Уроки разбитых сердец

Глава 3

Аннелизе Кеннеди опустилась в просторное кресло, повернутое к заливу, и взяла в руки один из старых цветочных каталогов. Она любила их перелистывать, когда не было желания читать газету, поэтому пачка потрепанных каталогов всегда лежала наготове на белом тростниковом столике рядом с креслом.

Обычно стоило ей начать листать знакомые, зачитанные до дыр страницы, как приходило приятное чувство покоя. Описания семян с яркими фотографиями распустившихся цветов напоминали ей о счастливых часах, проведенных в саду, когда руки по локоть в земле и радость общения с природой вытесняет из головы все мысли.

Но на этот раз чуда не произошло. Окошко в волшебную страну оказалось наглухо забито: на коленях у Аннелизе лежала всего лишь пачка старых каталогов. Их перелистывали руки с загрубевшей кожей, заусенцами и выступающими пенами.

«У тебя такие прелестные руки, тебе нужно за ними ухаживать», — вздыхала мама почти тридцать лет назад, глядя, как дочь, новоиспеченная миссис Кеннеди, ловко управляется с грязной посудой, не потрудившись надеть резиновые перчатки. Аннелизе тогда лишь весело отмахивалась, и у нее не было ни времени, ни желания думать о каких-то там перчатках.

Она всегда отличалась неукротимой энергией и стремительностью, но без примеси безрассудства или легковесности. Аннелизе была деятельной, практичной и умелой. Защитные перчатки и кремы для рук — это для матери и ее ровесниц, а не для двадцатипятилетней молодой женщины, полной жизненных сил.

«Золотые руки и настоящий гений по части садоводства», — с гордостью сказал о ней Эдвард, когда они стояли перед церковью в день свадьбы дочери. Аннелизе потратила несколько часов, связывая нежно-розовые, едва только распустившиеся розы в маленькие букеты для украшения церкви.

Ей куда больше нравилось выращивать розы в садовом центре в Тамарине, чем мастерить из них букеты, но она согласилась бы связывать розы в пучки без помощи рук, одними зубами, лишь бы увидеть, как Бет в подвенечном платье торжественно прошествует вдоль прохода в церкви.

С тех пор прошло четыре года, но для Аннелизе этот день навсегда останется самым счастливым в жизни. Ее дорогая девочка нашла наконец свою судьбу. Бет всегда напоминала ей розу, одну из тех редких старинных чайных роз, которые Аннелизе и Нейл — владелец садового центра — с любовью выращивали в огромной оранжерее.

«Мадам де Суза», прекрасная, дивно благоухающая и колючая, необыкновенно прихотлива. Этот изнеженный цветок требует тонкого обращения, за ним нужен самый деликатный уход. В день, когда Бет вышла за Маркуса, ласкового, сильного и бесконечно влюбленного, Аннелизе почувствовала, что этот человек готов взять на себя заботу о ее драгоценном цветке или по крайней мере разделить с ней эту заботу.

Если Бет была розой, то Эдвард вполне мог сойти за дерево — великолепный дуб, огромный, могучий, неподвластный порывам морского ветра. А сама Аннелизе? Когда Эдвард встретил ее, она походила на тополь: такая же высокая и стройная, гибкая, трепещущая — от светловолосой макушки до кончиков пальцев неугомонных ног.

Но прожитые годы изменили ее, она это чувствовала. Трудно сказать, какой она стала теперь.

Много лет назад, еще только начиная заниматься садоводством, Аннелизе думала, что искусство, которому она себя посвятила, дает ответы на все вопросы. Земля учит человека спокойствию и терпению. Завершив полный круг, все возвращается к началу: за самой суровой зимой неизбежно приходит весна. Подгонять время бессмысленно, и задачи, и решения приходят, когда настает их черед. Подснежник не заставишь расцвести по своему желанию, но наступит день, и этот прелестный цветок раскроет нежные сонные лепестки навстречу солнцу.

Всему в этой жизни определен свой срок. Созревший плод сам падаете ветки. Это утверждение стало жизненным кредо Аннелизе.

А теперь выяснилось, что она, похоже, ошибалась. Жестоко ошибалась.

Миссис Кеннеди встала, прошла в кухню и включила электрический чайник. Она сделала это автоматически. Ритуал заваривания чая помогал ей отвлечься, когда она не знала, чем себя занять. Чаще всего Аннелизе выпивала не больше половины чашки.

Эдвард не был страстным любителем чая, он предпочитал кофе. В буфете все еще стояла банка с его любимым, безумно дорогим ямайским сортом «Блю маунтин» из магазина «Фортнум энд Мейсон».

Аннелизе терпеть не могла кофе, но ей нравился его запах. Густой пряный аромат, носившийся в воздухе, когда Эдвард священнодействовал на кухне, рассеянно, вполуха слушая радио. И вот теперь здесь больше некому готовить кофе.

Отныне никто не будет запрятывать куда попало кухонное полотенце, перекладывать подушки, неторопливо разворачивать утреннюю газету. Можно ли привыкнуть к одиночеству после тридцати лет, прожитых бок о бок с другим человеком? Хотя, возможно, одиночество и есть наше естественное состояние, а вовсе не вечный поиск второй половины, о котором рассуждал Платон. «Хотелось бы в это верить», — вздохнула Аннелизе.

Она резким щелчком выключила чайник, схватила связку ключей и направилась к черному ходу. Сбросив комнатные туфли, она натянула ботинки и сдернула с крюка потрепанную стеганую куртку — в маленькой прихожей перед черным ходом висело много всякого старья. Дверь выходила на взморье, и когда Аннелизе распахнула ее, в лицо ей ударил свежий морской ветер.

Горьковато-соленый воздух, пропитанный запахами моря и песка, наполнил ее легкие, и на мгновение у Аннелизе перехватило дыхание.

Ее коттедж находился в полумиле от береговой линии. Вначале шла поросшая жесткой низкой травой полоса суши, где отважно цеплялись за землю светло-лиловые ирисы. Дальше тянулся гребень мелких камней, сверкавших, как драгоценности, когда океан окатывал их волной. Наступило время отлива, и у самой воды была видна желтовато-коричневая песчаная лента в форме подковы — Милшон-Бей, маленькая бухточка рядом с более крупной — Тамарин-Бей. Два залива разделял высокий зазубренный утес, глубоко погруженный в воду.

Со стороны Милшон-Бей мыс был слабо защищен от ветра, несущего с собой песок и влагу, машины здесь быстро покрывались ржавчиной, а дома, такие как у Аннелизе, довольно скоро приобретали цвет прибитого волнами к берегу плавника.

По другую сторону утеса покоился городок Тамарин, надежно укрытый от разрушительного ветра кольцом неприступных скал. Вдоль долины, рассекавшей город пополам и спускавшейся в бухту, где миллионы лет назад с грохотом рушились гигантские ледники, катила свои воды река Бон, а рядом пролегла широкая дорога. В глубине долины у излучины реки располагался садовый центр, в котором Аннелизе проработала долгие годы.

Когда-то она всерьез раздумывала, не поселиться ли в Тамарин-Бей. Окна в домах там дребезжали от ветра, зато по вечерам, когда подступали демоны ночи, поблизости всегда были соседи. Скалы и холмы, удерживая теплое дыхание моря, создали в городе особый микроклимат. В садовом центре Аннелизе выращивала деревья и цветы, о которых в Милшон-Бей не осмеливалась даже мечтать.

У Лили, тетушки ее мужа, в саду росла смоковница, раскидистая, с толстым стволом, правда, уже почти лишенная плодов. Аннелизе она напоминала пожилого джентльмена, которому перевалило за семьдесят, когда можно уже не беспокоиться о потомстве. И все же это было самое настоящее фиговое дерево, привыкшее к куда более теплому климату.

Но теперь Аннелизе была только рада, что двадцать лет назад они с Эдвардом решили переехать сюда. Ей нравилось чувствовать себя оторванной от окружающего мира, а пронзительные завывания ветра не в силах были перекричать ее собственный вопль гнева и боли. Здесь она вольна была сидеть на расшатанном крыльце и пить вино под горестный плач Тоски, скорбящей о возлюбленном. Здесь можно было не опасаться, что кто-то сочтет ее безумной и станет названивать ее родственникам, намереваясь «сообщить им кое-что по секрету».

Берег был усеян раковинами и обрывками скользких морских водорослей. На песке у кромки воды виднелись следы копыт, оставленные во время утренней проездки лошадей. Конюшни находились неподалеку, в трех милях от взморья, и всадники по утрам скакали галопом вдоль берега. Как-то летом Эдвард сфотографировал их. Черно-белые снимки вышли довольно удачными, Эдварду удалось передать неистовую ярость гонки: раздувающиеся лошадиные ноздри, растрепанные ветром гривы, тучи песка и пенные брызги прибоя.

Одна из фотографий так и осталась висеть на стене в холле, и Аннелизе бросала на нее взгляд всякий раз, входя в дом через парадную дверь. Великолепный кадр.

— Ты вполне мог бы всерьез заняться фотографией, — как-то сказала она мужу. Эдвард обладал незаурядным художественным даром, но в страховом деле, которым он занимался, подобный талант ценился не слишком высоко.

