В глубине стекла

Глава 20

Олег искал Ольгу всю первую половину дня. Сначала долго завтракал, устроившись за столиком у входа и внимательно следя за входящими, потом вышел наружу и расположился на скамейке возле стеклянных дверей, потом плюнул и пошёл к ней в номер. На его настойчивый стук в дверь никто не отозвался. На пляже её тоже не было.

«Куда же они подевались? — думал он. — В город рано, может, на экскурсию уехали?»

Узнав у менеджера, что девушки уехали в Луксор, Олег расстроился. Вернутся они поздно, уже не поговоришь, придётся завтра.

«Вот идиот! — ругал себя Олег. — Чего я ждал? Зачем выпендривался? «Я вас буду в баре ждать! Приходите вечером». Баран! Встретиться в Африке! Да такие случайности раз в жизни бывают! Или вообще не бывают. Сколько я мучился, хотел её увидеть, а тут прямо на тарелочке шанс подносят, а я… Индюк напыщенный! Ведь не зря нас судьба свела опять! А мы? Детский сад какой-то. Прячемся друг от друга…» Отругав себя последними словами, он пошёл работать. Сегодня у него на утро были записаны несколько человек, первыми были двое, как оказалось, отец и дочь, приехавшие из Новосибирска.

Они пришли вовремя. Отец, высокий сухопарый мужчина лет сорока, с лёгкой проседью в тёмно-русых волосах, был спокоен и уверен в себе. Но не глупой самоуверенностью некоторых мужчин, хватающих незнакомый им акваланг и выполняющих инструкции с презрительным выражением лица, мол, и без тебя всё знаю. Ощущалось в нём привычное право распоряжаться, давать указания, но и готовность учиться новому, замешанная на искренней, проверенной жизнью убеждённости, что все, что умеют другие, он тоже способен освоить. Он внимательно слушал инструкции, благожелательно принимал необходимую помощь, но решительно отказался от излишней опеки, пока сидящая рядом дочь наблюдала за ними.

Дочери было лет шестнадцать. «Класс десятый-одиннадцатый», — привычно определил Олег, окинув взглядом её, уже вполне сложившуюся, но словно излучающую молодость фигурку, и услышав её речь с проскальзывающим молодёжным сленгом. Кого-то она ему смутно напомнила, но он не обратил на это внимания. Молодые девушки этого возраста часто похожи друг на друга. Есть в них что-то общее, как у бабочек, дружно, в один день, появившихся из куколок: та же лучащаяся юность, те же широко распахнутые в окружающий мир глаза, те же одинаково красивые разноцветные крылья. Это уж потом взгляд перестанет быть таким доверчивым, крылья пообтреплются, а индивидуальные черты обозначатся ярче, глубже, как морщинки на лице.

Когда Олег начал обучать её обращению с аквалангом, она доверчиво улыбнулась и стада покорно, будто старательная ученица, выполнять все его указания. Помогая застегнуть ей лямки, он чуть коснулся нежной, ещё совсем детской кожи и, кажется, уловил исходящий от неё запах свежего молока. Лишь уловив этот неповторимый аромат, он понял, кого ему напомнила эта девушка. Не внешностью, не голосом, а чем-то необъяснимым она напомнила ему Таню, Таню Малышеву.

«Интересно, — подумал он, — а если бы я тогда знал заранее, чем обернётся тот поцелуй, стал бы я её, целовать?»

Декада английского языка в школе проходила ни шатко ни валко. Повесили стенгазеты, написанные неуверенными детскими каракулями, пестрящие видами Лондона, Вашингтона и Нью-Йорка. Газеты висели в холле внизу и по этажам, наверное, в этом был какой-то смысл, хотя кто их читает, стенгазеты эти, повесили да и забыли. Но вот концерта в пятницу ждали с нетерпением, выступление готовил почти каждый класс. Репетировать начали с понедельника. Анна Абрамовна снимала детей с уроков, уводила их в актовый зал, потом отпускала, и те болтались по школе, затевая шумную возню. Занятия срывались, учителя возмущались, но связываться с завучем, возжелавшей продемонстрировать всем свои исключительные организаторские способности, никто не хотел. Только Олег, раздражённый этой глупой, ненужной суетой, детей с уроков не отпустил, заявив ей при учениках, что он свои репетиции проводит после занятий и не грех бы другим делать то же самое. Анна Абрамовна ничего не ответила, лишь поджала губы и молча вышла из класса.

