Ничего я не успела. В сенях снова раздался шум и пока я суетливо оглядывалась, ища место куда спрятаться, Марья мгновенно слиняла за станок. Еще миг и я оказалась лицом к лицу с ожившим кошмаром.
Подумала немного, полюбовалась, как чудовище решительно направляется ко мне, как распахивает пасти… И мягко осела без чувств.
Прав тот, кто говорит, что все болезни от нервов. Вернусь домой, курс успокоительного пропью. Или на курорт поеду, в Сочи. Хотя, нет, там последнее здоровье потеряешь, лучше в Сибирь куда-нибудь или на Алтай… Боже, я столько всего в мире не видела, да даже в своей стране! На Байкал хотела съездить и на Камчатку когда-нибудь выбраться, почему же меня в это Тридевятое занесло. И что за мир-то, как он хоть называется, даже не спросила ведь!
— Алазар.
Что?! Я распахнула глаза. Все это время, как очнулась я лежала на чем-то мягком, в тепле, уюте и мне совершенно не хотелось возвращаться в реальность. Так приятно было тешить себя надеждой, что открою глаза и окажется, что я уже дома. Ну или в больнице, ладно, согласна и на такой вариант.
Но только не на то, что на меня с интересом будет смотреть чешуйчатая морда то ли дракона, то ли… “Змей Горыныч!” — дошло до меня. Так обратно в беспамятство захотелось, может со второго или третьего, или седьмого раза получиться дома очнуться?
Закрыла глаза обратно. Подумала и зажмурилась. Ну, давай же, хоп и домой!
— Не получится, — услышала я. А голос, кстати, приятный, чуть ироничный, низкий, с хрипотцой.
Ну и как тут обморочной прикидываться, интересно же!
— Здрасьте, — говорю.
— Здоровались уже, — средняя голова отвечает.
А у нее другой тембр немного, но тоже приятный очень, в самую душу проникает. Я бы даже сказала, завораживающий...
Ой!
Он ведь меня не зачарует? А может я уже того, куклой стала?
— И что же нам с тобой такой интересной делать? — спросила левая голова. Ага, значит до этого со мной правая общалась, все-таки отличаются они немного голосами.
— Понять и простить? — спросила умоляюще и даже ручки сложила в молитвенном жесте. Мысленно добавила — “И домой отпустить”.
Горыныч расхохотался всеми тремя головами, да так, что не успевал лапками слезы вытирать.
— Нет, — сказал, отсмеявшись, — ты мне самому нравишься, будешь тут жить.
Он отвернулся и я не сумела понять, какая именно голов участвует в беседе. Хотя какая разница, правда, главное, чтобы к станку не приставил как остальных.
— А тут это где? — спросила, оглядываясь и пытаясь понять, где же я оказалась.
Поняла, что в постели, вокруг не сказать, что радостно, но и унылости интерьер не навевает. Протянула руку, погладив шершавый светлый камень стены и поняла, что он теплый. Потолок скорее свод напоминает, но его не рассмотреть, слишком высокий и к тому же светиться мягким теплым светом. Очень успокаивающе. Мебели не много, помимо кровати, круглый стол на одной ножке, расходящейся внизу лучами, кресло возле камина в углу и этажерка с книгами. На полу шкура. Окон нет, и вообще, похоже, что это слегка облагороженная часть грота, потому что какой-то строгой геометрии не наблюдалось.
— У меня в пещере, — подтвердил Змей, развернулся и потянул глиняную кружку. — Пей, это поможет.
Вцепилась подрагивающими руками в протянутую посуду и втянула ноздрями запах. Одновременно лихорадочно соображала, что делать. Оставаться у Змея я не планировала, у меня столько планов было и все наполеоновские, чуть ли не покорение нового мира, а что теперь? Где-то там Марья с ужом, и волк с ее Снежностью, а вдруг их пленили и в темницу посадили? Надо узнать наверняка.
— А вы только меня из той избушки забрали? — невзначай спросила.
— А кого-то еще надо было? — прищурился Горыныч.
Питье пахло травами, преимущественно душицей и мятой, а еще немного медом, и я сделала небольшой глоток.
— Да нет, наверное, — неопределенно пожала плечами, уткнувшись в теплое питье.
— Друзей твоих я выпустил, нечего им в селение делать, работе мешать только будут.
Выпустил? Как он это сделал, хотела бы я знать, неужели забор спалил? И кого именно выпустил? Марья-то работницей прикинулась сразу, да и не ушла бы она… Спросить, нет? Вдруг неосторожным вопросом подставлю, лучше подождать, пока сам скажет, что захочет.
Снова сделала глоток, бросив короткий взгляд на Змея. Он сидел, откинувшись на спинку кресла и наблюдал за мной.
“Ему, наверное, скучно тут одному и он не откажется поговорить со мной”, — предположила я.
— Кто такой Алазар? Никак не могу вспомнить, — спросила я. Слово царапнуло край сознания, будто чем-то отдаленно знакомым, но я так и не смогла поймать даже кончика хвоста от воспоминаний.
— Так называется наш мир, — пояснил Змей, протянул руку к этажерке, снял один томик и небрежно бросил его ко мне на кровать.
Осторожно убрала кружку на стол, взяла и раскрыла книгу.
“Сорок царств Алазара” — чуть засветилась надпись на титульном листе.
О, ради этого, пожалуй, можно и задержаться!
