Туман

Глава 10

В пятницу в Ацере воцарилась зима. На смену пушистым сугробам, которые выросли в окрестностях замка в прошлую субботу, а затем скоропостижно растаяли в начале рабочей недели, пришла мелкая крупка, покрывшая башни и парковые дорожки тонким белым налетом. Вместе с крупкой пришел мороз и чудовищно студеный ветер, создававший впечатление, что за окном твердыни Солусов раскинулась арктическая пустыня.

Свое рабочее место я окончательно перенесла в кухню – самое теплое помещение левого крыла. В моей комнате стоял такой жуткий холод, что Эдуард, сменивший рубашки и легкие полуверы на плотный джемпер, был вынужден пригласить рабочих, которые в течение нескольких часов конопатили в спальне древние щели. Впрочем, толку от этого оказалось немного – сквозняков стало меньше, но температура воздуха поднялась едва ли на один-два градуса. Дабы я не окоченела во сне, барон выдал мне обогреватель и еще одно теплое одеяло. Благодаря этому находиться в комнате стало гораздо приятнее, однако трудиться над черновиком я решила все-таки рядом с кофемашиной и газовой плитой.

Работа теперь продвигалась быстро и ладно. За это стоило поблагодарить шумных развеселых мужчин, которые в четверг привезли в Ацер ящики с какими-то приборами и металлоконструкциями. Эдуард проводил в их компании все время от рассвета до заката и не отвлекал меня от моих собственных дел.

В субботу снова пришлось съездить в Гоммат – накануне неожиданно позвонил господин Хакен, сообщивший, что отыскал пожилую семейную пару, которая могла бы рассказать мне пару-тройку старинных сказок.

Беседа со стариками оказалось короткой, но продуктивной. Пересчитав впоследствии весь собранный материал, я решила больше не приставать к местным жителям и вплотную заняться литературной работой. Времени до конца командировки оставалось немного, а учитывая, что готовый черновик мне надлежало сдать руководству ровно через два дня после возвращения домой, подготовить его требовалось уже сейчас.

Танцевальных репетиций на этой неделе больше не было. Эдуард, занятый подготовкой к балу, попросил госпожу хореографа перенести их на следующую неделю, поэтому теперь мы спокойно занимались своей работой, не отвлекаясь на посторонние вещи.

Наши отношения с Солусом становились все нежнее и трепетнее. Из-за царившей в замке суеты, нормально пообщаться мы могли только после ужина, а потому до самой ночи сидели в гостиной у камина, обнимались, смотрели на огонь и разговаривали.

– Ты когда-нибудь думал о будущем? – спросила я у барона вечером в воскресенье.

– О каком именно?

– О ближайшем. Которое наступит через год, два или три.

– Нет, – покачал головой Солус. – Для чего? Мне о нем и так неплохо известно. Это время я проведу здесь, в Ацере. Буду организовывать экскурсии, балы и ремонты. Попутно стану наведываться в столицу, посещать научно-технические конференции и лекции профессоров технического университета. Не удивляйся, я так поступаю всегда. Лет через восемь-десять я уеду из Ацера и снова займусь машиностроением, поэтому знания в этой сфере мне необходимо постоянно обновлять.

Я улыбнулась.

Похоже, у Эда жизнь распланирована на тысячу лет вперед. Действительно, что тут думать – живи да живи. Не надо никуда спешить, не надо бояться, что впустую потратишь время или упустишь какую-либо возможность. И времени, и возможностей у тебя в избытке, при этом ты никому ничего не должен, и можешь строить свое будущее так, как захочешь.

Между тем, меня по-прежнему не оставляла мысль, что Эдуард бессовестно лукавит, когда говорит о своей жизни, как об идеале, в котором он ничего не хочет менять. Говорит, что осознанно выбрал одинокую жизнь, но при этом постоянно стремится взять меня за руку, прижать к себе, зарыться лицом в мои волосы. Словно мерзнет, несмотря на все особенности своего суперорганизма, и хочет согреться.

При этом он не может не понимать, что все эти нежности с каждым днем все крепче привязывают нас друг к другу.

Спрашивается – зачем? Ему ведь нравится жить одному, а значит, у нас нет будущего, и все, что происходит между нами – бессмысленно.

Почему бы ему не вести себя со мной так же, как с другими «случайными» дамами? Чинно гулять по парку, вежливо улыбаться, целомудренно касаться губами лба или пальцев? А потом, когда настанет переломный момент, спокойно попрощаться и разъехаться по разным уголкам страны.

У меня же от его поцелуев идет кругом голова, а в груди поднимается огненный ураган. Я не ощущаю себя «случайной» и начинаю верить, что мои чувства взаимны.

