы и хоть как-то оттянуть постыдный плен. — Что справиться со мной может только сын обережницы и воина, а ты — только воин, а он — только обережник, вам слабо, слышите, слабо! За меня заступятся…

Ян презрительно щурится.

— Ты поэтому за Ваней охотился? Чтобы её дети не родились? Вот дурень… А что под носом творится, не знаешь…. Я и есть, — бьёт себя в грудь, — сын воина и обережницы. И Рюрик тоже. Ну, что, сам дашься или оглушить тебя, чтобы не рыпался?

Демиург, осев, прикрывает глаза. И, кажется, не дышит.

— Всё. — Подняв веки, в упор глядит на Яна. И взгляд у него уже другой. Твёрдый. — Я понял. Всё. Нет, я с вами не пойду. У меня остались силы хотя бы на это…

Глаза его в последний раз вспыхивают красным… и белеют.

Глаза мраморной статуи, замершей в причудливой позе, изваянной столь искусно, что даже отдельные пряди волос торчат из всклокоченной гривы… Заклятье Медузы, обращённое на себя. Как последняя пуля.

«Всё, сынок», — слышу я богиню. «Уже не больно и не страшно. Пойдём, я отведу твою душу к Моране. Нам нужно о многом, многом поговорить…»

Смутно вижу отделяющуюся от статуи призрачную тень, которую принимают в объятья две тени женских — Мораны и Макоши — и увлекают в небытие… Вот он, Финал Демиурга.

Ян сердито сплёвывает.

— Ну вот, придётся тащить этого истукана на своём хребте. Кого-то мы должны представить Совету? Иначе — мне к своим не вернуться, а тебе так в рабстве у Тёмного и куковать три года. Что делать-то? Есть у тебя в заначке какое-нибудь заклинание, чтобы его уменьшить, что ли?

Задумавшись, обережник складывает губы дудочкой, слово свистеть собирается — есть у него такая привычка. Спохватившись, выхватывает из кармана балахона какой-то камушек на верёвочке и энергично трёт.

— Ну, вот он я, — отзывается ворчливый голосок. И откуда-то сверху спрыгивает к ребятам… ещё один мой старый знакомый, о котором нет-нет, да и вспоминалось. — Что так долго-то? Могли бы и раньше позвать… — Оглядев каменного демиурга, присвистывает. — В стазис, значит, ушёл. В вечный. Совета побоялся. А может, решил, наконец, впервые поступить, как мужчина…

Пастушок обходит статую, внимательно изучает. Присев, заглядывает снизу вверх в незрячие очи.

— Слышь, Жорка, — с определённой долей почтения обращается Ян. — Ну, вот, сделали мы всё, как ты говорил, нашли его, прищучили — а дальше что?

— Молодцы, — не оборачиваясь, говорит тот, кто однажды встретил меня на лугу — совершенно, вроде бы случайно; надавал ценных советов, поделился хлебом-солью, а заодно и ножичком, тем самым, чья деревянная рукоятка до сих пор торчит из каменной ладони. — Молодцы, юноши.

Поднимается с колен и оборачивается уже другой человек. Выше, взрослее… нет, старше, и намного. Задумчиво потирает давно не бритую щеку. Приглаживает чуть растрепавшиеся волосы. Снимает соринку со старенького поношенного пиджачка.

«Ох!» — вскрикиваю мысленно. Если бы я могла в нынешнем бестелесном облике — попятилась бы. «Дядя… дядя Жора!»

— Вы прекрасно справились, молодые люди. — И голос, чуть надтреснутый, но хорошо поставленный приятный баритон, тоже узнаваем. — Я знал, что на вас можно положиться. Спрашиваете, что дальше? А чего вы, собственно говоря, хотите?

Молодые люди, хоть и шокированы преображением знакомого, вроде бы, пацана, хоть и глядят во все глаза, но, похоже, на пути в это странное измерение успели всего наглядеться, а потому — быстро приходят в себя. И делают совершенно правильный вывод, что озвученный только что вопрос — не риторический.

— Я бы хотел к своим вернуться, — твёрдо говорит Ян. — Вот только не сейчас. Знать бы, что с Ванеч… с Иоанной всё хорошо будет, и что ни один гадёныш к ней не подлезет… Но уйди я сейчас — кто моих племянников воинскому делу учить станет, когда подрастут? Некромантовская наука хороша, конечно, но нужно и наше дело знать!

Дядя Жора кивает.

