Суть дела

ТЕССА: глава тридцать третья

Очень скоро, не ответив на два последующих звонка Эйприл и со слезами на глазах распрощавшись с Кейт, я лечу в Бостон, уничтожая стандартную порцию миниатюрных крендельков, и невольно подслушиваю разговор двух громогласных мужчин, сидящих у меня за спиной. Быстро оглянувшись, я вижу, что они принадлежат к разряду мускулистых завсегдатаев баров, у обоих козлиные бородки, золотые цепи и бейсболки. Разглядывая карту на обороте журнала, предлагаемого пассажирам в полете, и изучая несметное число внутренних рейсов, я изо всех сил стараюсь отключиться от обсуждения ими «славненького «порше», который хочет купить один из них, и «клевого душа» другого, пока их разговор не оживляется вопросом:

— Так ты собираешься звонить той пташке из клуба или как?

— Из какого клуба? Какой пташке?

(Здоровый смех, сопровождающийся хлопком то ли по колену, то ли по ладони.)

— Очень гибкая пташка. Как же ее зовут? Линдсей? Лори?

— Ах да, Линдсей. Черт, да, я собираюсь ей звонить. Она была сексуальной. Сексуальная как дерьмо.

Я морщусь, сравнивая их с моим умным, вежливым мужем, который никогда, ни при каких обстоятельствах даже в мыслях не соединил бы в одной фразе слова «сексуальный» и «дерьмо». Затем я закрываю глаза, готовясь к снижению и представляя возможную сцену, которая ждет меня по возвращении: моя семья, в нарушение обычных правил, быть может, в пижамах, ест мусорную пищу в доме, являющем собой картину полного разгрома. Я обретаю странное утешение в мысли о подобном хаосе, в представлении о домашней некомпетентности Ника, в уверенности, что без меня он пропадет.

Однако когда менее чем через час врываюсь в дом, я в смятении вижу, что моей семьи нет, в комнатах чисто и прибрано. Кухня сверкает, кровати заправлены, в плетеной корзине на лестнице даже лежит партия свежевыстиранного и сложенного белья. Я бесцельно брожу по дому и оказываюсь в парадной гостиной, самом официальном и наименее используемом помещении в доме, разглядываю диван с высокой спинкой и подлокотниками в виде валиков, на который, мне кажется, я ни разу не присела с того дня, как мы с моей матерью выбрали его в демонстрационном зале декоратора. Я хорошо помню этот день, часы, проведенные нами за сравнением различных стилей, обсуждением обивочных тканей, а также лаков для его изящных ножек; помню, как прикидывали, заплатить ли дополнительно за пропитку от пятен. Проект, который теперь кажется тривиальным.

Осторожно присев сейчас на него и изо всех сил стараясь насладиться редкой минутой покоя, я не чувствую ничего, кроме одиночества, взбудораженная громкой тишиной, и мрачно представляю, на что это будет похоже, если мы с Ником когда-нибудь разойдемся, — все это пустое пространство и пустые минуты, которые нужно будет заполнять. Я помню, как после одного особенно изнурительного дня я пошутила в разговоре с Ником, что была бы великолепной матерью, если бы дежурила только по понедельникам и вторникам и через выходные. На это он засмеялся и попросил меня не говорить чепухи, добавив, что быть родителем-одиночкой печально и он был бы несчастен без меня. Схватившись за эту мысль, я набираю его номер.

— Эй, привет! — кричит он в трубку. При звуке его голоса я испытываю мгновенное облегчение, хотя не могу отделаться от ощущения, что продолжаю детективное расследование, поскольку пытаюсь определить природу шума на заднем плане. Похоже на торговый центр, но возможность добровольной поездки Ника за покупками еще более неправдоподобна, чем роман.

— Привет, — говорю я. — Ты где?

— В Детском музее.

— С детьми?

— Да, — смеется он. — Вообще-то без детей я бы в такое место не пошел.

Я улыбаюсь своему глупому вопросу и чувствую, как расслабляюсь.

— Как Нью-Йорк? — спрашивает он. — Куда вы собираетесь?

Глубоко вздохнув, я говорю:

— На самом деле я дома.

— Ты дома? Почему? — как-то испуганно спрашивает он.

— Потому что соскучилась, — говорю я, и это в какой-то мере отвечает действительности.

Ник ничего не говорит в ответ, и этого достаточно, чтобы я разнервничалась и начала сбиваться.

— Мне просто нужно тебя увидеть. Я хочу с тобой поговорить... о некоторых вещах.

— О каких вещах? — спрашивает он с ноткой настороженности, что может означать какую-то провинность.

Но также и то, что он ни в чем не виноват, а следовательно, подозревает в чем-то меня.

— Да так, — говорю я, чувствуя себя глупо из-за туманных ответов, внезапно сомневаясь в правильности своего решения вернуться домой и в том, как начала разговор. В конце концов, у меня могут быть вполне законные причины волноваться, но действительно ли этого достаточно, чтобы на день сокращать свою поездку, причем не уведомив Ника о своем приезде? Мне вдруг приходит в голову, что он на самом деле может посчитать это срочным — проблема со здоровьем, мой роман, приступ сильной депрессии, — а не тем, чем это скорее всего является: Эйприл раздувает слухи, а я заглядываю в его сообщения. Две домашние хозяйки — параноики.

— Тесса, — взволнованно говорит он, — что происходит? У тебя все нормально?

— Да. Да. У меня все в порядке, — пристыженно и еще больше смущаясь, отвечаю я. — Просто хочу поговорить. Сегодня вечером. Кэролайн приедет? Я надеялась, что мы куда-нибудь пойдем... и поговорим.

— Да. Она приедет. В восемь.

