Спасительный свет

ГЛАВА 30

Оливия с облегчением скинула с себя костюм и чулки и залезла в душ, стараясь смыть с себя остатки болезненных воспоминаний, которые всколыхнул сегодняшний день. Потом она надела халат, налила себе чашку чая и села за кухонный стол, на котором были разложены куски цветного стекла, вырезанные ею неделю назад в студии. Она обрамляла гладкие края стекла медной фольгой, когда кто-то заколотил в дверь так яростно, что она испугалась.

Она отложила кусок стекла, с которым работала, и вышла в гостиную. Там было темно, только неяркая лужица света проливалась из кухни на ковер. Она тихо подошла к окну около двери и в свете лампочки разглядела Алека, стоявшего на крыльце. Он был одет в белые шорты и темно-синюю футболку и уже поднял руку, чтобы постучать еще раз.

Она потуже затянула пояс халата и открыла дверь.

– Алек?

Он зашел в гостиную и показал ей экземпляр «Газетт».

– Вы видели это? – Он был вне себя, и она отшатнулась от него, от незнакомого пламени в его глазах.

Она взяла газету, подняла ее к свету, струившемуся из кухни и прочитала заголовок:

ОТДЕЛЕНИЕ СКОРОЙ ПОМОЩИ В КИЛЛ-ДЕВИЛ-ХИЛЛЗ ОБВИНЯЕТСЯ В СОКРЫТИИ ПРИЧИН СМЕРТИ ЭННИ О'НЕЙЛ

Она нахмурилась.

– В сокрытии? Я понятия не имею, что они имеют в виду, Алек.

Он вырвал газету у нее из рук.

– Похоже, что вы опустили кое-какие подробности, рассказывая мне о том, что произошло, когда Энни привезли в отделение скорой помощи.

Он говорил, очень стараясь сохранять спокойствие, но она прекрасно чувствовала его ярость. Она поправила халат, вспоминая сообщения, оставленные репортершей на ее автоответчике накануне. Она боялась, что знает, о чем идет речь в статье. Конечно, никакого «сокрытия» методов лечения Энни не было: все, принимавшие в этом участие, прекрасно знали подробности и могли публично обсуждать это. Но были люди, включая часть персонала скорой помощи, которые считали, что ее попытки спасти Энни были безрассудными. Алек достаточно знал медицину, чтобы на основе фактов, преподнесенных ему не Оливией, а кем-то другим, сделать аналогичные выводы.

Сейчас у него был такой же обвиняющий взгляд, как на фотографии в студии Энни, и ей хотелось как-то изменить его, снова вернуть его улыбку. Она теряла то, что стало для нее драгоценным: дружбу Алека, его доверие.

– Прочитать вам это? – спросил он и начал читать, не дожидаясь ответа. – «Оливия Саймон, одна из врачей отделения скорой помощи Килл-Девил-Хиллз, претендующая на должность заведующего отделением, замешана в сокрытии причин смерти одной из наиболее уважаемых жительниц Аутер-Бенкс – Энни Чейз О'Нейл. Так утверждает доктор Джонатан Крамер, другой врач этого отделения, который тоже претендует на должность заведующего. „Доктор Саймон сделала серьезную ошибку, принимая решение, – сказал доктор Крамер вчера. – Она часто действует так, как будто она хозяйка отделения“. Особо он упомянул случай с О'Нейл. Миссис О'Нейл получила огнестрельное ранение в прошлое Рождество, работая на общественных началах в приюте для женщин, подвергшихся насилию, в Мантео. Крамер утверждает, что „в таких случаях обычная процедура состоит в том, чтобы стабилизировать пациента и отправить его на вертолете в больницу „Эмерсон Мемориал“, где есть оборудование для лечения пациентов с серьезными травмами. Мы не в состоянии справиться с подобными случаями своими силами. Я считал, что мы должны подготовить пациентку к транспортировке, но доктор Саймон настояла, чтобы мы оперировали ее в нашем отделении. У Энни О'Нейл не было никаких шансов“.

– Но, Алек, это же нелепо! – воскликнула Оливия, но Алек продолжал читать.

Оливия уже поняла, что одной этой статьи вполне достаточно для того, чтобы лишить ее шанса занять должность заведующего отделением.