Воспитание не позволит барону уложить меня в постель – он относится ко мне, как к благородной барышне, а с благородными барышнями секс возможен только в законном браке. Мне же после его прикосновений чувствовать себя благородной совсем не хочется. Хочется прижиматься к нему изо всех сил, чувствовать размеренное биение его сердца, вдыхать тонкий аромат кожи и никогда-никогда не отпускать.

До моего отъезда из замка остается примерно полторы недели, и я понятия не имею, как сумею пережить разлуку.

В пятницу я увидела в парке Руфину Дире. Госпожа гид вела группу туристов по аллее, а заметив меня, только покачала головой.

В перерывах между работой я то и дело вспоминала печальный взгляд, которым она окинула меня при встрече. А еще ее недавние слова о том, что Солус нарочно подводит меня к такому состоянию, чтобы я захотела остаться в Ацере. Что ж, если она права, то барон своего добился. Если он предложит мне разделить с ним вечность, соглашусь, не раздумывая.

При этом я категорически отказываюсь верить в его расчетливость, холодность и равнодушие. Я видела: барон может быть разным. Нежным и строгим, добрым и неумолимым, заботливым и решительным. Как все люди на свете.

Другое дело, что разделить вечность мы не сможем. Эдуард не знает, как сделать человека вампиром. И я отчего-то не допускаю мысли, что он мог меня обмануть.

– Бал состоится в это воскресенье.

Я оторвала взгляд от экрана мобильного телефона и удивленно уставилась на Солуса. Он невозмутимо держал руль и смотрел на дорогу.

– В воскресенье? – удивилась я. – Он же был назначен на будущий вторник.

– В мэрии решили, что его стоит перенести. Конкретно я отношусь к этому решению с пониманием. Проводить подобные празднества посреди рабочей недели, как минимум, неразумно.

– То-то госпожа хореограф гоняла нас, как горных козлов, – хмыкнула я.

Эд хмыкнул в ответ.

Только что закончилась третья репетиция нашего танца. Так как на прошлой неделе времени для поездок в Баден не нашлось, на этой неделе мы ездили в театр каждый день, дабы отточить движения до автоматизма.

Вчера, в понедельник, гениальный педагог зверствовала не так уж сильно, зато этим вечером наверстала упущенное с лихвой. Не знаю как Солус, а я после сегодняшнего занятия готова выйти на паркет хоть сейчас и, если надо, станцевать с закрытыми глазами.

С полуголой костюмершей, к слову, мы больше не встречались.

– Завтра в Ацер привезут твое бальное платье, – словно подслушав мои мысли, сказал Эдуард. – Если оно тебе подойдет, оставишь его у себя до воскресенья.

– А если не подойдет?

– Тогда подыщем что-нибудь другое.

Шоколадный кроссовер плавно вошел в поворот и вынырнул из вечерней темноты дублирующей улицы рядом с городским парком. Тот сиял огнями фонарей и россыпи тонких гирлянд, украшавших кроны деревьев.

– Прогуляемся? – неожиданно предложил Эдуард.

Гулять не хотелось от слова совсем – после тысячи кругов по танцевальному залу ноги ныли от усталости, и очень хотелось прилечь. Однако отказываться я не стала. Молча улыбнулась и кивнула.

– Мы не потратим на прогулку много времени, – продолжил Солус, останавливая автомобиль у тротуара. – Мне необходимо взглянуть на иллюминацию центральной аллеи. Точно такое же освещение смонтируют в Ацере перед балом, надо убедиться, что оно будет выглядеть достойно. Я буду рад твоей компании, но если ты утомлена, останься в машине. Я не стану задерживаться и тотчас вернусь.

– Мне тоже хочется посмотреть на иллюминацию, – я снова улыбнулась и заставила себя вывалиться из машины на улицу.

Тяжелый холодный воздух тут же развеял уютное тепло автомобильного салона. Я поежилась и сильнее натянула на уши шапку. Эдуард пикнул электронным ключом, после чего взял меня под руку и повел в парк.

Там было малолюдно – я заметила троих мужчин, выгуливавших между деревьями собак. Из полукруглых уличных динамиков звучала какая-то музыка, но ее заглушал свист ветра.

Мы дважды прошлись вдоль центральной аллеи, то и дело останавливаясь возле металлических опор, между которыми были натянуты пластиковые нити со светящимися звездочками и лепестками.

Эдуарду увиденное не понравилось. Он несколько раз доставал телефон и строчил в нем какие-то заметки, затем сделал попытку кому-то позвонить, но потом взглянул на часы и убрал гаджет обратно в карман.