— Я всего лишь любитель, милая, — смутился Эдвард, но Аннелизе знала: в душе он был польщен. В юности Эдварду нечасто приходилась слышать комплименты в свой адрес. Его мать считала, что восхваления уместны лишь в церкви, когда они обращены к Господу. Аннелизе всегда старалась почаще хвалить мужа, щедро выражая восхищение, которого Эдварду так недоставало в детстве.

— Для любителя это просто великолепно.

— Ты слишком пристрастна, — улыбнулся Эдвард, — и видишь во мне одни только достоинства. Ты просто слепа.

— Тогда это выборочная слепота, — усмехнулась Аннелизе. — Я вижу лишь то, что мне нравится, а в тебе мне нравится почти все.

Медленно бредя вдоль берега, Аннелизе мысленно пообещала себе убрать со стены фотографию, когда придет домой. Слишком мучительно видеть ее перед собой каждый день.

Резкий порыв ветра бросил ей в лицо горсть песчинок, заставив на мгновение зажмуриться. Аннелизе вскинула голову и обвела глазами берег, пытаясь зацепиться взглядом за какой-нибудь предмет, чтобы отвлечься от терзавшей душу боли. Рядом на песке лежала выброшенная волнами коряга, запутавшаяся в обрывке ядовито-голубой рыбацкой сети.

Аннелизе медленно нагнулась и подняла ее. Вытянутая деревяшка длиной в фут оказалась закручена в спираль. Иногда деревянные обломки — порождение причудливой фантазии моря — бывали по-настоящему красивы и выглядели как творения художника, несмотря на вмятины и щербины. Но встречались и обыкновенные коряги. Океан выносил их на берег, словно желал избавиться от бесполезного хлама. Бесформенные куски дерева валялись на берегу, уродливые, никому не нужные, выпотрошенные и безжизненные. Такие, как этот плавник. Такие, как сама Аннелизе.

Да, это правда, она вовсе не живое дерево, а прибитая к берегу коряга. Неприглядная для большинства людей и красивая лишь для немногих.

Не в силах справиться с душившим ее отчаянием. Аннелиза силой швырнула обломок обратно в воду и крикнула ему вслед:

— Ненавижу тебя, ненавижу, ненавижу!

Здесь некому было услышать ее крик. Ветер подхватил его и унес высоко в небо, где парили равнодушные чайки.

В то утро Аннелизе поднялась в восемь и предупредила, прособирается на девятичасовую воскресную мессу, а потом, возможно, заглянет к Лили, но Эдвард, пропустил ее слова мимо ушей. Он пробурчал что-то в ответ (вероятно, согласие) и перевернулся на другой бок, потянув за собой белоснежное пуховое одеяло. Его долговязая фигура оказалась спелената точно кокон. Аннелизе понимающе вздохнула. Она была жаворонком, а Эдвард — совой. Тут уж ничего не поделаешь.

Десять минут спустя, успев принять душ и одеться, она уже пила маленькими глоточками зеленый чай, прежде чем выскочить из дома. Аннелизе удалось-таки полюбить этот напиток, хотя прежде она терпеть его не могла. Когда-то давно иглотерапевт заявил, что зеленый чай ей очень полезен, и она тут же почувствовала непреодолимое отвращение к этому пойлу. Почему, интересно, ко всему полезному нужно так долго приноравливаться, а вот к вредному привыкаешь мгновенно?

Торжественная и строгая утренняя служба в церкви Сеяного Кейниса на центральной площади Тамарина была великолепна. Холодные лучи весеннего солнца, проникая сквозь цветные витражи в окнах, наполняли церковь приглушенным Сиянием, в котором отчетливо были видны мириады танцующих пылинок. Обычно художники именно так изображают божественное благословение, изливающееся на истинно верующих.

Утренняя месса проходила без музыки. Хор собирался к одиннадцатичасовой службе, когда мистер Фицпатрик с натугой выдавливал гимны из старенького, страдающего реваншизмом органа. Прихожане болезненно морщились, а отец Майк мужественно улыбался, удерживая паству от открытых насмешек.

Милый отец Майк. Он обладал прекрасным чувством юмора, но вынужден был постоянно сдерживаться, потому что далеко не всем нравится, когда священник позволяет себе шутить с прихожанами. Аннелизе искренне ему сочувствовала: бедняге приходилось вечно быть настороже, чтобы не переступить невидимую черту и не разрушить чье-то хрупкое доверие.

К одиннадцатичасовой мессе обычно являлись семьями. Едва только начавшие ходить детишки приподнимались на церковных скамьях и, сонно моргая, разглядывали своими круглыми глазенками сидевших позади людей. Это выглядело довольно забавно, но здорово отвлекало.

Во время девятичасовой воскресной службы церковь редко бывала заполнена больше чем на четверть, и это как нельзя лучше подходило Аннелизе. Ей нравилось мирное спокойствие храма. Достаточно времени, чтобы поразмышлять, но не так много, чтобы впасть в уныние. Она ненавидела эти приступы тоски. Но по счастью, во время мессы мрачные мысли отступали. Ритуал литургии действовал на Аннелизе умиротворяюще. Вместе со всеми она опускалась на колени, крестилась и шептала знакомые слова молитвы. Эти слова, как разбухшие от влаги зерна, давно успели прорасти в ее душе, ведь она повторяла их долгие годы. Ее религиозность не имела ничего общего со слепой одержимостью: молитва помогала Аннелизе освободиться от мучивших ее сомнений, заглянуть в себя и обрести покой.

В конце службы у нее совершенно неожиданно разыгралась мигрень. От внезапной и острой боли лицо Аннелизе страдальчески сморщилось, она уже знала: одним приступом здесь не обойдется, в любой момент может стать еще хуже. В таких случаях лучше без промедления ехать домой и ложиться в постель. На время о поездке к Лили можно было забыть. Аннелизе решила, что позвонит ей позже и извинится. Конечно же, тетя все поймет. Строго говоря, Лили приходилась ей не родной теткой, а родственницей по мужу, но отношения между двумя женщинами сложились самые близкие. Лили обладала многими замечательными качествами — веселостью, добросердечием, великолепным чувством юмора, — но ее главным достоинством было умение всегда оставаться в хорошем настроении и никогда ни на что не обижаться.

«Береги себя, дорогая, и дай знать, когда тебе станет лучше», — вот и все, что сказала бы она в ответ. Аннелизе знала немало людей, тщательно лелеявших свои обиды и постоянно искавших подтверждение тому, что их хотят унизить или оскорбить. Слава Богу, Лили не относилась к их числу.

Автомобиль подрагивал под резкими порывами ветра, и ехать пришлось медленно. Добравшись до дома, Аннелизе торопливо взбежала на крыльцо, думая только о том, как славно будет улечься наконец в постель. Краем глаза она заметила автомобиль своей близкой подруги Нелл, припаркованный во дворе, но головная боль отвлекала все ее внимание. Придется мужу занимать гостью. Вряд ли Нелл станет возражать, они с Эдвардом старые приятели, к тому же Нелл знает: когда у Аннелизе мигрень, с ней бесполезно заговаривать, она лежит пластом.

В кухне Эдвард и Нелл сидели за столом, держась за руки. Светлая женская головка приникла к темноволосой голове мужчины. Никакой тихой музыки, приглушенного света или разбросанной в беспорядке одежды, но близость, связывающая этих двоих, была слишком явственной, слишком очевидной. Аннелизе показалось, что ее с размаху полоснули по горлу, так разделочный нож мясника вонзается в мягкое куриное филе.

— Аннелизе! — испуганно вскрикнула Нелл и мгновенно отпрянула от Эдварда.

Увидев это стремительное, резкое движение, прежняя Аннелизе непременно отпустила бы какую-нибудь шутку насчет ишиаса Эдварда и многострадальной шеи Нелл, но сейчас все было иначе. Скованные, напряженные позы и застывшие лица ее мужа и подруги выдавали их с головой. Новый приступ мигрени лишил Аннелизе последних сил, к горлу подступила тошнота.

— Мы просто… — неуклюже начала Нелл и внезапно остановилась, не зная, как закончить фразу.

Обычно ей не приходилось лезть за словом в карман. В отличие от молчаливой, сдержанной Аннелизе Нелл никогда не упускала случая высказать свое мнение и отпускала остроумные замечания по любому поводу. Например, о дожде: «Ирландия была бы чудесной страной, если бы только нам удалось найти парня, который держал бы над ней зонтик». Людям это нравилось. Или насчет денег: «Лучше потрать их сейчас, на саване ведь нет карманов».

Но теперь Нелл не нашлась что сказать.

— Аннелизе, ты все неправильно поняла, это ошибка, — пролепетал Эдвард, встревоженно глядя на жену.

Он шагнул к ней и попытался взять ее руки в свои. Его волосы были все еще влажными после душа. Прошло каких-то двадцать пять минут с тех пор, как Аннелизе покинула дом. Должно быть, Эдвард пулей выскочил из постели, лишь только за женой закрылась дверь.

— Тогда объясни, в чем моя ошибка, чтобы я могла оценить правду, — тихо произнесла Аннелизе, мягко высвобождая руки.

В голове у нее по-прежнему стоял туман, но безошибочный инстинкт подсказывал, что лучше избегать прикосновений Эдварда.