— Будь по-вашему. Вернётесь пока в Тардисбург, к мастеру Ренуару. Рядом с Иоанной вам пока лучше не быть — воинская кровь сильна и говорит в вас куда больше, чем в нём… — Указывает на Рорика. — А как пора придёт — так и встретитесь. Дядюшке вашему передам, чтобы не делал попыток вас из этого мира к себе вернуть, ибо у каждого — своя судьба, и идти против неё бесполезно. Ну, а вы, сударь обережник? Впрочем, знаю. И освобождаю вас от обязательств по отношению к дону Теймуру дель Торресу да Гама. У меня есть на то полномочия, поверьте. Что ещё?

Рорик краснеет, словно девушка.

Человек, первый встретивший меня в Гайе и направивший прямиком к первому квесту, мягко и как-то знакомо улыбается.

— Со временем она изменит своё мнение. Мой вам совет: не пытайтесь выглядеть лучше или умнее, это не совсем правильная позиция. Просто будьте самими собой. За человека куда больше умных фраз говорят поступки, а вы своими деяниями уже многое доказали.

Обводит взглядом присутствующих.

— Что ж, судари мои…

И на какое-то время мне вдруг кажется, что подмигивает он именно мне.

— Нам пора. Но прежде, чем уходить, позвольте мне забрать некий раритет. Хотелось бы вернуть его владельцу… Владелице.

Вновь повернувшись к окаменевшему демиургу, легко вытаскивает из мраморной руки… нет, не нож. Сверкающий холодной синеватой сталью стилет.

— Вы меня очень обяжете, сударыня…

Словно в невидимый водоворот, меня затягивает куда-то назад, вглубь… или ввысь? Не понимаю. Теряется и пропадают пещера, Игрок, верх, низ, свет, тьма… Судорожно вздрогнув, я пытаюсь приподняться на скамье, и от моего барахтанья сыплются подушечки с тёплой деревянной поверхности. Опомнившись — сон, в самом деле, сон! — я озираюсь — да так и замираю.

— Ты меня очень обяжешь, дитя моё, если передашь вот это…

Высокая сухопарая фигура. Седины, перехваченные на старинный манер ремешком. Ласковые глаза с разбегающимися от уголков морщинками. И мерцающие за спиной почти невидимые белые крылья…

— … моей матушке.

Поколебавшись, Егорушка не отдаёт кинжал мне в руки, очевидно, справедливо рассудив, что в полупроснувшемся состоянии я могу и покалечиться ненароком, а кладёт его на столик, рядом с книгами.

Легко двоеперстием касается моего лба — и сонная одурь проходит, уступая место ясности ума.

— Благословляю тебя и внучек. Сколь мог — был с вами, поддерживал вдали от Гайи. Теперь вам всем хорошо. У вас теперь два мира, две родины. Живите счастливо. А мне пора уходить. Договор с Макошью был у нас на пятьдесят лет, остался год, скоро вернусь. Так и передай.

Он уже отступает к выходу и истаивает, как до него — богиня, когда я, опомнившись, восклицаю:

— Так кому передать-то?

Вздохнув и временно материализовавшись, он потирает ладонями лицо и вновь меняется.

— Дорогая донна… Алмазная донна, неужели вы до сих пор не догадались?

Дон Теймур, только совершенно седой, но такой же моложавый, подтянутый… и не в любимом чёрном с серебром, а в белом с золотом камзоле, отвешивает мне изящный поклон… и исчезает. На этот раз окончательно.

Как долго я провела в прострации — не знаю. Если бы не настойчивый зов суженого — наверное, просидела бы до ночи. Знаний, свалившихся, как снег на голову, не то чтобы много, они неожиданны, я ведь уже успела свыкнуться с мыслью, что приключения закончены, пора откровений прошла, можно спокойно жить дальше, врастая в новый мир… А теперь вдруг оказывается, что точка для некоторых поставлена только сейчас, а для кого-то — всё только начинается.

«Ива, не молчи, я чувствую, что ты не спишь! С тобой всё в порядке?»

«Что? Ах, да, прости…»

Прикасаюсь к гладкой ручке стилета — холодной на ощупь, несмотря на дневной зной, с едва заметными выемками для пальцев, как это и было в предыдущем варианте… И тут только понимаю: оружие подогнано как раз под женскую руку. Но годится и для подростка. «Моей матушке…» — звучит в ушах знакомый голос. «…Неужели вы до сих пор не догадались?»

«У твоего отца был… есть брат, Мага?»