В холодном вечернем парке я чувствовала себя неуютно. Его дорожки и газоны были чисты и опрятны, а многочисленные гирлянды создавали атмосферу Нового года, однако мне хотелось быстрее покинуть это чудесное место и вернуться в замок – к его неистребимым сквознякам, камину в гостиной и трем шерстяным одеялам, укрывавшим мою постель. Когда Эдуард закончил рассматривать лампочки и фонари, к выходу я зашагала, почти не чувствуя усталости.

Впрочем, быстро вернуться к машине нам не удалось. Стоило свернуть с центральной аллеи на одну из боковых, как перед нами вырос высокий незнакомый мужчина.

– Я очень извиняюсь, – сказал он. – Добрые люди, не будет ли у вас немного мелочи?

На нем была надета вязаная шапка с козырьком, из-за которого большая часть его лица оказалась скрыта в тени, а еще объемная дутая куртка, делавшая его фигуру мощной и внушительной.

Я замедлила шаг и крепче сжала локоть барона.

– Увы, – невозмутимо ответил Солус. – Мелочи нет.

– А деньжата покрупнее? – незнакомец перегородил дорогу, и мы вынуждены были остановиться. – Я ведь на мелочи не настаиваю. Мне и большая денежка пригодится.

– Пластиковые карты тоже принимаете? – усмехнулся Эдуард.

– А то, – хмыкнул мужчина. – Тут недалеко банкомат. Могу проводить, чтобы вы двое не заблудились.

По моей спине пронесся неприятный холодок.

– Не стоит, любезный, – покачал головой Эд. – Денег мы вам не дадим – ни мелких, ни крупных. Идите своей дорогой, а мы пойдем своей.

– Ты здесь, стало быть, самый смелый и умный, – в голосе мужчины прозвучала угроза, а в руке блеснуло лезвие ножа. – Прекращай-ка болтать и доставай наличку.

– Это грабеж? – искренне изумился Солус. – Серьезно, любезный? Вы, находясь в здравом уме, собираетесь отнять мое имущество при помощи этой тупой железки?

Слова барона незнакомцу пришлись не по вкусу. Прошипев что-то вроде «я тебе покажу железку», мужчина сделал молниеносный выпад.

Я громко вскрикнула.

Эдуард оттолкнул меня в сторону, а сам, уклонившись от ножа, ловко развернулся и быстрым точным движением выбил лезвие из рук нападавшего. У последнего, судя по всему, был неплохой опыт ночных похождений – потеряв оружие, он не стал ждать, когда барон нанесет ему следующий удар, а отскочил в сторону и достал еще один нож, гораздо больше и внушительнее прежнего, после чего опять кинулся в атаку.

Солус двигался, как ветер. Он снова ушел от лезвия в сторону, схватил одной рукой незнакомца за запястье, а второй ударил ему в лицо. Раздался мерзкий хруст – судя по всему, барон сломал нападавшему нос. Мужчина выронил нож и разразился громкими проклятьями.

Эдуард тут же вывернул ему руку за спину.

– Мелочь еще нужна? – спокойно поинтересовался Солус.

Незнакомец прошипел в ответ что-то непристойное. А потом тихо охнул и грохнулся на колени – Эд выпустил его запястье и, дав пинка, с силой оттолкнул от себя. После чего подошел к лежавшим на асфальте ножам и ударом ноги отправил их куда-то в темноту местных кустов.

– Идем, София, – сказал он мне. – Здесь нам больше делать нечего.

В свете фонаря оказалось, что правая рука барона выпачкана кровью, очевидно, брызнувшей из разбитого носа алчного незнакомца.

Эдуард на мгновение застыл, после чего поднес ладонь к носу и медленно втянул запах. Затем скривился, другой рукой достал из кармана платок и тщательно вытер пальцы.

– Идем.

Я бросила взгляд в сторону грабителя. Того на дорожке уже не было. При этом мне показалось, что между деревьями парка мелькнул женский силуэт. Несколько секунд я всматривалась в темноту, а потом отвернулась и пошла вслед за Солусом.

***

Бальное платье прибыло в Ацер незадолго до обеда. Что интересно, привезла его Аника Мун. С госпожой трактирщицей мы встречались каждый день. Узнав, что я теперь работаю в кухне, она нарочно стала приезжать в замок раньше, чтобы немного со мной поболтать. В этот раз помимо сумки с готовой едой Аника принесла широкий объемный пакет, из которого виднелся крючок пластмассовой вешалки.

– Это тебе из театра передали – сказала госпожа Мун, бережно, как ребенка укладывая пакет передо мной на стол. – Их курьер знает, что я в Ацере подрабатываю. Самому-то, небось, за город тащиться неохота, а я-то в любом случае поеду. Вот, заехал в наш ресторан, мешок этот привез. Сказал, в нем платье и туфли. Они для зимнего бала, да?