– Доктор Саймон, прежде чем переехать сюда, проработала десять лет в отделении скорой помощи в больнице «Вашингтон Дженерал» в округе Колумбия. «Она привыкла к прекрасно оборудованной больнице, – сказал Крамер, – и не понимает, что для такого небольшого отделения, как наше, существуют ограничения». Майкл Шелли, который в настоящее время заведует отделением, отрицает какое-либо сокрытие фактов и говорит, что все это дело чрезмерно раздули. Что же касается доктора Саймон, то она в данный момент недоступна и не может прокомментировать это сообщение. Потому что, – ядовито добавил Алек от себя, – как мы знаем, доктор Саймон отключила телефоны.

Он бросил газету на кофейный столик и посмотрел на нее пронизывающим взглядом.

– Почему вы не сказали, что были какие-то сомнения, как ее лечить? Почему вы скрыли от меня факты?

Оливия устало опустилась на ближайшее кресло и подняла на него глаза. Он стоял посреди комнаты, как раз в потоке света, лившегося из кухни, как актер в луче прожектора.

– Алек, – она покачала головой. – Не было никакого сокрытия. Я не сказала вам, что были сомнения в том, как ее лечить, потому что у меня никаких сомнений не было. Джонатан Крамер не любит меня и боится, что я могу занять место заведующего отделением. Он ищет способ навредить мне.

– В данную минуту мне наплевать, что он хочет сделать вам, – сказал Алек. – Я хочу знать, что произошло с моей женой.

– Я рассказала вам все, что проис…

– Вы говорили так, как будто не было других возможностей.

– Я так считала.

Он выходил из пятна света и возвращался в него.

– Меня все время поражала одна нелепость: один врач, без ассистента, делает операцию на открытом сердце – независимо от того, есть ли в наличии необходимые инструменты. Я пытался выкинуть эту мысль из головы, но эта статья просто… – Он покачал головой и обернулся к ней снова. – Почему вы не отправили ее в Эмерсон?

«Теперь ее смерть на твоей совести».

– Я считала, что она не сможет выдержать это, и… Алек показал на газету на кофейном столике.

– Этот парень, очевидно, считает, что ее шансы были бы выше, если бы ее отправили, а он работает здесь дольше вас. Вы не подумали, что он, возможно, знает, о чем говорит?

– Я действительно считала, что операция…

– Подобные операции не делают в таких условиях, Оливия. Чтобы понять это, вовсе не нужно быть стипендиаткой Родса. Вы должны были сделать интубацию, подготовить ее к транспортировке и отправить отсюда как можно скорее. – Теперь он стоял прямо над Оливией, и его громкий голос больно отдавался у нее в голове. – Если бы вы отправили ее в Эмерсон, возможно, у нее был бы шанс. Может быть, она все еще была бы жива.

Слезы текли по щекам Оливии. Она посмотрела на Алека.

– Джонатан испугался, – сказала она. – Он никогда раньше не видел подобных ранений и понятия не имел, что следует делать в таких случаях. Подумайте об этом, Алек. Пожалуйста. У нее в сердце было два отверстия. Джонатан не счел нужным сообщить об этом прессе. Как можно стабилизировать человека с двумя дырками в сердце? У меня просто не оставалось другого выбора: только оперировать. Она умерла бы в вертолете. Я в этом нисколько не сомневаюсь. Она стремительно истекала кровью.

Оливия замолчала. Алек, тяжело дыша, возвышался над ней. Взгляд у него был все такой же хмурый и злой, но он слушал ее и слушал внимательно.

– Джонатан бросил меня, когда я сказала, что мы должны оперировать. Он оставил ее на мою ответственность. Я понимала, что рискую, когда выбрала операцию, тем более самостоятельно. Может быть, эта попытка была сумасшествием с моей стороны.

Я знала, что поступаю правильно: с точки зрения закона и медицины… но не моральной. – Она провела тыльной стороной ладони по мокрой щеке. – Отправить ее, переложить ответственность за ее жизнь на кого-то другого, было бы самым простым выходом, но она бы умерла. Я сделала то, что считала правильным, и если бы нам удалось как-нибудь закрыть отверстие в задней стенке сердца, она, весьма возможно, выкарабкалась бы. – Воспоминания заставили ее руку трепетать, пальцы гореть. Она снова посмотрела на Алека. – Это было самое трудное из всего, что я когда-либо делала.

