В глубине стекла

Глава 4

Олег, придя в свой номер, с остервенением содрал с себя футболку, зашвырнул её в дальний угол и поддал пинком кроссовку, подвернувшуюся под ноги. Та отлетела к балконной двери и, раскинув в стороны шнурки, будто руки, с укоризною поглядывала на Олега. «Вот дрянь! — думал Олег, непонятно о чём или о ком. — Вот дрянь какая!» Впрочем, дрянью было всё: и это кислое вино, выпитое в баре, и эта дура, Верка, устроившая скандал, да и Вика, настырно липнущая к нему и явно пытающаяся оттеснить Ольгу.

Олег прошёл к балконной двери, снова дал пинка безвинной кроссовке, вышел на балкон и, взявшись за перила, глубоко втянул ноздрями сухой, теплый воздух. Ветерок тянул с запада, пахло пустыней.

Пустыня, страшная и манящая, бесконечная и беспощадная, постоянная в своей изменчивости движущихся песков, безмолвное пространство одиночества и смерти. Только древняя египетская цивилизация, зародившаяся среди пустынь, могла породить такой всеохватывающий культ смерти, культ мёртвых. Пустыня — это осколок вечности, среди кипения мгновенно гибнущей и возрождающейся вновь жизни.

Олег вспомнил, как, впервые попав в пустыню, он был околдован её могучим, величественным покоем, как ему вдруг захотелось идти и идти, всё дальше и дальше, в объятия бесконечности.

Вот и сейчас, едва почувствовав запах пустыни, он снова испытал то неизъяснимое волнение первой встречи с вечностью. Собственно, именно пустыня почему-то и стала той последней причиной, которая помогла принять окончательное решение остаться в Египте на целый год. Хотя и других причин хватало, чтобы уехать из Москвы куда угодно, хоть к чёрту на рога, хоть в Африку.

Африка! Загадочная страна детских грёз. Ещё дошколёнком, декламируя «Айболита», он ярко представлял удивительную Лимпопо, а прочитав подростком роман Б.Пруста «Фараон», бредил Древним Египтом.

«Чёртова Африка! — проворчал он про себя. — Чёртов Египет!» За десять месяцев всё это надоело до зубовного скрежета, до тошноты и рвотных позывов. Особенно еда. Совершенно безумно хотелось съесть хоть кусочек чёрного хлеба с селёдочкой, хотелось квашеной капустки, солёного огурца. Именно солёного, а не маринованного из банки, какие продавались здесь в магазинах европейских товаров.

Сначала местная кухня даже понравилась, обилие свежих овощей и фруктов круглый год приятно ласкало глаз и радовало измученный зимней московской картофельно-крупяной диетой организм. Но потом… Сейчас, набирая себе на тарелку еду со шведского стола, Олег тщательно выбирал из всего салатно-гарнирного обилия лишь помидоры, огурцы и картошку. Ни горы маринованных маслин, ни миски с нарезанной зеленью, смешанной с остро-солёной брынзой, ни наструганный крупными кольцами лук, ни пропитанные какими-то специями баклажаны, ни ещё какие-то морковно-капустные смеси его больше не привлекали. Ароматы восточных приправ внушали отвращение, и хотелось обычной российской котлеты с жареной картошкой. Впрочем, картошка здесь была, но приготовить её ухитрялись настолько безобразно, что есть её приходилось уже без всякого удовольствия — была она тут не жареная, не варёная, а тушеная, причём с какими-то местными подливками и специями. С мясом местные повара обращались так, будто готовили его, преодолевая внутреннее отвращение. «Что это?» — тыкал в первые дни Олег пальцем в покрытые обжаренным тестом куски, получая каждый раз один и тот же ответ: «коров», была ещё, правда «кура». Спасали вкусный хлеб, разнообразная выпечка, местная простокваша и фрукты, поглощаемые им в огромном количестве.