– Для него, – кивнула я, пытаясь сообразить, как открыть пакет – кто-то на совесть замотал его скотчем.

– Красивые, наверное. Покажешь?

Вдвоем мы перенесли посылку в гостиную и, разместив ее на диване, принялись бережно разрезать полиэтилен прихваченными из кухни ножницами.

Платье действительно оказалось прелестным. Как и обещала баденская костюмерша, оно было винного цвета, с открытыми плечами, широкой юбкой и корсетом, расшитым черными и красными бусинами. Ни дыр, ни пятен, ни рваного кружева я на нем не заметила. Размер у платья тоже был подходящий – об этом свидетельствовала и крошечная этикетка с номером, и весь его внешний вид. Эпохе, заявленной программой бала, оно соответствовало с большой натяжкой, но в целом для праздника годилось.

– Вот это наряд! – присвистнула Аника, вынимая из пакета свернутый в рулон тяжелый подъюбник. – Будешь в нем, как принцесса, точно тебе говорю. А туфельки? Тоже, наверное, симпатичные. Доставай их скорее.

Туфли лежали на самом дне полиэтиленового мешка. Когда же я извлекла их оттуда, мое воодушевление сменилось недоумением.

Во-первых, присланные из театра башмаки, оказались не туфлями, а босоножками. Во-вторых, они были мне безбожно велики – размера на два, а то и больше. В-третьих, выглядели, как пара чудовищ из страшных баденских сказок – облезло-коричневые, с потрескавшимися каблуками и полустертой подошвой.

К босоножкам прилагалась короткая записка, сообщавшая, что другой обуви найти для меня не удалось, и если она придется мне не по вкусу, я могу надеть на бал что-нибудь свое.

Предложение было обоснованным, но совершенно бесполезным, ибо из «своего» у меня имелись только две пары тяжелых демисезонных ботинок.

Аника, увидев коричневых уродцев, присвистнула снова.

– Это что такое? – удивилась она. – Ошибка? Или чья-то глупая шутка?

Я молча протянула ей записку. Госпожа Мун пробежалась по ней глазами.

– Похоже, башмачки мне придется покупать самой, – пробормотала я, укладывая босоножки обратно в пакет. – Аника, не могли бы вы подсказать, где в Бадене находятся обувные магазины?

– Ничего покупать не нужно, – ответила трактирщица. – Я одолжу тебе свои туфли.

Я вопросительно приподняла бровь.

– У меня есть красивые красные лодочки, – госпожа Мун вздохнула. – Я их купила давным-давно, еще до замужества. Увидела в витрине магазина и влюбилась без памяти. Я тогда стройная была, прямо, как ты. И ножки у меня были худенькие и изящные, не то, что сейчас… А надевала я их всего один раз – на праздник. С тех пор они так в коробке и лежат. Тебя, наверное, дожидаются, – женщина усмехнулась. – Перешлю их в Ацер сегодня вечером. Примерь, не побрезгуй. Вдруг подойдут?

– Спасибо, Аника, – улыбнулась я. – Это было бы здорово.

– Конечно, – кивнула трактирщица. – Кстати. Кто сделает тебе прическу?

Я в ответ только хлопнула ресницами.

Действительно, кто?

А никто. Баденские сказки и театральные репетиции так забили мне голову, что я благополучно упустила из виду – для создания завершенного бального образа платья и туфель не достаточно. Еще нужны прическа, макияж, маникюр, какие-нибудь украшения. Макияж, скажем, не проблема, я отлично нанесу его сама. А вот все остальное…

– Аника, – серьезно сказала я госпоже Мун, – мне нужен парикмахер и специалист по маникюру. Можете кого-нибудь посоветовать?

– Могу, – кивнула та. – В качестве парикмахера соседку свою советую. Очень старательная девочка – и пострижет, и причешет, и покрасит, если надо. Берет недорого – молодая еще, имя себе заработать не успела. Как заработает, так цены поднимет, а пока они у нее лояльные. По поводу маникюра ничего не скажу. Я его никогда не делала – на кухне ногтями красоваться неудобно и негигиенично. Но узнать узнаю. Чай, не в лесу живем, кого-нибудь да отыщем.

Ее слова меня приободрили. До праздника еще есть немного времени, и его наверняка хватит на все. Что же до украшений, то можно обойтись и без них.

Впрочем, вопрос с побрякушками тоже оказался решаемым. Решился он этим же вечером, когда в Ацер доставили ужин, а вместе с ним чудесные атласные туфельки – алые, с черным узором. На мою ногу они сели, как влитые, чем привели меня в несказанный восторг.

Эдуард, с интересом наблюдавший за примеркой, похвалил отменный вкус госпожи Мун, а затем неожиданно протянул мне узкую бархатную коробочку.

