Спасительный свет

ГЛАВА 2

Пол Маселли выключил фонарики на рождественской елке в семь сорок пять и вернулся за стол с уже остывшей индейкой, сладким картофелем, зеленой фасолью. На подливке образовалась пленка, и он проткнул ее ножом, наблюдая как бледно-коричневая поверхность покрывается серебром. Он зажег свечи, разлил вино. Он пытался, разве нет? Но чертова Оливия… Она постоянно давала ему повод для раздражения. Работа для нее была важнее семейной жизни. Даже на Рождество она не могла уйти вовремя!

Он поднял глаза на темную рождественскую елку. Возможно, в этом году он и не стал бы беспокоиться об этом, но неделю назад Оливия сама купила высокую голубую ель и сама установила ее перед окном, выходящим на залив Роуноук. Она украсила ее игрушками, которые они собрали за девять лет совместной жизни, и развесила крошечные белые фонарики. В прошлом году он разбил хрустальную звезду, которую они всегда надевали на верхушку, и поэтому, – думал он, – было бы правильно, чтобы именно он нашел ей замену. Он точно знал, чего бы ему хотелось – видел несколько недель назад в студии Энни. Его взволновала мысль о том, что есть вполне уважительная причина наведаться туда, уважительная причина увидеть ее и погрузиться в мир цветного стекла и фотографий. Однако, в это утро ее не было в студии, и он постарался скрыть свое разочарование, когда Том Нестор, художник с собранными в хвост волосами, который делил с ней студию, заворачивал для него украшение в тонкую оберточную бумагу.

– Мне неприятно брать у вас деньги, – сказал Том. – Энни, наверное, просто отдала бы вам его.

Пол улыбнулся.

– Энни отдала бы все, если бы могла, – сказал он, и Том улыбнулся ему в ответ, как будто у них был общий секрет, как будто лишь они двое знали, какой была Энни на самом деле.

Он принес украшение домой и надел его на верхушку ели. Это был подсвеченный сзади стилизованный ангел из цветного стекла в овальной рамочке. Серебристо-белое одеяние ангела казалось сделанным из струящегося шелка – это всегда отличало работы Энни. Он никогда не поймет, как ей удавалось создать подобное из стекла.

Когда Оливия увидела ангела в первый раз, она побледнела, а в глазах появилось выражение обреченности.

– Ты не возражаешь? – спросил он ее.

– Конечно нет, – сказала она, пытаясь быть честной. – Он прекрасен.

Он слышал, как машина Оливии въехала в гараж, расположенный прямо под столовой. Пол чувствовал, что его лицо приобрело хмурое выражение, когда мотор заурчал прежде, чем затихнуть, и через минуту Оливия вошла в переднюю, стягивая с шеи серый шарф. Она заглянула в столовую и помотала головой, пытаясь стряхнуть снежинки с гладких каштановых волос.

– Привет, – тихо сказала она, снимая пальто и вешая его в шкаф у входной двери.

Пол сгорбился на стуле, предоставляя ей прочитать все на его мрачном лице. Он не слишком нравился самому себе в данную минуту.

– Почему ты не включишь гирлянду? – спросила Оливия. Она нажала на кнопку выключателя, и ангел Энни ожил. Казалось, его серебристое одеяние кружится в стекле.

Он не ответил. Оливия прошла к столу и села напротив него. Сильви, их серая персидская кошка, мягко запрыгнула ей на колени.

– Извини, что я так опоздала, – сказала Оливия, ее белые руки рассеянно гладили Сильви по спине. – У нас был ужасный случай.

– Все остыло.

Она бросила взгляд на еду и снова посмотрела на него. У нее были красивые глаза. Зеленые, с темными ресницами, они поразительно контрастировали с ее белой кожей.

– Пол, – сказала она, – этот случай… это Энни О'Нейл.

Он выпрямился на стуле.

– Что? – сказал он. – Как?

– Она работала сегодня в женском приюте в Мантео и попала там под пулю.

– С ней все в порядке? Оливия покачала головой:

– Мне очень жаль, Пол. Она умерла.