Такая вынужденная диета, вкупе с ежедневным подводным плаваньем, позволяла сохранять подтянутую стройность, что при бронзовом загаре совершенно неотразимо действовало на приехавших отдохнуть женщин. Впрочем, слово «отдохнуть» каждая из них понимала по-своему. Если не брать в расчёт тех, которые приезжали со своими мужьями или любовниками, то одни, действительно, ехали с детьми понежиться на солнышке, поплескаться в море, другие ехали с подругой, чтобы отвлечься от домашних забот, позагорать, поездить на экскурсии, а третьи ехали откровенно «оторваться», прихватив солидные запасы спиртного и презервативов. Но даже самая благоразумная мамаша, находящаяся под зорким наблюдением собственного дитяти, окунувшись в эту курортную атмосферу праздника и развлечений, испытывая от жаркого солнца чувство восточной страстной истомы, записывалась к Олегу на подводное плавание и вполне откровенно, «случайно», начинала прижиматься и расспрашивать, где тут можно повеселиться, после того как ребёнок уснёт. А уж те, которые ехали «оторваться по полной», вроде сегодняшней Верки, те вообще… Вначале всё это Олегу льстило, потом надоело, потом стало бесить до такой степени, что он начал срываться и грубить, так, что к нему даже перестали записываться и резко упала выручка. Теперь он относился ко всему этому с равнодушным спокойствием, не отказывая никому в вежливых знаках внимания, снисходительно позволяя иногда себя соблазнить. Женщины шли как бы мимо него длинной чредой, особо не задевая, не оставляя воспоминаний, а он оставался таким же одиноким, как напомнившая о себе сейчас ветром Аравийская пустыня.

Раздражало только, что женщины, добившись того, чего им собственно и хотелось, начинали представлять дело таким образом, будто это он — коварный соблазнитель, а они — слабые заблудшие овечки, поддавшиеся минутной слабости. Да ещё порою предъявляли на него какие-то свои права. Впрочем, он старался относиться к этому философски, тем более что отдыхать сюда приезжали ненадолго, на одну-две недели, не больше, и дамы довольно быстро оставляли его в покое. Даже одна неделя с перелётом стоила недёшево. Бедные сюда не приезжали, хотя и богатые тоже — у тех свои курорты. А тут так, курорт для среднего класса.

«Интересно, — подумал он вдруг, — а откуда у Ольги деньги на эту поездку? Зарплата в школе — слёзы одни, отец у неё умер, мать — пенсионерка, да ещё больная. Неужели «спонсор» объявился? Наверняка, откуда же ещё? Все они одинаковые, — продолжал он думать с непонятным озлоблением, — лживые, эгоистичные, прячущие за красивыми словами свою беспринципность, готовность в угоду собственным интересам предать другого или продать себя».

«Все мы, бабы — стервы», — вспомнилась ему строчка припева из популярной одно время песенки.

«Вот уж точно, — продолжал он думать с тем же непонятным озлоблением. — Все они стервы. И Вика эта, тоже мне референт-переводчик, языковая практика у неё слабая, «входящие», «исходящие»… Какой же переводчик этим занимается? Это секретарши работа. Секретутка! Ясно, каким местом она на поездку заработала…

А Верка эта, шалава? Бабе ведь лет под сорок, а всё туда же. Сама его неделю назад зазвала к себе в номер: «У меня есть чёрные сухарики, сервелатик, водочка наша, новосибирская, очень приличная…», только что в штаны к нему не лезла. И сюда, к нему, сама напросилась («Мне так хочется посмотреть, как ты живёшь!»). А что тут смотреть? Стандартный номер, просто, наверное, подружка сама с мужиком в их номере в это время кувыркалась, ну её и выставила. И Ольга…» — нет, думать так же про Ольгу почему-то не получалось.

Ольга. Сейчас, стоя на балконе, под шелест пальм, он вдруг отчётливо вспомнил тот день, когда увидел её в первый раз.

Тогда был август.

Летний отпуск, который сначала казался невероятно длинным, закончился как-то неожиданно, вдруг. Ещё вчера он мог проваляться в постели до обеда, а сегодня уже в половине десятого входил в школу, здороваясь направо и налево, раздавая дежурные комплименты в ответ на аналогичные в свой адрес: «Вы прекрасно выглядите!», «Вы так загорели!» Заглянул в канцелярию, отметиться у начальства, но там, кроме секретарши, никого не было. Зашел в кабинет завуча, Анны Абрамовны: «Здравствуйте — здравствуйте! Как вы прекрасно выглядите! (Старая ты сволочь, никакая зараза тебя не берёт!) Жаль, что отпуск так быстро кончается! (Век бы тебя не видеть!) Куда вы ездили? Ах, в Карловы Вары! Ну да, конечно, печень нужно лечить! (Откуда же у тебя деньги на такие поездки, при нашей-то зарплате?) Нет, не женился. Нет, и не собираюсь. (Тебе-то какое дело?) Да, да, пора браться за работу! Конечно, буду готовить кабинет к Первому сентября. (А то я без тебя не знаю, чем заняться.)