– Это аксессуары к обуви и платью, – с улыбкой сказал он.

Я открыла коробочку и ахнула. Внутри на мягкой подушечке лежала витая серебряная нить, украшенная россыпью маленьких красных камней. «Рубины, – мелькнуло у меня в голове. – Настоящие». Рядом с нитью находились точно такие же серьги – красные с серебром. На голубом бархате они казались капельками крови.

Я подняла на барона удивленный взгляд.

– После обеда я повстречал в Ацере Анику Мун, – сообщил Солус. – Она сказала, что с твоим бальным нарядом вышел неприятный казус. Потом добавила, ничего страшного в этом нет, ибо вы уже разрешили эту ситуацию. Единственное, что по-прежнему остается неприятным – отсутствие у тебя бижутерии, которая бы подошла к бальному платью.

– Это, – я указала на коробочку, – не бижутерия.

– Верно, – согласился Эдуард. – Этот гарнитур когда-то принадлежал моей матери. Думаю, он будет хорошо сочетаться с твоим нарядом.

Боже…

– Ты позволишь мне надеть свои фамильные украшения? – изумилась я.

– Почему бы и нет? – барон невозмутимо пожал плечами. – Они тебе не нравятся?

– Нравятся! Еще как нравятся! Но, Эд… Ведь это настоящие драгоценности! Старинные и очень дорогие.

– И что с того?

– Ну… правильно ли одалживать такие ценные вещи случайной девушке?

Лицо Солуса стало серьезным.

– Не надо говорить о себе столь пренебрежительно, Софи, – строго сказал он. – И уж тем более не стоит противопоставлять свою бесценную личность холодным бездушным камням. Этот гарнитур был сделан для того, чтобы украшать прелестных дам. Какой от него прок, если вместо того, чтобы выполнять свое предназначение, он будет лежать в темном пыльном шкафу?

Что ж, логично. Мой отец тоже любит говорить, что всякая вещь непременно должна быть использована, иначе ее существование теряет смысл. Рубины – вещь, и ими, конечно, надо пользоваться. Однако от одной мысли, что я надену на бал фамильные драгоценности Солусов, спина покрывается мурашками.

Конечно же, никто не собирается дарить мне этот чудесный гарнитур, он покинет свою коробку на несколько часов, а потом снова вернется на место. Однако в том, что мужчина так просто предлагает девушке продемонстрировать половине города украшения его матери, есть что-то волнующее.

Возможно, Солус не придает этому особого значения, и драгоценности покойной баронессы в его понимании находятся наравне с мебелью, выставленной в музейных залах (помнится, во время нашей первой беседы он назвал их рухлядью). Но мне отчего-то кажется, что это не так. Эдуард отлично осознает не только материальную, но и моральную ценность этих рубинов и ни в коем случае не стал бы предлагать их кому ни попадя.

Моя бабушка рассказывала, что ее муж, мой дед, однажды преподнес ей золотой браслет, некогда принадлежавший его матери. Этот подарок стал символом серьезности его намерений, и, когда бабуля приняла украшение, попросил выйти за него замуж.

Меня замуж никто пока не зовет, однако не провести параллель между золотым браслетом прабабушки и рубиновым гарнитуром баронессы Солус я не могу. Мне хочется видеть в поступках Эдуарда намеки на нежные чувства, на желание сделать еще один шаг в развитии наших отношений.

Быть может, все это ерунда, фантазии. Барон трепетно ко мне относится и наверняка просто желает помочь дополнить бальный наряд, без какого-либо любовного контекста. И все же…

– Спасибо, – я закрыла коробочку и, приподнявшись на цыпочках, поцеловала Эдуарда в щеку. – Я буду обращаться с ним очень бережно.

Он тут же притянул меня к себе и крепко обнял.

– Я в этом не сомневаюсь, Софи.

***

В пятницу с самого утра Ацер стоял на ушах. Экскурсии были отменены, и вместо туристов замок заполонили десятки людей в форменных комбинезонах. Громко переговариваясь между собой, они таскали и распаковывали коробки с какими-то приборами, с лязгом и грохотом собирали массивные металлоконструкции, протягивали по коридорам провода.

Эдуард суетился вместе со всеми. Он носился по замку, как метеор, пытаясь контролировать все проводимые работы, дабы последние предпраздничные штрихи были нанесены идеально.

После завтрака, который барон сознательно пропустил, я попыталась поймать его в общем водовороте, чтобы пожелать доброго утра. Однако, высунув нос из левого крыла, сразу же засунула обратно, после чего, вспоминая выдвинутое кем-то утверждение, что перфекционизм является разновидностью психических заболеваний, поспешила вернуться к собственным трудам.

Черновик сборника был почти готов, и это очень радовало, ибо сдать его на проверку мне надлежало в конце следующей недели.