— Ради Бога, Аннелизе, неужели ты думаешь, что мы могли бы причинить тебе боль! — воскликнула Нелл.

Она умоляюще посмотрела на Эдварда, взглядом призывая его вмешаться и все уладить.

По глазам всегда можно сказать, что человек думает на самом деле, Аннелизе давно это знала. За годы, прожитые вместе, они с Эдвардом не раз обменивались подобными многозначительными взглядами. Да и с Нелл тоже. Ведь они были подругами без малого двадцать лет, целую вечность.

Правда, до нынешнего дня Аннелизе и не подозревала, что двое людей, так много для нее значивших, выразительно переглядываются у нее за спиной.

У нее вдруг возникло ощущение, что она смотрит конец фильма с лихо закрученным сюжетом и неожиданно все загадочные события предстают в своем истинном свете. Ее муж и подруга обмениваются красноречивыми взглядами в финале, потому что они и есть главные герои картины. Не Аннелизе и Эдвард, а Нелл и Эдвард.

— Аннелизе, пожалуйста, присядь. — Взволнованный Эдвард наклонился к ней, нервно сцепив пальцы. — Я бы предпочел, чтобы этого разговора никогда не было, но, полагаю, дам все же надо объясниться начистоту. Теперь или никогда, верно? — Эдвард выглядел пристыженным, но исполненным решимости. Он собирался высказать всю ужасную правду до конца.

Именно в эту минуту Аннелизе отчетливо поняла, что муж бросает ее ради Нелл.

Эдвард всегда ненавидел бурные всплески эмоций и выяснения отношений. Когда Бет захлебывалась слезами, пережидая очередную драму, от него бывало мало проку, И теперь его настойчивое желание продолжить разговор, который легко мог перерасти в ссору, говорило само за себя.

— Ты уходишь, да? Ты уходишь к Нелл.

Эдвард молча кивнул и развел руками, словно хотел сказать: «А что мне еще остается делать?»

Аннелизе медленно села за стол и сложила перед собой руки.

— Я пришла домой раньше, потому что у меня разболелась голова, — устало пробормотала она, ни к кому не обращаясь.

— Принести тебе таблетки? — моментально откликнулся Эдвард и, дождавшись ответного безмолвного кивка, поспешил выскочить из кухни.

— Тебе поможет горячий сладкий чай, — деловито объявила Нелл. Повернувшись к буфету, она проворно достала чашки и заварку в пакетиках. За долгие годы дружбы с Аннелизе она так часто бывала в этом доме, что знала его не хуже хозяев.

— Чай не поможет. — Голос Аннелизе прозвучал неожиданно резко. — Мне уже ничто не поможет.

Слегка обескураженная, Нелл уселась на дальнем конце стола, напротив подруги, и Аннелизе неподвижно уставилась на нее потухшим взглядом.

Нелл изменила прическу. Обычно ее светло-каштановые волосы казались небрежно растрепанными, даже при отсутствии ветра. Она почти не пользовалась косметикой, и для ровесницы Аннелизе (обеим женщинам сравнялось по пятьдесят шесть лет) выглядела на редкость моложаво. Ее гладкую, лишенную морщин кожу с редкими веснушками портили лишь крохотные складочки в уголках смеющихся синих глаз. В этот день волосы Нелл были тщательно уложены, ресницы накрашены, а на губах блестела помада. Она куда-то собиралась и поработала над своей внешностью.

Собиралась улизнуть вместе с Эдвардом.

— Почему, Нелл? Зачем?

— Ох, только не надо сидеть тут со скорбным видом и делать удивленное лицо, — раздраженно огрызнулась Нелл, которая никогда в жизни не разговаривала с Аннелизе в подобном тоне. — Конечно же, ты все знала. Эдвард уверял, что ты ни о чем не догадываешься, но я никогда в это не верила. Женщины всегда знают. Ты просто закрывала на все глаза, так тебе было удобнее. Это говорит о многом, тебя всегда не слишком-то волновали отношения с мужем…

— Я не знала, — перебила ее Аннелизе, потрясенная только что свершившимся на ее глазах превращением. Еще минуту назад Нелл уверяла, что не способна причинить ей боль. — Думаешь, если бы я знала, то продолжала бы дружить с тобой? Мы ходили бы повсюду вместе как ни в чем не бывало, и я приглашала бы тебя к нам поужинать? — Она внезапно замолчала, не желая перечислять все новые и новые свидетельства своей слепоты. — Сколько же это длится? — в ужасе прошептала она. Аннелизе пыталась вызвать в себе гнев, но испытывала лишь бесконечную слабость и стыд — как она могла так чудовищно ошибаться в людях, которых знала всю жизнь?

Если бы ее предал кто-то один — Эдвард или Нелл, — другой остался бы поддержать ее, показать, что она по-прежнему любима. Но два самых близких человека сговорились и предали ее вместе.

— Не нужно притворяться, будто ты не знала, — презрительно фыркнула Нелл. — Ты все прекрасно видела. — В ее голосе звучала такая неприкрытая злоба, что Аннелизе вздрогнула, как от удара. — Ты можешь сколько угодно врать себе самой, но только не мне. Если вы двое так безумно любили друг друга, разве Эдвард пришел бы ко мне? Как по-твоему? Он пришел ко мне потому, что был тебе не нужен, ты сама его оттолкнула. Ты даже не понимала, как тебе повезло. Не ценила то, что имела. А я просто взяла то, что само шло ко мне в руки, и не собираюсь просить у тебя за это прощения.

Нелл сверлила подругу ненавидящим взглядом, ее переполняла дикая ярость: «Дорогой, бесценный Эдвард всецело принадлежал этой глупой курице, а она и не сознавала, каким сокровищем обладает».

Что ж, теперь благодаря ее глупости сокровище принадлежало другой.

Аннелизе вспомнила бесчисленные субботние вечера, когда она приглашала к себе в гости Нелл. Она всегда стараясь, чтобы их застолье выглядело как совместный ужин троих друзей, а не попытка счастливой супружеской пары поддержать несчастную вдову, вынужденную коротать долгие унылые вечера в одиночестве. Дэн, муж Нелл, умер десять лет назад, и все эти годы Аннелизе старалась окружить овдовевшую женщину заботой и вниманием, чтобы подруга почувствовала себя частью их с Эдвардом семьи. Она делала это ради дружбы, но, может быть, Нелл видела в ее поступках что-то другое? Жалость? Или желание порисоваться? Дескать, смотри, у меня есть муж, а у тебя нет. Приходи к нам поужинать, пусть тебя скрючит от зависти. Какие еще нелепые мысли могли прийти ей в голову?

— Я думала, что ты достаточно хорошо меня знаешь, Нелл. Если бы я догадывалась, что у вас с Эдвардом… — ей тяжело было это произнести, — …роман, я бы не стала молчать. Может, у меня и много недостатков, но я всегда старалась быть честной. Вспомни, как часто мы говорили о том, что в дружбе очень важна искренность. Мы все трое презирали фальшивых, двуличных людей, тех, кто кажется добрым и чистосердечным, а на самом деле только притворяется.

Внезапно Аннелизе охватил гнев. Эта женщина и Эдвард лгали ей. Они уверяли, что ценят честность и прямоту, а сами неизвестно сколько времени обманывали ее. А теперь еще Нелл пытается свалить всю вину на нее.

— Я не понимала, что происходит, — резко отчеканила она. — Возможно, тебе приятнее было верить в обратное и думать, будто ты крадешь у меня мужа с моего молчаливого одобрения, но это не так.

— Прости, Аннелизе. — В дверях появился Эдвард. В руках он держал пластмассовую коробочку с таблетками от мигрени. Вид у него был подавленный. — Я знал, что ты ни о чем не догадываешься. Мне хотелось думать, что тебе все известно, так было бы проще, но на самом деле я знал.

— Как давно длится эта ваша связь? — спросила Аннелизе, подчеркнуто не обращая больше внимания на Нелл.

— Не так уж и долго, — отозвался Эдвард.

— С начала акции по сбору средств для «Лавки королевского общества спасения на водах», — перебила его Нелл, не потрудившись хоть как-то смягчить удар.

«Значит, уже год с лишним», — отметила про себя Аннелизе.

— Полагаю, вы только ждали подходящего случая, чтобы поставить меня в известность? Моего дня рождения? Или, может быть, Рождества?

— Ты бы все равно узнала рано или поздно, — холодно возразила Нелл. — Почему бы не сейчас?

Обе женщины посмотрели на Эдварда, но тот лишь беспомощно пожал плечами. Аннелизе почувствовала, как гнев в ее душе превращается в холодную ярость. Слова слетели с ее губ прежде, чем она успела их обдумать.

— Тебе лучше собрать свои вещи, Эдвард. А тебя, Нелл, я попрошу подождать снаружи. Я больше не желаю видеть тебя в своем доме. Можешь отправляться к себе и ждать Эдварда там. Ему понадобится место, где держать вещи.

С трудом преодолевая слабость и подступающую тошноту, Аннелизе поднялась и перешла в гостиную. Там впервые за много лет она налила себе крепкого бренди, взяв бутылку с дурацкого круглого столика на колесиках. Эдвард его обожал, а она терпеть не могла. «Вот пускай и забирает его прямо сейчас», — угрюмо подумала она.

