Ваша С.К.

Глава 27 "Клятвы и проклятия"

То, что у страха глаза велики, возможно, ещё и правда в российских лесах — Светлана с трудом уворачивалась от острых веток, готовых ослепить ее навсегда, а не временно — страхом за свою висящую на волоске жизнь.

Но вот ноги от страха быстрыми, как у волка, не становятся — это точно. Хотя Светлана была уверена, что в жизни не бегала так быстро, как и в том, что страха такого терпеть ей не доводилось доселе, ведь обычно за ней гнались добрые упыри. Впрочем, уверенности в существовании добрых упырей в ней поубавилось: добрыми их, вероятнее всего, делали обереги, по приказу княгини вышитые на ее рубахе еще в младенчестве. Потом их только перешивали на подол других рубах, побольше, — и вот они безвозвратно утеряны, как и ее безопасность.

Светлана боялась потерять даже долю секунды и не оборачивалась, чтобы узнать, кто ее преследует: волк-защитник или не человек, а злыдень, первородный мерзавец Сашенька.

— Светлана!

Это был голос Прасковьи, но княжна и тут не покрутила головой, чтобы отыскать русалку. Та сама нащупала ее руку и бежать стало немного легче, а потом и вообще наступило блаженство, когда разодранных в кровь стоп коснулись прохладные воды озера.

— Ныряй!

И княжна нырнула, даже воздуха в грудь не набрав. Хотела сразу вынырнуть, да не тут-то было — руки Прасковьи камнем лежали на плечах и тянули вниз на самое дно. Светлана беспомощно забила ногами, пытаясь всплыть на поверхность озера, но вместо того нащупала ими вязкий ил. Минута или больше прошла под водой в бессильной борьбе пока еще живой девушки и мертвой. Силы покидали Светлану, и она перестала сопротивляться топящей ее русалке, но вдруг почувствовала на плечах огромные ручища и разглядела в воде зыбкие очертания волчьих лап.

Ее потащили вверх, и вот уже губы поймали спасительный воздух. Мокрый седой дед держал ее на плаву, и потребовалось долгое мгновение, чтобы Светлана сумела признать в своем спасителе Бурого. Сама плыть она не могла, потому привалилась к его спине, обхватив слабыми руками сморщенную шею, а потом уже, лёжа на траве, получше разглядела спасшее её чудище: только половина тела у Бурого была человечьей, задние лапы и хвост оставались волчьими. С трудом далось старику перевоплощение в человека и сейчас, как ни силился, как ни дергался, не мог Бурый вернуться в шкуру волка полностью.

— Жива, дитятко мое, жива… — хрипел он губами, на которых пузырилась пена.

— Бурый! Деда! — вскричала княжна и склонилась над ним, заливая сморщенное лицо водой с волос и слезами. — Деда!

Упала она ему на грудь, всю ощупала и поняла, что-то были последние его слова. Отдал он за неё жизнь свою, вырвав из рук русалки. Подняла Светлана голову, чтобы отыскать убийцу своего волка, но за высоким стройным хороводом русалок не увидела Прасковьи. Кто нагая, кто наполовину одетая, все они закрыли собой провинившуюся сестру. Оглянулась тогда Светлана назад, вспомнив про преследователя, и ахнула — и то неверно сказать было б: рот беззвучно открыла и себя прикрыть не поспешила. За ее спиной стоял граф фон Крок. Растрепанный спросонья, без камзола, в распахнутой на груди сорочке.

— Я не успел… — проговорил он, как показалось ей, тоже одними лишь губами. — Под вашим одеялом убийственный сон. И он оказался страшнее яви… Вы живы, а вот во сне…

Он закрыл глаза и отвернулся, чтобы стянуть с себя сорочку, и протянул ее Светлане, не оборачиваясь, и княжна поспешно запахнулась в неё, ставшую от воды полупрозрачной.

— Во сне я сделал то, что обещал вам и князю не делать… За что она вас топила?