В последнее время он ощущал вокруг себя некое напряжение. Анна Абрамовна его словно не замечала, некоторые учительницы, с которыми он, бывало, болтал на переменках, теперь только сухо здоровались и убегали по своим неотложным делам. Другие вели себя по-прежнему, но иногда, во время разговора он ловил на себе их странные, словно оценивающие взгляды. Однажды, когда он зашёл в учительскую за журналом, бурно обсуждавшие что-то до этого дамы вдруг разом замолчали и, несмотря на ощутимую неловкость ситуации, продолжали молчать, пока он, забрав журнал, не вышел за дверь. Уходя Олег физически ощутил их скрестившиеся на его спине взгляды.

В тот момент ему отчего-то вспомнился Севастополь. Он сам тогда учился в выпускном классе и начал с друзьями, строившими из себя крутых парней, ходить на дискотеки, расплодившиеся в городе, как комары весною. На одной из таких дискотек, в какой-то школе, они сцепились с такой же компанией. С чего уж там началось, даже тогда понять было невозможно, но, выйдя на улицу, они оказались друг напротив друга: их компания и чужаки. Хотя никто не давал никакой команды, на пустыре за школой они встали двумя полукругами, будто очертив невидимую арену. Драка пока не начиналась, всё ограничивалось выкриками и угрозами. Как вдруг по рядам пробежали брошенные непонятно кем слова: «Один на один». Как Олег оказался в центре арены, он так и не понял. Драться он не любил, хотя, конечно, приходилось. Спецназовцы-аквалангисты обучили его не только подводному плаванию, но и некоторым приёмам рукопашного боя, поэтому драк он не боялся, испытывая уверенность в собственной способности постоять за себя. Хотя, если был выбор: драться или смыться, предпочитал последнее. Сейчас, напротив него шагах в десяти, появился крепко сбитый, в широких тренировочных штанах противник. На несколько секунд они замерли, оценивая друг друга, а над пустырём повисло молчание. Вот в этот-то момент Олег впервые и ощутил давящее перекрестье взглядов, в которых смешались надежда и ненависть, одобрение и страх.

Драка тогда закончилась, едва начавшись, разогнанная подъехавшей милицией, но Олег ещё долго вспоминал возникшее у него чувство, что ни убежать, ни даже отступить невозможно, что можно только или победить, или свалиться избитым, прямо тут, в грязь заплёванного пустыря.

Концерт удался. Сценка, которую готовил Олег, шла в самом конце, и он с удовольствием посмотрел выступления малышей, трогательно исполнявших английские народные танцы, пятиклассников, читающих стишок про маленькую мышку, но потом заволновался и пошел за сцену, в комнатку, где ребята готовились к выходу на сцену. Там было шумно и суетно: кто повторял текст, кто надевал костюмы, кто, глубоко вздохнув, выходил к публике, их место сразу же занимали другие. Подошли и дети, готовившие с Олегом «Пигмалион», комнатка постепенно пустела — их выступление было завершающим. Олег шутил с детьми, старался их успокоить, с удивлением отметив, что и сам волнуется. Но вот настал их черёд. Занавес закрылся, и ребята бросились расставлять немудрёные декорации. Только Таня Малышева, одетая в немного нелепое белое платье, сильно смахивающее на свадебный наряд, продолжала стоять в углу, то нервно переплетая пальцы, то сжимая их в кулачки.

— Ну, Танюша, а ты что?

— Я боюсь, — тихо прошептала девушка.

Олег внимательно посмотрел на неё и понял, что она не кокетничает и не шутит, ей действительно было очень страшно: огромные, широко раскрытые глаза на побледневшем лице смотрели на него с надеждой и страхом.

— Я не пойду!

— Не глупи, как же ты не пойдёшь? Ты же — главное действующее лицо, на тебе всё держится, ты ребят подведёшь!

— Не пойду! Не пойду! — как в бреду повторила девушка. — Да нет, я пойду, конечно, — она снова нервно сжала пальцы, — только, Олег Дмитриевич, поцелуйте меня на удачу! Ну пожалуйста, — добавила она неуверенно, увидав его вздёрнутые в удивлении брови.

