Великий князь и я. Театр

18

Непривычная тишина буфета царапнула меня уже на входе. Погружённая в свои мысли, я не сразу обратила внимание на пустые столики и заполненную до отказа витрину. Это что же, Ясинский совсем озверел?.. Или они настолько увлеклись, что пропустили обед?..

Обычно я приходила к концу утренних репетиций. В начале первого у актёров был перерыв, который Ясинский мог сократить по необходимости, но ещё ни разу не отменял. Собственно, он тоже приходил отобедать, только сидел за отдельным столиком, в стороне. Сомневаюсь, что это было признаком брезгливости и высокомерия — скорее всего, язычник просто не привык к новому месту. Всё же такие радикальные перемены — столичный театр вместо шах-ашенского, верующие вместо язычников, и в роли директора — самоуверенное "дарование", а не мастер.

Хотя сегодня Темногорский был другим. Нет, тонко издеваться над следователем как раз в духе нашего директора. Но последняя его фраза прозвучала иначе, неправильно. Голос с жёсткой расстановкой акцентов. Голос взрослого мужчины, привыкшего брать ответственность за людей. Примерно так защищали своих бедовых учеников наставники кадетского корпуса в Ладанье. Порой я наблюдала за ними из окон школы — и знакомые интонации резанули мне слух.

И Сосновский ведь послушался. Отпустил. Признал за Темногорским право решать. Конечно, обвинить меня в убийстве Сосновский не мог, но кровь попортить следователи умели. Особенно язычникам. Если язычник упрямился и не желал говорить, то полицеские давили на него жалобой в Тайную канцелярию. Эта канцелярия стала главной языческой страшилкой после расправы над Всеволодом, отцом Данимира. Тогда безликие тени в масках положили уйму народа, замешанного в заговоре. Как я поняла из очерков, Тайная канцелярия занимается шпионами, провокаторами и делами, связанными с высокой аристократией.

— Уф! — чей-то звонкий и немного плаксивый голос выдернул меня из размышлений. — Этот следователь так невовремя объявился! Весь график нам испортил! Только-только свежие пирожные в холодный ларь убрала! При такой погоде держать их в ящике — дурость несусветная, а мордам полицеским хоть бы хны, не пропускают! Ой, госпожа, я вас не напугала?.. Вы побледнели!

— Нет-нет, всё в порядке, — улыбнулась я буфетчице и недоумённо свела брови на переносице, — знаете, а я не встречала вас раньше…

Молодая симпатичная женщина с длинной русой косой мне бы запомнилась. Её платье состояло из сиреневой блузы с пышными оборками и тёмной прямой юбки, ну и фартучка, конечно. Волосы были убраны широким ободком, но пряди-завлекалочки всё равно выбивались, а в ушах блестели золотые серёжки.

Позвольте, но она же не буфетчица!

— Я помогаю тётушке, — женщина кивнула на знакомую мне работницу, — в императорском театре же не готовят, а заказывают. Булочки и пирожные, например, из нашей семейной пекарни привозят! Но дядюшка мой, который извозом занимается, вчера простыл дюже сильно! Я сама в театр опоздала, а у вас — полиция! Ужасные люди, ужасные! Еле ящики от грязных рук отбила!

Её грозные возмущения были отрадой для моего сердечка. Как я понимала эту деловую женщину!.. Иной раз сыщики — хуже гостей названных!

— Сена из рода Сириновых, — представилась я, — мне очень нравятся, как готовят в вашей семье. Не подскажете пекарню?.. А то в нашем буфете выбор маленький!

— Ленар Кремовская, — она приложила руки к груди, и я увидела на её запястьях традиционную языческую вязь. Ох ничего себе, какие у театра пекари! Язычники! — Спасибо вам, госпожа Сена, конечно, заходите! У моста на Веселовской улице, пятый дом, не потеряетесь! Но я маменьке скажу, мы для вас чего-нибудь эдакое придумаем…

— Хм, а можно мне тоже "эдакое"?.. — раздался рядом с нами медовый голос Ника. Я только глаза закатила — вот ж неугомоный! Обязательно каждую барышню в округе очаровывать?..

Ленар, оценив ведущего актёра, нервно затеребила кончик косы и засуетилась.

— А чего вы задержались? — спохватилась я. — Ясинский лютовал?

— Как не полютуешь, когда следователь на два часа репетицию задержал! — пробурчал режиссёр, явившийся с остальными. С язычника аж искры сыпались — Ленар застыла на месте, разглядывая сие чудо.