Некоторое время из кухни доносились приглушенные голоса, потом хлопнула дверь и послышался шум мотора. Нелл уехала.

И сразу же пришло облегчение. Видеть Нелл у себя в доме, дышать с ней одним воздухом было невыносимо, словно эта женщина источала отраву. Смертельный яд, незримый, неосязаемый и потому особенно опасный. Прикончив первый бокал бренди, Аннелизе налила себе второй. Нелепо было напиваться до бесчувствия, но именно этого ей сейчас и хотелось. Оглушить себя. Впасть в оцепенение. Она уселась у окна н принялась разглядывать залив, стараясь не прислушиваться к звукам, доносящимся из спальни, где Эдвард собирал вещи.

Когда Бет превратилась в подростка, Аннелизе научилась искусству слушать — улавливать и распознавать звуки. Если маленький ребенок бродит по кухне, это совсем другое. Вот открывается дверца холодильника, ваше чадо с трудом снимает крышку с бутылки молока, делает глоток и горестно вздыхает, пролив немного на пол. Ничего таинственного.

Матери подростков напрягают слух, чтобы уловить тайные сигналы, понятные лишь им одним. Какая музыка сейчас зазвучит? Выбор компакт-диска может рассказать о многом, нужно только уметь слушать.

Группы «Оазис» и «Каунтинг кроуз» можно было считать добрым знаком. Медленная тихая мелодия чаше всего говорила о том, что Бет немного устала и хочет отдохнуть. А вот Сюзанна Вега предвещала беду. Бет включала ее, когда бывала в полном раздрызге.

Придется все рассказать Бет. При мысли о неизбежном разговоре с дочерью миссис Кеннеди устало закрыла глаза.

Хлопнула задняя дверь, и Аннелизе вздрогнула. Эдвард ушел. Она подбежала к боковому окну и увидела, как он кладет в машину небольшой чемодан и спортивную сумку. Эдвард почти ничего не взял с собой. Только одежду. Означало ли это, что он собирается вернуться? Или же ему настолько не терпится переехать к Нелл, что он готов пожертвовать своими пожитками? Кто знает?

Вечер понемногу окутывал серым сумраком берег, и, несмотря на старенькую стеганую куртку, Аннелизе пробирала дрожь. Без живительных солнечных лучей берег мгновенно поблек, выцвел и казался теперь мрачным и унылым; так царство дикой природы, яркое и живописное днем, с наступлением сумерек наполняется ночными тенями и внушает страх всякому человеческому существу, напоминая о первобытной жестокости этого мира.

Начался прилив. Аннелизе стояла у кромки воды и смотрела, как волны неторопливо отступают и жадно набрасываются на берег, с каждым разом коричневатая полоска влажного песка все ближе подступала к ее ногам. В этом нескончаемом монотонном движении чувствовалась властная, неумолимая воля. Океан пятился и наступал, снова и снова, не останавливаясь, словно сама жизнь, готовая внезапно захлестнуть тебя соленой пенной волной как раз в тот миг, когда тебе больше всего хочется сойти с полосы прибоя.

Аннелизе стояла неподвижно, как зачарованная всматриваясь в серые волны, пока ее ботинки не намокли от воды. Холодная влага обожгла ступни, чары рассеялись, и Аннелизе отступила на шаг.

Если бы кто-нибудь увидел ее сейчас, то наверняка принял бы за сумасшедшую. Возможно, она и была безумна: одинокая женщина, стоящая на берегу, похожая на изваяние. Аннелизе медленно повернулась и побрела домой, оставляя позади сгущающуюся темноту сумерек.

В пустом коттедже царила пугающая тишина. Аннелизе торопливо обошла комнаты, включая везде свет, чтобы создать хотя бы какую-то видимость домашнего тепла. В гостиной она взяла в руки мешочек с вязаньем и с грустью посмотрела на пушистые мотки разноцветной шерстяной пряжи.

Она не могла даже думать о телевизоре или радио, но у нее оставалось вязание. Работа спицами помогала успокоиться и привести мысли в порядок. Аннелизе совсем недавно пристрастилась к этому занятию. Она и прежде вязала кое-какие простые вещицы — домашние тапочки-носки, детские кофточки и чепчики, одеяльца для кукол Бет — но ее поделки не отличаюсь особым мастерством исполнения. Аннелизе вернулась к вязанию год назад. Тогда только что бросила работу в садовом центре, и ей нужно было чем-то себя занять.

До того она носилась с идеей выучить какой-нибудь иностранный язык или освоить компьютер, и ее зять Маркус отдал ей свой старый ноутбук. Он долго извинялся за то, что компьютер слабоват и мало на что годен, но, несмотря на преклонный возраст, ноутбук, к восторг Аннелизе, все же работал.

— Он безнадежно устарел, — смущенно предупредил Маркус.

— Вот и чудесно, — улыбнулась Аннелизе.

— Бедняге уже десять лет. В мире технологий это самый настоящий динозавр.

— Как и я сама, — весело кивнула Аннелизе, похлопав зятя по плечу.

Ноутбук стал для нее любимой игрушкой. Ей доставляло массу удовольствия сидеть за стареньким компьютером и «бродить по Сети» — эти слова она произносила с упоением. И вот однажды в своих виртуальных странствиях она набрела на сайт посвященный вязанию. Это было что-то необыкновенное. Оказалось, что с парой спиц, крючком и клубком ниток можно творить чудеса. Ничего общего с примитивными носками и детскими кофточками.

Там рассказывалось, как делать сумки из валяной шерсти, как вязать тонкие кружевные шали, мастерить настенные украшения и драпировки.

Аннелизе пришла в восторг и тут же заказала себе полный комплект принадлежностей для вязания. Потом, решив, что двум смертям не бывать, зашла на страничку «Очумелых вязальщиц» и зарегистрировалась там как новичок. На этом сайте делились секретами мастерства женщины со всего мира.

Свою первую реплику на форуме она писала целую вечность: не так-то легко выставить собственные мысли на всеобщее обозрение, где любой сможет их прочитать, но анонимность участников форума придавала ей храбрости.

Некой Аннелизе из Ирландии мог быть кто угодно.

Убедившись, что повсюду в доме горит свет, Аннелизе включила компьютер, вышла на форум «Вязальщиц» и с изумлением перечитала свое последнее сообщение, написанное всего несколько дней назад. Оно поразило ее своей обыденностью.

Я уже наполовину связала розовую с серым сумочку. Получается очень красиво, жду не дождусь, когда закончу вязанье, не терпится посмотреть, как будет выглядеть шерсть в свалянном виде. Вчера вечером я до двенадцати сидела перед телевизором, переключала каналы и вязала. Краем глаза следила за тем, что происходит на экране. Посмотрела два фильма на медицинскую тему (я их раньше не видела) и любопытную передачу про искусственный остров у побережья Дубая; всё со спицами в руках. Хотелось бы поскорее закончить сумочку, но не знаю, как вязать цветок. У кого-нибудь есть идеи?

Аннелизе вспомнила тот вечер. Эдвард пошутил насчет ее маниакального увлечения вязанием и отправился спать, оставив ее перед телевизором с круговыми спицами в руках. Она тогда еще почувствовала себя немного виноватой, оттого что бедному Эдварду приходится одному ложиться в постель, как бывает у супругов, которые спят в раздельных спальнях.

Как мало она знала о своем муже.

Переживала, что отправила его в постель одного, а он, наверное, только рад был избавиться от нее.

На мгновение Аннелизе пронзила жгучая боль. Эдвард ушел. Бросил се ради Нелл. Она жила, не замечая, что творится у нее под носом. Гордилась своей интуицией и умудренностью. Ощущала свое единство со Вселенной. Какое нелепое заблуждение.

В чем же еще она ошибалась в жизни?

Внезапно Аннелизе поняла, что не в состоянии справиться с обрушившимся на нее горем. Сейчас она хотела лишь одного: чтобы боль хотя бы немного притупилась. Аннелизе дослала штопор и бутылку очень дорогого красного вина. Эдвард хранил его для особого случая.

— A-а, катись все к черту, — пробормотала она, наполняя вином большой бокал.

С бокалом в руке она уселась за свой ноутбук. Утешительно было думать о том, что огромное число людей по всему миру вот так же сидит в одиночестве у экранов компьютеров.

Вино обожгло ей горло. Оно показалось Аннелизе слишком терпким, но, пожалуй, это было как раз то, что нужно. Весь день у нее держался странный металлический привкус во рту. Вкус несчастья, не иначе. Она морщась прикончила бокал. Что делать, когда после тридцати лет брака тебя бросил муж? Интересно, есть ли у «Очумелых вязальщиц» какой-нибудь рецепт и на этот случай? Аннелизе зарегистрировалась на сайте пять месяцев назад и активно участвовала в форуме, но писала исключительно о вязании. Она целых три месяца трудилась над своей первой работой — затейливой фиолетовой сумочкой, расшитой цветами, и с воодушевлением обсуждала свое творение. Другие вязальщицы охотно рассказывали о себе на форуме, но Аннелизе не любила открывать душу даже перед близкими людьми. Теперь же, когда ей отчаянно хотелось поделиться своим горем, страдание оказалось слишком велико, чтобы выразить его словами.