Олег смотрел в это, совсем ещё детское лицо, в эти распахнутые навстречу ему глаза, в тёмной глубине которых плескался страх, восторг отчаяния, немая мольба и понял, что отказать просто не имеет права.

— Ну конечно, поцелую, Танюша, — сказал он и потянулся, чтобы либо по-братски, либо по-отечески поцеловать её в лоб. Но Таня в последний момент вскинула навстречу ему своё лицо, вытянула шею и даже привстала на цыпочки, чтобы неловко дотянуться своими губами до его губ. Вот тогда-то, коснувшись этих полудетских губ, Олег, как ему показалось, и уловил этот поразительный запах свежего молока.

Поцелуй был недолгим. Олег, правда, попав вместо лба в губы, в первую минуту опешил от неожиданности, потом он нежно, но настойчиво взял её за плечи и отстранил от себя. Плечи были тонкие, хрупкие под ажурной кисеёй белого платья.

Таня взглянула на него, глаза её сверкнули каким-то сумасшедшим блеском, и она, повернувшись на каблуке, умчалась на сцену, подхватив одной рукой оборки своего наряда. Олег взглянул ей вслед, задумчиво коснулся пальцами своих губ и повернулся к входной двери. Там, в глубине коридорчика, стояла, прислонясь к стене и чуть кривя губы в ироничной улыбке, Татьяна Ивановна.

— Вот ведь, понимаете, как получается, — Олег понимал, что несёт бред, но придумать лучше ничего не мог, — да, вот, полезла целоваться…

— Бывает, бывает, — закивала Татьяна Ивановна. — Знаете, девочки-старшеклассницы часто влюбляются в молодых учителей. Потом это проходит, — она продолжала иронично кривить губы.

— Да, конечно, я надеюсь, — Олег продолжал путаться в словах, — я в зал пойду, мне пора, — он ждал, что Татьяна освободит проход.

— Конечно, конечно, — она даже не посторонилась, — надо, безусловно, посмотреть.

Олег аккуратно обошёл её, стараясь не коснуться, хотя, она, кажется, даже выпятила грудь, но он удачно проскользнул и, не оглядываясь, ринулся в зрительный зал.

«Вот чёрт! — на ходу думал он, облизывая кончиком языка губы, всё ещё хранящие молочный привкус. — Вот попал!»

Знал ли он, что Таня в него влюблена? Ну, конечно, знал. С чем ещё можно спутать этот настойчивый взгляд, эти, словно нечаянные встречи на перемене, волнующую розовость щёк, нервную суету пальцев…

С первого дня работы в школе Олег ощущал на себе пристальное внимание девушек-старшеклассниц, воспринявших его отнюдь не только как учителя. Они словно тренировались на нём, оттачивая такое необходимое им в дальнейшем женское оружие обольщения. Стрельба глазами, бурно вздымающаяся грудь, юбки, чуть шире кожаного пояса, всё это было брошено в бой, но не дало никакого результата. Олег никогда женским вниманием обделён не был, уловки знал, иллюзий не строил, и задурить ему голову было школьницам не по зубам. Но то была игра. В Тане же он почувствовал нечто совсем иное. Глазки она ему не строила, она была влюблена. Это приятно тешило его самолюбие, но не более. К чувству её он относился снисходительно, чуть свысока. Пройдёт, считал он, стараясь не давать ей никакого повода для глупых надежд и ненужных объяснений. А тут вдруг попал в такое нелепое положение.

«Вот чёрт!» — снова подумал он, проведя по губам языком.

В тот вечер у него дома Ольга была как-то растеряна и особенно нежна. Через неделю прилетали его родители, и Ольга, наплевав на всё, решила прожить у Олега все выходные.

— Перебьётся! — ответила она на его вопрос о матери.

Выходные пролетели быстро, с привкусом лёгкой грусти. Утром в субботу они долго валялись в кровати, вставать не хотелось, потом неспешно ели яичницу с грудинкой, пили кофе, поболтались по магазинам, накупили всякой чепухи, чуть не взяли билеты в театр на вечер, но Ольга вспомнила, что ей нечего надеть. Вечером, уютно устроившись возле телевизора, долго смотрели все передачи подряд. Весь день Олега не покидало чувство, что Ольга чего-то от него ждёт. Впрочем, он прекрасно понимал, чего она от него ждёт, но молчал.