Необработанными оставались только песни господина Хакена, да и то не все. Тексты, которые были отсняты фотоаппаратом и продекламированы на диктофон, уже заняли свое место в соответствующем разделе черновика; теперь же предстояло разобраться с балладами, выданными в виде ксерокопий, заботливо снятых с нескольких ветхих тетрадей.

Как оказалось позднее, начинать работу над материалом из деревни Гоммат следовало именно с этих листов – записанные на них песни были бесподобны. Их язык был легок и напевен, а содержанием они напоминали «Сказки нянюшки Матильды».

Основой сюжета каждой из них являлась встреча человека с потусторонним созданием – призраком, лешим или оборотнем. Песен об оборотнях было особенно много – больше половины от общего числа, и почти все они воспевали храбрых охотников, вступивших в схватку с чудовищем и освободивших от его беспредела местных крестьян.

При этом попадались и другие, более романтические истории. В них объектом интереса волколака становилась девушка, сумевшая пленить человеческую ипостась монстра своей красотой и невинностью.

Среди этих песен была одна, которая зацепила меня больше остальных. В ней говорилось о двух подругах – Миле и Лиле. Девушки собирали в лесу грибы и повстречали там незнакомого юношу. Миле парень понравился, а Лиле показался странным и подозрительным – она обратила внимание, что следы, которые оставлял незнакомец, были похожи на отпечатки звериных лап. Спустя несколько дней юноша явился на деревенскую гулянку и весь вечер танцевал с Милой. Лила же заметила ряд новых странностей. В свете ламп и фонарей в глазах парня блестели «звериные искры», а тень, которую он отбрасывал, имела «песий хвост». Когда же взошла луна, незнакомец и вовсе исчез, и никто не видел, когда и куда он ушел.

Лила поняла, что парень – оборотень и рассказала об этом подруге. Но та влюбилась в незнакомца по уши и словам девушки не поверила. Более того, Мила заявила, что снова собирается танцевать с лесным юношей – на празднике, который должен был состояться в ближайшие дни.

Лила испугалась за подругу и, чтобы помешать ее свиданию с оборотнем, накануне праздника подменила ее красивые новые туфли на растоптанные старушечьи башмаки. Пока расстроенная Мила искала другую обувь, оборотень был разоблачен, схвачен и под радостные крики крестьян обезглавлен сельским старостой.

Дочитав текст, я долго рассматривала противоположную стену, пытаясь совладать с гулко бьющимся сердцем.

Песня, как жизнь, а жизнь, как песня, ага. У меня ведь сейчас почти то же самое: и праздник, и мужчина, которого считают подозрительным, и растоптанные башмаки, присланные вместо бальных туфель.

Что же получается? Коричневых уродцев мне отправили не просто так? Это не ошибка, не шутка, обиженной Солусом девицы, а… что? Последнее предупреждение? Не ходи, мол, на бал, а то оборотень (сиречь вампир) тебя сожрет?

Вообще, происшествие с дурацкими башмаками второй день не выходило у меня из головы. Право, разве это не глупо – присылать такую странную обувь? Люди, которые собирали пакет с бальным нарядом, должны были понимать, насколько нелепо предлагать к красивому платью растоптанные облезлые босоножки. Логичнее было не передавать их вовсе.

Я неоднократно сталкивалась с ситуациями, когда работники выполняли свои обязанности «на отвали». Но разве зимний бал, с которым так носится и барон, и мэрия, и администрация баденского театра, не является мероприятием, на котором все должно быть идеально?

Честно говоря, увидев растоптанные сандалии, я решила, что это мелкая пакость полуголой костюмерши. Она наверняка в курсе, что мы с Солусом последние три недели живем в Ацере вместе, а потому, прислав мне неподходящую обувь, хотела отомстить Эдуарду за его отказ встретиться с ней тет-а-тет.

Конечно, подобный поступок умным не назовешь, однако в жизни встречаются и более глупые решения. Помнится, бывшая пассия моего соседа разрисовала его дорогой автомобиль аэрозольной краской. А потом заплатила хорошие деньги за приведение машины в порядок и компенсацию ее владельцу морального вреда. По сравнению с этой историей облезлые туфли – сущая ерунда.

Между тем, после прочтения баллады об оборотне, поступок человека, собиравшего мой праздничный наряд, приобрел иной смысл. Быть может, у меня снова разыгралось воображение, однако теперь я вижу в нем предостережение. Причем, не только для себя, но и для Солуса. Героиня песни не пошла на праздник и осталась жива, а оборотня поймали и обезглавили. Не является ли театральная посылка предупреждением, что на Эдуарда готовится на падение? Что его хотят убить так же, как и героя баллады?

