Верь только мне (СИ)

Глава 43. Виолетта

Ноги сами несут меня на улицу. Двор клиники припорошило мелким противным градом. На улице холодрыга, — вчера наступил ноябрь.

Я тщетно кутаюсь в пальто, которое грубо раздувает порывами ветра. Нутро выкручивает.

Плетусь мимо все еще зеленых рябин с пылающими гроздьями ягод, — единственного яркого пятна во всепоглощающей серости.

В отдалении в курилке среди деревьев замечаю отца Вильгельма.

Он разговаривает по телефону, просматривая какие-то бумажки. А затем вытаскивает ис кармана зажигалку, сначала одной рукой прикуривает сигарету, а затем поджигает бумагу.

Замираю там, где стояла, выглядывая через ветки.

Альберт Карлович убирает телефон в карман, и наблюдает, как в его руках горит целый ворох бумаг, плюясь тлеющим пеплом по ветру.

Так и стоим: зареванная я, как олень в кустах, спасибо Вилли за прозвище, и его отец — недвижимая бронзовая статуя с факелом в руках.

Отмираем, когда во двор влетает карета скорой помощи с мигалками. Отец наспех притаптывает горящие огрызки листов и отправляет их в урну, задумчиво делает еще пару затяжек, и двигается в мою сторону.

Делаю вид, что очень занята своим телефоном, лишь коротко киваем друг другу. Когда он скрывается за дверью клиники, бросаюсь к замученной железной урне, в которой трепыхаются остатки бумаги.

Озираюсь по сторонам и, сглатывая отвращение, запускаю руку в мусорку. Не знаю зачем, на инстинктах действую.

Подхватываю пальцами одну, затем вторую бумажку, попутно вляпываюсь во что-то липкое и вонючее. Фу! Ужас!

К горлу подкатывает, но я продолжаю шарить в темном пространстве, уделывая свое пальто. Смешно будет, если это какая-то больничная памятка. Только вот памятки никто не сжигает.

Убеждаюсь, что выловила все улики и распрямляюсь, Перебираю подгоревшие обрывки бумаг в замерзших грязных пальцах.

Передо мной фрагменты таблицы с какими-то странными цифрами. Бухгалтерия какая-то, что ли? Вижу нечитаемый кусок печати, просто белый обрывок, снова таблица.

Нахожу один единственный уцелевший кусочек текста: «…полагаемый отец ребенка…. биологическ…. несовпадении аллелей… ероятность отцовства равн….».

— Какая еще девушка могла быть у моего сына! Такая же несносная, как и он.

Вскрикиваю от неожиданности. Так увлеченно копалась в урне, что не заметила, как отец Вила подошел сзади.

— Ты сына на тест надоумила?

— Альберт Карлович, — стараюсь сохранять спокойствие, хотя с родственниками Вила это крайне непросто, — О чём Вы?

— Не включай дуру! Вилли — мой сын! А даже если бы не был, — это бы ничего не изменило.

— А похоже, что не Ваш! Несовпадение аллелей означает только одно — отсутствие родства! Это даже школьникам из курса биологии известно.

— Не докажешь! — выдергивает огрызки у меня из рук. — Вилли — мой ребенок! И точка!

— Вы его в пожизненное рабство получить хотите?

— Теперь все будет иначе. Вилли — свободен! Не хочет заниматься семейным делом — его выбор. Хочет улететь — пусть летит. Остальное неважно.

Смотрю в его жесткое лицо, и до сих пор не нахожу ничего общего с сыном. Разве что скопированные повадки и тяжелый взгляд, который Вилли умеет включать.

— Он имеет право знать правду.

— Правда — это не панацея. Ее как лекарство принимают только по необходимости. Вильгельм — мой сын!

Зачем ему теперь, точно зная, что Вилли — не его биологический сын, трястись в страхе от того, что я расскажу ему обратное?

— Зачем Вы это творите? — не выдерживаю.

Альбер прокашливается и выдает сдавленно: —Пусть лучше Вильгельм продолжает меня ненавидеть, чем мы оскверним память его матери, которую он так любит. Сегодня я сообщил ему, что по результату теста он мой сын, потому что… Потому что так и есть.

Если он повторит это в четвертый раз, я сама начну верить.

Вот, значит, как! Благородный порыв отбелить почившую жену. Он решил переписать сценарий жизни? Так перепугался после взрыва, что переосмыслил смысл бытия?

— Вилли Вас не ненавидит, он из кожи вон всю жизнь лез, чтобы заслужить хоть капельку Вашей любви. Я уже не говорю о признании и хоть намеке на уважение!

— Не тебе меня учить, соплячка еще. Ты не знаешь, что это такое, когда жена, которую ты, сука, любил, изменяет тебе и приносит под сердцем чужого ребенка, хладнокровно выдавая за твоего, — его глаза наоплняются влагой.

— Пойду-ка я, Альберт Карлович, — пытаюсь улизнуть, но он хватает меня за локоть.

— Чего ты еще хочешь? Мы уже решили твои вопросы с адвокатом. Квартиру? Новую работу? Машину? Что? — начинает торговаться со мной.

— Прощения попросите у Вила! Извиняйтесь за то, что ребенка СВОЕГО терроризировали и жизни ему не давали. На коленях, желательно! — меня трясет, но я буду не я, если не скажу.

— Без тебя разберемся, — шипит мне в лицо.

— Вот и славно! А большего от Вас мне и не нужно, — отдергиваю руку и шагаю прочь из этого двора.