«Куда торопиться? — думал он. — Она меня любит, я её тоже, мы всё равно вместе. А жениться? Зарплата у нас смешная… Жить с родителями? Мама начнёт постоянно вмешиваться в наши дела — она меня до сих пор ребёнком считает. Нет, жить нужно отдельно. Да и познакомить их нужно сначала, чтобы привыкли друг к другу, а там видно будет. А то что же? «С приездом, дорогие мама-папа, познакомьтесь с моей женой?!» Бред! Так не делают. Подождём, никуда она не денется».

Ольга ни о чём так и не заговорила. В воскресенье с утра, несмотря на вялые протесты Олега, затеяла Уборку квартиры, протёрла пыль, вымыла кухню, его заставила всё пропылесосить, а после обеда вдруг засобиралась домой.

— Нет, нет, — отвечала она на его уговоры остаться до вечера, — мама там одна, совсем распсихуется, мне же её потом лечить придётся.

— Оль, ты же понимаешь, в следующий раз не получится, мне их нужно встретить, дать им осмотреться, объяснить всё… А на неделе или в выходные мы зайдём вечером, я вас познакомлю… Они у меня хорошие…

— Да, да, конечно, я всё понимаю, — Ольга была деловита и спокойна, — там видно будет… А теперь мне нужно идти.

— Я тебя провожу.

— Нет! — Ольга выкрикнула это так резко и с таким отчаянием, что Олег даже испугался. — Нет! — повторила она уже спокойнее, но так же твёрдо. — Я тебя прошу, не провожай, мне… я не выдержу.

— Ну что ты, Оленька! Мы же не на век расстаёмся, завтра утром в школе увидимся. А хочешь, завтра вечером ко мне пойдём?

— Ты меня прости, я сама не понимаю, что со мною происходит. Конечно, увидимся. Не сердись. Но ты меня не провожай, пожалуйста, не нужно, я тебя очень прощу.

В дверях, уже одетая, она легко поцеловала Олега, повернулась и сделала шаг к двери, но, вдруг развернувшись, бросилась к нему снова, обхватила руками, уткнулась носом в ворот расстёгнутой рубашки, замерла на секунду и, резко оторвавшись, ушла не оглядываясь. Олег стоял, растерянно опустив руки, не зная, что ему делать.

«Ерунда, — подумал он, — дамские нервы. Сама успокоится».

Понедельник, как всегда, был суматошным. Уроки, дети, какие-то непонятные, вроде бы никому не нужные, но абсолютно необходимые дела. С Ольгой виделись мельком, даже поцеловать он её утром не успел, только взмахнул издалека приветственно рукой. После уроков сунулся к ней в кабинет, но там сидели дети и что-то решали. Ольга, в ответ на его вопросительный взгляд, лишь грустно взмахнула ресницами и повела глазами на учеников. Олегу заняться было нечем, спектакль отошёл в прошлое, но идти домой не хотелось. Он решил дождаться Ольгу и пошёл неспешным шагом по этажам, заглядывая в приоткрытые двери кабинетов.

Инна Егоровна сидела в своём кабинете химии, склонившись над журналами.

— Добрый вечер, Инна Егоровна, что это вы всё работаете да работаете, отдыхать-то когда будете?

— А, Олег Дмитриевич. Отдыхать? Отдыхать, это вас, молодых, больше тянет, нам, старикам, поработать бы дали, не мешали, и то хорошо. Меня прошлым летом дети, ну сын со снохою, на курорт спровадить хотели. «Отдохнёшь, мол, развеешься…» А я как представила, что мне три недели только и нужно будет, что есть, спать да лежать, мне аж плохо стало. Я же на таком отдыхе, точно, с ума сойду, мне занятие нужно, а книжки я и дома почитать могу. Впрочем, я вижу, вы тоже домой не спешите, а уж вам сам бог велел.

— А зачем туда спешить, там меня никто не ждёт, родители ещё не приехали, а одному сидеть…

— Нет, в вашем возрасте одному никак нельзя. У вас сейчас годы самые плодотворные, нужно семью заводить, детей. Чтобы детей растить, молодость и энергия нужна, самые ваши годы. И дело нужно такое, чтобы увлекало, затягивало, удовольствие доставляло, чтобы жить им. Дело и семья, именно они делают мужскую особь мужчиной.

