Ваша С.К.

Глава 48 "Молочная романтика"

В номере «Астории» было мучительно тихо. Даже привычно-противный гостиничный шум не тревожил слух трансильванского вампира, будто тот оглох. Граф фон Крок сидел за столом и крутил двумя пальцами нож для открывания писем, подобно детскому волчку, нисколько не заботясь о ровной дырке, проделанной острым лезвием в белой скатерти. Однако нож тотчас выпал из рук, когда в дверь тихо постучали.

Граф вскочил, но тут же закусил губу, устыдившись своей такой необузданной и напрасной радости. Он застегнул пиджак на все пуговицы и медленно двинулся к двери, зная, что найдет за ней княжеского секретаря.

— У меня в запасе есть целый день, — сказал он сухо вместо приветствия.

Федор Алексеевич, тоже не здороваясь, произнес:

— А я не от Мирослава. Я от Светланы.

И улыбнулся, как показалось трансильванцу, слишком дружелюбно. Однако лицо графа тут же уподобилось трагической маске древнегреческого театра.

— Вот.

Басманов приподнял к груди шляпную коробку, перевязанную тонкой красной лентой, не узнать которую граф не мог. Именно ее он вытянул из девичьей косы над темной равнодушной рябой Невой. Кто выловил ее? Неужто его Олечка?

Одного воспоминания о полете над рекой хватило, чтобы почувствовать неприятное томление. Граф попытался остаться невозмутимым, но по озорным искрам, вспыхнувшим в темных глазах княжеского секретаря, понял, что выдал себя с головой.

— Не через порог, — Федор Алексеевич спрятал за спину руку с картонкой. — Позвольте посыльному войти.

Граф отошел от двери и приглашающе махнул рукой. Федор Алексеевич вразвалочку, но при этом по-танцорски грациозно прошествовал к столу и опустил на него картонку. Фридрих проклинал себя за игру с ножом, раздраженно глядя в серую спину упыря. Только бы не показаться перед этим вороном еще большей нюней, только б удержать на лице маску безразличия.

— Там череп, обещанный вам Светланой, — Басманов обернулся к хозяину номера и, облокотившись о стол, принялся разглаживать испорченную скатерть.

— Благодарю, — сказал граф сухо и, к своему ужасу, не смог припомнить ничего о таком подарке.

Казаться безразличным оказалось для Фридриха непосильной задачей: пальцы сами нашли на пиджаке пуговицы и расстегнули их.

— И вот еще.

Федор Алексеевич протянул графу сложенный вчетверо листок, страницу печатного текста.

— Вы желаете, чтобы я прочел это при вас? — процедил граф сквозь зубы.

— Воля ваша, — безразлично ответил Басманов, вычерчивая на ковре начищенным ботинком силуэт сердца.

Граф с шумом развернул страницу и принялся читать:

То ненависть пытается любить

Или любовь хотела б ненавидеть?

Минувшее я жажду возвратить,

Но, возвратив, боюсь его обидеть,

Боюсь его возвратом оскорбить.

Святыни нет для сердца святотатца,

Как доброты у смерти… Заклеймен

Я совестью, и мне ли зла бояться,

Поправшему любви своей закон!

Но грешники — безгрешны покаяньем,

Вернуть любовь — прощение вернуть.

Но как боюсь я сердце обмануть

Своим туманно-призрачным желаньем:

Не месть ли то? Не зависть ли? Сгубить

Себя легко и свет небес не видеть…

Что ж это: зло старается любить,

Или любовь мечтает ненавидеть?..

Трансильванец оторвал взгляд от последней строчки и резко вскинул глаза на Федора Алексеевича, который внимательно наблюдал за ним сквозь легкую завесу из растрепавшихся кудрей.

— С обратной стороны можете не читать. Автор — Игорь Северянин.

— Благодарю, — сухо отозвался вампир. — Сыграно довольно грубо. Стоит проявлять больше оригинальности, когда пытаешься обдурить трехсотлетнего вампира.

— Да помилуйте, милостивый государь, — вдруг слезливо по-бабьи всплеснул руками грозный Басманов. — Вы бы лучше спасибо сказали, что я помог вам охмурить неприступную внучку! А это… Это действительно Светлана прислала.

— Насколько я успел узнать княжну…

— Графиню, — с поганой ухмылкой перебил его и не кум, и не сват.

Граф сжал кулаки, но удержался от словесной перепалки и сказал медленно, будто давал наставления неразумному ребенку:

— Моя жена никогда не станет драть книгу. К тому же, она бы написала от руки, чтобы я не сомневался в подлинности записки, ведь мне знаком ее почерк.

