Суть дела

ВЭЛЕРИ: глава двадцать вторая

Дни становятся холоднее и короче, а они оба продолжают тем временем притворяться. Они делают вид, что эти визиты, телефонные разговоры и обмен сообщениями — обычное наблюдение врача за своим пациентом, что в их дружбе нет ничего непозволительного и необычного, что им нечего скрывать и они в буквальном смысле не прячутся в доме Вэлери. И более того, они обманывают себя в том, что способны удержаться в рамках тех отношений, которые между ними существовали в больнице, и после возвращения Вэлери к реальности.

Это очень напоминает Вэлери дни, когда она пропускала школу из-за болезни, хотя на самом деле не болела. Ей всегда казалось, что Роузмэри знала правду, но подыгрывала ее мнимым симптомам, чтобы и самой не ходить на работу, а проводить время с дочерью. Это были одни из самых лучших детских воспоминаний Вэлери. Она лежит свернувшись калачиком на диване, в своем спальном мешке «Уандер вумен», погрузившись в мыльные оперы и телевизионные игры вместе с матерью, которая на оранжевом лакированном подносе приносит ей куриный бульон и рутбир[18], а школа, домашние задания и происшествия в кафетерии — где-то за миллион миль. Такое же чувство ухода от действительности она испытывала, когда Ник приезжал с видеофильмами и музыкой для Чарли, а также вином и едой от Антонио для всех. Вэлери словно глушила разум и жила одной минутой, забывая обо всем остальном мире, и особенно о его семье, которая находилась всего в нескольких милях от них.

Но накануне Дня благодарения возникают трудности с разыгрыванием их шарады: Ник неожиданно заглядывает к ним по дороге домой с работы, через несколько минут после приезда Джейсона, заскочившего за карточным столиком для завтрашнего праздника, который он устраивает. Едва раздается звонок в дверь, как Вэлери понимает: у нее неприятности, особенно учитывая присутствие Джейсона в гостиной, ближайшей к двери комнате. Вэлери замирает над запеканкой из сладкого картофеля, которую готовит, понимая, что других объяснений, кроме правды, быть не может. Настоящей правды, а не изобретенной ею и Ником.

— Ник, — слышит она голос Джейсона, в котором удивление смешано с неодобрением и тревогой.

Она появляется в прихожей, когда Ник уже пожимает руку ее брату со словами:

— Я заехал проведать Чарли. — Ник озабоченно хмурится и, видимо, взволнован, причем таким Вэлери никогда его раньше не видела; он смотрит на часы на долю секунды дольше, как будто старается собраться с мыслями. — Он еще не спит? Или я уже поздно?

— Он в постели, — подчеркнуто отвечает Джейсон.

— Сегодня он очень хорошо себя чувствовал, — заканчивает Вэлери, разыгрывая смехотворную сцену с вызовом врача на дом. — Не хотите... зайти... тем не менее?

Ник открывает рот, чтобы отклонить приглашение, но Вэлери кивает с широко распахнутыми глазами и застывшей улыбкой, словно говорит ему, что отъезд теперь только ухудшит положение, сделает все более очевидным и у него нет иного выхода, кроме как остаться.

— Хорошо. Конечно. На минутку, — говорит он.

Вэлери берет у Ника пальто, вешает в стенной шкаф в коридоре и ведет Ника в гостиную, где он садится в кресло, которое никогда раньше не выбирал: кресло из дома ее бабушки, а до этого — из дома ее бабушки. Это не антиквариат, это просто старое кресло, обитое шерстью с непривлекательным розовато-лиловым узором в виде турецких огурцов, но Вэлери не меняет обивку по сентиментальным причинам. Сейчас она не сводит глаз с узора, заняв место напротив Ника. Джейсон тем временем выбирает другое кресло, завершая их треугольник. Джейсон сидит с непроницаемым лицом, но Вэлери чувствует осуждение в его молчании и гадает, к чему оно относится — к присутствию Ника или к тому, что у нее есть от брата секрет. Между ними двумя никогда не было тайн, кроме той, которую она хранила в течение трех дней после положительного результата теста на беременность.

— Ну и как у вас дела? — спрашивает Ник, переводя взгляд с брата на сестру.

Оба удовлетворенно кивают и благодарят, а Вэлери пускается в нервный, подробный пересказ обо всем, что делали, ели, сколько раз меняли Чарли повязку. Заканчивает она словами:

— В понедельник он возвращается в школу.

Как будто не сам Ник дал на это разрешение.

Ник кивает и бросает еще один вопрос:

— Что вы делаете завтра, в День благодарения?

— Мы едем к Джейсону, — отвечает Вэлери, и Нику это уже, разумеется, известно. — Друг Джейсона Хэнк — отменный повар.

— Он шеф?

— Нет, тренер по теннису, — говорит Джейсон — Но он и в кухне знает все ходы и выходы.

— А. Ясно, — бормочет Ник. — Это удобно для вас.

Вэлери видит, что брата так и подмывает ответить колкостью — вероятно, об удобстве свиданий с врачом, но Джейсон встает и, потирая руки, говорит:

— Ну что ж. Очень хотелось бы посидеть и поболтать, но нам с Хэнком еще воевать с индейкой.

Ник с видимым облегчением поднимается и снова жмет руку Джейсону, прощаясь с ним.

— Приятно было повидаться, приятель, — говорит он чуть грубее, чем следовало бы.

— Мне тоже, док, — отвечает Джейсон и поднимает воротник кожаной куртки. — Это стало... приятным сюрпризом.

По пути к двери он бросает на сестру озабоченный взгляд и одними губами произносит:

— Позвони мне.