Светлана не обернулась к русалкам. Голос ее дрожал:

— Я хочу верить, что она меня спасала от Сашеньки…

— Святая простота…

Светлана вздрогнула от голоса отца. Князь стоял невдалеке на коленях, опершись на палку, которая под тяжестью его тела чуть ли не наполовину вошла в землю.

— Мне мстила… — Мирослав поднял потемневшие глаза на русалок и выкрикнул в их толпу: — Дрянь! — а потом прошёлся взглядом по каждой русалке: — Никому из вас веры больше от меня не будет. Так вы отплатили мне за добро…

Голос князя был тих, но от него мурашки бежали даже по мертвой коже.

— Где рубаха моей дочери?! — уже снова кричал Мирослав, продолжая стоять на коленях.

Русалки не отвечали, и граф сделал к князю нетвердый шаг.

— Помоги… — подкрепил его намерение тихой просьбой Мирослав и оперся на подставленное плечо. — Отведи меня, граф, обратно к ведьме. Самому не дойти…

— А как же княжна?

Но обернуться граф не сумел — синий взгляд князя приковал его к себе, как магнитом.

— Не смотри на неё такую. И знай, на тебя сейчас одна надежда. На твоё слово и силу воли — никто, окромя тебя, сейчас дочь мою не защитит. Твари эти лишь оберегов боялись…

— Так как оставить ее сейчас с русалками одну?

Князь тяжело выдохнул и попытался ослабить хватку графа на своем плече — не вышло.

— Она с нами пойдёт, — посмотрел Мирослав уже не на трансильванского вампира, а на дочь. — Скорости во мне сейчас, что в улитке. Немного…

Светлана сильнее запахнула сорочку и подвязала ее пояском, наспех сплетенным из травы одной из русалок. Влажная ткань едва доходила княжне до середины бедра, и она, чувствуя себя богиней-охотницей Дианой, с трудом поборола стыд и подлезла под вторую руку отца, в которой тот держал одолженный дедушкой Лешим посох. Они двигались медленно и молча, но горестные мысли все равно заливали бледное лицо княжны краской стыда.

Не дойдя до землянки совсем немного, они остановились. Светлана вскинула голову в том направлении, куда глядел князь, но не увидела в кустах ничего, потому вздрогнула, когда отец тихо позвал Дуняшу. Русалка вышла к ним с опущенной головой. От длинных волос остались одни лишь воспоминания в виде облезлых рваных прядей. Светлана могла догадаться, что отдирали от дерева пленницу ножом. Сарафан с рубахой были пыльными — Дуняша бросила их на тропинку, вступив в неравную борьбу с упырем.

— Подойди ко мне.

Она подошла и опустилась перед князем на колени, а тот сначала тронул ее макушку рукой, а потом уже склонился к ней с поцелуем.

— Не кручинься, Дуняшка. Волосы давно не главная красота женщины. Красота ее внутри.

Теперь русалка стояла перед ним во весь свой небольшой рост, и он трогал пальцами ее бледную щеку. Потом спустился рукой к груди.

— В сердце. Оно у тебя по-прежнему горячее. За то и полюбилась ты мне. Сразу приметил тебя среди подружек. Теперь ты и для других будешь выделяться, но не только волосами — сорока разнесёт славу о тебе по окрестным лесам.

Мирослав ещё что-то хотел сказать, да не успел. Отшатнулись они друг от друга, когда рядом на тропинку камнем упал чёрный ворон. Встрепенулся, отряхнулся и поднялся уже в человечьем обличье. Только наряд был драным — явно перьями где-то зацепился по пути.

— Ничего не желаю говорить при них, — заговорил князь раньше, чем Федор Алексеевич сумел прочистить горло для вопроса.

Но немой все же читался в его взгляде, который приковали к себе голые стиснутые коленки Светланы.

— Что вылупился?! Лети к Туули, проси одежду для внучки.

Секретарь поклонился и резво побежал к землянке.

— Там фуфайка Бабайкина! — звонко крикнула в спину прадеду Светлана. — И плащ графа!

— За плащом никак пошла? — повернулся к дочери князь.

Светлана глаза опустила.