Воспоминание вновь было настолько осязаемым, что граф почувствовал, будто кровавые письмена вновь стянули кожу запястья.

— Так и не рвала. Это из журнальчика страничка. Да, полноте, внучек, мне нет резона вам лгать.

Федор Алексеевич подтянулся на руках и уселся на стол. Граф продолжал стоять и молча смотреть, как тот вертит в руках нож для писем.

— Надоела мне внучка… Туда сходи, сюда своди, глаз не спускай… Ну это уже князь велел! Я требую, чтобы вы увезли ее отсюда. А то что же получается, граф фон Крок? Хомут не себе, а мне на шею повесили! Нетушки, чужими бабами я сыт. Всякое множество у меня их было, и правдой, и силой взятых.

Теперь Басманов крутил нож уже в проделанной графом дырке.

— Не возьму я Светлану силой, — отчеканил граф, будто бил в литавры.

— Да какая ж тут сила? Жена мужу повиноваться должна, — вновь противно-игриво взглянул на него Басманов сквозь рассыпавшиеся по лицу кудри. — Вы тут духом свободы, прошу, не заражайтесь. Революция в семье до добра не доведёт.

Федор Алексеевич наконец спрыгнул со стола и поправил складки на отутюженных брюках.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Вы что это так медленно читаете! До сих пор три тома не одолели?

Упырь задал свой вопрос так неожиданно, что вампир вздрогнул и уставился на книгу, которую Федор Алексеевич взял со стола:

— Ах, если мученик любви страдает страстью безнадежно, хоть грустно жить, друзья мои, однако жить еще возможно. Но после долгих, долгих лет обнять влюбленную подругу, желаний, слез, тоски предмет, и вдруг минутную супругу навек утратить… о друзья, конечно лучше б умер я!

Федор Алексеевич выдержал театральную паузу и спросил:

— Вы решили просидеть в гостинице все три дня? Идемте с нами на Литераторские мостки, а то давненько я Радищеву не докладывал, за сколько сейчас поезд от Петербурга до Москвы доходит. Может, ему и про Будапешт будет интересно послушать… Идемте же, Раду с Аксиньей ждут в автомобиле.

— Я буду их только смущать, — сухо отчеканил граф.

— Помилуйте, у нас пост! Не время милым миловаться… Ну, идемте же. Право, быть в Петербурге и не пойти на кладбище… Поверьте, там даже статуя Ангела имеется.

Его глаза сузились, и граф почувствовал в словах Басманова подвох.

— Светлана больше ничего не просила мне передать?

Федор Алексеевич так масляно улыбнулся, что в миг превратился в серого петербургского кота, и граф нисколько бы не удивился, начни Басманов мяукать.

— А что вы сами-то у нее не спросите, а?

Граф почувствовал, как у него от напряжения свело скулы.

— Мне не велено являться до среды. И вот завтра, в среду, у меня поезд. Я зайду проститься.

— Кем не велено? — Федор Алексеевич вдруг стал серьезным, и голос его на сей раз прозвучал по-мужски глухо, словно он пытался не сорваться на крик. — Вам моего благословения мало показалось? С каких-таких пор русский упырь стал указом для австрийского вампира? Вам девка нужна? Так ступайте и берите.

Он с нескрываемой злостью смотрел исподлобья на молчащего графа и вдруг, вновь улыбнувшись своей гаденькой кошачьей улыбочкой, запел по-цыгански заливисто:

— Спрячь за высоким забором девчонку, выкраду вместе с забором!

Трансильванцу на миг показалось, что русский черноокий красавец сейчас пустится вприсядку, но тот лишь звонко хлопнул себя по коленям, выпрямился и сказал уже безо всяких эмоций:

— Идемте, Светлана тоже вас ждет.

Граф дернулся, словно от пощечины, и сказал едва слышно:

— Попросите ее подняться ко мне.

Федор Алексеевич увидел, как пальцы графа смяли журнальную страницу со стихом, и покачал головой:

— Мы не станем подслушивать ваших объяснений, а так… Право, ну вы сами виноваты, кто же в пост женится! Идемте-идемте, будем о душе печься, а тело подождет — пост, чай, не великий.

Граф скосил глаза на постель, покрывало которой все еще оставалось примято в том месте, где они сидели с княжной перед выходом в театр.

— Фридрих, я ж автомобиль не глушил, а фонари, небось, все одно — потухли. Ну решайтесь уже, а то укусили и в кусты, то бишь в леса трансильванские.