Его грудь быстро поднималась и опускалась в такт дыханию, но взгляд стал мягче, пока она говорила. Он нагнулся и, взяв ее за плечи, притянул к себе, притянул, ничего не говоря, в свое освещенное пространство, и прижал к груди.

– Вы не знаете, какая это Тяжесть, Алек, – прошептала она ему в плечо. – Вы не можете этого знать.

– Мне очень жаль, – он поцеловал ее в макушку. – Мне действительно жаль, Оливия. Я почитал эту статью и просто… потерял самообладание. Я подумал, что вы соврали мне. Скрыли от меня что-то, – он вздохнул. – Думаю, мне все еще хочется найти виноватого.

Она закинула голову, глядя на него.

– Пожалуйста, Алек, поговорите с Майклом Шелли. Поговорите с сестрами, которые дежурили в тот вечер. Мне нужно, чтобы вы верили мне.

– Я верю вам, – сказал он.

Алек снова притянул ее голову к своему плечу и надолго замер. Она закрыла глаза, постепенно осознавая глубину и частоту его дыхания. Он слегка отодвинулся и, запрокинув ее голову, стал целовать в висок, глаза, мокрые щеки, и она сама подставила для очередного поцелуя губы.

Гнев сменился возбуждением. Он опустил руки и, развязав поясок ее халата, распахнул его на несколько дюймов. Затем отступил немного и начал ласкать кончиками пальцев ложбинку между ее грудями.

– Как красиво! – Алек провел пальцем вдоль золотой цепочки. Он снял футболку и распахнул халат еще шире, так что материя соскользнула с ее груди, и она окунулась в белый свет, падавший из кухни. Ее тело жаждало этого. Алек протянул руки к ее грудям, и она подалась вперед, навстречу его легким прикосновениям.

Алек спустил с ее плеч халат, и он мягкой кучкой упал к ее ногам. Оливия таяла, растворялась. Она протянула руку к его шортам, нащупав кончиками пальцев его возбужденную плоть под материей.

– Да. – Его теплое дыхание коснулось ее уха. – Пожалуйста.

Она развернула руку и почувствовала, как дрожь пробежала по его телу, когда он крепко прижался к ее ладони. Руки Алека двинулись вниз, оставив ее грудь, и она чуть раздвинула ноги, ожидая его прикосновений, желая его всем телом, но его пальцы остановились на ее слегка выпуклом животе и, казалось, все в нем застыло в этот момент. Она сжала руку, но он уже отодвигался от нее и, поймав ее пальцы, поднял их к подбородку. Свет с кухни мерцал на его обручальном кольце. Он посмотрел ей прямо в глаза.

– Что мы делаем, Оливия? – Он покачал головой. – Я хочу сказать – ты замужем. Я чувствую себя все еще женатым. Ваш муж – мой приятель. Вы ждете его ребенка.

Алек наклонился за халатом, коснувшись волосами ее бедра. Он помог ей просунуть руки в рукава, надел халат ей на плечи и, запахнув его на груди, завязал пояс. Ее щеки горели от смущения. Почему он, а не она, нашел в себе силы остановиться? Она была так нетерпелива, ее поглотило желание.

Она стояла, обхватив себя руками, а он смотрел ей в глаза, и его лицо снова было таким же серьезным, таким же неулыбчивым, как в день их первой встречи.

– Может быть, нам лучше не видеться какое-то время, – сказал он. – Сегодняшний день был, пожалуй, слишком напряженным и насыщенным. До сих пор я считал, что мы с вами просто друзья, но между друзьями не должно происходить того, что только что произошло между нами, и это… Вы сейчас горюете, я тоже. Я работаю с вашим мужем… – он смотрел на нее, теряя самообладание. – Оливия, скажите что-нибудь.

Она опустила глаза, по-прежнему обнимая себя за плечи. «Мой муж переспал с вашей женой», – эти слова уже готовы были сорваться с языка, она едва удержалась. Ей хотелось, чтобы он понял, почему тот вечер в отделении скорой помощи был так тяжел для нее.

