Ваша С.К.

Глава 35 “Мезальянсы всякие нужны”

Гроб только знал, где черти носили сейчас княжну с басурманиным. Однако ж дворник дядя Ваня знал ещё одну поговорку о том, что дом пахнет дымом, а гроб ладаном, но живя с мертвецами давно усомнился в ее верности. В комнате княжны действительно пахло дымом, но вот от гробов в доме несло совсем другим — нынче, к примеру, Иван-чаем. Княгиня зачем-то насыпала его везде куда можно и нельзя — даже в пустой гостевой гроб.

— Заваривать, матушка, не пробовали? — наступал ей на пятки Бабайка. — Дабы кропить углы яко святой водицей.

— Да я сейчас тебя в чайнике искупаю, ирод! — оскалилась на него растрепанная хозяйка Фонтанного дома.

Хозяин же лежал без движения на кожаном диванчике в кабинете второго этажа. Над ним колдовала Арина Родионовна, то и дело протягивая уже давно не дымящуюся кружку с Иван-чаем, прозванным в Европе русским, а русскими почитаемым за полевые цветы.

— Лошадь я, что ль, овёс жрать! — заорал князь.

— Так соколики тож просо клюют с голодухи, — не спасовала перед барским гневом сказочная нянюшка.

Общим сердцем в доме работал сейчас молоток дворника — дядя Ваня забивал им гвозди в доски окна комнаты девицы Марципановой, да с таким усердием, точно те гвозди были серебряными и входили в крышку гостевого гроба, пустующего в силу неконтролируемых присутствующими в Фонтанном доме людьми и нелюдями обстоятельств.

— Пшел вон! — подскочила вдруг с края лодки хозяйка комнаты, вырвала из рук растерянного дворника молоток и ударила им по последнему гвоздю.

Но инструмент не вернула, а осталась стоять с ним наперевес, и дядя Ваня поспешил ретироваться с поля возможного боя.

— Скажи господину оборотню, чтобы из комнат носу не казал! — крикнула бывшая курсистка дворнику в спину.

Но тот не пошёл к господину Грабану — малый сам сообразит схорониться до поры до времени, ведь никто, как известно, на себя гроб не мастерит.

— И ничегошеньки в вас не шевельнётся! — выплюнула Олечка Марципанова в лицо вошедшего в ее скромный терем полюбовничка.

— Молоток положь! — изрёк спокойно Федор Алексеевич. — Погромы чинить потом будешь, а то Сибирь станет тебе домом родным.

Лицо упыря было серым, и решимость воевать с ним за честь княжны сразу улетучилась, будто и не было у Олечки Марципановой крамольных мыслей. Знала она про свою озёрную соперницу и успела порадоваться ее незавидной участи, но сейчас поняла, что ничего нет в мертвом сердце княжеского секретаря даже для собственной кровинушки. Чего уж там про неё, грешную, говорить.

— Пора бы веселым пирком да за свадебку!

Выдохнув, Федор Алексеевич присел на край лодки и поднял рыболовную сеть, которую успела за пару утренних часов сплести с горя бывшая курсистка, при жизни никогда не державшая в руках спиц.

— Не бывать тому! Сами ж знаете, что это мезальянс. Никогда князь…

— А при чем, позволь спросить, тут князь? — прошипел Федор Алексеевич, глядя исподлобья на свою зазнобу. — Светлана — моя правнучка, и лишь мне положено решать, кто хорош для неё, а кто плох. Али и ты решила, что я родства не помню?

Ничего не ответила больше Олечка Марципанова, испугавшись за собственную участь. Срок стенографских каторжных работ таял быстрее мартовской сосульки, а дальнейшего решения ее судьбы никто в этом доме пока не предлагал.

— Не помнил бы, — продолжал непреклонный судья глухим голосом, — незавидна была бы участь младенца, рождённого в Обуховской больнице от подобранной на улице матери. Не смей так на меня смотреть! Уж ты-то не смей!

Она и не смотрела. Как по команде, отвернулась к свежезаколоченному оконцу. И все же позволила себе наглое заявление, пусть и не решилась бросить его упырю прямо в глаза:

— Что ж хоронитесь тогда у меня и к князю не идёте, Федр Лексеич?

Специально назвала его на деревенский манер, но Федор Алексеевич и бровью не повёл. Пусть не видела Олечка лица его, да знала, что даже от взмаха чёрных густых бровей Басманова скрипела старая лодка.