Пауза.

«С чего тебе в голову… Откуда ты знаешь? Ива, во что ты опять влипла? Оставайся на месте, я сейчас буду! Где ты?»

«Да в беседке, где и собиралась… Нет, всё в порядке, я только хотела сказать…»

— … что он скоро вернётся, — растерянно договариваю вслух Маге, выпрыгнувшему из портала с таким выражением лица, словно ему очень хочется рявкнуть, как когда-то: «На пол! И не подниматься!» Крутанувшись вокруг своей оси, обозрев окрестность, принюхавшись, прислушавшись и поняв, что реальной опасности нет, он, наконец, бросает на меня сердитый взгляд.

— Ну и что всё это…

Коротко выдохнув, осторожно берёт в руки стилет.

— Откуда у тебя… Это что — бабушка Софи дала? Она думает, что тебе кто-то угрожает?

Нет, паранойя — это наследственно.

— Может, ты всё-таки меня послушаешь? — говорю терпеливо. — Эту вещь я не получила, наоборот: её надо в е р н у т ь бабушке. И очень аккуратно, потому что в её возрасте таким сообщением, которое мы ей принесём, и угробить можно. У неё здоровое сердце?

— Покрепче нашего с тобой, — медленно отвечает мой суженый, светлея лицом. — Неужели дядя Георг вернулся?

А он особо и не пропадал, хочется мне сказать. Во всяком случае, для нас с девочками. Сколько мы его знаем? Лет пять? Он вёл тихую спокойную жизнь местного блаженного, юродивого, позволял хлопотать над собой сердобольным старушкам-монашкам, встречался время от времени с… внучками! Благословлял… вливал силу, как я теперь понимаю…

И поделился ею со мной, оставив метку на лбу, ослепившую демиурга.

И от него же Мага получил узелок с заветной землицей — «той, что всего дороже, дороже злата…» Как знать, выпустила бы меня Морана без этого пропуска на Землю…

Дядя Жора, разговорчивый бомж, предсказавший мне особую миссию.

Жорка, вручивший нож, что окольными путями попал таки к победителю Демиурга.

Егорушка, Светлый, хранитель моих детей в почти немагическом мире

Георг дель Торрес да Гама, всё это время, оказывается, бывший неподалёку, страхующий, подталкивающий в нужную сторону… Сорок девять лет жизни отдавший Макоши… Узнаю ли я когда-нибудь, ради чего? Или кого?

— Он был… женихом моей матери, — с трудом говорит Мага.

Я теряю дар речи.

— Да, Ива. Что? Думаю, ты имеешь право это знать. Давай посидим… — Суженый привлекает меня к себе. — Успеем отнести бабушке эту штуковину, погоди немного, мне надо как-то собраться. Потому что, и в самом деле, известие нешуточное. Я должен тебе кое-что объяснить. Видишь ли…

Он запинается. Потом, набрав в грудь воздуху, словно ныряльщик перед прыжком, быстро говорит:

— У Мирабель Кэррол от рождения был неслыханный для женщины магический потенциал. Потому её и обручили с дядей Георгом, наследником и будущим Главой. Брак сугубо по расчёту, для того, чтобы детям передалось от родителей всё лучшее в магическом плане. А в неё по уши влюбился отец и… украл практически из-под венца. С согласия матери, которая не хотела быть просто «племенной кобылой», по её выражению, и жаждала любви, но из двух братьев полюбила не того, кого надо бы, а младшего… Хотя Георг по ней просто с ума сходил.

Глажу суженого по руке.

— Что же дальше?

— Дальше? Дядя Георг просто исчез. Пропал. Несколько раз от него приходили весточки, по крайней мере — знали, что он жив и здоров, но и только. Я и сам услышал о нём лет в пятнадцать, от бабушки. Естественно, что особой любви к матери она после этого не питает, но ты же видишь — отцу до сих пор не нужна иная женщина. К тому же, нас она любит, ты сама знаешь…

— Как всё сложно, — вздыхаю, прислонившись к его надёжному и такому родному плечу. — Постой, а ты что-то сперва говорил…

«… о её способности к магии. Куда она подевалась?» — хочу спросить, и не успеваю.