Она просмотрела список новых сообщений на форуме. Мэри-Ли прислала фотографию изумительной кружевной шали с радужной отделкой. Аннелизе рассеянно взглянула на снимок, прикидывая, по силам ли ей самой такая виртуозная работа. С первой сумочкой пришлось повозиться, потому что она состояла из множества мелких деталей. Сама по себе вязка была несложной — никаких мудреных петель. Здесь требовались лишь усердие и кропотливость. Все детали вывязывались отдельно, потом их нужно было свалять (превратить шерсть в войлок) и аккуратно сшить вместе.

Лили очень понравилась сумочка.

— Какая чудесная вещица, — восхитилась она, когда Аннелизе принесла ей показать законченную работу во всей красе. — В молодости я любила вязать, но теперь, к сожалению, уже не могу. — Лили со вздохом посмотрела на свои искривленные артритом руки. — Вязание согревает душу.

— На самом деле я не умею вязать по-настоящему, — призналась Аннелизе. — Мне давно хочется набраться смелости и замахнуться на что-нибудь серьезное вроде свитера, но, боюсь, такая сложная вещь мне не по плечу.

— Аннелизе, тебе всегда удается все, что ты задумываешь, — улыбнулась Лили.

— А не слишком ли я старая, чтобы учиться?

Лили звонко рассмеялась в ответ.

— Учиться никогда не поздно, дорогая. Посмотри на меня, мне уже под девяносто, а я все учусь. Ты еще ребенок, Аннелизе. Как теперь говорят? Иззи мне как-то заявила… — Лили на мгновение задумалась. — Вспомнила: девяносто лет — это едва оперившиеся восемьдесят. Так что в свои пятьдесят шесть ты, считай, подросток. Главное, себя в этом убедить.

Аннелизе тяжело вздохнула. Придется и Лили рассказать об Эдварде.

Лили ничуть не походила на нежную малышку Бет, которую всегда следовало осторожно готовить к плохим новостям. Хрупкая и тщедушная с виду старушка обладала огромной внутренней силой, ее невозможно было смутить или обескуражить. В молодости Лили отличалась высоким ростом, а теперь стала сухонькой и маленькой, словно птичка, но ее мудрые васильково-синие глаза на морщинистом лице замечали все на свете. Годы иссушили тело Лили, но не ее дух. В свои девяносто лет эта удивительная женщина сохранила острый, проницательный ум и независимость суждений.

Аннелизе не хотела рассказывать тете об Эдварде вовсе не потому, что опасалась за ее здоровье. Она боялась увидеть жалость в глазах Лили. Больше всего на свете Аннелизе ненавидела, когда ее жалели.

Она допила вино и принялась писать. Ей хотелось выплеснуть свою боль. Поговорить ей было не с кем, но ведь у нее оставались подруги вязальщицы, а в эту минуту Аннелизе как никогда нуждалась в утешении.

Извините, что взваливаю на вас свои заботы, но я сейчас совершенно одна, а мне так нужно с кем-нибудь поделиться. Представляете, сегодня меня бросил муж. Не буду утомлять вас подробностями, просто, придя домой, я обнаружила мужа на кухне вместе с моей лучшей подругой. Они разговаривали, но я как-то сразу все поняла. Оказалось, их связь длится уже давно. Он ушел к ней. Я не знаю, что делать, не знаю, что думать. Я еще никому ничего не говорила. У нас есть дочь, но она слишком чувствительна и ранима. Немного не от мира сего.

Самое страшное — сознавать, что я совершенно его не знала, да и подругу тоже, если на то пошло. У меня такое чувство, будто я умерла. От меня осталась одна пустая оболочка. Наверное, нечто подобное испытываешь, когда вдруг узнаешь, что тот, кого ты любишь, оказался насильником или убийцей. Как я могла ни о чем не догадываться? Неужели вся моя жизнь — сплошная ложь? Выходит, что так. А я и не замечала.

Но как такое возможно? Значит, муж постоянно лгал мне? Лгал, когда мы были близки? Лгал, когда говорил, что любит. Лгал, когда уверял, что я единственная женщина, с кем он чувствует себя счастливым, лгал, что хочет быть только со мной. Я поймала его на лжи, и теперь мне всюду мерещится ложь.

Я поднимаю голову и вижу нашу фотографию на стене. Я смотрю на нее и пытаюсь разглядеть того, другого мужчину, незнакомца, которого не замечала, хотя и жила с ним бок о бок все эти годы. На фотографии мы втроем, с мужем и дочерью (ей там лет десять), на воскресном пикнике. Радостная, безоблачная картинка. Но теперь мне все видится иначе. На снимке отчетливо виден наш старенький автомобиль-универсал, а рядом на траве расстелен безобразный шерстяной коврик из шотландки. Мы с мужем улыбаемся, а Бет танцует — она тогда безумно увлекалась балетом. Прежде я поклялась бы чем угодно, что знаю, о чем он думает: в тот самый день муж был счастлив с нами. А теперь… я уже ни в чем не уверена.

Его поступок заставляет меня бесконечно сомневаться во всем, перебирать все события нашей совместной жизни и придирчиво рассматривать их сквозь увеличительное стекло. Теперь мои воспоминания ничего не стоят, ведь они запросто могут оказаться фальшивыми. А может, и нет, но этого я никогда не узнаю.

Словно вам показывают картинку, где на черном фоне изображена белая ваза, и кто-то вдруг объясняет, что контур вазы образуют два черных лица в профиль. Вы смотрите на профили, и ваза становится лишь белым фоном картинки. Стоит раз увидеть это превращение, и уже невозможно, глядя на рисунок, видеть одну только вазу. Изображение начинает «пульсировать» — вы видите попеременно то вазу, то профили.

Не знаю, как сказать дочери. Ей уже тридцать, она замужем и по идее должна была бы сейчас заботиться обо мне, утешать меня и все такое. Но на самом деле все наоборот. Что бы ни происходило со мной, я должна в первую очередь думать о Бет. Не представляю, как оградить ее от переживаний.

Ну вот и все. Что вы мне посоветуете? Никогда еще мне не было так плохо. Кажется, я схожу с ума.

Аннелизе собиралась было нажать на кнопку «Отправить», но передумала. Вместо этого она одним движением стерла все сообщение. И сразу же перенеслась в прошлое. В ушах раздался сердитый голос матери, раздраженной тем, что Аннелизе заперлась у себя в комнате и не желает выходить: «Думаешь, если ты спрячешься от нас, все само собой разрешится? Как бы не так. Это тебе не поможет».

Может, запертая дверь и не особенно помогала, но за ней Аннелизе становилось легче. Так было всегда. Стоило ли пытаться переломить себя? Не лучше ли следовать инстинктам?

Она заперла дверь и проверила, закрыты ли окна. Обычно это делал Эдвард. Обойти дом перед сном, убедиться, что все в порядке, — мужская работа. Аннелизе стиснула зубы и попыталась отогнать от себя мысли об Эдварде. В конце концов, они лишь двери, она закроет их сама.

Аннелизе методично обошла комнаты, погасив везде свет, медленно поднялась в супружескую спальню. Отныне ей предстоит спать здесь одной.

Она окинула унылым взглядом потолочные балки светлого дерева, в тон половицам, нежно-голубые стены, белую мебель, и два синих хлопковых коврика на полу и белые оконные занавески, собранные в густые складки — слабую защиту от холодного ветра. Ее взгляд скользнул по огромной кровати, застеленной белоснежным стеганым покрывалом, и Аннелизе медленно попятилась. Нет, она не станет спать здесь. Эта постель осквернена, лежать на ее мягких белых подушках — все равно что барахтаться в паутине лжи.

Комната Бет осталась прежней, хотя повзрослевшая девочка давно покинула родительский дом. Бет нравилось, приходя в эту уютную спальню, видеть милые, знакомые с детства вещи: аккуратно разложенные на деревянных полках куклы Барби вместе с их бесчисленными автомобильчиками и шкафчиками для одежды, а рядом стройный ряд любимых книг Энид Блайтон.

Единственная свободная спальня в доме своими размерами напоминала кладовку. В этой маленькой комнатке с белоснежными стенами помещались узкая кровать, побеленный деревянный комод, крышку которого украшала композиция морских раковин, и крошечный ночной столик с единственным ящиком, увенчанный старой медной лампой. За все двадцать лет, прожитых в коттедже, Аннелизе ни разу не ночевала в этой комнатушке. Каморка показалась ей идеальным убежищем. Ничего лучше и не придумаешь.

Аннелизе принесла из ванной таблетки снотворного, сунула в рот одну и запила водой из-под крана. В комнате Бет она нашла старую ночную рубашку дочери и натянула на себя. Ей не хотелось прикасаться к вещам, лежавшим в их с Эдвардом спальне. Они казались ей нечистыми. Аннелизе забралась кровать в белой комнатке, выключила свет и закрыла глаза, ожидая, когда подействует лекарство и придет забытье.

В тамаринской благотворительной «Лавке королевского общества спасения на водах» постоянно шла оживленная торговля. Возможно, играла свою роль близость к океану, но и местные жители, и туристы послушно заходили в лавку, чтобы присмотреть себе что-то из подержанных вещей; им нравилось сознавать, что деньги, отданные за какую-нибудь уцененную блузку, пойдут на содержание городской спасательной станции. Даже в ясные летние дни, когда море в бухте безмятежно сверкало и переливалось в солнечных лучах, в его великолепном спокойствии чувствовалась затаенная мощь, необузданная древняя сила.