— Я в семейные распри не лезу и в свою семью никого не пускаю…

— А есть ли семья у вас?

Теперь Олечка обернулась и замерла. Лодка не скрипела, потому что на ней никто не сидел. Федор Алексеевич стоял перед ней — Олечкой, а не лодочкой, на одном колене, а другой рукой держался за воздух, будто ему мешали ножны. На ладони у Фёдора Алексеевича лежало кольцо, настоящее, толстое, из червонного золота.

— Мне мезальянсы нынче по душе. Ну, душечка, в девицах засиделась, поди?

— Позвольте мне сесть, — голос у несчастной дрожал. — У меня коленки трясутся.

— Вставай рядом на колени, — и Басманов опустил второе колено, как перед богом.

Пусть вместо золотого иконостаса было у них простое заколоченное окошко, но невеста рухнула перед ним, будто подкошенная.

— Что дрожишь вся? Мне тепла в отношениях хочется. Холода на службе в достатке.

— Не буду больше… — зажмурилась бывшая курсистка. — Дрожать…

Но глаз не открыла, только ощутила, как давно желанное кольцо заняло почётное место на безымянном пальце ее правой руки, которой коснулись вскоре знакомые до боли губы. Тогда только осмелилась жена взглянуть на законного своего мужа.

— Зря, получается, окно заколачивали? — пролепетала бывшая курсистка, а нынче законная супруга самого Фёдора Алексеевича Басманова.

— Чего зря-то? — усмехнулся тот, отряхивая колени от пыли. — Я никуда отсюда уходить не собираюсь. До заката уж точно…

— Так боитесь князя, значит? — поднялась с колен и Олечка Басманова, но платья не одернула.

— Машенька, боюсь, дурниной орать будет… А у меня уши больные на бабский крик. Наслушался до тошноты при жизни ваших визгов!

— Да и пущай орет, — улыбнулась новоявленная жена. — Я вас в обиду никому не дам.

— Вот в чем, в чем, а уж в этом я не сомневаюсь. За доброй женой, как за каменной стеной, — усмехнулся Федор Алексеевич и выглянул за дверь. — Право слово, лучше б орала, чем так… На женский норов, доподлинно нам известно, нет угадчика. Не желаешь ли в разведку сходить, женушка? Куда Сатана не поспеет, туда бабу пошлёт, — в конец расхохотался княжеский секретарь.

Олечка Басманова поклонилась мужу, как должно, в пояс и только потом шагнула к двери.

— Дайте мне, Федор Алексеевич, сеть рыболовную, что ли… Для острастки, так сказать.

— Что же это ты, рыба моя, никак курицу сетью собралась ловить? — рассмеялся Басманов.

Олечка в девичестве Марципанова выпрямилась и проговорила хриплым боевым шепотом:

— Я безоружной туда ни ногой! Вот вам крест, — и скрестила плавником ноги, хоть с балетом не была знакома вовсе.

Еще и голову гордо вскинула, как положено знатной даме, госпоже Басмановой. Смотреть на неё было одно наслаждение для новоявленного мужа. Он аж до клыков в улыбке расплылся.

— Будь ты неладна! — усмехнулся и швырнул жене сеть. — Я уж свою золотую рыбку вытащил из синего моря… Буду теперь тихо сидеть в своём корыте.

И залез в лодку, закинул руку за голову и прикрыл глаза с мыслью: будь что будет, ибо хуже все равно уже некуда. У бабы муж должен быть, а у дитя оба родителя. Перестанет Машка место Олечке указывать, не будет Олечка по рекам и каналам от обиды мыкаться. Сердце у него пусть и каменное, а порой болит, как не болело при жизни, на ее слезы глядючи. А ведь болело и за жену, и за сыновей, и за многих ещё ох как болело… Никто, правда, не верит в басмановскую человечность, да и бог им судья, а его давно высшим судом осудили на такую каторгу, с которой и рад бы из града Петрова в Сибирь убежать, так не найти ведь желающего на его место. Это только свято место пусто не бывает, а его — проклятая работенка задаром никому не нужна! Мирослав лишь красиво говорит, да мотыги в руки не брал. С литераторами все общается, а Авгиевы конюшни не княжеское дело разгребать — псы на то придуманы Господом Богом и его приспешниками. Вот и не откроет рта Мирославушка. Все честь по чести будет, как он, Басманов, того желает… Не для себя — у самого все давно само собой сладилось — а для Светланы. От судьбы не убежит человек, если только бес все жизненные нити не спутает и в паутину не поймает на веки вечные, а судьба у девки незавидная на ручке-то вырисовывается…

— Придушить не придушу, а удовольствице от попыточки получу…

Не на того напал Бабайка. С левой руки в поддых получил и в угол мячиком отлетел.