Он вскочил так быстро, что она подпрыгнула, а серебряные приборы задрожали на столе.

– Это что – глупая шутка? – спросил он, хотя знал, что Оливия не склонна к шуткам – ни к глупым, ни к каким бы то ни было вообще.

– Пуля прошла прямо через сердце. Светящийся ангел над головой Оливии дразнил его с высоты.

– Пожалуйста, скажи, что ты обманываешь меня! Пожалуйста, Оливия!

– Мне очень жаль.

Она была так спокойна. Так холодна. Он просто ненавидел ее.

– Прости меня, – сказал он.

Он повернулся и направился к лестнице, Оливия за ним. Он достал чемодан из шкафа и понес его в спальню. Там он бросил его на кровать. Оливия стояла в дверях, а он доставал из шкафа аккуратно отглаженную одежду и кидал ее в чемодан, не снимая с вешалок.

– Что ты делаешь? – спросила Оливия.

– Я должен уйти отсюда.

Ее голос, ее присутствие заставляли его задыхаться. Она никогда не поймет.

– Пол, – она шагнула к нему, а затем, словно одумавшись, отступила назад, ухватившись за дверной косяк. – Это глупо, Пол. Ты ее почти не знал. Это было простое увлечение. Это твои собственные слова, помнишь? Ты сказал, что это было только с твоей стороны, что она счастлива в браке. Я сегодня видела ее мужа. Мне пришлось сообщить ему…

Пол повернулся к ней.

– Замолчи, – сказал он.

Она отступила в коридор, и он знал, что испугал ее. Он пугал сам себя. Это был новый и чужой Пол Маселли, а не тот человек, которым он был последние тридцать девять лет.

Оливия сжимала руки, крутя правой рукой бриллиантовое обручальное кольцо на левой. Она снова начала говорить, на этот раз почти шепотом:

– Ты можешь говорить о ней, если хочешь. Я помню, я сказала, что не хочу больше ничего слышать, но сейчас другое дело. Я буду слушать. Только, пожалуйста, не уходи, Пол. Пожалуйста.

Ее голос надломился, и он вздрогнул. Ему хотелось заткнуть уши, чтобы не слышать ее. Он пошел в ванную и взял зубную щетку, бритву и футляр для очков. Затем вернулся в спальню, уложил все это поверх одежды И застегнул чемодан. Потом он посмотрел на Оливию. Ее губы и щеки были все еще красными от холода, глаза затуманились слезами, и у него не было желания смотреть, как она расплачется. Он перевел взгляд за ее спину, в коридор, куда проникал слабый свет снизу, от рождественской елки.

– Извини, Оливия, – он прошел мимо нее, стараясь двигаться как можно быстрее и сильнее стучать каблуками по деревянным ступеням на случай, если она заплачет.

Он был аккуратным водителем, но сегодня плюнул на все правила. Длинное широкое шоссе, проходившее через весь Аутер-Бенкс, было скользким, и немногочисленные машины прямо-таки ползли по нему, а он жал на газ серой «хонды», чувствуя, что теряет контроль над машиной, и нисколько об этом не беспокоясь. Он даже не притормозил, проезжая мимо студии Энни в Килл-Девил-Хиллз, хотя и кинул взгляд в ее сторону. Иногда вечером в студии горел свет, тогда композиция из цветного стекла в витринах словно оживала. Но сегодня стеклянные стены здания были темными и непроницаемыми.

Снег беззвучно заносил лобовое стекло, и он чуть не пропустил поворот на стоянку у редакции «Бич газетт». Там уже стоял голубой микроавтобус, и это не удивило Пола: владельцем его был Гейб Форрестер, полицейский репортер. Конечно же, он уже был здесь, вероятно довольный тем, что подвернулся такой захватывающий материал.

Пол не стал заходить к себе, а сразу постучал в дверь. Тот как раз закончил телефонный разговор.

– Маселли! – сказал он. – Ты выглядишь ужасно, приятель. Что ты здесь делаешь в такое время?

– Я узнал об этом убийстве в Мантео и подумал, что мог бы помочь тебе. Сделать цветные фотографии убитой, – он замер в надежде, что Гейб удивится и скажет, что понятия не имеет, о чем идет речь. Может быть, Оливия все-таки выдумала это?