— О. Отлично. Какие... какие у тебя были планы?

— Никаких особых планов у меня не было, — быстро отвечает он. — Я думал сходить в кино.

— О, — повторяю я. — Так... ты выходил вчера вечером?

— Э... да. Выходил. Ненадолго.

Я хочу спросить, что он делал, но останавливаю себя и вместо этого говорю Нику, что жду не дождусь встречи с ним, а мысленно клянусь себе не ходить вокруг да около, когда мы наконец сядем поговорить. Я должна действовать прямо, не стану избегать трудных тем: верность, секс, его карьера, отсутствие таковой у меня, подспудное неудовлетворение в нашем браке. Это будет нелегко, но если мы не можем откровенно обсуждать эти вопросы, тогда у нас действительно проблемы.

— Это слишком... Мне пора заканчивать. Дети разбегаются в двух разных направлениях. Так что мы догуляем здесь и вернемся часов в пять... Тебе это подходит? — спрашивает он.

Слова его безобидны, но тон бесстрастный, с легким оттенком снисходительности. В такой манере он часто разговаривал со мной, когда я была беременна и, по его словам, вела себя неразумно, что, должна признать, нередко и случалось, как, например, из-за нашей рождественской елки: я буквально плакала, утверждая, что она уродлива, тревожно асимметрична, и даже предлагала Нику отцепить электрогирлянду и обменять елку на новую. Честно говоря, сейчас я чувствую себя почти беременной — не физически, а эмоционально, на грани слез, захлестываемая гормональной бурей, в отчаянно бедственном положении.

— Конечно. Подходит, — говорю я, сжимая подлокотник дивана и надеясь, что мое отчаяние не отражается на голосе. — Буду ждать.

Следующий час я провожу в суете, принимая душ, наряжаясь и прихорашиваясь, словно собираюсь на первое свидание, и все это время маятник моего настроения раскачивается между спокойствием и отчаянием: то я убеждаю себя, что моя интуиция, должно быть, напала на след, а затем ругаю за сомнения и столь малую веру в Ника и наши с ним отношения.

Но когда моя семья возвращается домой, холодность объятия Ника, его поцелуя в щеку совершенно очевидна.

— Добро пожаловать домой, Тесс, — произносит он с ироничной подозрительностью в голосе.

— Спасибо, дорогой, — отвечаю я, пытаясь вспомнить свое поведение до этого и точно определить, когда все началось. — Как приятно видеть всех вас.

Я опускаюсь на колени, чтобы обнять детей: у обоих личики чистые, волосы причесаны, а Руби даже согласилась на розовый бант — небольшая победа.

Фрэнки заливается веселым смехом и требует, чтобы я еще раз его обняла.

— Возьми. Тебя. На. Ручки. Мама! — кричит он.

Я даже не исправляю сказанное Фрэнком местоимение, а подхватываю сына на руки, целую в обе щеки и в маленькую потную шейку, теплую от всей той одежды, в которую не забыл укутать его папа.

Фрэнки хихикает, когда я ставлю его на пол и расстегиваю на нем пальтишко. Одет он вразнобой: темно-синие вельветовые джинсы с рубашкой в оранжевую и красную полоску, рисунок и цвета слегка не сочетаются — первый признак того, что на дежурстве был отец. Освободившись от пальто, Фрэнк начинает кружить на месте, размахивать руками и пританцовывать без ритма и рисунка, по своему обыкновению. Я смеюсь, на мгновение забывая обо всем остальном, пока не поворачиваюсь к Руби, которая старательно изображает обиду, непреклонно оставаясь при своем мнении, что ее должны были пригласить на девичник, хотя я знаю: втайне она наслаждается временем, проведенным с отцом.

Теперь она холодно смотрит на меня и спрашивает:

— Что ты мне привезла?

Я с ужасом думаю о своей оплошности: так и не сходила в «Американ герл» или в магазин Диснея, как обещала.

— У меня не было возможности, — сбивчиво оправдываюсь я. — Я должна была пойти туда сегодня.

— О Боже, — надувает губки Руби. — Папа всегда привозит нам что-нибудь из своих поездок.

Я вспоминаю безделушки, которые Ник привозит из поездок на конференции, зачастую дешевые сувениры из аэропорта, и чувствую себя виноватой, что не сохранила для нее хотя бы самолетные крендельки.

— Рубс. Имей снисхождение к своей маме, — автоматически одергивает ее Ник. Затем он сам раздевается, снимая куртку, флисовый пуловер, шарф и вешая все это ни крючок у двери. — Она приехала домой раньше, — добавляет он. — Это твой сюрприз. Наш сюрприз.

— А моим сюрпризом стал чистый дом, — одариваю я Ника благодарным взглядом.

Ник улыбается и подмигивает, принимая все на свой счет, хотя я предполагаю, что белье постирала Кэролайн.

— Возвратиться домой раньше — это не сюрприз, — говорит Руби.

— Может, мы чем-нибудь угостим тебя сегодня. Мороженым после ужина? — предлагаю я. Руби на это не клюет, ее недовольная гримаса выражает разочарование и отвращение.

Сложив руки на груди, она пытается выторговать сделку получше.

— С горячей помадкой?

Я киваю, а Фрэнки поет в это время что-то нечленораздельное, не замечая ни своей недовольной сестры, ни молчаливого напряжения между своими родителями. Я смотрю, как он размахивает руками и снова вертится, и переполняюсь любовью, восхищением и завистью к моему простодушному, счастливому ребенку. Когда, закружившись и хихикая, он падает на пол, я молюсь про себя о том, чтобы нам с Ником удалось каким-то образом вернуться в то чистое время, когда мы могли бросить все свои занятия и просто наслаждаться моментом и танцевать.