Понедельники у Аннелизе всегда бывали заняты: она вела торговлю в лавке по понедельникам и средам с тех пор, как оставила постоянную работу в садовом центре. На следующее утро после ухода Эдварда она проснулась рано, как обычно, и тут же поняла, что придется отправляться в лавку.

Если не прийти, все решат, что она заболела. Потом кто-нибудь случайно встретит Эдварда и спросит, как себя чувствует его жена, тогда Эдвард скажет правду, и… этого ей не вынести. Аннелизе не желала, чтобы кто-то узнал о ее разрыве с мужем, по крайней мере пока она сама не примирится с тем, что случилось. Пока что до этого было еще далеко. Принятое накануне вечером снотворное заставило ее уже через двадцать минут провалиться в сон, а утром Аннелизе первым делом включила радио на полную мощность: громогласный поток новостей заполнил комнаты опустевшего дома, не позволяя ей остаться один на один со своими мыслями, слишком опасными, чтобы давать им волю.

Аннелизе нравилось работать в лавке по утрам. Первыми покупателями обычно бывали молодые мамаши. Забросив детей в школы, они забегали кинуть взгляд на выставленные товары и сразу же спешили по своим делам. По окончании утренней мессы лавка наполнялась церковными прихожанами, за ними следовали приверженцы ранних обедов — эти успевали проглотить свои сандвичи в считанные минуты и медленно прохаживались вдоль вешалок с одеждой или с любопытством оглядывали ряды книг на полках.

За веселой суетой и разговорами время бежало незаметно, та в лавке не отнимала много сил, разве что когда среди пожертвованных вещей попадалось что-нибудь действительно дорогостоящее, весь штат охватывала легкая паника. В таких случаях главное было правильно назначить цену, ведь в любой момент в лавку мог нагрянуть бывший владелец вещи и возмутиться, что его дар оценили недостаточно высоко.

В этот понедельник Аннелизе предстояло разобрать пять мешков со всякой всячиной, предназначенной на продажу. Она уселась в небольшой подсобке позади торгового зала, откуда вели двери на склад, в маленькую кухоньку и туалет, и принялась внимательно перебирать вещи. Там были груды одежды (главным образом женской), пропитавшиеся пылью мягкие игрушки, пестрые детские вещички, комнатные безделушки, несколько книжек в бумажных обложках и дешевая бижутерия. Примерно половина всей этой разномастной мешанины была в приличном состоянии, и Аннелизе начала аккуратно сортировать вещи, отделяя зерна от плевел.

«Поразительно, какой только хлам люди не приносят на благотворительную распродажу, — в который раз удивилась она про себя, вертя в руках мужскую рубашку с потертым воротником, оторванными пуговицами и подозрительным желтым пятном на рукаве. — Интересно, что это? Карри или, может, цветочная пыльца?» Рубашка незамедлительно отправилась в коробку с мусором.

Ивонна, еще одна волонтерка, стояла за прилавком у входа в лавку и безостановочно болтала с покупателями. Аннелизе нравилось работать с Ивонной, потому что эта словоохотливая хохотушка легко обходилась без собеседника и не требовала от подруги участия в разговоре. Обычно Аннелизе спокойно занималась своими делами под тихое жужжание радио, не обращая внимания на болтовню Ивонны. А в этот день ей особенно хотелось отгородиться от всех, и неумолчный щебет подруги пришелся как нельзя кстати. Сегодня Аннелизе не смогла бы поддержать разговор, даже если бы от этого зависела ее жизнь.

Свой истерзанный вид она объяснила тем, что провела бессонную ночь, хотя ударная доза снотворного, принятая накануне, отключила ее на полных восемь часов. Утром, взглянув на себя в зеркало, Аннелизе ужаснулась: она выглядела просто кошмарно, самая жестокая бессонница не оставила бы на ее лице таких разрушительных следов. Горе состарило ее за одну ночь на много лет. Кожа обтянула кости, глаза запали, взгляд погас, словно сама ее плоть взбунтовалась против боли, которую ей довелось испытать. Нежный румянец на щеках исчез, уступив место сероватой бледности, вместо плавных мягких линий остались одни лишь острые углы да глубокие впадины. На бесцветном овале лица, будто два сумрачных омута, темнели фиалково-синие глаза, в точности такого цвета, как у Бет. Густые светлые волосы, аккуратно собранные в тяжелый узел на затылке — когда-то восхитительно белокурые, отливавшие платиной, а теперь поблекшие, — больше не придавали ей женственности. Теперь они ее старили, наделяя сходством со сказочной ведьмой.

Аннелизе с трудом узнала себя. Много лет назад один воздыхатель уверял, что с ее длинной изящной шеей и бархатными глазами лани она похожа на прима-балерину. Неужели он говорил о ней? Когда-то Аннелизе считалась одной из тамаринских красавиц, во всяком случае, так утверждал Эдвард. Когда это было? Миллион лет назад?

Где та, прежняя Аннелизе? Что с ней случилось?

Что ж, придется повозиться с лицом, решила она. Немного тонального крема, капелька крем-пудры, чтобы скрыть темные круги под глазами, тушь для ресниц — робкая попытка придать взгляду живость — и чуть-чуть жидких румян, чтобы вернуть цвет поблекшим щекам. Аннелизе всегда виртуозно пользовалась косметикой.

Это, пожалуй, единственное, что объединяло их с матерью.

Уж если Аннелизе твердо решила загубить свою жизнь, погрязнув в садоводстве, то она просто обязана тщательно следить за кожей и не выходить из дома, не подкрасив губы помадой, твердила мать.

Еще она убежденно стояла на том, что женщинам не пристало пить крепкие спиртные напитки. Аннелизе придерживалась того же мнения и теперь с запоздалым раскаянием думала о бесчисленных бокалах бренди и вина, выпитых накануне. Вчерашнее безрассудство обернулось непривычным похмельем и тупой головной болью.

— Собаки так и будут гадить на берегу, — с горячностью заверяла покупательницу Ивонна. — Нужно повесить таблички. Вот тогда владельцы собак засуетятся.

Аннелизе не одобряла подобных мер. Она предпочитала видеть на берегу собачье дерьмо, нежели уродливые таблички, грозившие хозяевам строгими карами за несоблюдение чистоты. Таблички нарушили бы первозданную дикую красоту скалистого берега тамаринской бухты.

Аннелизе молча отвернулась, пытаясь представить себе реакцию Ивонны на ее новости.

«Эдвард ушел от меня. Он теперь живет с Нелл Митчелл. Да, с той самой Нелл, моей лучшей подругой. Так-то вот. Чужая душа — потемки, верно?»

Объяснение прозвучало фальшиво, и Аннелизе попыталась подобрать другие слова, медленно проговаривая про себя фразы, которые не успела еще как следует осмыслить.

«Прежде мы с мужем уже переживали трудные времена, всякое бывало, может быть, он просто не выдержал… А у Нелл такой легкий и веселый характер, к тому же они с Эдвардом хорошо друг друга знают…»

— Что ты сказала? — Ивонна выжидающе смотрела на Аннелизе, стоя у прилавка. Покупательница уже ушла, и женщины остались одни в лавке.

— Ничего, Ивонна. Так, разговаривала сама с собой.

— Ну да, я тоже этим грешу. — Ивонна шумно вздохнула и рассеянно перелистнула страницу местной газеты. — Никто не обращает на меня внимания. Дети говорят, я трещу без умолку, а когда они пытаются вставить слово — продолжаю тараторить, так что они давно махнули на меня рукой. И это мои дети! Как тебе это нравится?

— Да, ох уж эти дети, — протянула Аннелизе, думая про себя: «Ох уж эти мужья и лучшие подруги».

— И все-таки мы их любим, — усмехнулась Ивонна и принялась увлеченно рассуждать о детях, не замечая, что мысли ее собеседницы заняты совсем другим.

«Удивительно, как легко обмануть того, кто совершенно не ожидает обмана. — Эта мысль больно кольнула Аннелизе. — Какой наивной простушкой надо быть, чтобы так долго не замечать лжи. Такая доверчивость граничит с глупостью».

Она перестала перебирать вещи и застыла, оцепенело глядя перед собой. Как часто лгали ей Эдвард и Нелл? Ждали, когда она уйдет в магазин, чтобы пробраться в ее спальню, завалиться в постель и заняться любовью?

Острый приступ тошноты заставил Аннелизе броситься в крошечную уборную. Там ее вырвало желчью и остатками вчерашнего вина.

— Аннелизе, тебе плохо? — обеспокоенно спросила Ивонна из-за двери.

— Ничего страшного, — солгала она. — Простая изжога. Вчера наелась на ночь пирога с копченой рыбой.

Она ответила быстро, не задумываясь, и тут же замолчала, удивленно разглядывая в зеркало свое бледное лицо с покрасневшими глазами. Как ловко она нашла правдоподобное объяснение. Неужели лгать так легко? Может, это всего лишь дело практики?