Сначала пошел не к себе, а к Володьке, в спортзал. Но там было заперто. Жаль, вот с кем поболтал бы с удовольствием. Заглянул в кабинет химии, полюбезничал, похихикал с Инной Егоровной и, наконец, дошел до своего кабинета английского языка, который показался в углу, в конце коридора. Проходя мимо кабинета математики, простоявшего весь прошлый год без хозяина, заметил, что дверь приоткрыта и внутри кто-то возится. Но заглядывать не стал. Мало ли, ещё запрягут помогать.

В его небольшом, на восемь парт, кабинете всё было точно так же, как он оставил в июне, после выпускного, уходя в отпуск. Только толстый слой серой пыли покрыл мебель, сложенные стопками учебники, стенды с выцветшими картинками, подоконники. Олег, щёлкнув шпингалетами, раскрыл пошире окошко, смахнул пыль с учительского стола и сел прямо на пыльный стул. (Чёрт с ним, всё равно джинсы грязные.)

Брать тряпку и затевать уборку не хотелось. Нет, он не был грязнулей, всегда, на работе и дома, старался поддерживать чистоту и порядок, конечно, не идеальные, но хотя бы в рамках приличия. Сказывалась тут и привычка к армейской дисциплине и то, что он вот уже второй год жил один, без родителей.

Браться за уборку не хотелось от какого-то чувства безысходности. «Ну что, — думал он, — вот и прошло лето, а я так ничего и не решил». В июне, уходя в отпуск, он всерьёз задумался над вопросом, а стоит ли ему сюда возвращаться.

Первый год работы в школе позволил Олегу сделать два открытия, взаимоисключающая сущность которых заставляла его метаться в нерешительности, всё откладывая и откладывая принятие решения.

Первое, что он понял, педагогика — это его призвание, которое могло бы стать его судьбою. А второе — из школы нужно уходить, так как он всё равно в ней работать не сможет.

Как уж оно так странно получилось, он и сам сказать не мог, но выходило именно так — и остаться хотелось, и, понимал, что бежать нужно. В июне он честно пообещал себе за лето всё обдумать и решить, но так ничего и не решил, а, по правде говоря, и решать не пытался, подсознательно всё время отпихиваясь от этой проблемы. «Вот отдохну сначала, — думал он, — а там видно будет». Но времени так и не нашлось. Уже в первых числах июля он укатил в Севастополь к друзьям детства, а там Андрюха Шевченко уговорил его присоединиться к подводным раскопкам древнегреческой галеры, затонувшей бог знает когда в одной из крымских бухточек. По подводному плаванию, которым он увлекался в детстве и юности, пока жил в Севастополе, Олег давно стосковался, и, честно говоря, особо уговаривать его не пришлось, хотя он и поломался для приличия, утверждая, что за прошедшие годы разучился и всё забыл. Навыки восстановились быстро, и он снова мог наслаждаться непередаваемым ощущением погружения в подводный мир. Увлёкся он этим настолько, что очнулся лишь к середине августа, когда до конца отпуска осталось чуть больше недели. Успел добраться до Москвы, перестирать выбеленные солнцем и пропитанные морской солью вещи, прибрать квартиру, и настало время либо выходить на работу, либо писать заявление об уходе по собственному желанию. Когда он шёл утром в школу, он ещё сомневался, а теперь, усевшись за свой учительский стол, вдруг успокоился.

