Спасительный свет

ГЛАВА 21

После разговора с Оливией он повесил трубку, понимая, что не сможет уснуть. Он вылез из постели, натянул голубые шорты, которые носил днем, и, застегивая их по дороге, направился из спальни на террасу второго этажа. Он уселся на диван-качалку и стал раскачиваться, мягко отталкиваясь босыми ногами. Перед ним простирался темный залив. Вода нежно лизала берег перед его домом, и влажный ветерок ласкал ему руки и грудь.

Нужно, чтобы Оливия с Полом как можно скорее были снова вместе, пока он не сказал ей нечто более весомое, чем то, что ему нравится, как звучит ее имя. Он никак не мог отделаться от ощущения, что даже разговаривая с ней из своей постели, он делает что-то неправильное, что-то плохое. И он знал причину этого ощущения.

Это произошло пару лет назад, в воскресенье утром. Кто-то позвонил, когда он сидел здесь, на диване-качалке, читая газету и прихлебывая кофе. Он слышал, как Энни подошла к телефону в спальне. Она говорила тихо, и таким необычно приглушенным голосом, что он обернулся, прислушиваясь, но не мог разобрать ни слова и снова погрузился в газету. Через несколько минут она вышла на террасу и села рядом с ним.

– Звонили из банка костного мозга, – сказала она. – Я идеально подхожу для маленькой девочки в Чикаго.

Несколько лет назад она зарегистрировалась в качестве донора, и с тех пор Алек почти не вспоминал об этом. Всего лишь очередное доброе дело Энни. Он не думал, что из этого что-нибудь получится. Насколько он знал, это была большая редкость, чтобы кому-то подошел костный мозг человека, не принадлежащего к его семье. Однако, очевидно, это было все-таки возможно.

Он отложил газету и, взяв руку Энни, положил ее себе на колено.

– И что конкретно это означает? – спросил он.

– Мне нужно лететь в Чикаго. Операция запланирована на вторник. – Она сморщила нос и продолжила уже тихим, неуверенным голосом. – Ты сможешь поехать со мной?

– Конечно. – Он отпустил ее руку и погладил ее по волосам. – Ты уверена, что хочешь это сделать?

– На сто процентов. – Она встала и наклонилась, чтобы поцеловать его. – Пойду готовить завтрак.

Весь день она ничего об этом не говорила, и он не давил на нее. Он чувствовал, что она борется с чем-то, с чем должна справиться сама. Вечером, за ужином она рассказала детям все, что знала о маленькой девочке, которая, несомненно, умрет без ее помощи. Лейси и Клею было соответственно одиннадцать и четырнадцать, и они слушали внимательно, с серьезными лицами. Энни сказала им, что они будут у Нолы, а она с Алеком вернется домой в среду вечером.

– А как они возьмут у тебя костный мозг для девочки? – спросила Лейси.

– Ну, сначала, – лицо Энни оживилось, – они усыпят нас обеих, чтобы мы не чувствовали боли. Потом сделают маленький разрез у меня на спине и возьмут иглой немного мозга. Вот так. Доктор сказал, что у меня несколько ней будет плохо гнуться спина, но это самое неприятное во всей процедуре. Зато я спасу жизнь маленькой девочке.

В ту ночь Энни не могла уснуть. Она крутилась и вертелась, и в конце концов забралась к нему под мышку.

– Обними меня, пожалуйста, – сказала она.

Он крепко прижал ее к себе и почувствовал, что она дрожит. А когда она положила голову ему на плечо, понял, что она плачет: щека у нее была мокрая.

Он еще сильнее прижал ее к себе.

– Что с тобой?

– Я боюсь, – прошептала она. – Я боюсь, что умру во время операции.

Он был встревожен. Это было так непохоже на Энни – беспокоиться о себе. Он отодвинулся от нее, пытаясь разглядеть в темноте ее глаза.

– Тогда не делай это, – сказал он. – Ты не обязана это делать.

– Я должна – Она села лицом к нему, положив руки ему на грудь. – Для девочки это единственный шанс.

– Может быть, есть еще подходящие доноры.

– Они сказали – только я.

– Господи! Ты всегда чувствуешь себя обязанной!

