В глубине стекла

Глава 14

Олег проснулся поздно и один. Когда и куда ушла Вера, он не помнил. Помнил только, как он ей что-то рассказывал про себя, про школу, про Ольгу, как, достав бутылку виски, всё пытался выпить. Ещё помнил, как лежал на кровати, раздетый, а Вера сидела рядом, одетая, и гладила его по голове прохладной ладошкой. Помнил и тихое, почти не слышное сквозь наваливающийся сон: «Дурачок! Какие же вы, мужики, дурачки».

Олегу было плохо. Казалось, что всё тело пропиталось алкоголем, и его пары вырываются наружу при каждом выдохе. Жутко хотелось пить. Пустая полуторалитровая бутылка из-под минералки стояла рядом с кроватью, выдул, видимо, за ночь целиком. Но хотелось ещё. Бутылка виски, стоящая возле телевизора, вызвала сильнейший рвотный позыв, так что Олег бросился в ванную. После душа стало легче, но не хотелось ни на завтрак, ни на работу. «Да что, я не могу себе в свой собственный день рождения выходной устроить», — подумал Олег и отправился прямиком на пляж.

Там он перекинулся парой слов с дежурным в пункте выдачи разных плавательных прибамбасов, повесил объявление на русском и английском: «Сегодня дайвинга не будет», поплавал в море и, окончательно очухавшись, отправился в город. «Имею же я право на отдых», — успокаивал он себя.

Минут через пятнадцать он остановился возле «Таверны Одноглазого Джо». Заведение это называлось иначе, но работающий в нём одноглазый араб чем-то так напоминал Олегу героев «Острова сокровищ», что настоящее название никак не застревало в памяти. Араб кое-как говорил по-русски и по-английски, легко и без обиды откликался на «Джо Сильвера», хотя звали его, конечно, по-другому, да и Сильвер был, вообще-то, одноногим, а не одноглазым.

— Ага! My dear friend! — радостно улыбаясь, встретил он Олега. — You не был долгий время! Как дъела, земляк?

Все местные продавцы почему-то очень быстро усвоили обращение «земляк», вызывавшее у Олега ухмылку. «Ничего себе, землячок, — думал он, глядя на чернокожего, в мелких кудряшках Джо, ну прямо рязанский кореш или гарный украинский хлопец».

— Сделай мне кофе по-турецки и фруктовый салат с клубникой и дыней, — улыбнувшись в ответ, сказал по-арабски Олег. Приехав в Египет, он решил выучить арабский, но это оказалось сложнее, чем он думал, уж очень был непохож этот язык ни на один из знакомых Олегу языков. За этот год он научился понимать, о чём говорят и кое-как объясняться, но до знания языка было ещё очень далеко. Поэтому он пользовался любой возможностью для практики.

— О! Ты стал говорить гораздо лучше, — польстил ему Джо, — сейчас всё сделаю. Тебе сначала салат или кофе?

— Знаешь, сделай мне сначала кофе, потом салат, потом ещё кофе, — решил Олег.

— Много кофе опасно, сердце будет тух-тух, — показал рукою Джо, как начинает биться сердце от крепкого кофе. — Может, лучше чай?

— Ничего, давай кофе, — египетский красный чай, который местные жители тянули литрами с утра до ночи, Олег не любил. — Давай кофе и минералки к нему холодной.

— А! — понимающе осклабился Джо. — «Сушняк!» — произнёс он по-русски. — Может, пиво?

— Да отвяжись ты, чучело, — буркнул по-русски Олег себе под нос, — неси, что сказал! No! — «перевёл» он на английский.

Выпив горячий густой напиток, запив его ледяной минералкой, он принялся за чашу, в которой истекали соком перемешанные кусочки дыни, клубники, киви, ананаса и банана. Мерзкий привкус во рту прошёл, в голове посветлело. Вторую чашечку кофе он пил медленно, не торопясь, задумчиво осматривая всё вокруг, словно видел впервые.