– Хорошо, – сказала она, поднимая голову, но поняла, что не может взглянуть ему в глаза. Вместо этого она наклонилась и подняла его футболку.

Он натянул ее через голову.

– Пожалуй, я лучше пойду, – сказал он. Она проводила его до двери. Ее ноги дрожали, а грудь заполняла безграничная пустота. У нее кружилась голова, и она беспокоилась, как бы ее не вырвало.

Алек открыл дверь и обернулся, лампочка на крыльце осветила его светло-голубые глаза.

– Может быть, вам стоит походить на собрания комитета спасения маяка. – Он дотронулся до ее руки. – Мне будет легче, если я буду видеть вас с Полом вместе, и, возможно, это будет лучше для вас двоих. Ну, вы понимаете: общие интересы…

– Нет, – сказала она, представив себе их троих вместе и с ужасом отвергая такую возможность. – Я не могу. – Она оглянулась на кофейный столик. – Вам нужна газета?

Он кинул взгляд мимо нее в темную гостиную и покачал головой.

– Можете выбросить ее, – сказал он и с едва заметной улыбкой добавил: – Почему бы вам не постелить ее в ящик Сильви?

Ему хотелось, чтобы она оказала ему сопротивление, но вряд ли это было честно с его стороны. Если бы он не почувствовал под своей ладонью маленькую упругую округлость ее живота – это напоминание о ее муже – он бы не остановился. И тогда на следующем собрании комитета спасения маяка, он не смог бы смотреть Полу в глаза.

Он нажимал кнопки радио в автомобиле, пытаясь найти знакомую песню, которой мог бы подпеть, чтобы привести в порядок мысли у себя в голове, но эфир был заполнен классической музыкой, рекламой и песнями, которых он не знал. Приехав домой, он залез под душ и пустил прохладную воду, чтобы немного остыть. Но единственное, о чем он мог думать, вытираясь, это о том, как Оливия сжимала свою руку, лаская его через шорты. Ему хотелось уничтожить эти воспоминания, избавиться от этих ощущений. Он долго рылся в кладовой, пока не нашел то, что сейчас ему было нужно: бутылку текилы, оставшуюся с вечеринки, которую они с Энни устраивали прошлым летом. Вытащив пробку, он отпил из горлышка. Черт! Это была настоящая отрава! Он заставил себя сделать еще один глоток и пошел в спальню, где разделся и залез в постель, все еще сжимая в руке бутылку.

Он помнил ту вечеринку. Энни жарила цыплят, а он готовил коктейли. Том Нестор жутко напился. Энни внимательно наблюдала за ним и в конце концов попросила Алека добавить в его коктейль воды. Том принадлежал к типу людей, которые, выпив слишком много, совершенно преображаются. Он становился плаксивым и изливал свои личные проблемы на всех, кто соглашался его слушать. В тот вечер он оплакивал свой разрыв с какой-то женщиной и совершенно извел всех окружающих. Энни пыталась образумить его.

– Ты слишком много болтаешь, когда выпьешь, Том. Ты говоришь такие вещи, о которых будешь жалеть, когда протрезвеешь.

Однако Том, видимо, не мог справиться с собой и продолжал плакаться до самого утра. Энни не позволила ему ехать домой в таком состоянии. Она устроила его в комнате для гостей, но утром они обнаружили, что он спит, свернувшись калачиком, на полу в гостиной под овальными витражами.

Алек, расслабившись, лежал в постели, воспоминания приходили и уходили, но алкоголь так и не ослабил сексуального возбуждения. Наоборот, он только путал мысли, воспоминания, всплывавшие в голове, выходили из-под контроля: грудь Оливии – белая и гладкая в полоске света, сочившегося из другой комнаты: тоненькая линия золотой цепочки, стекавшей прямо в ложбинку между грудей: твердые соски под его пальцами. Он сделал еще один глоток текилы, пытаясь вызвать перед мысленным взором лицо Энни, ощутить ее присутствие. Все напрасно. Смирившись, понимая, что в его воображении Энни лишь олицетворяет теплоту и уют тела Оливии, он сунул руку под одеяло.