— Вы язычник, посвящённый Перуну? — изумилась она и снова в косу свою вцепилась. Ясинский недоумённо покосился на Ленар.

— Ну да, — пожал плечами он, — вас что-то смущает?

— Простите, не хотела показаться бестактной! Я много слышала о молниях и вашем даре, но вживую не видела. Я…

Щёки у Ленар покраснели от смущения, и я поспешила ей на помощь.

— А какое у нашего директора посвящение, Ладмир? Просто интересно!

— Марочник он, — ответила вместо режиссёра Ленар, — я, когда договор подписывала, вязь его приметила, Моране посвящённую. Даже чувство юмора фирменное, дурацкое. Марочники, они такие, любят пошутить, будто у них девять жизней в запасе! Ой, простите, совсем я разговорилась! Тётушка, выходи, у нас актёры голодные!

Язычник проводил женщину каким-то настороженным взглядом. Но ребята уже звали за столик, и на странное поведение Ясинского я махнула рукой. Кстати, мой рабочий день и вправду начинался с обеда. Самое прекрасное, что Темногорский сам выставил такой график!

— Госпожа Сена! — на полпути окликнула меня Прасковья. — Господин директор велел, чтоб вы непременно были у его кабинета в семь часов. Требовал прямо! Вы же придёте, да?..

Я поблагодарила Прасковью и растерянно прикусила губу. Чего Темногорскому понадобилось от меня после работы?..

Поздним вечером у театра

Сумерки наползли стремительно и незаметно. На Руссу опускалась прохладная сонная тишина. Запрокинув голову, Темногорский отыскал тусклый серп луны и прикрыл глаза. Театр выматывал его настолько, что даже хвалённая выдержка сдавала. Каждый новый день — как безумие. Притворство, сплетни, игры. Это была незнакомая, другая жизнь, и Темногорский понимал, что никогда не станет её частью.

Но услышав о запрете, он поступил назло. Юлиана попалась ему удивительно вовремя. Без её дурацкой просьбы Алексей точно наломал бы дров. Казалось, княжна отвела беду…

Только себя не обманешь.

Бездна вернётся. Она всегда возвращается. Зовёт за собой, словно шепчет на ухо. Выворачивает от бездействия. Помнится, после трагедии отец долго говорил с ним. Как они с мамой радовались, что бедовый сын остался в здравом уме и не сломался.

Алексей так и не смог сказать правду.

Горько хмыкнув, он уверенным шагом направился к театру. Взгляд машинально зацепился за одинокую фигурку на площади — и Темногорский резко изменил маршрут. Ещё не хватало второго убийства!.. Сегодня Сосновский попил ему крови больше, чем все упыри! Точнее, ни один упырь до него не дотянулся, зато следователь, как говорится, подкрался незамеченным!

Жаль, инстинкты промолчали.

Молчали они сейчас, не чувствуя от девушки никакой угрозы. Служанка или горничная — определил он сходу. Уже порядком усталая и замёршая.

— Здравствуй, девица, — он специально пошаркал ногами, чтобы сильно не напугать, — чего забыла здесь в такое время? За актёрами следишь?

— И вам не хворать, барин! — она обхватила себя руками. — Я хозяйку жду! Она мальчишку ко мне отправила, что задержится, но до сих пор нет её! Может, вы видели, барин?! Я вам сейчас карточку покажу!

Пока она суетилась, Темногорский покачал головой. Девицы ему не встречались, впрочем, в окно кареты он особо не смотрел. Хотя волнения служанки были понятны — приличной барышне не пристало разгуливать по ночам.

— Вот! — служанка сунула ему карточку… и Темногорский, глянув мельком, дёрнул портрет из её рук. Посмотрел под фонарём с надеждой, что померещилось, но… С карточки ему улыбалась Сена. Юная, с виду кроткая и такая беззащитная, что у Алексея противно заныло в груди.

Твою ж мать!..

— Вещь у тебя хозяйская есть? — с трудом сдерживая рык, повернулся он к девице. Лучше кровь, конечно, но где её раздобыть?..

Служанка, порывшись в переднике, протянула ему платок.

— Хозяйка сегодня в карете забыла. А зачем вам?.. — глаза Темногорского полыхнули серым, заставив служанку отпрянуть. — Ох, Великий защити! Неужто вы поиск языческий задумали?! Так не берут ваши чары хозяйку!