Таверна имела глинобитные стены с широкими, ничем не закрытыми оконными проёмами. Рамы со стёклами здесь были только в магазинах, в других помещениях окна были простыми отверстиями, прикрытыми, в лучшем случае, решетчатыми деревянными ставнями. Крыша таверны была покрыта охапками сухого тростника, хорошо спасающего от жары. В оконных проёмах голубело море, врывался лёгкий ветерок, было тихо.

— С днём рождения тебя, — мысленно сказал сам себе Олег. — С днём рождения.

Ольга лежала навзничь, широко, безо всякого стыда, раскинувшись на кровати. Влажные пряди волос прилипли ко лбу, веки были прикрыты. Вот они дрогнули, и карие с зеленоватым ободочком глаза взглянули на Олега.

— Я что, кричала? — спросила она.

— Немного.

— Что это было? Я как будто умерла, а потом родилась снова.

Олег ласково и благодарно коснулся губами её щеки.

— Я тебя так долго ждал, а ты всё не шла и не шла.

— Теперь пришла.

— Да, теперь пришла, спасибо.

— Кому?

— Тебе, судьбе.

— Пусти, мне нужно. А Вовка со Светкой где? Ещё не ушли?

Минут через пятнадцать она вернулась посвежевшая, пахнущая водой, нырнула к Олегу под одеяло, поёжилась и хихикнула.

— У них там музыка, думают, не слышно ничего…

— И что же там слышно? — Олег провёл рукою по её шее, спустился к груди.

— Ничего, не балуйся!

Потом они снова любили друг друга. Вечером он пошел её провожать. Дойдя до её подъезда, он хотел ее поцеловать, но она вдруг отстранилась, прижав свою ладошку к его губам.

— Олег, может мне и не стоит это говорить, но я скажу. Мне никогда не было так хорошо, как с тобою сегодня. — Она смотрела на него с тревогой и ожиданием. — Я ещё тогда, месяц назад, это почувствовала и испугалась.

— Чего? — удивлённо спросил Олег.

— Испугалась стать очень от тебя зависимой.

— А сейчас?

— И сейчас боюсь. Но уже меньше, — она улыбнулась в темноте, — ну ладно, пока, — и, чмокнув слегка растерявшегося Олега в нос, скрылась в подъезде.

Во время осенних каникул они расставались только на ночь. С утра она прибегала в школу на дополнительные занятия, а Олег подтягивался на работу часам к десяти, ждал, когда она освободится, и они шли куда-нибудь гулять, а потом к Олегу.

— Слушай, что ты с ними возишься? — спросил Олег на третий день. — Каникулы же, в конце концов!

— Каникулы, — Ольга согласно кивнула и покорно положила голову ему на плечо, — но надо же их подтянуть.

«Действительно, — подумал Олег, почувствовав лёгкий укор совести, — и сам бы мог для отстающих занятия назначить».

Каникулы промелькнули, словно полустанок за окном несущегося скорого поезда.

Занятия в школе начались тринадцатого, в понедельник.

— Нет, это садизм, извращение какое-то, — говорил Олег, сидя после шестого урока у Володьки в раздевалке, — привыкаешь, привыкаешь спать сколько хочется, работать по четыре часа в день, отдыхать, в общем. Только привыкнешь, а тут, на тебе, извольте на работу! Нет, я так не согласен! Я требую соблюдения прав человека! Человек должен отдыхать!

— Человек должен пахать! — Володька был хмур и шутить не расположен. — Человек должен пахать, как папа Карло, и не надеяться на Буратино, который принесёт ему золотой ключик.

— Чем это ты так загрузился? Что за пораженческие мысли про пашню? Помнится, ты говорил, что жить нужно в своё удовольствие. Кстати, что случилось? За все каникулы у меня ни разу не появился, не позвонил. В школе тебя нет, говорят, отгулы взял за август. Светка и та пару раз звонила, интересовалась, не слышно ли от тебя чего. Намекала, не позвоню ли я тебе, но я притворился тупым и намёков не понял.