В его маленьком кабинете, кроме пыли, было и ещё нечто, что и понять трудно, и не заметить нельзя — в нём продолжала тихонько дышать частица его души и частицы душ его учеников. Вот эти стопки учебников он разложил в июне, чтобы первого сентября раздать их своему 7 «В»; вот эту стопку, поновее, он выдаст Сашке Гречихиной, она девка аккуратная, у неё они лучше сохранятся, а эту стопку, с разлохмаченными переплётами — Димке Епишеву, тот всё равно учебники открывает только для того, чтобы разрисовать портреты людей, имевших несчастье оказаться достойными помещения в школьные учебники. Стенды бы тоже нужно обновить. Вот этот, «Great Britain», он делал вместе с 9 «А», название, высунув от усердия язык, раскрашивала Танька Малышева. Интересно, какая она теперь стала? Вон тот, «Пиши правильно», оформлял ему прошлогодний выпускник Димка Морозов, отрабатывал пятёрку в аттестат. У него по отметкам выходило где-то между четвёркой и пятёркой, можно было, конечно, и так поставить, парнишка он был хороший, но лучше, если отработает, дороже оценит. К тому же хорошо, если от выпускников не только разрисованные парты остаются, но и что-нибудь толковое. Олег смотрел на запылённый кабинет и ощущал, как всё здесь наполнено смыслом, теплом детских душ, звоном их голосов.

Отчаянный визг прервал его размышления. Звук раздавался из соседнего кабинета математики. «Вот чёрт, — подумал Олег, — дети, что ли, опять балуются?» Он встал и не спеша направился туда наводить порядок.

В кабинете математики был тот характерный кавардак, который говорит не о последствиях разгрома бандой малолетних варваров, а о бурно протекающем процессе наведения порядка. Парты были сдвинуты в одну сторону, на свободном пространстве в живописном беспорядке валялись ведро, швабра, веник, тряпки. Прямо перед доской на хлипком, покачивающемся сооружении из перекошенной парты и взгромождённого на неё стула, стояла, ухватившись за портрет Архимеда, изящная миловидная девушка, сильно смахивающая на одиннадцатиклассницу. Туго обтягивающие Джинсы подчёркивали стройность фигуры и вполне оформившиеся выпуклости форм; мужская клетчатая рубашка, которая была ей явно велика, была завязана высоко на животе, почти под грудью, узлом, что позволяло разглядеть и полоску белой, незагорелой кожи, и беззащитно выглядывающий пупок. Рукава были закатаны, лицо девушки измазано извёсткой и белёсой пылью. Девушка стояла, судорожно ухватившись за портрет, и глядела испуганными глазами вниз, на покачивающиеся ножки парты.

— Оторвёте! — чуть насмешливо произнёс Олег, решив в последний момент обратиться всё же на «вы».

— А? — остекленевшие от ужаса глаза девушки теперь смотрели прямо на него.

— Портрет оторвёте. Кстати, Архимед сам точку опоры искал, хотел мир перевернуть, но не нашёл. Так что вы на него особо не надейтесь.

— Идиот!

— Архимед?

— Вы — идиот! Вместо того, чтобы стоять и зубоскалить, лучше подержите парту. Я же чуть не свалилась!

Олег, хмыкнув, но не обидевшись (действительно, нашёл время умничать), ухватился за парту. Сделал он это, видимо, так энергично, что стул качнулся, девушка, отпустившая Архимеда, взмахнула руками и начала валиться прямо на Олега. Он только и успел, подставив руки, спружинить удар, как она рухнула ему прямо на грудь. Она оказалась совсем не такой хрупкой и лёгкой, как казалось, и удар был сильным, так что он не удержался на ногах, и они кубарем полетели на пол, причём Олег, больно стукнувшись спиной и затылком, оказался внизу, а она, практически сидя на его груди, наверху. Несмотря на звон в ушах, Олег отчётливо ощутил и тепло оседлавшего его тела, и твёрдость охвативших его ног, и мягкость груди. Рубашка её, сбившаяся во время падения почти до самых подмышек, открыла плоский, почти впалый живот, тугую светлую кожу и полоски нижнего белья. Несколько секунд они так и лежали, ошарашено хлопая глазами, пока в её карих с прозеленью глазах сквозь пелену страха не промелькнули искорки смеха. А потом она расхохоталась, громко, открыто, с лёгкой хрипотцой. Рассмеялся и Олег, правда, чуть морщась.

— Ой, не могу! Ой, держите меня! — Она стала подниматься, упёршись в него руками, но новая волна смеха снова накрыла её, руки подломились, и она опять упала ему на грудь.

— Ну, ребята, вы даёте! — раздался голос от двери. Там, с интересом наблюдая за происходящим, стоял Володька, Владимир Петрович, школьный физрук.