— Чего?.. — поперхнувшись заклинанием, он недоумённо покосился на девицу.

— Не берут, говорю! Особенность такая! Нельзя её поиском найти, пробовали уже. Графиня обычно сама барышню искала, если беду чуяла. У-у-у, как я вернусь без хозяйки теперь?! Это же я упустила, голова садовая!.. Ну куда, куда ей с курсов-то уходить было?! Ведь не скроешься, площадь как на ладони!

— Не скроешься… — эхом повторил Темногорский и, сжав платок, скороговоркой пробормотал заклинание поиска. Однако тонкая нить заклятия, зашипев, растворилась в воздухе. Язычник моргнул и вновь повторил вбитые в память слова. Служанку легко обмануть, особенно если есть причина, но… Похоже, обмана не было. Нить опадала, вообще не желая устанавливать связь.

Сначала дилижанс, потом фонари, и под занавес — заклятие. Кто эта Сена, навь её подери?!

— Никуда не уходи, — приказал он. — Я заберу бумаги из театра — и поедем к её матери, поняла?!

— Ох, убьют меня, барин, убьют! Они же язычники-и-и-и… — залилась слезами девица. Скрипнув зубами, Темногорский вспомнил двух молодых мужчин рядом с каретой. Внутри зажгло, но медлить было нельзя. Оставив служанку, он ринулся в кабинет.

И застыл на месте, обнаружив открытую дверь. Выругался, проклянув свою расслабленность. Мог бы хоть маячок на кабинет повесить! Но дальше стало горячее…

На его рабочем столе лежала обнажённая девушка.

Сена

Поёжившись от холода, я медленно села. В голове клубился зефирный туман, а перед глазами плыло. Странное чувство. Помню, как поднималась на третий этаж, помню дверь… и больше ничего не помню. Неужели я уснула, ожидая Темногорского?

Но для кресла поверхность была слишком твёрдой. Я опустила ноги на пол и вздрогнула, когда напротив меня появился мужской силуэт. По щелчку пальцев вспыхнула люстра — и, вскрикнув от яркого света, я зажмурилась.

Зато окончательно проснулась.

— Ого! — раздался знакомый голос с сильной хрипотцой. А разве Темногорский хрипел раньше?.. Впрочем, при таком сквозняке и простыть несложно! Я обхватила себя руками… и осознала!

Глаза распахнулись стремительно. Это что же, я… я голая?! На столе у Темногорского?!

На мне даже белья не было! Мало того, что белья — ни одной заколки в волосах!

— А где бантик? — с интересом спросил Темногорский. Поймав мой непонимающий взгляд, объяснил: — Подарки обычно дарят в коробке с дурацким бантом. Я бы с удовольствием развязал на тебе пару ленточек.

У меня просто не было слов. Я прикрыла грудь, но что делать дальше — не представляла. Меж тем, масляные глаза директора прилипли к моим ногам и медленно заскользили выше… Это успокаивало и пугало одновременно. Если рассматривает, значит, раздевал не он. Другое дело, что рассматривает прямо уж…

Мамочки!

— Ты прекрасна, — криво улыбнувшись, Темногорский принялся за пуговицы на пиджаке, — я почему-то думал, что ты ещё угловатая, как подросток. Ошибся. Ты очень красивая, Сена… Округлая, мягкая, женственная. Как я и мечтал, — последние слова он вновь прохрипел. В ужасе я вжалась попой в столешницу. Темногорский… он же раздевается!..

— Нет! — закричала я, и директор, сделавший шаг к столу, остановился. — Нет-нет-нет, вы неправильно поняли! Я не хочу с вами… Я не знаю, как здесь оказалась!

Мужчина издевательски выгнул бровь:

— Серьёзно? — насмешливо произнёс он и взял с кофейного столика бумажку… с бантиком! — Что тут у нас?.. "Мой неутомимый зверь, я страстно желаю ощутить твой крепкий корень в своей влажной норке! Приникни же к моим сладким вишенкам, испей мою греховную сущность…"

— Какой к упырям корень?! — не выдержав, заорала я. — Какие вишенки?! Это что за очерки живой природы?! Я… я отказываюсь быть греховной сущностью! По преданию Великого, все грешники — язычники, между прочим!