Книга оказалась интереснейшей, и на какое-то время я даже забыла, где нахожусь. Оказывается, на Алазаре есть и люди, и оборотни, и нечисть. Хотя это я и так уже поняла. И у меня все время, пока я читала книгу, на подкорке зудело ощущение, что я это вроде уже когда-то знала, но забыла. Странное такое ощущение, но я не стала думать о нем. Царства были не только на Земле, но и под землей, под водой, в толще гор и даже на небе. Попасть в некоторые можно было легко, а куда-то фиг доберешься, вход скрывался и охранялся. Где-то жили только люди, где-то только ведьмы и оборотни, но чаще вперемешку. Отношение к магии тоже было разное, где-то она поощрялась, а где-то безжалостно искоренялась. И это все в одном мире! С ума сойти, как они тут живут?
Пока я читала, Змей ушел в ответвление грота и вскоре оттуда донесся запах еды. Чуть слюной не захлебнулась, как аппетитно и вкусно пахло. Последнее время разносолами меня не балуют, так что кочевряжиться не стала, книгу отложила и завернувшись в одеяло, призраком самой себя поплыла бесшумно на кухню.
Глянуть же надо, чего он там готовит, может он, как любой хищник, и человечинкой не брезгует. Обнаружила очаг и Горыныча в… фартуке. Фыркнула, сдерживая хохот, и он тут же обернулся.
— Босиком не ходи, простынешь, — сказал мне. — Обувь твоя под кроватью, не поленилась бы, нашла. Скоро готово будет, надень туфли и мой руки.
Он кивнул на рукомойник с ведром в углу и я бегом побежала обратно. Мои туфельки были на месте, надела, одеяло вернула на кровать, аккуратно заправив ложе. Книгу подумала и не стала убирать далеко, почитаю после обеда.
И с мыслью “сейчас меня покормят, сейчас мы будем кушать” и настроением шаловливой Маши из мультика вернулась в кухню мыть руки.
— Садись, — велел Горыныч.
Несмотря на его размер и грузность, двигался он легко, так что я невольно залюбовалась.
— Может, помочь? — предложила.
— Ага, посуду потом помоешь, — согласился Змей.
Ладно, посуду, так посуду, не стала я спорить, следя за моим пленителем.
Ужин был потрясающий, во-первых, свежий хлеб, не знаю, где уж он его взял, но то чуть ли не теплый был, да с хрустящей корочкой. Во вторых, здоровый кусок зажаренной баранины. Хорошо, что я не сторонник ПП, иначе я бы плюнула на все свои принципы и все равно съела бы все до последней крошки. Ну и картошечка, рассыпчатая да с маслицем, мня-мня-мняшечки!
— А почему не репа? — спросила, припомнив что-то из представлений о быте славян.
— Потому что картошку выращивать проще и выгоднее, — сообщил Змей. — Ну, рассказывай, кто такая и откуда взялась?
— Павлина Радостева, — снова представилась я, — попаданка.
— Давай-ка подробнее попаданка, пока чай пьем.
Ну, чай был, конечно, не чаем, а отваром из трав, но тоже очень вкусным и с медом. Кружка была большой так, что держать ее приходилось двумя руками, зато и пить можно было долго. Змей, кстати, ел аккуратно, хоть у него и “лапки”, и полотенце дал чистое и свежее, чтоб от жира вытираться, благо, что с таким ужином можно без приборов обойтись, поэтому ели мы руками. Впрочем, я привыкла уже в походах так питаться.
Прячась за кружкой, рассказала все, как попала сюда, как обряд прошла, как теперь выход ищу. Татуху показала, которая после пожара видимо устыдилась и присмирела.
— Сожжет, — подтвердил Змей, осмотрел своенравное украшение. — Обряд на Купалу силу имеет большую.
Если до этого у меня была какая-то надежда, что не может это все правдой быть наверняка разная нечисть меня просто запугивает, о сейчас внутри все оборвалось.
— И что делать?
— С мужем полюбовно договариваться, чтоб обратно метками поменяться.
— Поменяться? Я ему никаких меток не ставила, — поспешила откреститься я.
— Связь-то брачная, обоюдная. Если бы ты к нему ничего не чувствовала, знаки бы не появились. На тебе его знак, а на нем — твой. Со своим-то можно справиться, а вот чужой бунтовать будет, тем более, что ты думаешь, что к мужу ничего не испытываешь.
Ну, насчет “ничего” это неправда, на самом деле испытывала я много чего — и злость, и обиду, и любопытство, и женский интерес, но вот любви там точно не было.
Да и как можно полюбить человека, которого ты и видела-то минут десять, а потом он тебя в лесу бросил?
А без любви я замуж не хотела. То есть хотела, конечно, и готова полюбить любого, даже такого, как Олег, мой бывший. И понимала ведь, что чувств-то особых к нему не было, но старательно убеждала себя, что мы отличная пара. А может и хорошо, что его родители не дали нам глупостей наделать. Иногда представляла себе, что тут рядом со мной не Маркиза, не леший или волк, а Олег, и понимала, что не надо мне такого счастья. Мои друзья терпеливо сносили мои оплошности и истерики, прощали глупости и позволяли мне быть другой. Такой, какой мне всегда хотелось — немного шальной, не думающей о последствиях, не улыбающейся через силу. Я пробовала новое, преодолевала страх и смело бросалась в гущу событий, а не отсиживалась за спиной подруги, выходя на сцену, только если требовалось проявить благоразумие.
Я не была тут правильной, учтивой и воспитанной, мне позволяли быть бесшабашной дурочкой, и это приносило огромный кайф. Кажется, теперь я понимаю Милку и то, почему она не то, что увлекается танцами, она проваливается и растворяется в них, они — та ее реальность, где она может быть настоящей.
Осознать-то все это я осознала, но вот что с этим знанием делать, особенно когда у меня на руке, можно сказать, метка смерти?
— Сколько у меня есть времени? И как мне отсрочить, — я сглотнула и все-таки сумела произнести это, — свой конец?