Слава Богу, все утро в лавке толпились покупатели, и Ивонне не пришлось томиться от безделья. Она крутилась как заведенная и, ловко управляясь с кассой, успевала оживленно болтать с посетителями, пока Аннелизе изображала усердие, протирая полки и стойки для одежды. Временами ее взгляд беспокойно обшаривал улицу в поисках знакомой долговязой фигуры мужа.

Эдвард работал в городской инжиниринговой компании и иногда заглядывал в лавку навестить жену в дни ее дежурства. Аннелизе не сомневалась, что на этот раз он не придет, и все же упорно продолжала смотреть в окно: не пройдут ли мимо Эдуард и Нелл.

Своими очертаниями городок Тамарин напоминал половинку звезды с множеством лучей. Его прямые улицы тянулись к заливу и там сходились вместе, образуя обширную площадь — Харбор-сквер. Дальше простирался широкий бульвар с приземистыми средиземноморскими пальмами, в конце которого уютно примостилось открытое кафе «Доротас». Внизу лежала бухта, похожая на гигантскую подкову. Два острых мыса, замыкающих залив, глубоко врезались в океан, словно простертые вперед руки или мощные клешни огромного краба.

«Лавка королевского общества спасения на водах» располагалась на Филлиберт-стрит, примерно посередине между двумя площадями — просторной Харбор-сквер внизу и крошечной Черч-сквер в верхней части города, где горделиво тянулась ввысь церковь Святого Кейниса, сложенная из мягкого известняка.

Аннелизе заканчивала работу в лавке в два часа, когда ей на смену приходила Коринна Брейди с длинными болтающимися бусами, воинственно развевающимся шарфом и чудовищным, всепоглощающим запахом мускусного масла, купленного в незапамятные времена в городском магазинчике здоровой пищи. Коринна постоянно твердила, что современные духи доедят здоровью, а «старый добрый мускус» — как раз то, что надо.

«Натуральные запахи лучше всего, Аннелизе! — радостно восклицала она, размахивая крохотным, липким от старости пузырьком. — Нынешние духи вызывают рак, сама знаешь».

Обычно Аннелизе закрывала глаза на причуды Коринны и ее более чем своеобразные взгляды на медицину, но на этот раз она с трудом сдерживалась, чтобы не взорваться. Ее запас «молока доброты человеческой» полностью иссяк, и вряд ли его можно было пополнить в одном из местных продуктовых магазинов.

— Привет, Ивонна, у меня отличные новости! В аптеку завезли свежую партию клопогона кистевидного. Я знаю, ты не любишь разговоры о климаксе, и все же…

Стоявшая в глубине лавки Аннелизе невольно содрогнулась, услышав громоподобный голос Коринны. Бедная Ивонна! Деликатная беседа о женских проблемах грозила обернуться общественным диспутом. У Коринны напрочь отсутствовал регулятор громкости. Ее было слышно по ту сторону Атлантики, даже когда она пыталась говорить шепотом.

— Сказочное средство, — не унималась она.

— А ты кричи громче, — сварливо отозвалась Ивонна, — а то еще не весь город тебя слышал.

— Да ладно тебе, — нимало не смутившись, отмахнулась Коринна. — Мы все тут женщины, и мы гордимся своим телом. Наша жизнь подчинена циклам, Ивонна. Великая сила, заложенная матерью-природой, движет нами.

В любой другой день Аннелизе только усмехнулась бы: чудачка Брейди бывала на редкость комичной, когда заводила свою шарманку о матери-природе. Мать-природа несла ответственность за все на свете — от пагубного пристрастия Коринны к молочному шоколаду до сомнительного поведения доктора Берка из телесериала «Анатомия Грей». Может, и в том, что Эдвард ушел к Нелл, виновата все та же мать-природа? Вмешалась великая жизненная сила и все повернула по-своему? Коринна немедленно развила бы эту тему. Аннелизе с ужасом представила себе, как Коринна разбирает по косточкам их с Эдвардом разрыв, разглядывает его со всех сторон, точно мясник, который вертит кусок туши на разделочном столе, примериваясь, куда бы вонзить нож.

Ей хотелось выскользнуть из лавки незамеченной, но момент был упущен.

— Привет, Аннелизе… О Господи, дорогая, у тебя такой усталый вид! Бедняжка. Погоди, у меня кое-что есть для тебя. — Коринна запустила руку в объемную сумку, сшитую из пестрых кожаных лоскутков, которую вечно таскала с собой, и принялась перебирать содержимое. От сумки исходил резкий неприятный запах — напоминание о бесчисленных пузырьках со всевозможными снадобьями, пролитыми в бездонные кожаные недра. — Может, он выглядит немного странно, дорогая, но этот гриб творит чудеса. Только не забывай добавлять в него воды и пей настой не реже…

— Спасибо, Коринна, — поспешно перебила ее Аннелизе, всерьез испугавшись, что ее вот-вот вырвет от одной только мысли о настое гриба. — Извини, но сейчас я очень спешу. Как-нибудь в другой раз. Пока.

Она почти выбежала из лавки, схватив в охапку куртку и сумочку. Выдержка отказала ей окончательно.

Несмотря на внушительные габариты, Коринна при желании была способна развить неплохую скорость, и подгоняемая страхом Аннелизе пустилась бежать вниз по Филлиберт-стрит, дико озираясь в поисках убежища. Оно нашлось почти сразу. «Форзац» — бестолковый магазинчик, тесно заставленный книжными стеллажами, где львиную долю составляли детективы — отгородился от окружающего мира затемненными окнами, так что с улицы почти невозможно было разглядеть, что творится внутри.

Аннелизе с облегчением перевела дух. В «Форзаце» никто не станет донимать ее разговорами. В магазине действовало непреложное правило: здесь разрешалось лишь улыбаться и кивать.

Она поспешно рванула на себя дверь и тут же устремилась самым дальним стеллажам, в секцию классики. Остановившись перед ровными рядами книг, она медленно провела пальцем по переплетам. Интересно, когда она в последний раз брасса в руки Джейн Остен?

Постепенно Аннелизе успокоилась. Ее никто не преследовал. Коринна не бросилась за ней в погоню. За порогом благотворительной лавки можно было больше не притворяться и быть собой. Правда, существовало одно «но»: Аннелизе плохо себе представляла, кто она такая. Ощущение было странным, обескураживающим. На мгновение Аннелизе показалось, что почва уплывает у нее из-под ног. Ее пронзило абсурдное чувство нереальности всего происходящего, будто ее душу по ошибке вселили в чье-то чужое тело и насильно навязали жизнь, о которой она не имеет ни малейшего представления.

«Нет, о Господи, только не это!»

Рядом с секцией классики тянулись стеллажи с книгами из серии «Самосовершенствование личности». Дыхание Аннелизе снова участилось. «Нет, это никуда не годится. Надо дышать глубже. Вдох, потом считаем до четырех и медленно выдыхаем». Уже через пару минут она смогла сфокусировать взгляд на книжных корешках. Самосовершенствование. Аннелизе не раз заглядывала в этот отдел и знала наверняка, что здесь нет учебного пособия «Основы медитации для тех, кого достал этот долбаный мир».

«Большое упущение. Незаполненная ниша на книжном рынке», — хмуро подумала она. Не нашлось на полках и справочника «100 способов убить мужа и бывшую лучшую подругу». Зато здесь было полно брошюр о том, как победить депрессию с помощью всевозможных ухищрений — от позитивной визуализации до правильного сочетания особых пищевых добавок, — рецепты на любой вкус.

В свое время Аннелизе проглотила массу подобной литературы, стремясь разобраться в себе. Она рассеянно обвела взглядом брошюры. Большинство из них уже пылилось на полках у нее дома, за исключением разве что самых новых. К сожалению, от них было мало проку. От депрессии не избавишься, прочитав подробную инструкцию.

Не так-то просто выбраться из вязкой черной трясины, которая с каждым днем засасывает тебя все глубже. Аннелизе сердито нахмурилась, разглядывая книги, ее вдруг охватил гнев. Эти жалкие писаки притворяются, что знают, о чем идет речь. Чертовы мозгоправы и бесчисленные гуру от психиатрии кропают свои книжонки о депрессии! Да они и понятия не имеют, что это такое. Ты словно проваливаешься в темную смрадную яму, куда не проникает свет, где невозможно представить себе нормальную, здоровую жизнь, где у тебя все валится из рук, и ты ни на что больше не годишься.

«Аннелизе, давай поговорим, открой дверь, ну пожалуйста». Аннелизе снова услышала голос матери из далекого прошлого. Дорогая мама. Она старалась изо всех сил. Но судьба сыграла с ней злую шутку: ей досталась замкнутая и чересчур серьезная дочь, полностью погруженная в свой собственный мир. Аннелизе выросла в самой обыкновенной, простой и дружной семье, где все были добры к ней, но решительно не знали, как вести себя с этим странным ребенком.

«Может, ты хотя бы скажешь мне, что случилось?» — настаивала мать. «Я не знаю», — отвечала Аннелизе.

Она действительно не знала. Ее никто не задел, никто не обидел. Просто она была очень впечатлительной девочкой и переживала все намного острее, чем старшая сестра Астрид, ближайшая к ней по возрасту. Временами Аннелизе не могла избавиться от необъяснимого страха и тревоги, словно тяжелое темное облако наплывало и окутывало ее, подавляя волю, путая мысли.