— И правильно сделал.

— Что, со Светкой — всё? Она вроде девка хорошая.

— Хорошая, вот потому и всё.

— Не понял!

— А что тут понимать? Ей все эти свиданочки, ночёвочки, не просто так, как некоторым, вроде физзарядки для поднятия тонуса. Она душой прикипать начинает. Да и я ведь тоже не чурка бесчувственная. Я уже и её, и жену по именам перестал называть, боюсь перепутать.

— А как же?

— А так, «ласточка», и всё тут. Да и привыкаю. В общем, всё, завязывать со Светкой надо, да и ей свою судьбу устраивать нужно.

— Одно другому не мешает, ты же сам рассказывал, что она говорила, будто если встретит подходящий вариант, тебе сразу отставка.

— Говорила, мало ли что она говорила, женщины, вообще, часто говорят одно, думают другое, а делают третье. Где она вариант искать будет? В школе? Так тут нас всего трое, она меня и нашла. На стороне? Для этого желание нужно, нужно, ты меня извини, чтобы в одном месте зудело. А так, я под боком, оно вроде уже ничего и не нужно и иллюзия свободы сохраняется, мол, если что появится… Откуда оно появится? Ей уже тридцать, между прочим, не девочка, по танцам не побегаешь.

— Что-то ты раньше об этом не заговаривал.

— Не заговаривал. Знаешь, когда всё время с детьми, забываешь, сколько тебе самому уже стукнуло. Кажется, что и ты сам, как они, что жизнь только начинается, что всё впереди.

— А что, всё позади?

— Нет, конечно, но и впереди уже далеко не всё. Мне уже, считай, тридцать один, если у меня ребёнок сейчас родится, мне его вырастить, образование дать, женить там или замуж выдать, лет двадцать пять нужно. Вот и прикинь, мне через двадцать пять лет самому под шестьдесят будет. А я всё молодым козлом скачу, девкам головы морочу.

— Вовка, я тебя не узнаю! Тебя за каникулы подменили, что ли? Ты с чего это о детях заговорил, раньше, помнится, жаловался, что они тебе на работе надоедают.

— Раньше я под стол пешком ходил, штанишки пачкал, что же мне, всю жизнь теперь… В общем, Олежка, никому ещё не говорил, тебе скажу. Дело идёт к тому, что к весне я стану отцом.

— Поздравляю! Ну, Володька, ну, молодец! От всей души поздравляю и тебя, и Танюшку твою! Молодцы! А кого хотите? Мальчика?

— Пока не знаем. Да кто бы ни родился — и пацан хорошо, и девка неплохо. В общем, Таньку мне пока нервировать нельзя, поэтому со Светланой — всё. Тем более, что Танька подозревать что-то начала. И из школы придётся уходить.

— Это ещё почему? Из-за Светки?

— Нет, она тут ни при чём. У меня здесь зарплата какая? Вот то-то!

— Ведь хватало же.

— Хватало, пока мы с Танькой вдвоём были, оба работали. Она хоть и ворчала иногда, что я мало зарабатываю, но это так, скорее для порядка. Вообще-то она мою работу уважает. У них, у деревенских, уважение к учителям ещё сохранилось. Я, когда к тёще приезжал, балдел сначала: она мужа старшей дочки, свояка моего, на «ты», хотя он и начальник какой-то, а меня на «вы». Председателя на «ты», а меня на «вы». Приятно, по деревне идёшь, все поздороваются, все на «вы». И Танька к работе моей с уважением, хотя и денег толком не платят. Ну жильё у нас есть — мне от бабки комната в коммуналке досталась, вдвоём с Танькой нам в самый раз, она на хлебзаводе своём нормально зарабатывает. Опять же муж, вроде как на интеллигентной работе, учитель, с детьми. Не пьёт. Да и мне работа по душе. Знаешь, вот всё на детей ворчу, что достают они, что покоя от них нет, а на самом деле приятно. Приятно, что нужен я им, что научить их многому могу.