Девушка, ойкнув, моментально соскочила с Олега и, отвернувшись к окну, взялась оправлять рубашку. Покряхтывая, поднялся и Олег.

— Здорово! — он радостно пожал Володькину руку. — Я тут, понимаешь…

— Понимаю, как не понять! Такая девушка! Конечно, понимаю. Одного не понимаю, когда вы познакомиться успели? Тебя же вчера не было.

— А мы и не успели познакомиться! — Девушка, поправив свою одежду, повернулась к ним лицом. — Времени не было!

— Да! — подхватил Олег такую знакомую словесную пикировку, когда главное было переболтать других, схохмить покруче, заставить всех замолчать, в общем, победить. — Да, времени ну совершенно не было, она мне на голову свалилась.

— Ну тогда вы ваще! — Вовка откровенно издевался. — Даже не познакомились…

Девушка прыснула лёгким смехом, Володька недоуменно посмотрел на них и уже серьёзно спросил:

— Нет, вы правда не знакомы?

— Неа! — Олег отчаянно замотал головой. — Будь добр, познакомь.

— Это Оля, Ольга Ивановна, наш новый учитель математики, а это Олег Дмитриевич, Олег, учитель английского языка.

Ольга изобразила реверанс, что в джинсах выглядело несколько комичным, а Олег щёлкнул несуществующими каблуками кроссовок, подчёркивая несерьёзность ситуации.

— Так я не понял, вы тут приёмы самообороны отрабатывали? — снова начал Вовка, его явно мучило любопытство. — Или ещё что? Может, я помешал?

— Нет, — Ольга перестала иронизировать, видя, что словесная пикировка принимает несколько фривольный характер, — нет, я протирала пыль с портретов и не удержалась, а Олег Дмитриевич пытался меня спасти. И это ему почти удалось, — не удержалась она от финальной шпильки.

— Да, — подхватил Олег, — у меня буквально подкосились ноги, — и он заговорщически подмигнул Ольге.

Она была очаровательна. Среднего роста, с русыми волосами, схваченными на затылке в тугой пучок, она стояла перед ними спокойно, раскованно, с чуть раскрасневшимся лицом и лёгкой, почти незаметной улыбкой на губах.

— Ладно, скажите спасибо, что это я вас в такой оригинальной позиции застал, а не кто-нибудь из наших тёток. Разговоров бы потом на весь учебный год хватило. Вам помочь, Ольга Ивановна? — Володька стал серьёзным.

— Нет, Владимир Петрович, спасибо, наверх я больше не полезу, ну их, а с остальным и сама справлюсь.

— Смотрите, смотрите, если что, зовите, где найти меня, вы знаете, или вот Олега попросите, он тоже всегда готов, как пионер. Ну ладно, пойдём, Олег.

Они зашли в кабинет к Олегу, но, оглядев его, Володька сморщился и потащил Олега к себе в спортзал. Там, в тренерской, они уселись за уже чистый, обжитой стол, синхронно улыбнувшись, так же синхронно произнесли: «Ну ты как?» и рассмеялись.

Были они очень разными. Володька — высокий, сухопарый, крепко сбитый. Во всех его несуетливых, но энергичных движениях ощущалась сила и пластика. Волосы он стриг коротко, но, даже будучи короткими, они упрямыми тугими кудряшками в беспорядке топорщились на голове, его ширококостные, крепкие руки и грудь, видимая в проёме расстёгнутой рубашки с короткими рукавами, тоже были покрыты густыми чёрными завитками. Крупный нос чуть с горбинкой, чёрный разлёт бровей… В общем, был он похож на «лицо кавказской национальности». Вот уже несколько лет, с тех пор, как начались в Москве теракты, он всё время таскал с собою паспорт, дабы иметь возможность доказать свою принадлежность к племени славян и коренных москвичей. Говорил он громко, напористо, часто помогая себе жестами. Был он уже несколько лет женат и в прошлом году справил своё тридцатилетие.

Олег был пониже ростом, русоволос, коренаст, будто бы то, что он недополучил в высоту, добирал шириною плеч, охватом груди. Его русые волосы, выгоревшие за лето до соломенной желтизны, были тонки, легко раздувались даже слабым ветерком, поэтому он тоже носил короткую стрижку. Говорил он негромко, очень спокойно и убедительно, жестикулировал мало, грубым шуткам предпочитал лёгкую иронию, был начитан, в прошлом ноябре обмыл с Володькой свои 24 года. «Пацан!» — заметил тогда Володька.