Вэлери кивает, запирая за ним дверь, и собирается с силами для предстоящего неприятного разговора.

Ник так и сидит в кресле ее бабушки, напряженно сжимая подлокотники. Чертыхнувшись, он говорит:

— Прошу меня простить.

— За что? — спрашивает Вэлери, возвращаясь на свое место на диване.

— За то, что приехал сегодня... без звонка.

— Ничего.

— Что ты ему скажешь?

— Правду. Что мы друзья.

Он смотрит на нее долгим взглядом и говорит:

— Друзья. Верно.

— Мы и есть друзья, — повторяет Вэлери, отчаянно цепляясь за эту версию их истории.

— Я знаю, что мы друзья, Вэл. Но...

— Но что?

Он качает головой:

— Ты знаешь что.

Сердце у нее останавливается, и она обдумывает отчаянную попытку сменить тему, встать и поспешить на кухню, чтобы закончить приготовление запеканки. Но вместо этого шепчет:

— Знаю.

Он медленно вздыхает и говорит:

— Это неправильно. — Она чувствует, как ее руки, лежащие на коленях, сжимаются в кулаки, когда он продолжает с ноткой паники в голосе: — Это неправильно по многим причинам. По двум по крайней мере.

Вэлери прекрасно знает, какие это две причины, но предоставляет Нику озвучить их.

— Во-первых, я врач твоего сына — тут вопрос этики. Этики и правил, разработанных для защиты пациентов...

— Ты врач Чарли, да... Но дело совсем не в этом, — твердо заявляет Вэлери. Она часто об этом думала и, хотя испытывает к нему бесконечную благодарность, уверена, что не путает благодарность с чем-то другим. — Я не твоя пациентка.

— И все равно, — говорит Ник, — все равно мне не следует здесь находиться. Джейсон это понимает. Ты это понимаешь. Я это понимаю.

Вэлери кивает, разглядывая свои руки и сознавая, что Ник имеет в виду вторую причину, к которой ей еще предстоит обратиться. Маленькая такая причина — его брак.

— И это означает, что ты уезжаешь? — наконец спрашивает Вэлери.

Ник садится на диван рядом с ней и говорит:

— Нет. Я не уезжаю. Я собираюсь сидеть рядом с тобой, пока наверху спит твой мальчик, и собираюсь продлить свои мучения.

Взгляд у него напряженный, почти злой, но и решительный, словно Нику не нравится, когда его испытывают, и он отказывается проигрывать.

Вэлери в тревоге смотрит на него. Затем, пренебрегая всем, во что верит и что считает правильным, она отвечает, привлекая его в свои объятия, о чем столько раз мечтала. Через несколько секунд Ник перехватывает инициативу, медленно укладывая ее на диван и прижимаясь к ней всем телом, их ноги переплетаются, они лежат щека к щеке.

Так проходит много времени. Вэлери закрывает глаза и позволяет себе забыться, убаюканная размеренным дыханием Ника, ощущением его объятия, их дыханием в такт, пока внезапно не просыпается, разбуженная эминемовской «Слим шейди», сигналом, который Джейсон установил ей только для его звонков. Ник вздрагивает, и Вэлери понимает — он тоже уснул, это приятно волнует ее.

— Это твой телефон? — шепчет он, тепло дыша ей в ухо.

— Да. Это Джейсон.

— Тебе обязательно перезванивать ему? — спрашивает Ник, чуть подвигая Вэлери, чтобы видеть ее глаза. Он с нежностью и так естественно касается линии ее волос, как будто они с Вэлери тысячу раз лежали вот так и делали все остальное тоже.

— Нет, — отвечает она, надеясь, что он не отодвинется и вообще не пошевелится. — Не сейчас.

Проходит минута, Ник спрашивает:

— Сколько времени, как ты думаешь?

Вэлери предполагает, что девять, но, может, и больше.

— Скорее всего десять, — неохотно добавляет она, желая быть правдивой.

Он вздыхает и садится, кладет ноги Вэлери себе на колени, потом смотрит на часы.

— Проклятие, — бормочет он и, встряхнув рукой, возвращает на место приподнятый рукав.

— Что? — спрашивает Вэлери, глядя на него, любуясь его профилем, страстно желая коснуться его нижней губы.

— Десять минут одиннадцатого. Мне лучше ехать, — говорит Ник, не двигаясь с места.

— Да, — соглашается Вэлери, обдумывая случившееся и гадая, что последует. Она видит: Ник занят тем же и задает себе те же вопросы. Пойдут они на попятную или двинутся вперед? Могли они сделать то, на грани чего находились? Могли они пойти на неверный шаг, так как он казался им верным?

Ник сидит, уставившись прямо перед собой, потом поворачивается и смотрит на Вэлери — в тускло освещенной комнате его глаза кажутся угольно-черными. Он смотрит Вэлери в глаза, потом берет за руку, как бы желая сказать ей, что ответ, его ответ, во всяком случае, — да.

Потом он встает и забирает из стенного шкафа пальто. Вэлери наблюдает за ним, не в силах шевельнуться, пока он не подходит к ней и не поднимает, взяв за руки. Без слов ведет ее к входной двери, которую Вэлери открывает.

— Я позвоню тебе завтра, — говорит он. Эта фраза стала уже неотъемлемой частью их встреч.

Затем крепко обнимает Вэлери, так же как они обнимались на диване, его пальцы лежат у нее на затылке, он гладит ее волосы. Они не целуются, хотя и могли бы, потому что в этот момент безмолвия они перестают притворяться.