– Мне так тяжело, – ее всю трясло, – как будто я действительно умру. Это будет мне наказанием за все плохое, что я сделала.

Он засмеялся и, подняв ее руку со своей груди, поднес к губам.

– Ты за всю свою жизнь ничего плохого не сделала.

– Я не могу вынести мысли, что не увижу, как вырастут Лейси и Клей. – Она расплакалась всерьез, и он понял, что ее воображение, как не раз бывало, разыгралось, терзало ее, порождая самые мрачные картины. – Я никогда не увижу своих внуков. Я хочу дожить с тобой до старости, Алек, – умоляла она, как будто он мог что-то сделать, чтобы вселить в нее уверенность, что все будет в порядке.

– Я хочу, чтобы ты отказалась от операции, Энни. – Он тоже сел, держа ее за руки и сжимая их своими ладонями. – Свали все на меня. Скажи…

– Я не могу! Это нужно маленькой девочке.

– Мне наплевать на маленькую девочку! Она вырвала у него руки.

– Алек! Как ты можешь говорить такое?

– Она для меня никто. Я ее не знаю и никогда не узнаю. Тебя же, напротив, я знаю очень хорошо, и ты слишком испугана. Для тебя очень плохо – идти на операцию в таком состоянии.

– Я должна это сделать. Все будет хорошо. Я просто… – она покачала головой. – Ты же понимаешь, чего только ни придет в голову посреди ночи.

Она снова легла и прильнула к нему. Прошла минута, прежде чем она заговорила снова.

– Позволь мне только кое о чем попросить тебя, – сказала она. – Гипотетически.

– Ну?

– Если я умру, сколько ты будешь ждать, прежде чем у тебя кто-нибудь появится?

– Энни, отмени эту проклятую операцию!

– Нет. Я серьезно, Алек. Скажи мне. Сколько?

Он некоторое время молчал. До него стало доходить, как скоро он может потерять ее. Совершенно добровольно согласившись на эту операцию, она могла покинуть его навсегда. Он притянул ее ближе к себе.

– Я не могу представить себе, что когда-нибудь захочу быть с кем-то еще.

– Ты имеешь в виду секс?

– Я имею в виду время.

– О Господи! Я вовсе не хочу, чтобы ты оставался один до конца своих дней. Но если я все-таки умру, ты подождешь один год? Я имею в виду, это не слишком большой срок, чтобы горевать о ком-то, кого ты бесконечно обожаешь, правда? Это все, что я прошу. Потом ты можешь делать все, что тебе захочется, хотя было бы неплохо, если бы ты время от времени вспоминал меня и находил, что твоя новая жена почти во всем немножечко мне уступает.

– Почему почти? – спросил он улыбаясь. – Давай закончим этот разговор, Энни. – Он приподнялся на локте и поцеловал ее. – Может быть, нам лучше последний раз заняться любовью, поскольку ты, кажется, уже собираешься перебраться в мир иной? – Его рука скользнула к ее груди, но она перехватила его кисть.

– Ты еще не пообещал, Алек, – сказала она. – Только один год. Пожалуйста!

– Я обещаю тебе два, – сказал он, в тот момент не сомневаясь, что ему будет совсем нетрудно выполнить свое обещание.

Утром она чувствовала себя гораздо лучше. Бодрый оптимизм сменил плаксивое настроение. Алек, однако, напротив, испытывал тоскливое чувство, как будто она передала свой страх ему. К тому моменту, когда во вторник они сели в самолет, ему было просто дурно от беспокойства. Он сел, откинув голову на спинку сиденья, стараясь не обращать внимания на подкатывавшую к горлу тошноту. Энни, положив голову ему на плечо и держа за руку, вслух читала вырезку из утренней «Бич газетт» со статьей, описывающей ее путешествие в Чикаго – еще одно доброе дело Энни О'Нейл.

Она должна была лечь в больницу вечером накануне операции, и Алек поселился в гостинице на другой стороне улицы. Он смотрел телевизор всю ночь. Если бы он уснул, то мог бы проспать сигнал будильника и не успеть повидаться с Энни до того, как ее увезут на операцию.

