ВЭЛЕРИ: глава тридцать вторая

На следующее утро она просыпается в каком-то блаженном ступоре, не в силах заставить себя сдвинуться с того места на кровати, где несколько часов назад лежал Ник, целуя ее в последний раз, обещая запереть за собой дверь и позвонить ей утром, хотя и так уже было утро.

Не открывая глаз, Вэлери прокручивает в голове начало вечера, воспроизводит каждую драгоценную подробность; все ее чувства в смятении, она перевозбуждена. Она чувствует его мускусный запах на простынях. Слышит, как он тихо произносит ее имя. По-прежнему видит очертания его крепкого тела, двигающегося в полумраке. И по-прежнему чувствует его везде.

Вэлери поворачивается на бок, чтобы посмотреть на часы, как раз вовремя: Чарли на цыпочках проходит мимо ее комнаты, явно стараясь не шуметь.

— Куда это ты направляешься? — спрашивает она, натягивая на себя одеяло. Голос у нее хриплый, как после концерта или вечера, проведенного в шумном баре, и это непонятно, так как она полностью уверена, что прошедшей ночью не издавала никаких звуков.

— Вниз.

— Есть хочешь?

— Пока нет, — отвечает он, крепко держась левой рукой за широкие перила красного дерева — одна из самых любимых Вэлери деталей этого дома, особенно в Рождество, когда она украшает их гирляндой. — Я просто хотел посмотреть телевизор.

Она кивает, давая сыну полную свободу действий. Он улыбается и, спустившись по лестнице, исчезает из виду. Только тогда, оставшись лежать и глядя в потолок, Вэлери начинает постепенно осознавать тяжесть своих поступков. Она переспала с женатым мужчиной, отцом двух маленьких детей. Более того, она сделала это, находясь под одной крышей с собственным ребенком, нарушив важнейшее правило матери-одиночки, одно из ее личных правил, которому она неукоснительно следовала в течение шести лет. Она успокаивает себя: Чарли пушкой не разбудишь даже после менее напряженного дня, чем вчерашний. Да все равно, какая разница, поскольку он мог проснуться. Мог подойти к ее спальне и толкнуть дверь, загороженную только маленькой кожаной тахтой и общей грудой их одежды. Он мог увидеть их вместе, двигающихся под одеялами, поверх одеял, по всей комнате.

Она, наверное, сошла с ума, решает Вэлери, если сделала такое. И честно говоря, это она подтолкнула его и к переходу наверх, в ее спальню, и к самой близости, когда посмотрела Нику в глаза и прошептала: «Да, сегодня, пожалуйста, сейчас».

Если не считать помешательства, есть только одно объяснение — она тоже влюбляется в него, хотя ей и приходит в голову, с равной долей цинизма и надежды, что между этими двумя чувствами нет большой разницы. Она думает о Лайоне, о том, когда в последний раз испытывала нечто, отдаленно похожее на это, вспоминает временное безумие их отношений, как она всем сердцем и разумом верила, что они настоящие. Не ошибается ли она снова, спрашивает себя Вэлери, обманутая мощным влечением, потребностью заполнить пустоту в своей жизни, поиском отца для Чарли?..

Но она не может заставить себя поверить в одно из этих объяснений, как не может представить, что Ник занимался с ней любовью из похоти, желая одержать победу или развлечься. И все же она осознает аморальность их поступка и опасность эмоциональной катастрофы. Она полностью понимает, что это может плохо кончиться для нее и Чарли. Для Ника и его семьи. Для всех.

И все равно она питает, хоть и очень маленькую, надежду на счастливый конец. Может, в браке Ника и его жены нет любви и, если он распадется, всем станет лучше. Она мало во что верит, но в важность любви — несомненно, в то самое, чего нет в ее жизни. Ей кажется, Тесса так же несчастна в браке, как и Ник, и, вполне вероятно, у нее свой роман. Она убеждает себя, что для их детей скорее всего будет лучше, если родители станут жить порознь и счастливо, чем вместе и разобщенно. А самое главное, она велит себе доверять судьбе, как никогда не доверяла прежде.

На ночном столике звонит ее телефон. Она знает, чувствует: это Ник — еще до того, как видит высветившееся на экране его имя.