С первых дней работы Олега в школе они почувствовали взаимную симпатию, тем более что и мужиков-то в школе было всего трое: они двое, да ещё отставной майор, преподаватель ОБЖ, но тому было около шестидесяти, так что и пообщаться в школе больше было не с кем. Правда, общаться днём было и некогда. Всё время с детьми, даже не помнишь, с кем из учителей здоровался сегодня, а с кем нет, так и здороваешься весь день с каждым, кого встретишь, на всякий случай, чтобы не обидеть ненароком. Олег как-то после уроков зашёл в спортзал, когда там тренировалась школьная волейбольная команда, зашёл и встал у стеночки, пока заметивший его Володька не крикнул, чуть вызывающе: «Присоединяйтесь, Олег Иванович!» Олег присоединился и скоро уже стал часто после уроков заходить к Володьке «покидать мячик». У того по вечерам всё время были какие-то тренировки со старшеклассниками. Олег оказался не чужд спорту, играл и в волейбол, и в баскетбол, и в футбол, а когда рассказал, что много лет занимался подводным плаванием в Севастополе, ребята его совсем зауважали, да и Володька тоже.

— Ты где всё лето был? — спросил Володька. — Я пару раз звонил, тишина, никто к телефону не подходит. И видуха у тебя подозрительная, загорел как негр.

— Я как в Крым уехал почти сразу после выпускного, так весь отпуск и просидел, пять дней как вернулся.

— Невесту, что ли, там нашел?

— Невесту? Нет, не невесту. Я с подводными археологами работал.

— Халтурил, что ли? Деньжат подрабатывал?

— Какие там, к чёрту, деньги! Государству, Украине этой незалежной, наплевать, Россия теперь — заграница, археология никому вообще не нужна. Вернее, нужна, если что-то ценное найдут. Тогда да! Национальное достояние! Законы всякие, каждый лапу наложить рад. Потом это достояние всплывает где-нибудь на западном аукционе. А пока экспедиция, пока поиск, пока черновая работа, денег ни у кого не проси, не дадут.

— Ты что же, за свой счёт работал? Или это какая-то левая экспедиция? Как это? Чёрные археологи?

— Нет, нормальная экспедиция. Собрались просто ребята, которые за это дело болеют, выпросили кое-какие деньги на оборудование и питание. Только с аквалангом нормально работать там мало кто умел, вот я и согласился. Там в бухточке, на дне, галера лежит затонувшая, ещё со времён греческой колонизации. Сохранилось мало, но амфоры, керамика кое-какая, это есть. Копались потихоньку. Я больше инструктором, да за техникой следил и под водой поработал, конечно. Интересно!

— А кормили как?

— Нормально: каши, консервы, там бывший совхоз рядом, фрукты, виноград можно так набрать, можно купить за копейки. Объедались.

— Значит, ты весь отпуск из моря не вылезал. То-то я смотрю — рожа довольная, как негр чёрный… Эх, Олежка, завидую я тебе! Я бы тоже вот так, на всё лето, куда-нибудь в спортивный лагерь. И отдохнёшь, бывало, и отпускные все целы. Я, когда за клуб выступал, любил на сборы ездить. Днём тренировки, а ночью… У нас рядом женская волейбольная тренировалась. В номер только к утру. Тренер материл… Откуда силы только брались?! К осени деньжат поднакопится. А что, всё лето живёшь на халяву, купишь себе что-нибудь.

— Нет, у меня отпускные разошлось по мелочи. Я вообще не представляю, как бы я на них тут весь отпуск прожил, на месяц бы не хватило. А ты как? Ездил куда?

— И ездил, и не ездил. Сначала ремонтом занимался, так, косметика, где подмазать, где подклеить, потом к тёще в деревню с Танькой: сено, молоко, картошка — красота! Отдохнул, конечно.

— Быстро отпуск пролетел, все говорят: у вас, учителей, отпуск большой, а какой он большой, кажется, будто только начался, и вот уже август кончается. А ты что, давно на работу вышел?

— Нет, два дня. Мне Тамара позвонила, тут кое-что для спортзала выделили, получить нужно было. Ты-то что решил? Перед отпуском, помнится, уходить собирался: «Дурдом! Надоело!»