Аннелизе было пятнадцать, когда она поняла, что далеко не все люди испытывают это мучительное беспокойство, что она не похожа на других.

И вот теперь, сорок лет спустя, в маленьком книжном магазинчике Тамарина на Аннелизе Кеннеди вновь навалилась мерзкая сосущая чернота, только теперь к ней примешивалась откровенная паника. Все поплыло у нее перед глазами, в ушах зазвучал противный гул, словно где-то вдалеке начали тревожно бить в барабаны. Назойливый монотонный звук — порождение ее больной фантазии — в эту минуту был для Аннелизе более реален, чем книги, теснившиеся на полках. Она давно не вспоминала о нем, в последние годы он являлся к ней только в кошмарных снах. Гул заполнял ее голову, неся с собой страх. Всепоглощающий животный ужас.

Аннелизе когда-то читала, что в определенных обстоятельствах в человеке берет верх так называемый «мозг ящера» — часть мозга, развившаяся миллионы лет назад и доставшаяся нам в наследство от пресмыкающихся. «Мозг ящера» отвечает за инстинкт самосохранения, это глубинный слой мозговых клеток, куда более древний, чем лимбическая система и кора головного мозга.

«Ящер» перехватывает управление, когда человеком овладевает страх. В статье было много длинных медицинских терминов и объяснений, которые Аннелизе просто пропустила, но одно она запомнила твердо: «мозгящера» помогает нам выжить, он включается, когда человеку грозит смертельная опасность.

Опасность… Волна ужаса буквально парализовала Аннелизе. Дыхание стало хриплым, прерывистым, грудь будто сдавило тисками. Сердце заколотилось, кровь бешено застучала в висках. Аннелизе так быстро бросилась к выходу, что едва не сбила с ног мужчину, внимательно изучавшего книги о спорте.

— Извините, — прохрипела она, проносясь мимо.

Сейчас она думала лишь о том, чтобы выбраться из чертова магазина и как можно скорее вернуться домой. Там, в безопасном и привычном мире, в окружении знакомых вещей, она сумеет прогнать этот дикий страх и заставит рассеяться гнетущую черноту.

Целую вечность она не испытывала подобных приступов паники и успела забыть, каково это, когда чувствуешь, что умираешь.

У нее так тряслись руки, что она с трудом достала из сумочки ключи и никак не могла попасть в замок зажигания. В конце концов ей это удалось.

Аннелизе уселась на место водителя и попыталась выровнять дыхание. Ее колотила дрожь.

«Вдох, раз, два, три, четыре, выдох».

Немного придя в себя, она завела мотор и включила на полную громкость радио, разговорный канал. Ей хотелось чем-то занять голову, только бы не думать.

Дом встретил ее тишиной. Не сонным молчанием, наполненным ожиданием чьего-то скорого прихода, а особым мертвящим безмолвием камеры-одиночки. Аннелизе заварила в кружке успокаивающий сбор. Эдвард вечно подшучивал над ее пристрастием к травяному чаю.

Сжимая в руке кружку, она подхватила пушистое шерстяное одеяло и направилась к дощатому причалу. Там она уселась, подобрав под себя ноги, закуталась в одеяло и принялась старательно вдыхать и выдыхать, наблюдая затем, как волны бьются о берег.

«Дышим медленно и глубоко. Вдох, выдох. Концентрируйся на каждом вдохе. Наполняем легкие воздухом и неспешно выдыхаем через нос. Вдох, выдох». Только и всего, но заниматься этим нужно каждый день.

«Черт!» Упражнение не подействовало. Сердце по-прежнему колотилось, как сумасшедшее, а проклятая чернота и не думала отступать. «Какой же ты подонок, Эдвард! Как ты мог так со мной поступить?» — с горечью подумала Аннелизе, зябко кутаясь в одеяло.

Нет, она больше не станет сидеть на таблетках. Ни за что.

Славный, добрый Эдвард всегда с сочувствием относился к приступам депрессии у жены, хотя сам никогда не испытывал ничего подобного.

— Знаешь, иногда мне тоже бывает немного грустно, — признался он однажды в самом начале их совместной жизни. — Это не совсем то, что чувствуешь ты, дорогая, но я понимаю тебя. По крайней мере стараюсь понять.

Услышав его, Аннелизе с трудом удержалась от смеха. Она всегда тщательно подбирала слова, когда говорила о своих депрессиях. Боялась испугать Эдварда. Вдруг он решит, что женился на законченной психопатке, которую нужно связать и держать в смирительной рубашке?

Эдвард не понимал, что подверженность душевным спадам — особенность ее личности. Аннелизе жила самой обычной жизнью, ничем не отличаясь от миллионов других людей: ее склонность к депрессиям была всего лишь игрой генов, как у других веснушки или гладкая оливковая кожа. Иногда приступы случались чаше, иногда реже. Бывало, проходили месяцы и даже годы без мучительной всепоглощающей черноты, но уж когда она наваливалась, здесь едва ли годились слова «немного грустно».

И все же Эдвард пытался ее понять. И она любила его за это.

— Я люблю тебя, глупый, — растроганно сказала она.

Эдвард со смехом сгреб жену в охапку и усадил к себе на колени. Аннелизе обняла его за шею и закрыла глаза, чувствуя себя по-настоящему любимой.

Этот трудный и бесконечно добрый смешной чудак понятия не имел, какие демоны ее терзают, но готов был на все ради нее. В том и заключается любовь — стараться понять близкого тебе человека, даже если это не в твоих силах.

Аннелизе с тоской подумала о Нелл. О, она отлично знала о приступах подруги и все же увела у нее мужа. Под пушистым теплым одеялом Аннелизе охватил озноб. Она начинала понемногу ненавидеть Нелл.

— Как тебе это удается? Быть в полнейшем завале и все же ходить повсюду и держаться как ни в чем не бывало? — спросила ее однажды Нелл.

Бет была тогда маленькой девочкой, Аннелизе отвела ее к школьной подружке на день рождения, потом вернулась домой и проплакала два часа кряду, прежде чем ее, зареванную и несчастную, обнаружила Нелл. (Она проезжала мимо и решила заглянуть в коттедж Кеннеди.)

— Я просто заставляю себя выглядеть веселой, вот и все, — ответила Аннелизе, пряча покрасневшие от слез глаза. — Невозможно сидеть в углу, уставившись в одну точку, когда нужно заниматься ребенком.

Не раз на нее наплывало знакомое чувство безысходности и апатии, но материнская любовь — могучая сила — помогала ей выкарабкаться. Всякий раз, когда Аннелизе больше всего хотелось остаться в постели, завернувшись в пуховое одеяло, как в броню, и отгородиться от остального мира, она вспоминала о дочери и брала себя в руки.

Когда Бет подросла и стало ясно, что она унаследовала не только фиалково-синие глаза матери, но и ее эмоциональную уязвимость, главной заботой Аннелизе стало оберегать и защищать дочь. В семейной табели о рангах первое место неоспоримо принадлежало Бет.

Дальше шла сама Аннелизе. Периоды душевного подъема сменялись бессилием и нежеланием жить, тогда приходилось идти к доктору и глотать проклятые антидепрессанты. Боже, как она их ненавидела! Согласиться на них означало признать свое поражение. Авторы бесчисленных популярных статей любили порассуждать о том, что подверженность депрессиям сродни диабету. «Вы ведь не станете отказываться от инсулина, если вы диабетик?» — вопрошали они. При виде этих статей Аннелизе хотелось вцепиться кому-нибудь в горло.

И наконец, Эдвард, милый, дорогой Эдвард, занимал стабильное третье место в списке ее приоритетов.

Для женщины всегда на первом плане дети, если они у нее есть. Им прежде всего дарит она свою любовь и внимание. А для мужчины главное — женщина. Аннелизе всегда это казалось непостижимым.

Может быть, Эдвард потому и ушел, что в семье ему отводилась отнюдь не первая роль? Неужели он не понимал, что для Аннелизе это не вопрос выбора, что она просто пыталась выжить?

Аннелизе тяжело вздохнула, глядя на залив. Ради вида на взморье они с Эдвардом и купили когда-то здесь дом. В ярком свете солнца Милшон-Бей напоминала огромное зеркало, лежащее в долине в обрамлении белого песка и зеленых торфяных болот.

Впереди простирался Атлантический океан, низко летали дайки, и волны сталкивались друге другом, взметая вверх клочья белой пены. «Берегись», — рокотали волны. Местные жители никогда не забывали об опасности. Туристы же часто вели себя довольно беспечно. Они брали напрокат лодки, чтобы поплавать в живописной уединенной бухте, а потом теряли управление, и их приходилось спасать в водах Атлантики, далеко за пределами залива.

Иногда с утесов, нависавших над величавым в своем спокойствии дольменом, можно было увидеть стайки резвящихся акул. Аннелизе вспомнила, как они с Эдвардом водили маленькую Бет посмотреть на дольмен.

«Это наша история, Бет, — торжественно объявил Эдвард. — И мы должны ею гордиться».

Эдвард переписал на свой лад историю их семьи, подумала вдруг Аннелизе. Кто знает, сумеет ли она когда-нибудь простить его? Его поступку нет и не может быть оправдания.

Впрочем, Эдварду все равно, простит она его или нет. Он навсегда ушел из ее жизни.