— Об Александре справиться хотела, — она не сумела назвать поэта ласково Сашенькой.

— Справилась… — усмехнулся скрюченный Мирослав и покачал головой. — Дура! Из-за тебя Бурый мёртв, Дуняша острижена и господин Грабан едва дышит. Птичку жалко стало… Дура! — снова выплюнул он зло, но смотрел мимо дочери на дорогу, где только-только появился Федор Алексеевич.

Сейчас секретарь шёл неспешно в накинутом на плечи графском плаще, не заботясь о том, что ростом будет много ниже трансильванского гостя и плащ его сейчас волочится по пыли.

— Править тройкой умеешь? — спросил князь, не поворачивая головы, и графу пришлось догадаться, что адресат вопроса он. — Хорошо. Мои Тахи дорогу домой знают. Три дня стереги мою дочь, пока новая рубаха готова не будет.

— Неужто старую Леший не сыщет? — включился в разговор Федор Алексеевич, протягивая графу плащ, чтобы прикрыл тот бледно-молочную грудь.

— Сыскать уже сыскал, так вся вышивка загублена, — пробасил грозно князь, опиравшийся теперь только на посох. — Твоя лада сотворила али не твоя, разбираться не стану. Ей и так нет места больше в этом лесу и коль не можешь судить Прасковью по всей строгости, не начинай суда…

Федор Алексеевич расправил плечи. На лице его залегла тень чернее ночи.

— Где я не по твоему закону судил? Укажи!

— Хватит! — махнул рукой князь. — Не буду напраслину возводить, но пеняй на себя, коли поймаю на жалости к полюбовнице своей… Уходите! — обернулся Мирослав к графу. — От слова своего не отступись! Не спущу!

— Не беспокойтесь, князь! — голос графа фон Крока звучал тихо, но твёрдо. — Мое слово сильнее любого вашего оберега.

— Премного благодарен, — склонил голову Мирослав и протянул руку к секретарю, чтобы дальше идти уже с ним.

Светлана успела одеться в плотное льняное платье, не думая даже, в котором году его сшили — не мертвое оно, живое, и это главное, а Бабайкина телогрейка тело греет и говорит, что все хорошо будет и будет она скоро дома и все, что произошло в этом страшном лесу, забудется как страшный сон.

— Вы мне действительно снились Светлана, — сказал граф, протягивая княжне руку, но она руки не взяла и даже на лишний шаг отступила.

— С чего вдруг? — вскинула гордо голову, но тут же взор обратила к лесу, памятуя слова Раду про глаза графа, да и Сашенькин страшный взгляд забыть у нее все никак не получалось.

Как и слов его про сбежать вместе — может, не голод гнал его к ней, а любовь? Да и голод ведь понять можно: не дано тварям этим контролировать себя. Граф из Трансильвании только кичится своей выдержкой, а явно ведь не голоден — никакие клятвы зверя внутри бывшего человека не удержат. А коль любовь? У Сашеньки любовь к ней ведь сильнее разума, то за нее и пострадал — она, она кругом виноватая, а другим отвечать… Троих сгубила…

— Княжна, вы плачете?

Граф руку протянул к ее плечу, но не тронул — Светлана спиной к нему стояла. Как же он слезы увидел, когда она даже не всхлипнула? И на заданный вопрос не ответил.

— С чего я вам снилась? — повторила Светлана его и, набрав в грудь побольше холодного ночного, хмельного от хвои, воздуха, обернулась к вампиру.

По его губам пробежала улыбка и исчезла.

— Сами укрыли меня колдовским одеялом и в зеркале я увидел вас… Не врут зеркала…

Светлана поджала губы, силясь сдержать бранные слова, но те с настойчивостью голодных собак рвались наружу.

— Вам о Раду подумать сейчас стоило бы, а не обо мне! — почти взвизгнула княжна.

— О нем ваша бабка лучше меня позаботится. А я отплачу потом ему за верную службу — будьте покойны. Он защитил вас, покуда я спал непробудным сном, а теперь я спать крепко не буду и не дам вас в обиду не только от заката до рассвета, но и светлым днем…

— Это как так, милостивый государь? — еще сильнее вскинула мокрую голову княжна.