– Да, она была известной личностью. – Гейб откинулся на стуле, его широкое, открытое лицо было серьезным. – Энни О'Нейл. Может, ты не знаешь ее – ты здесь недавно.

– Я писал статью о ней для журнала «Сискейп».

– Ах, да. Ты ведь, и правда, любитель этих художеств, – он покачал головой с печальной улыбкой. – Я должен сказать, что она сама была в том же духе. Мне нужно позвонить жене, сообщить ей, а я все откладываю. Это будут одни из самых значительных похорон, какие когда-либо были здесь.

Гейб выглянул в окно. Снег шел медленнее. Маленькие звездочки снежинок блестели под фонарями.

– Не знаю, как я скажу об этом своим детям, – продолжал Гейб. – В прошлом году она занималась с Джейн софтболом, а несколько лет назад нянчила Джимми. Сумасшедшая дамочка. Доброе сердце, но слегка с приветом, – он сморщил свои тонкие губы и положил руки ладонями на стол. – Бедный Алек. Знаешь ее мужа, ветеринара в лечебнице в Килл-Девил-Хиллз?

Пол покачал головой и сел за стол напротив Гейба – у него подкашивались ноги. Он опустил руки на колени и спросил:

– Как это произошло? Гейб вздохнул.

– Она раздавала еду женщинам и детям в приюте, когда этот парень… – Гейб взял блокнот со стола и прочитал имя, – Захария Пойнтер, пришел и начал угрожать своей жене. У него был пистолет, который он направил на нее. Он говорил, что сегодня Рождество, и что как она смеет на Рождество не пускать к нему детей и так далее, и так далее. Энни встала между ними, чтобы защитить женщину. Она стала разговаривать с парнем, понимаешь, пыталась урезонить его, и подонок выстрелил. Вот тебе и Энни! Все случилось так быстро. – Гейб щелкнул пальцами. – Пойнтер в тюрьме. Надеюсь, его поджарят на электрическом стуле.

Несмотря на теплую одежду Пола била дрожь. Он старался сохранить на лице спокойное непроницаемое выражение.

– Пожалуй, мне пора заняться статьей, – сказал он, вставая.

В дверях он обернулся:

– Ты собираешься разговаривать с ее семьей?

– Да, я планировал. Хочешь принять участие?

– Нет, нет. Я как раз хотел сказать, что, наверное, будет лучше, если это сделает кто-нибудь один. Ну, знаешь, чтобы не заставлять их проходить через все это дважды. Так что пусть лучше это будешь ты.

Ни при каких обстоятельствах он не мог разговаривать с Алеком О'Нейлом. Они не были знакомы, и Пол не хотел знакомиться с мужчиной, с которым Энни спала каждую ночь. Хотя несколько раз он его видел. Последний раз – в студии Энни. Пол делал вид, что поглощен цветным витражом, когда Алек зашел перекинуться парой слов со своей женой. Композиция, которую рассматривал Пол, включала в себя зеркало, и он мог наблюдать за Энни и Алеком. Они разговаривали тихо, увлеченно, склонив друг к другу головы. Когда Алек собрался уходить, Энни скользнула рукой по его спине, а Алек поцеловал ее в висок. Пол закрыл глаза, пытаясь выбросить из головы эту сцену. Нет, он не мог разговаривать с Алеком О'Нейлом.

Пол зашел в архив и достал толстую папку Энни. Он хорошо знал ее содержимое – просматривал много раз, когда писал об Энни для журнала «Сискейп». Он принес папку к себе в кабинет и расположился за столом, не снимая пальто.