— Пшел вон из спальни моей жены! — высунулся из лодки растрёпанный Басманов. — Ещё раз увижу здесь твою волосатую харю…

— Я глаза тебе выцарапаю, и не увидишь ничего…

Женщину бить не с руки, даже с правой. Но к потолку поднять можно даже на одной левой. Рыболовная сеть натянулась до предела и застряла у княгини на носу, но Олечка Басманова хватки не ослабляла.

— Уймись, Машенька! По-доброму прошу тебя! — совсем недобрым голосом увещевал чужую жену Басманов. — Не дочь тебе, но мне правнучка Светлана.

Он опустил руку, и Мария встала перед ним в полный рост, точно дева морская, вытащенная из воды — вся мокрая от собственных слез.

— Убью! — выплюнула она в лицо секретаря своего мужа, но дотянуться до него из-за сетей не могла.

— Кого именно, голубушка? — усмехнулся Федор Алексеевич. — Нас убивать уже поздно, а убивать Светлану — не женская работа, оставь ее нашему графу, сделай милость.

Рванула Мария сеть, да не по рукам и потом не по зубам оказались княгини узлы, завязанные городской русалкой, охваченной тем же праведным гневом на Фёдора Алексеевича, что и у ненавидимой ею княгини Марии, но нынче чаши весов сместились, ибо веками доказано, что муж и жена — одна сатана. Могла б придушить хозяйку дома, придушила б голыми руками и без всяких нитей.

— Успокоилась? — осведомился Басманов, присаживаясь на край лодки. — Или желаешь немного полежать в лодке? В ней сон поистине крепкий случается аки пакибытие…

— Шутки твои неуместны, душегубец! — плюнула ему в лицо княгиня и, развернувшись, как была в рыболовной сети, так и ушла из заколоченной комнатушки.

Тогда Федор Алексеевич перекинул ногу и сам завалился спать на дно лодки.

— Сейчас меня даже сладкоголосые херувимы не разбудят, — донёсся до Олечки Басмановой голос мужа.

Она подошла к двери, за которую выкатился уже и Бабайка, заперла засов и шагнула к лодке, зная наперёд, что брачного дня у неё не будет — супруг уже отправился на поиски своего пакибытия.

Княгиня же Мария искала дворника и, к своему великому удивлению, обнаружила дядю Ваню, вместо кухни, в спальне княжны.

— Как это…

— Понимать это надобно просто, — ответил на недозаданный вопрос вылезший из-под кровати Бабайка с ворохом трухи от полыни в бороде. — Сиё есть теперь зло для княжны…

— Это ты так решил? — ухватилась за дверной косяк княгиня.

— Князь изволили-с приказание отдать, — ответил дворник, только что сбивший метлой с карниза последний полынный пучок.

— Вот как…

Мария осела на пол и сидела неподвижно с минуту, пока до неё не добрались ножницы Бабайки.

— Я нож искала, — проговорила она, глядя в пол. — Да поострее, чтоб на меч был похож… Несите чесноку, чтобы топор висел…

Никто ничего не ответил хозяйке. Бабайка стащил с ее головы обрывки сети, но она и тогда не подняла на него глаз.

— Испей чайку, горлица ты наша горемычная.

Услышав голос Арины Родионовны, княгиня протянула лишь руку за чашкой, выпила Иван-чай залпом и резво на ноги вскочила.

— Лежит? — спросила она у няни.

— Лежит, — кашлянула та в ответ. — Покойник покойником, прости Господи…

— Чай в самоваре?

— В чайнике, матушка…

Княгиня обвела взглядом комнату дочери и, стиснув губы, направилась к супругу. Налила полную кружку зелья, данного Княгинюшкой, и опустившись подле дивана на колени, протянула Мирославу Иван-чай с твёрдым приказом «Пей!»

— А теперь вставай. Я сама приведу тебя в божеский вид для достойной встречи с этим ничтожеством.

Ничего не ответил князь Кровавый. Только глаза от супруги спрятал, когда поднялся с належанного дивана.