— Доброе утро, — шепотом говорит он у самого ее уха.

— Доброе утро, — улыбается Вэлери.

— Как ты? — смущенно спрашивает он, как обычно спрашивают утром после первого раза.

Вэлери не совсем понимает, что ответить на этот вопрос, как передать всю сложность своих чувств, поэтому просто говорит:

— Я устала.

Он неловко смеется и спрашивает:

— Ну а кроме усталости, как ты? Все... в порядке?

— Да, — отвечает Вэлери, ничего больше не объясняя и гадая, когда она вообще перестанет осторожничать, когда раскроет свое сердце. Пытаясь понять, возможно ли это вообще для нее. Она чувствует, что возможно, с ним.

— А у тебя все в порядке? — спрашивает она, в свою очередь, думая о том, сколько у него поставлено на карту; ему есть что терять, и его утраты — значительнее, но и причин чувствовать себя виноватым у него гораздо больше.

— Да. Все в порядке, — тихо отвечает Ник.

Она улыбается в ответ, но улыбка ее быстро меркнет, возбуждение сменяется приступом тяжких сожалений, когда она слышит в трубке тоненькие голоса. Его дети. Это совсем другое дело в сравнении с его женой. В конце концов во всем этом можно обвинить ее — Тессу, Тесс, — ну или она, Вэлери, может принять на себя часть вины в крушении их брака. Но она никак не может примириться с тем, как поступает по отношению к двум невинным детям, и уж конечно, полностью согласиться с хитрым утверждением, будто создание одной семьи компенсирует распад другой, хотя оно оправдывает бессовестное нарушение ею золотого правила, единственного, по мнению Вэлери, которое имеет значение.

— Папа. Пожалуйста, еще масла! — слышит она просьбу его дочери, пытается представить ее и радуется, что не может. Она думает о черно-белых фотографиях в рамках в кабинете Ника, взгляда на которые ей до сих пор удавалось избегать.

— Конечно, милая, — отвечает малышке Ник.

— Спасибо, папа, — щебечет она, голосок ее делается мелодичным. — Большое, большое спасибо!

Нежный голос и хорошие манеры пронзают сердце Вэлери, увеличивая груз вины.

— Что у вас на завтрак? — спрашивает Вэлери. Вопрос продиктован нервозностью и призван узнать о его детях, не спрашивая о них напрямую.

— Вафли. Я вафельный король. Правда, Рубс?

Она слышит хихиканье маленькой девочки и ее голос:

— Да, папа. А я вафельная принцесса.

— Да. Ты настоящая вафельная принцесса.

Затем она слышит маленького мальчика, речь которого, как шутил Ник, в точности напоминает смесь Терминатора и европейского гея — отрывисто-возбужденная.

— Па-па-а-а-а. Я. То-о-о-же. Хочу. Еще. Ма-асла.

— Нет! Это моя! — слышит она девочку и вспоминает, как шутил Ник: Руби настолько властная, что первыми словами его сына были «помоги мне».

Вэлери снова закрывает глаза, словно отгораживаясь от голосов его детей и от всего, что она о них знает. И все равно не может не спросить шепотом:

— Ты чувствуешь... вину?

Он колеблется, что само по себе уже ответ, потом говорит:

— Да. Конечно, чувствую... Но я от этого не отказываюсь.

— Нет? — хочет удостовериться Вэлери.

— Черт, нет... Я хочу это повторить, — уже спокойнее произносит он.

По спине Вэлери бежит холодок, и в этот миг она слышит, как Руби спрашивает:

— Что повторить? С кем ты разговариваешь, папа?

— С другом, — говорит он дочери.

— С каким другом? — не унимается девочка, и Вэлери задается вопросом: это простое любопытство или некая причудливая интуиция?

— Э... ты этого друга не знаешь, милая, — говорит он Руби, старательно избегая местоимений женского рода, а затем приглушенным голосом обращается к Вэлери: — Давай сейчас закончим. Но смогу я увидеть тебя позже?

— Да, — моментально отвечает Вэлери, пока не передумала, пока не взяла свое сердце в кулак.

Загрузка...