Там хранилась не одна дюжина статей. Об Энни, как о лидере общины. Об Энни – художнице, создававшей работы из цветного стекла. О фотографе. О президенте Лиги охраны животных. Во многих статьях ее называли «святой Анной» – прозвище, которое заставляло ее хихикать. Самая старая статья, пожелтевшая от времени, относилась к 1975 году. Ее заголовок гласил: «Художница возглавляет борьбу против выселения смотрительницы маяка». Ну, как же – первая заявка Энни на славу в Аутер-Бенкс. Пол разложил статью на столе и просмотрел ее. В 1975 году парковая служба приняла решение взять на себя эксплуатацию участка вокруг маяка на Кисс-Ривер. Они хотели использовать одну половину дома смотрительницы под свое управление, а другую – в качестве своеобразного музея для туристов. Энни была знакома со старой Мери Пур, смотрительницей, которой в те годы шел восьмой десяток и которая прожила в этом доме большую часть своей жизни. Энни считала, что выселение стало бы чудовищной несправедливостью. Она подняла общественность на защиту Мери, и парковая служба смягчилась, позволив старой женщине оставить в своем распоряжении половину большого дома.

Статья сопровождалась фотографией, при виде которой у Пола на мгновение защемило в груди. Он некоторое время вглядывался в фотографию, а затем прикрыл глаза. Увлечение! Иди к черту, Оливия!

Редактор «Газетт» сказал, что он пишет в «чрезмерно эмоциональном» стиле – замечание, которое он уже неоднократно слышал за годы своей работы в «Вашингтон пост». Но как по-другому описать красочные работы Энни? Пол не мог себе этого представить.

– Ты можешь сделать роман из эпидемии гриппа, – однажды заметил ему редактор «Вашингтон пост». – Забудь, что ты поэт, когда входишь в дверь своего кабинета.

Следующий час Пол провел, собирая костяк новой статьи об Энни, а затем составил список тех, у кого утром он должен взять интервью. Конечно же, Том Нестор и директор приюта для женщин, подвергшихся насилию. Он записал еще несколько имен. Времени у него было предостаточно. «Газетт» выходила лишь три раза в неделю, и следующий номер появится только послезавтра.

Пол вышел из кабинета и вернулся в машину. Чемодан на заднем сиденье дразнил его. Ну, и куда мы направляемся теперь, Пол? Он знал несколько мест, где можно снять номер, но это не к спеху. Он снова выехал на шоссе и направился на север, через пару миль свернув на стоянку около хребта Жокея. Он вылез из машины и пошел по песку в сторону громадных дюн. Снег прекратился, еще когда он сидел у себя в кабинете, и теперь безоблачное небо блестело звездами. Дюны быстро окружили его со всех сторон, создавая жутковатый лунный пейзаж, и Пол впитывал тишину и одиночество. Его тяжелое дыхание было единственным звуком, нарушавшим безмолвие, когда он, размахивая руками, чтобы не замерзнуть, поднимался по склону самой большой, припорошенной снегом дюны. Очки запотели, и он снял их, чтобы они не мешали ему закончить подъем.

К тому моменту, когда он добрался до вершины, его ноги совершенно одеревенели. Он снова надел очки и повернулся лицом на север. Резкий холодный ветер вздымал песчинки, которые безжалостно кололи его щеки. Пол засунул замерзшие руки глубоко в карманы пальто. Он на самой вершине. В ожидании он всматривался в горизонт.

Да. Вот он. Крошечный огонек маяка. Он погас, и Пол начал считать: «и раз, и два, и Три, и четыре». Огонек снова зажегся. Маяк на Кисс-Ривер. Он наблюдал, как огонь зажигался и исчезал вдали, навязывая свой томный, гипнотический ритм. Чистый белый свет. Энни сказала ему во время одной из их бесед, что не видит смысла в чистом, неокрашенном стекле. «Это то же самое, что жить без любви», – заявила она, а затем рассказала ему о своей фантазии: вставить витражи в окна маяка на Кисс-Ривер.

– Мне представляются женщины, – объясняла она, – в длинных, летящих платьях. Розовые, розовато-лиловые. Бледно-голубые.

В своей статье он не упомянул об этом. Она рассказала ему массу вещей, которые он сохранил для себя одного.

Порыв ледяного ветра пронизал его насквозь через пальто и обжег глаза. Энни. Увлечение.

Только с моей стороны.

Пол сел на холодный песок и обхватил голову руками, наконец позволив себе заплакать о том, что он потерял и чего он никогда не имел.