— Собирался. Но что-то не собрался. Меня всё лето в Москве не было, а сейчас куда уходить? Нужно было место подыскать. Да и… Ладно, ещё годик поработаю, а там — видно будет. Слушай, а эта новая математичка откуда взялась?

— Не знаю, нас царица Тамара познакомила. Я когда в первый день вышел, она уже тут была, в кабинете шуршала. Слушай, чей это кабинет был? Кто его так уделал? Тамара даже заботу проявила: «Помогите, — говорит, — нашему молодому коллеге, а то она испугается и убежит». Ну такой, как не помочь, сам понимаешь, только она меня быстро отшила. А с тобой, я смотрю, сразу обниматься полезла.

— А то як же! — Олег самодовольно разгладил несуществующие усы. — Мы хлопци гарни!

— Что, в хохлы перекрестился? Как там, вообще, в Крыму?

— Вообще, хреново. — Олег посерьёзнел, убрал с лица самодовольную дурацкую улыбку и задумчиво поглядел в окошко. Лицо его будто затвердело, яснее выступал высокий лоб, чётче очертились губы. — Там же русских большинство, да и украинцы, те лучше по-русски, чем по-украински говорят. В Севастополе много военных моряков, которые в отставку вышли, жить остались. Многие говорят: «Нас Россия предала, пока нужны были, помнили, а потом выбросили, как старое тряпьё». Они, в Крыму, автономию хотят, а Киев давит, им эта автономия, как заноза в жопе. Денег не дают, налоги отобрать стараются.

— Да, просрали мы Крым. Нельзя было его хохлам отдавать.

— А как не отдашь, когда у нас даже границы сухопутной нет, да была бы… Что же, войну из-за него начинать? А кормить его как? Промышленности нет, работу не найти. Только благодаря курортникам и живут, российским, а сами украинцы мало туда ездят, нищета. В Севастополе все с флота кормятся, кто хоть каким боком к флоту пристроился, тот ещё ничего, а остальные выживают. Коз держат, прямо в парках пасут, чтобы с голоду не помереть. Вообще-то бардак, тут тебе и наш флот, и украинский, нашим хоть деньги регулярно платят, а тем… Вот и стараются на каждом шагу лишнюю копейку урвать. Злятся все друг на друга: украинцы на русских, русские на украинцев, вместе — на татар, на Киев, на Москву. Татары, те вообще на всех злые. В общем, когда хреново, все на всех злятся.

— А татары что?

— «Что, что». Татары там ещё со времён Крымского ханства жили, а потом, сам знаешь, их Сталин чуть не в двадцать четыре часа — в Сибирь, в казахские степи, на спецпоселение. Погибло их тогда — несчётно. Целую нацию обидел. А народ обиды долго помнит, мы татаро-монгольское иго сколько веков поминаем! А ведь у нас Родину не отнимали, церкви не разрушали. А они стали на свою Родину возвращаться, а там давно захватчики обосновались, кладбища распаханы, мечети снесены. Ты что, думаешь, они к нам любовью горят? Хорошо, хоть мстить вроде не собираются, понимают, что, мы, нынешние, ни в чём не виноваты. Хотя… Они возвращаются, а им селиться не дают — земля-то вся расхватана, ничейной давно нет. Они самозахватом, тут милиция, они за ружья, в общем, весело. Того и гляди, война вспыхнет.

— Ну и не фига было Украине отделяться, самостийности захотели, вот пусть хлебают свою самостийность.

— Да ну тебя, Вовка, ты же понимаешь, что не народ отделялся, а политики. Народ до сих пор против, да кто его слушает!

— Ладно, Олежек, ну их, у нас своих проблем под завязку. Твои родители когда вернуться должны?

— К весне.

— А ты остаёшься?

— Остаюсь!

— Значит, ещё год вместе поработаем?

— Поработаем.

— Тогда пошли отсюда, делать всё равно нечего, Тамара на совещании, Анна Абрамовна её ненаглядная какие-то бумажки клепает, завтра уж и работать начнём, хотя до первого сентября какая работа? Ну что, по пиву, — Володька хитро посмотрел на Олега, — или новенькой математичке пойдём помогать?

— По пиву, — чуть замешкавшись, отозвался Олег.