— У меня уговор с Мирославом, и я от слова своего не отступлюсь. Если Светлана пожелает, она сама ко мне придет.

— Что стар, что млад! Ах, что ни говори, а муж и жена — одна сатана. Ждите у моря погоды и дальше. Авось, и ваша рыбка в неводе запутается.

Федор Алексеевич постучал ногтем по картонке, усмехнулся и легкой походкой направился к двери. И уже будучи в коридоре, зло усмехнулся:

— А я так и не успел предложить вам русского коктейля, а молоко — это так романтично.

Он улыбнулся по-кошачьи и вновь процитировал Пушкина:

— Тебе сказать не должен боле: судьба твоих грядущих дней, мой сын, в твоей отныне воле.

Граф, не прощаясь, закрыл за незваным гостем дверь, и лишь шаги Басманова стихли на лестнице, тут же метнулся к окну, но не отдернул портьеры, а выглянул в щелку. Автомобиль действительно ждал упыря, но не было в нем никакой Светланы. Раду сидел на корточках подле левого фонаря и подкручивал фитиль, а из окна к нему свешивалась маленькая русалка.

— Мерзавец!

Граф замахнулся, чтобы ударить портьеру кулаком, и только тогда заметил, что продолжает сжимать в руке печатный лист. Фридрих хотел бросить его в корзину, но неожиданно перед его взором встало лукавое лицо прадеда Светланы: молоко — это так романтично.

— Ах, мерзавец! — вновь процедил сквозь зубы граф, но потом улыбнулся и шагнул к столу.

Лента поддалась легко, и на столе появился череп, заботливо укутанный в пуховый платок Арины Родионовны. Граф осторожно развернул его, словно тепло козьей шерсти было сродни теплу, которое еще в субботу источали руки Светланы. Граф прошелся ногтем по каждому ромбику незамысловатого, но удивительно ровного рисунка прежде, чем поднести печатный лист к горящим глазам черепа. Казалось, те прожгут бумагу насквозь, а вместе с ней и жилетку графа, его сорочку и грудь, в которой что-то мертвое пыталось трепыхаться в ожидании чуда, которое могли явить ему написанные княжной слова.

Череп исправно исполнял свою миссию, и между печатных строк стали медленно проявляться рукописные — аккуратные, коричневатые… Они проявлялись неравномерно, и граф даже прикрыл глаза, чтобы не играть в словесную мозаику, и открыл их снова лишь тогда, когда молочное письмо полностью превратилось в жженный сахар: «Пост. Самое время вспомнить о боге. Ровно в час ночи. Ваша С.К.» Граф тряхнул головой и коснулся острым ногтем маленькой буквы, которая втиснулась между инициалами княжны — латинская буква, означающая победу — «v». Означающая его победу, потому что последняя буква в инициалах Светланы теперь читалась не как «Кровавая», а как «фон Крок».

Граф медленно поднес печатный лист к лицу и почувствовал запах полыни, но когда коснулся бумаги губами, сообразил, что горьковатый запах источает подсохший во внутреннем кармане пиджака пучок, спасенный им из кучи, приговоренной дворником к сожжению. Фридрих поспешно сложил листок и сунул в карман, чтобы бумага тоже пропахла полынью. Взгляд его на мгновение задержался на чемодане, стоящем в углу, и граф тут же принялся расстегивать пиджак. Когда тот лег на стул, настал черед жилетки и сорочки. Затем граф скинул ботинки и стянул с себя брюки. В чемодане лежал черный английский костюм-тройка, белая в мелкую полоску рубашка, шейный платок и лакированные ботинки — то, что Раду в тайне заказал для него из Лондона для поездки по Европе.

Что ж, в таком костюме только жениться! Оставалась какая-нибудь четверть часа до назначенного Светланой часа, но Фридрих никуда не торопился: пешком ему все равно не пройти весь Невский до Лавры. Он завернул череп в платок, вернул обратно в картонку и поправил на голове шляпу.

На столе в гостиной продолжал лежать открытым том сказок Александра Сергеевича Пушкина, и граф прошептал пророческие слова: И медленно в душе твоей надежда гибнет, гаснет вера… Немой, недвижный перед нею, я совершенный был дурак со всей премудростью моею.

Граф аккуратно прошелся пальцами по всем складкам костюма и понял, что готов к свиданию с женой. В фойе он спустился бегом, медленным шагом свернул за угол, нырнул в первый же подъезд на Большой Морской улице и взмыл в серое ночное небо черным нетопырем, который взял курс на тихое Никольское кладбище.