Он был в больнице еще до рассвета и зашел к ней в палату, как только его пустили. Она выглядела прекрасно: волосы, ниспадающие по плечам, довольная улыбка на лице.

– О Алек. – Она взяла его за руку. – Ты не спал.

– Нет, я спал, – соврал он. Она покачала головой.

– У тебя круги под глазами. Ты выглядишь ужасно.

Он попытался улыбнуться.

– Ну, спасибо.

Вошла санитарка и сказала, что Энни уже пора везти в операционную. Алек наклонился и поцеловал ее в губы долгим поцелуем. Когда он оторвался от нее, она прошептала:

– Не бойся.

Ее увезли из палаты, и, глядя, как каталка исчезает в конце коридора, он старался сдержать слезы и ужас, охвативший его.

Операция прошла гладко, и к тому времени, когда он снова увидел Энни у нее в палате, она была в эйфорическом настроении.

– Когда я проснулась, первой моей мыслью было: «Я жива!» – сказала она ему с усталой улыбкой. – Мне было ужасно паршиво, а все оказалось совершенно замечательно.

В самолете она никак не могла устроиться в кресле, все время ерзала, пытаясь приспособить ремень так, чтобы он не мешал ей, но не проронила ни одного слова жалобы.

– Я подумала, – сказала она, когда они летели где-то над Виргинией. – Я хочу кое-что изменить в нашей жизни.

– Что именно? – спросил он.

– Нам нужно проводить вместе больше времени.

– Хорошо, – сказал он.

– Я предлагаю раз в неделю обедать вместе.

– Ладно.

– Обед на два часа, – сказала она. – В мотеле. Он засмеялся.

– Понятно.

– Мне действительно нужно это, Алек. – Она положила голову ему на плечо. – Мы никогда не бываем одни – так, чтобы поблизости не было детей. Это так важно. Это важнее, чем ты думаешь. Я тебе даже не могу объяснить, как это важно.

Они стали встречаться по пятницам с двенадцати до двух в любом мотеле, где были места. Зимой найти свободный номер было легко, но зато летом с них требовали просто грабительские деньги за удовольствие провести два часа в мотеле в сезон отпусков. Однако к этому времени Алек уже знал, что эта пара часов стоила любой суммы. Их близость в комнате мотеля распространялась на все остальные дни недели, и он видел, как меняется Энни. Дурное настроение, которое находило на нее время от времени, и периоды отчужденности полностью исчезли. Удивительно, что два часа в неделю могли так много изменить.

– Я за всю свою жизнь не была более счастлива, чем в этот последний год, – сказала она ему.

К тому времени они поступали таким образом уже больше года, и ее удовлетворение было настолько полным, что когда поздней осенью ее вдруг снова охватила депрессия, этого невозможно было не заметить. Она стала нервной, тревожной. В те дни, когда они занимались любовью в комнате мотеля и ели принесенный с собой обед, она была вялой и печальной. Разговаривая с ним, она избегала смотреть ему в глаза, а иногда совсем без причин начинала плакать. Он то находил ее плачущей в ванной, то просыпался среди ночи, услышав, как она плачет в подушку. Это выглядело гораздо серьезней, чем раньше, или же, может быть, он просто уже давно не видел ее такой несчастной.

– Расскажи мне все, Энни, – говорил он ей, – позволь помочь тебе.

Но, казалось, она сама не лучше него понимает причину своего состояния, и поэтому он старался быть к ней поближе, старался излечить ее своими объятиями.

А потом ее вдруг не стало. В тот рождественский вечер в больнице он вспомнил свое обещание, и ее просьба горевать о ней всего один год показалась ему нелепой. Он не мог представить себе, что когда-нибудь заинтересуется другой женщиной. Год казался не продолжительнее вспышки маяка.

До тех пор, пока он не встретил Оливию, женщину настолько непохожую на Энни, насколько это вообще можно вообразить. «Мы с ней просто друзья, – говорил он себе, плавно раскачиваясь на диване-качалке. – Она замужем за другим мужчиной и носит его ребенка».

Может быть, ему следует звонить ей немного раньше, до того, как он ложится в постель, – постель, в которой все еще чувствуется присутствие Энни. Может быть, он совсем не должен ей звонить?