— То есть, кроме сущности её больше ничего не смущает?.. — философски спросил директор у записки. И повернулся ко мне: — По подписи выходит, что это твоё творчество, Сена. Ну-с, с чего начнём? Может, с "облизывания упругого стержня"? — сверился он с запиской.

— Это как? — растерялась я. Темногорский, прикинув что-то в уме, покачал головой:

— Да, рано тебе знать. Со стержнем повременим. Нужен вариант попроще.

За один вдох он очутился рядом. Его рука по-хозяйски легла на талию, а губы склонились к шее…

Меня накрыла дикая, не поддающаяся контролю паника. Я задёргалась, завозилась, только мужчина бёдрами прижал моё тело к столу.

— Нет! — в горле образовался комок, и я с трудом выдавила: — Не надо, пожалуйста! Не надо, я не хочу! Отпустите!

Он часто дышал. Я кожей чувствовала, как вздымается его грудь. Взгляд, взявший меня на прицел, был тёмным, но не дурным, и я подавилась неуместным криком.

— Надевай, — отстранившись, Темногорский накинул на мои плечи пиджак. Пока я дрожащими пальцами натягивала рукав, он отвернулся. Нос щекотнул свежий запах парфюма с нотами отгоревшего костра, снега и терпкой корицы. На секунду я даже представила картинку — зима, железная чашка в ладонях, тёмно-янтарный чай и пряная настойка на травах. Ловить в чашке усыпанное звёздами небо. Сгореваться изнутри от смеси специй и алкоголя. Но ведь посвящённым Маре не страшен холод?..

Боже, Сена, куда тебя занесло?.. Это просто запах и твоё богатое воображение!

Темногорский по-прежнему стоял ко мне спиной. Рубашка натянулась на широких плечах, подчёркивая подтянутый сильный торс. При своём немалом росте директор на моей памяти ни разу не горбился. У него была красивая спина, похожая на опору.

Мне вдруг захотелось коснуться его. Именно со спины. Отомстить. Без одежды я была уязвима, и он воспользовался этим. Не отдавая себе отчёта, протянула руку… и Темногорский, видимо, устав ждать, повернулся.

Ой!

— Передумала?.. — с иронией осведомился он. Я торопливо отпрянула, но Темногорский легко меня поймал. Как в случае с лисёнком, подхватил под пятую точку и усадил на стол. Я заёрзала, отодвигаясь, чтобы директор был хотя бы сбоку, а не нависал надо мной.

…А глаза у него серо-синие. С близкого расстояния они имели грозовой оттенок, похожий на размытую акварель — и никакой мути. Ясные трезвые глаза.

Злые, как у голодного волка зимой.

— Чего молчим? — усмехнулся Темногорский, цепко наблюдая за мной. — С кем у тебя была встреча? Судя по бурной реакции, подарочек ты готовила не мне. Очень плохо, Сирин. Свидание в моём кабинете и с другим!..

— Ты издеваешься?! — зашипела я, отринув приличия. — Какое свидание?! Ты позвал меня в семь, Темногорский! Я пришла и…

— Я определённо не звал тебя в семь, — парировал мужчина, сложив руки на груди, — у меня были срочные дела до позднего вечера. Вообще я собирался уехать в обед, но нагрянула полиция. Пришлось дождаться тебя.

— Зачем?..

Теперь понятно, почему он откровенно хамил Сосновскому. Полиция сорвала ему планы, но… я же могла поговорить со следователем без директора.

Темногорский покосился на меня с намёком. Всё равно не угадала.

— Изволь, я беспокоился. Как видишь, манера общения у Сосновского своеобразная, а у нищих дворянок, пишущих по ночам пьесы, тонкая душевная организация.

Воистину сегодня день чудес какой-то!

Придерживая пиджак, я ладошкой дотронулась до темногорского лба. Увы, кожа была прохладной. Никакой температуры и бреда. Может, у нас директор подменили?..

— Лёша, ты в порядке? — тоном заботливой бабушки уточнила я, внаглую нарушая правила. Если после такого демарша я останусь жива — значит, точно подменили.

— Сена, мы в пустом театре, а ты в одном пиджаке. На твоём месте я бы использовал "ваше высочество" и исключительно вежливый тон! — наставительно посоветовал Темногорский.

— А как же моя тонкая душевная организация?! — охнула я, подражая любительницам падать в обморок… и рассмеялась. Просто рассмеялась, желая сбросить обвинения, нелепость, страх. Темногорский не мешал, лишь пробурчал однажды:

— Кажется, я не за того переживал…