«Слишком большие способности, Ванечка», — слышу знакомый женский голос. «Соедини она судьбу с Георгом, не будучи Истинной невестой — и энергообмен, возникающий при их близости, увеличил бы её силы многократно, но… Искажённые ведьмовские способности при развитии бьют откатом в виде дурного нрава; год-другой — и в семье появилась бы ещё одна донна Сильвия, и уж тогда не было бы у дона Теймура таких славных сыновей… А у самого Тимура энергетика совершенно иная, чем у брата, он приглушил Мирабель, так и оставив её душу вечно детской, зато безобидной для окружающих. Ей достаточно было услышать, что ведьмы преждевременно стареют — и она согласилась на вечную красоту и молодость, с лёгкостью отдав магический дар детям. Нет, я не вмешивалась, я просто свела однажды вместе Мири и Тимура. А уж выбрали свою судьбу они сами».

«Это становится похоже на дежурную отговорку», — кисло замечаю. «Чем мы вообще отличаемся в таком случае от попаданцев-юнитов, которых твой сын дёргал за ниточки?»

«Свободой», — просто отвечает Макошь. «Локки предлагал единственную дорогу, я же — множество. Если хочешь — протори свою, слова не скажу в ответ. Однако…» — слышится явственный смешок. — «Кажется, я грешу против традиций. Deus ex machina появляется лишь единожды, а я всё никак не могу с тобой расстаться. Тогда и прощаться не буду, вдруг ещё увидимся…»

— Ива?

Голос суженого неожиданно серьёзен.

— Кто с тобой говорил? Это он принёс известие о дяде Георге и стилет святой Софии? Ты мне расскажешь?

— Дэус экс махине. Бог из машины, — серьёзно отвечаю. И не могу удержаться от улыбки, глядя на его вытянувшееся лицо. — Вернее, богиня. Пойдём, Мага, я всё расскажу тебе по дороге. Пойдём — и скажем бабушке, что прав был дон Кристобаль: вы, Торресы, всегда возвращаетесь.

Даже с того света, прибавляю мысленно

Даже иными, сменившими Тёмную масть на Светлую.

Год — и к Софье-Марии-Иоанне вернётся давно потерянный сын, заставив вновь помолодеть от счастья. Год с небольшим — и наши с Маркосом сынишки вместе с бутузами Элли и Ника будут играть под яблонями Каэр Кэррола, под бдительным оком Тейлора. Неподалёку от них за чаепитием обустроится весёлая компания, малышка Лизонька будет лупить палочкой по чайному блюдцу и заливисто хохотать, показывая первые зубки, а мы с Элли — сидеть неподалёку, на берегу озера, и беседовать. Потом одна из нас по наитию, не оборачиваясь, махнёт рукой самой себе, заворожённо наблюдающей из-за деревьев и не совсем в то время живой. Год-другой — и подрастут, и возмужают кидрики, которые вот-вот вылупятся из тех чешуек, что однажды подсадил себе под кожу Николас — недаром у него так свербит в последнее время бицепс. Да и девочки то и дело потирают плечи… Не удивительно, ведь в их распоряжении оказались обе шкурки Рикки после двух последних метаморфоз, и уж мои-то шебутные девы во главе с таким же легкомысленным наставничком давно нашли им применение. Вот он, беспортальный переход в иные миры, о котором Николас собирался потолковать с кидриком-симураном. Они наивно думают, что мать ни о чём не догадывается…

… и ещё должен проснуться дар, о котором говорила Морана…

… и надо непременно обустроить могилу Диего…

…и обойти вместе с Элли родителей детишек из приюта святой Розалинды, сказать, что дети не уходят навсегда со смертью, они до сих пор любят их, и тоскуют, когда тоскуют родители. Анна и Джузи Ковалли после нашей встречи вернулись к своим холстам и краскам, а затем устроили ту самую выставку цветов, на которую съезжаются со всей округи. И знаете что? Почётное место занимают розовые кусты, на которых каждое утро распускаются новые бутоны. Что-то мне подсказывает, что цветут они не только в нашем мире

… и успеть перед родами побывать дома, проверить, всё ли в порядке, завернуть «к своим» на кладбище и успокоить стареньких монахинь, сказав, что Егорушка не пропал без вести, всё с ним хорошо, и он вернулся, наконец, домой…

Столько дел…

С Финалом, оказывается, ни жизнь, ни книги не заканчиваются. И это замечательно. Кто уж там подсовывает нам декорации, прописывает сцены и диалоги — мне уже неважно. Потому что знаю твёрдо: Книгу своей жизни я пишу сама. Поступками. Ошибками. Любовью.

Вот так-то, Deus ex machina.

Финал.

Точка.

Точка…

Точка?

Нет, пожалуй так:

Продолжение следует.