— Так и работай!

— Работай! А в декрет Танька уйдёт, как втроём на одну мою зарплату, а?

— С Тамарой поговори, может, она тебе что подкинет.

— Что она мне подкинет? Вся физкультура и так моя, а всякие липовые часы давно расхватаны её прихлебателями. Кто же свои деньги отдаст?

— Какие липовые?

— Ой, Олежек, за два года ты так ничего и не понял! Ты себе никогда вопрос не задавал, почему некоторые нагрузку имеют в два раза меньше чем ты, а получают раза в два больше?

— Кто это?

— Да хоть Людмила, которая труды ведёт, Витёк, майор наш непросыхающий, Анечка, в конце концов. Ты их квиточки на зарплату хоть раз видел?

— Где?

— Ну когда нам перед зарплатой кучу расчётных листочков в учительской вываливают, ты их там встречал?

— Я чужие не смотрю, я свой ищу.

— А и захотел бы, не увидел. Их завхоз заранее отбирает и им лично отдаёт.

— Зачем?

— Чтобы никто не задал вопрос, как при небольшой нагрузке можно такую зарплату получать.

— Так откуда у них большая зарплата?

— А кружки разные, факультативы, замены заболевших учителей. Людмила, вон, по бумагам, кружок аэробики ведёт, кружок кройки и шитья, кружок вязания, Витёк — секцию по туризму. Кружки эти на бумаге только и существуют. Или другое, учительница заболеет, её уроки не ведутся, а Анечка выпишет на себя, будто она заменяла, вот тебе и копеечка капает. Я один раз с больничного вышел, гляжу, в журнале её автографы, будто она за меня уроки вела. Спортсменка, понимаешь, мастер спорта по скоростному хапанью. Она себе в неделю часов пятнадцать напишет, вот и прибавка. Но такое только для своих, приближённых. А я — рабочая лошадка, мне только за часы выработанные, и ни копейки больше.

— Но это же уголовное дело, а если проверка?

— Не боись, всё схвачено, за всё уплачено. Года за два до твоего прихода была у нас историчка, та всё правду искала, настучала в управление, телегу в прокуратуру отправила.

— И что?

— Ничего. Была проверка, был следователь, «факты не подтвердились». Тамаре, правда, выговор за какую-то ерунду вынесли, а историчку потом за прогул уволили. Она и судиться пыталась, да без толку всё.

— А почему другие учителя не выступили?

— Какие другие? Кто подачками прикормлен и готов глотку за Аньку с Тамарой драть, кто понимает, что с начальством связываться — себе дороже, кому наплевать. Но это всё — капля в море. Ты не гляди, что школа нищая, тут можно очень даже нехилые бабки делать. Если с умом. Но это только для приближённых.

— А ты?

— А я не приближённый. За Тамару глотку рвать не умею да и учиться не хочу. Хочу честно работать, получать хорошую зарплату и никому не быть должным. Так что мне Тамара ничего не накинет. А если бы и накинула, то всё равно мне мало. Это сейчас нам с Танькой комнаты хватает, а ребёнок подрастать начнёт? Надо о квартире думать. Мои родители ещё не старые, дай Бог, проживут лет двадцать, что же мне их смерти ждать, пока они квартиру освободят? Бесплатной квартиры не дождаться, сам помру раньше, а на покупку в школе даже с липовыми часами не заработаешь. В общем, ухожу я.

— Когда?

— Новый год с тобою отпразднуем, может, последний раз со Светиком встречусь, и — всё.

— А куда пойдёшь?

— Есть варианты, ты не обижайся, пока говорить не буду, чтобы не сглазить.

— Я и не обижаюсь.

— Вот и ладушки.