— Значит, я, по-вашему, мужская особь?

— Не женская же. Но мужчиной, привыкшим отвечать за своих близких и имеющим на это право, вы ещё не стали.

— Но дело у меня есть, и делаю я его вроде неплохо.

— Неплохо. Дети вас любят, уважают, стараются даже подражать вам. Только, не дай вам Бог, чтобы для вас школа делом жизни стала. Да и не станет, уйдёте вы.

— Почему? — Олег изумлённо уставился на старую учительницу химии. — Почему «Не дай Бог?» Почему уйду?

— Почему «Не дай Бог?». Да потому, что не будет у вас ни семейной жизни нормальной, ни дела. Нет, один вы не останетесь, коллектив женский, женят за милую душу, только мужчиной, хозяином вы чувствовать себя не сможете. Будете всю жизнь копейки считать, от аванса до зарплаты тянуть, да попрёки жены выслушивать, что детям одежду купить не на что. И сделать ничего не сможете, в школе, хоть удавись, честно не заработаешь, а воровать вы не приучены. Да и делом, по собственному вашему разумению, заняться не дадут. Будут всё время дёргать, поправлять, дурацкие распоряжения давать, что вам делать нужно и как. И командовать вами будут не опытные профессионалы, а неудавшиеся учителя, ушедшие в методисты да администраторы. Станут с важным видом выдавать дурацкие сентенции, вычитанные ими в методической литературе, которую, впрочем, пишут тоже те, из кого учитель не получился. Тамара наша, директор, очень любит повторять, что она тоже учитель, а уроки не ведёт. Знаете почему? Не умеет! Лет пять назад пришлось ей месяц литературу в одиннадцатом вести, учительница ушла, выхода не было. Так дети выли, еле дождались, когда студентку-пятикурсницу нашли, упросили поработать. С тех пор ни одного урока не провела. А методисты, которые нас проверяют! Приехала тут к нам одна, труды проверять, технологию эту, как её теперь называют, девчонок наших, которые домоводство ведут. Глянула я на неё. Господи! Да я же её по другой школе помню, она там работала, такая зачуханная была, слов нет. Дети у неё на уроках только что на голове не ходили, издевались над ней. Убежала она тогда из школы, даже конца учебного года не дождалась, мы вздохнули с облегчением. А теперь! Кандидат педагогических наук! И не подойди к ней! От важности только что не лопается, и не говорит, а прямо изрекает: «Нужно постоянно учиться, осваивать новые педагогические технологии…» Меня, правда, увидала, застеснялась, потухла немного. И вас такие же «знатоки» поучать станут. И будете вы от бессилия перед ними беситься, но помалкивать. А мужчина так вести себя не должен.

— Но вы же всю жизнь в школе, Инна Егоровна?!

— Я — женщина. У меня муж зарабатывал, содержать нас мог. А для женщины, как ни крути, на первом месте семья, а уж потом работа. Если главное — дома, то на работе и потерпеть можно, и указания дурацкие, и зарплату… Главное было, что работу заканчивала не позже трёх, и сразу бегом домой. А бывало, и в час уже дома. Это я сейчас на работе засиживаюсь, а когда семья, дети маленькие, уроки кончатся — через пять минут меня уже в школе нет. У мужчин всё по-другому. У вас на первом месте дело.

— А если мне мое дело нравится?

— В том-то и беда… Призвание в нашем деле — главное. Я бы в учителя вообще только по призванию брала… А работать, что крест на Голгофу тащить…

— Вы считаете, в школе нормально работать нельзя?

— Можно, даже нужно, если мы всерьёз собираемся страну поднимать. Только для этого должны другие люди в школу прийти. Может, тогда не придётся вот так сидеть и всякой ерундой заниматься.

— А что вы делаете?

— Да вот, медальные журналы переписываю.

— Какие?

— Ну, журналы тех классов, в которых медалисты есть. Их же сдавать повезут, в них всё должно быть чисто, аккуратно, по правилам.

— Но это же, наверное, не разрешается.