По моей спине побежали мурашки.

Надо поговорить с костюмершей. Убедиться, что она просто плохо выполнила свою работу, не вкладывая в нее никакого особого смысла.

Побеседовать с девушкой я решила этим же вечером – перед последней танцевальной репетицией. В театр поехала одна и на два часа раньше обычного, дабы, не дай Бог, с ней не разминуться.

Каково же было мое разочарование, когда оказалось, что костюмерши на работе нет. Об этом сообщила госпожа хореограф, с которой мне посчастливилось столкнуться в фойе.

– Вам нужна Лилиана? Увы, со вчерашнего дня она находится в клинике, – сказала наш гениальный педагог. – Утром ей стало плохо, и муж отвез ее к врачу. А тот назначил стационарное лечение.

Мои брови медленно поползли вверх.

– Муж? – переспросила я. – Лилиана замужем?

– Да, – кивнула женщина.

– И давно?

– Не очень. Года два или три.

Занятно. Очень занятно.

– Что же с ней случилось? Наверное, что-то серьезное, раз потребовалась госпитализация.

– Точно сказать не могу, – пожала плечами хореограф, – но надеюсь, доктор просто решил подстраховаться. Когда женщина находится в положении, она нуждается в особом уходе.

Так она еще и беременна? Тогда я ничего не понимаю.

– Для чего вам понадобилась Лили, София? Что-то не так с вашим нарядом?

– С нарядом все отлично, – поспешила заверить я. – Просто… Мне нужна ее… м-м… профессиональная консультация.

– Вас может проконсультировать кто-нибудь другой. В театре есть другие костюмеры.

– Боюсь, мне требуется именно Лилиана. Что ж, пусть выздоравливает.

– Выходит, вы напрасно приехали так рано, – заметила хореограф. – До занятия еще много времени, и я собиралась выпить чаю. Присоединитесь?

Я, конечно же, согласилась. Наша беседа продолжилась в небольшом кабинетике, заваленном папками с какими-то документами, а еще картонными коробками, рулонами материи, обрывками кружева и тесьмы. Госпожа гениальный педагог, казавшаяся на занятиях строгой и неумолимой, сейчас находилась в отличном расположении духа и явно была настроена поболтать.

Разливая в чашки ароматный напиток, она продолжила говорить о нашей общей знакомой. В течение следующих десяти минут я узнала, что Лилиана – скромная старательная девушка, которая любит свою работу и вообще является едва ли не самым чудесным созданием на свете.

Такая характеристика костюмерши настолько противоречила впечатлению, которое она создала во время нашей встречи, что я решила уточнить, действительно ли мы говорим об одном и том же человеке.

– То, как Лили вела себя во время обсуждения ваших костюмов, было для нее совершенно нетипично, – сказала мне госпожа хореограф. – Мы работаем вместе не первый год, и я ни разу не замечала за ней столь вызывающего поведения. А еще это жуткое платье, – женщина покачала головой. – Лили никогда не приходила в театр в таких нарядах. Да еще находясь на четвертом месяце беременности.

– Возможно, девушка хотела понравиться господину Солусу, – предположила я.

– Зачем ей это надо? У нее прекрасный муж. Она постоянно им восхищается. Поверите ли, София, они созваниваются по сто раз на дню и воркуют, как голубки. Барон, конечно, красавец и аристократ, но Лилиана любит своего супруга, и только его!

– Для чего же тогда она заигрывала с бароном? – удивилась я.

– Я была удивлена не меньше вас, – развела руками дама. – И, конечно же, спросила ее об этом на следующий день. Лили ведь не только кокетничала, из-за нее репетиция началась позже на целый час!

– И что она вам сказала?

– Ничего. Просто ушла от ответа. Буркнула какую-то ерунду о том, что так было надо, и все. Знаете, я думаю, все дело в ее положении. У некоторых женщин во время беременности появляются странные причуды. Кому-то хочется огурцов с медом, а кому-то пофлиртовать с чужим мужчиной.

Я покачала головой. Скромная баденская костюмерша внезапно решила поиграть в безудержную тигрицу? Маловероятно. К тому же, тигрица из нее получилась так себе. И что значит «так было надо»? Кому надо? Самой Лилиане или кому-то другому?

– Скажите, Лили самостоятельно складывала для меня бальный наряд? – поинтересовалась я. – Или ей кто-то помогал?

– Вроде бы, сама, – пожала плечами хореограф. – Если честно, я не в курсе. Знаю только, что Лилиана всегда добросовестно выполняет порученную работу. Помощники ей обычно не требуются. Да и какая тут может быть помощь? Чтобы положить платье в пакет, большого ума не надо.

Это точно. В таком случае, стоит задать моей разговорчивой собеседнице еще один вопрос.