— Придет день, узнаете… — граф снова улыбался, и лицо его засветилось в темноте леса городским фонарем. — Идемте, а то простынете окончательно, — он снова протягивал ей руку, и она снова ее не брала, пряча пальцы в волосах. — Вам бы платок на голову…

Трансильванец снова потянулся к княжне и снова та отпрянула.

— Идите, граф, впереди, а я следом пойду… — проговорила она шепотом.

— Отчего же? — не отвернулся он и шага не сделал в сторону.

— Оттого, что говорить, глядя вам в спину намного легче, чем стоя лицом к лицу.

— Отчего же?

Светлана вздрогнула от повторного вопроса больше, чем от налетевшего из-за спины ветра. Это не простой ветер — это ветряная ведьма гонит ее прочь, но она не пойдет никуда с этим улыбчивым вампиром. От одного вечно плачущего она еле спаслась — или же сама сгубила… Не остановилась, не выслушала, не спасла от родительского гнева…

— А то вы не знаете, граф?!

Светлана аж ногой топнула и вдруг вновь почувствовала боль, нестерпимую: изодраны стопы в кровь. Но удержала горькую улыбку всю ту секунду, которую граф фон Крок молчал.

— Светлана, — заговорил он тихо без прежней шутливости. — У вас тоже убийственный взгляд.

Она замялась, но лишь на краткое мгновение.

— Вам его бояться нечего. Вы уже мертвы…

И вот граф снова улыбнулся:

— С вами мне кажется, что я живой… — и сделал шаг на сближение. — И я могу чувствовать боль… Вашу… Вы позволите? — он протянул руки, на которые княжна уставилась в полном недоумении. — Вы ведь идти не можете… Вы слишком много прошли сегодня… И все неверными тропами… Светлана, ну что вы право… Кукситесь, как маленькая… Вас вручил мне отец…

Княжна попятилась.

— Никто вам меня не вручал. Чего вздумали… — она хотела выкрикнуть это, но сумела лишь прошептать.

Граф сделал шаг, другой, и вот его руки уже коснулись грубого льна на ее талии.

— Это вы что-то вздумали себе… — пробормотал трансильванец. — Напридумывали… Будто не понимаете, как мне безумно тяжело подле живой девушки с кровоточащими ногами…

— А вы в пятки кусаете? — голос у Светланы дрогнул, превратив шепот в хрип. — Я думала, только в Тифлисе этим балуются… Сашенька рассказывал…

Она замолчала под тяжестью темного взгляда трансильванца. Сашенька… Слово-то какое — бьет в голове набатом. Сашенька… Бежать в землянку, распахнуть дверь и в ноги судьям повалиться… Нет у него защиты от них… Никого у него нет…

— Куда вы?!

Граф схватил ее за руку — точно тюремный браслет надел: не вырвешься.

— Неужели не понимаете… Из-за меня все это… Всех погубила…

— Это предназначение женщины, — зашептал вампир в бледное лицо живой девушке, — губить мужчин… А мы и рады быть погубленными… Не рвитесь — только больно себе сделаете. Не пущу вас. Велено в город к матери доставить — так и сделаю. Фон Кроки от слова своего никогда еще не отступались. Не пойдете по своей доброй воле, пойдете по моей злой…

Светлана глядела на него исподлобья — игра в ладушки затягивалась: ледяные пальцы прожгли запястье до кости, кровь стыла и больше не приливала к лицу.

— Вы уже передумали нести меня на руках? — спросила она с вызовом вернувшимся из небытия голосом.

Граф свой потерял и потому молча подхватил княжну на руки. Светлана привалилась к холодной груди и попыталась отстраниться: не тут-то было — граф только плотнее закутал ее плащом, то ли согревая, то ли пряча от лесных жителей. Как резвый конь, вампир тут же сорвался в карьер. И Светлана перестала чувствовать холод мертвой кожи, провалившись в черный сон.