— Не разрешается, но ведь придерутся и медаль ребёнок не получит. У нас, сами знаете, как учителя порою в журналах черкают. Ошибаются, переправляют, зачёркивают, а это запрещено. А ребёнок-то в чём виноват? Вот и приходится журналы с медалистами переписывать. А это за два года, за десятый и одиннадцатый классы. Пока каждый учитель перепишет…

— Значит, и мне придётся?

— Конечно, вот ваш английский, — Инна Егоровна перелистала журнал. — Вот. Смотрите-ка, а английский уже переписан. А судя по почерку, это Анна Абрамовна вам жизнь облегчила.

— Ну-ка, ну-ка, где… Да, правда… — Перед Олегом был новый вариант журнала одиннадцатого класса. Всё было правильно, и числа, и темы уроков, и фамилия преподавателя, вот только отметки были другими. Конечно, всех отметок Олег не помнил, но некоторые…

— Погодите, погодите, а почему у Колчина за первое полугодие «пять», я же ему «четыре» поставил, вместе с Анной Абрамовной зачёт у него принимали. А вот здесь…

— Ой, Олег Дмитриевич, ну какая разница, — Инна Егоровна вдруг засуетилась, стала отбирать у Олега журнал. — Он же хороший мальчик, ну пусть будет «пять», что вам, жалко, что ли.

— Погодите, Инна Егоровна, получается, что журнал не просто переписывают, а ещё и отметки подделывают?

— Ну почему подделывают? Многие отметки бывают случайными, вы же знаете, иногда и за поведение ребёнку двойку вкатят… А на медальной комиссии, которая журнал проверяет, придираться начнут… А дети все годы старались…

— Я отметки всегда только за знания ставлю. И потом, это же медаль, её должны давать действительно выдающимся ученикам, а не просто старательным. Нет, я это просто так не оставлю!

— Олег Дмитриевич! И зачем я вам только этот журнал показала! Я вас прошу, плюньте!

— Инна Егоровна, я, знаете, не привык, чтобы со мной так поступали. Я, в конце концов, учитель, а не мальчишка, которому просто дали поиграть во взрослого, доверили взрослую работу, а потом, втихаря переделали то, что он напортачил. Если я плохой учитель, если необъективно отметки ставлю… Но вот так, за спиною… Они что, насмехаются надо мной?

— Олег Дмитриевич, я вас прошу, не поднимайте скандал. Вы же никому лучше не сделаете. Мне бы очень не хотелось, чтобы дети остались сейчас без учителя английского. Не нужно!

— Ну это мы ещё посмотрим! Я пойду к Анне Абрамовне, к Тамаре Витальевне, если нужно, то и выше, пусть мне объяснят, что происходит…

Олег резко повернулся и зашагал к двери.

— Олег Дмитриевич! — голос Инны Егоровны предательски дрогнул. — Я вас только об одном прошу, — она на секунду сбилась, замолчала, но, видимо пересилив себя, продолжила: — Не говорите, что вы этот чёртов журнал у меня видели!

Олег посмотрел на испуганное, покрасневшее лицо старой учительницы.

— Ну что вы, конечно нет, — и вышел из кабинета.

Завуча на месте не было, и он зашагал прямо в кабинет директора.

Тамара Витальевна, крупная, пышнотелая, лет сорока пяти женщина, с высветленными перекисью водорода волосами, была на месте. Выслушав его взволнованную речь, она удивлённо вскинула брови.

— Что вы говорите? И где же вы этот журнал видели?

Олег, видя её удивление и спокойствие, чуть не ляпнул правду, но вовремя остановился.

— В пятницу, в учительской, случайно.

— У кого?

— Ни у кого, он просто так лежал.

— Да? И где же он сейчас?

— Не знаю.

— Ну что же, я разберусь. Я, конечно, не давала распоряжения переписывать журналы, это вообще должностное преступление. Сейчас Анны Абрамовны, правда, нет… Кстати, а почему вы решили, что это она переписала ваш предмет? По почерку? Вы так хорошо знаете её почерк? Впрочем, ладно, завтра я всё выясню, хотя, мне кажется, это какое-то недоразумение. В любом случае, спасибо, что поставили меня в известность. Идите спокойно домой, завтра мы во всём разберёмся.

Олег вышел от директора успокоенный, зашел к Ольге, но кабинет был уже заперт, и он, одевшись, двинулся домой. «Может, и правда, это всё Анечка воду мутит», — думал он по дороге.