– Знаете, – осторожно начала я, – на прошлой неделе мне показалось, что я видела Лилиану раньше. Однако этого никак не может быть. Нет ли у нее родственников в пригороде Бадена? Возможно, у нас с ней есть общие знакомые.

– Родственники у Лили имеются, – кивнула женщина, – и довольно много. Только все они здесь, в городе. А пригород… Кажется, там живет ее тетка. Да-да, точно, тетка – двоюродная сестра матери. Они очень дружны и часто приезжают друг другу в гости.

– У этой тетки фамилия случайно не Дире? – спросила я, чувствуя, как в преддверие ее ответа начали подрагивать кончики моих пальцев.

– О, так вы действительно знакомы с родственницей Лилианы! – почему-то обрадовалась хореограф. – Да, ее зовут Дире. Руфина Дире. Вы видели ее в Ацере, верно? Лили говорила, что она очень умная и неплохо разбирается в искусстве.

Ага, разбирается. И не только в искусстве.

Госпожа хореограф рассказывала что-то еще, однако мои мысли уже были далеко. Пазл сложился, и теперь требовалось внимательно рассмотреть получившуюся картинку.

Итак, что мы имеем?

Госпожа гид, наверняка слышавшая разговор Солуса с директором театра, знала, что мы с Эдом станем посещать танцевальные репетиции. Поэтому подговорила племянницу, которая по счастливой случайности работает в театре костюмером, чтобы она… Что? Очаровала барона? Пригласила его на свидание? Лилиана ведь добивалась именно этого. Поэтому и нарядилась так вызывающе, и так навязчиво строила Эдуарду глазки. Барон же не повелся ни на обнаженные ноги (к слову сказать, длинные и красивые), ни на закушенные губы, ни на грубую лесть.

Впрочем, есть вариант, что Лилиана не слишком старалась. Если она любит своего мужа, сыграть симпатию к незнакомому мужчине ей наверняка было непросто.

Интересно, если бы Солус согласился встретиться с ней наедине, кто ожидал бы его на этой встрече? Руфина Дире с осиновым колом и святой водой? Отряд охотников на вампиров? Но уж точно не замужняя беременная костюмерша.

Что дальше?

Барон от свидания отказался. А мне вместо бальных туфель прислали уродливые босоножки.

Руфина наверняка знала, что я ездила в Гоммат к господину Хакену, – ее веснушчатая коллега, конечно же, рассказала ей об этом. Логично было бы предположить, что среди текстов песен, которые мне даст пожилой историк, попадется баллада об оборотне. Соответственно, получив посылку из театра, я сумею правильно понять ее смысл. Если же баллада мне не попадется, я просто посчитаю старые башмаки досадным недоразумением.

Я коротко вздохнула.

Господи, пожалуйста, сделай так, чтобы я ошиблась! Пусть босоножки будут просто босоножками, без всякого скрытого смысла!

Но если это не так… Если Лилиана, госпожа Дире и иже с ними хотели предупредить меня о возможной опасности, значит, на балу должно случиться что-то ужасное.

В комнате в одно мгновение стало невероятно душно. Настолько душно, что мне захотелось встать из-за стола и выйти на воздух.

Руфина должна понимать, что я расскажу о своих подозрениях Солусу. Неужели ей все равно? Или она взаправду боится, что я стану вампиром, поэтому и устроила этот цирк – исключительно из добрых побуждений?

Я потерла виски.

Надо обсудить мои выводы с Эдуардом. Пусть он скажет, что я все придумала, и опасаться на самом деле нечего. Он всегда так спокоен и невозмутим! Мне однозначно стоит этому у него поучиться.

Репетиция прошла, как в тумане. Я механически выполняла необходимые движения и даже время от времени улыбалась, однако мысли мои по-прежнему крутились вокруг разговора с госпожой хореографом. Солус то и дело бросал на меня вопросительные взгляды, но вслух ничего не говорил.

– Ты была рассеянной сегодня, – заметил барон, когда мы вышли из театра на улицу. – Волнуешься перед балом?

– Я волнуюсь за тебя, – честно сказала ему. – Я теперь уверена, что на балу случится какая-нибудь неприятность.

– И к этому непременно будет причастна Руфина Дире, – Эдуард едва удержался от того, чтобы не закатить глаза. – Софи, Руфины не будет на празднике.

– Почему?

– У нее нет пригласительного билета.

– Эд…

– Я по-прежнему не считаю ее опасной. Но раз она так сильно тебя раздражает, я лично позабочусь, чтобы в воскресенье ни она, ни ее родственники в Ацере не появлялись. Тебя это успокоит? Хотя бы немного?

Я вздохнула и вымученно улыбнулась.

– Успокоит. Спасибо, Эд.