Он кончил яростно, словно взорвался. Теплый поток слез пролился из его глаз.

– Энни, – прошептал он. – Я больше не хочу быть один.

Он забылся глубоким, тяжелым сном. Ему снилось, что маяк приподняли над землей: человек двадцать или больше взяли его на плечи, а затем, шатающийся и скрипящий, поставили На рельсы. Люди радостно кричали, а у Алека сердце гулко стучало в груди. Они присоединили к маяку систему из канатов и блоков, и гордая, высокая белая башня начала свое медленное путешествие по рельсам вглубь материка. Алек первый услышал треск, первый увидел, что раствор между камнями превращается в порошок. Он начал размахивать руками и кричать, чтобы они остановились, но его никто не слышал за восторженными криками людей. Маяк разваливался на огромные куски, которые медленно падали на песок. Алек бросился к нему, но рядом стояла Энни. Она схватила его за руку, и он увидел, что ее губы двигаются. Но он почти ничего не слышал из-за грохота рушащегося маяка.

– …мы должны просто оставить его в покое.

– Нет! – Алек сел на кровати. Он был покрыт испариной и тяжело дышал.

– Папа! – позвала его Лейси из-за двери. Должно быть, его разбудил ее голос.

Он вытер руками лицо, пытаясь отогнать сон.

– Что? – спросил он. Его голос звучал так сдавленно и тихо, что он сомневался, слышно ли его за дверью.

– Можно мне войти? – спросила она совершенно по-детски. Если бы он открыл дверь, то, наверное, увидел бы кудрявую, рыжеволосую девчушку шести или семи лет.

Голова Алека пульсировала. В комнате было абсолютно темно, только циферблат часов светился во мраке. Семь минут третьего. Рядом с собой на матрасе он нащупал холодный мокрый круг и сначала решил, что напился до того, что намочил в постель, но тут же вспомнил все. В комнате пахло текилой, потом и спермой. Он не мог впустить сюда Лейси.

– Папа! Мне нужно с тобой поговорить, папа, пожалуйста!

– Подожди минутку; Лейс, я сейчас выйду. – Он выбрался из постели и начал шарить в темноте, разыскивая шорты.

Комната кружилась перед ним. Его тошнило. Он натянул шорты и успел добраться до ванной как раз вовремя. Его дважды вырвало, прежде чем он опустился на пол, прислонившись к приятной прохладе кафельной стены. Ему нужно посидеть всего несколько минут, пока не перестанет кружиться голова.

Через какое-то время он встал, проверяя, держат ли ноги и может ли он сохранять равновесие. Кажется, все в порядке. Он почистил зубы, затем нашел футболку. Часы на ночном столике показывали четверть четвертого. Четверть четвертого? Должно быть, он потерял сознание.

Алек открыл дверь спальни, но в коридоре было темно. Он направился к комнате дочери. Одна из кошек выскочила из-под ног, испугав его. Он постучался в дверь и, не дождавшись ответа, вошел. В изголовье кровати Лейси горел свет, а сама она спала в одежде поверх нерасстеленной постели, крепко обнимая одну из своих кукол с фарфоровым личиком. От нее исходил такой сильный запах пива, как будто она в нем искупалась.

Алек достал из стенного шкафа одеяло и укрыл ее, подоткнув края. Затем он сел на край кровати и осторожно потряс дочь за руку.

– Лейси!

Ее глаза были по-прежнему закрыты, дыхание – ровное и глубокое. Он упустил шанс. Она хотела с ним поговорить. Ей это было нужно – ведь так она сказала? Она даже назвала его «папа», но он не смог ей помочь.

Она пила. Теперь в этом не было сомнений. Он поговорит с ней и постарается, чтобы этот разговор не превратился в очередную ссору. Хорошо, что она уже уснула.

У него будет время подумать, как поступить. Он не станет завтра нападать на нее, не станет раздражаться. Он попытается справиться с этим так, как это сделала бы Энни, и прежде всего скажет дочери, что любит ее.

Он наклонился к Лейси, убрал темные волосы с ее лба и увидел рыжую полоску у корней волос. Он со вздохом встал, выключил свет и оставил дочь одну, прижимающей подбородок к холодной фарфоровой щеке куклы.