Весенняя коллекция

2

— Все в порядке, мсье, — сообщила Габриэль д’Анжель Жаку Некеру. Разговор происходил в его кабинете в парижской штаб-квартире «ГН».

— Проблем не возникло?

— Никаких, мсье. Мисс Лоринг было почти нечего сказать, и она, разумеется, согласилась.

— Ну а условия договора? Она их обговаривала?

— Нет. Она была просто потрясена. Как я и полагала, все было для нее полной неожиданностью. Отвечала она односложно и вопросов не задавала никаких. Я позвоню ей завтра, когда она придет в себя, и договорюсь окончательно. Тогда мы и пошлем им контракт.

— Перед тем как будет готов пресс-релиз, сообщите мне о том, как прошел разговор. Да, и с самим релизом я хотел бы ознакомиться.

— А мсье Ломбарди, ему-то можно сказать? Он каждый день спрашивает у меня, к какому решению вы пришли.

— Ломбарди потерпит, — сказал Жак Некер и кивком дал понять, что разговор закончен.

«Что ж, потерплю и я», — думала Габриэль д’Анжель, покидая кабинет шефа. Но она все равно узнает, почему, просмотрев километры пленки и ее собственные заметки о нескольких десятках моделей из лучших агентств Нью-Йорка, Жак Некер так быстро остановил свой выбор на троих из них. Три модели, и все из одного агентства. Да, эти девушки — лучшее, что могло предложить агентство «Лоринг», отличные модели, но — ничего выдающегося. Отчего же его выбор был так поспешен, почему он отказался рассмотреть другие предложенные ей кандидатуры?

Задача не из легких — узнать, зачем ее послали в Нью-Йорк, если все, что желал Некер, она могла исполнить, просто-напросто отправив в агентство «Лоринг» факс с просьбой прислать фотографии. И почему эта малоприятная женщина, Джастин Лоринг, не выказала ни малейшей радости по поводу свалившейся на нее удачи? Ей выпадает миллионный выигрыш, а она только раздраженно хмыкает в ответ, вот и вся благодарность. Да, тут много непонятного, но Некеру об этом рассказывать не следует, пусть думает, что она, как всегда, держит ситуацию под контролем.

Но самое удивительное — почему Жак Некер проявляет столь непосредственный интерес к тому, кто именно примет участие в показе весенней коллекции Ломбарды? Идея использовать никому не известных манекенщиц принадлежит именно ему. А теперь он еще и требует держать его в курсе того, как идут переговоры.

И в Нью-Йорк послали именно ее, Габриэль д’Анжель, лицо в «ГН» значительное, хотя ее миссию мог с успехом выполнить любой стилист.

За двадцать лет работы в «ГН» Габриэль д’Анжель прошла путь от машинистки до помощницы самого Некера, решающей все административные вопросы, и добилась она этого благодаря своему уму, проницательности и трудолюбию. К сорока годам она достигла прекрасной формы, выглядела безупречно как и должна выглядеть женщина, на которой не лежит бремя семейных забот и которая преуспела в карьере. Она получила доступ в круг самых известных модельеров Парижа и принадлежала к самым высокооплачиваемым сотрудникам «ГН». Неуверенность не покидала ее. Габриэль так до конца и не могла представить себе, что же будет показывать Ломбарди. Но одно неизменное убеждение успокаивало Габриэль: она знала, что и на этот раз ее знания и опыт помогут ей сделать правильный выбор. Но, взглянув на себя в зеркало, поправив прядь своих блестящих идеально постриженных волос, мысленно одобрив безукоризненные линии нового серого костюма, она не почувствовала удовлетворения от своего почти совершенного вида.

Оставшись один, Некер встал и подошел к огромным окнам своего кабинета, расположенного на верхнем этаже здания «ГН» на авеню Монтень. Он смотрел на голубое январское небо и думал о том, что… Почему не трубят фанфары? Почему не реют праздничные флаги? Почему не цветут каштаны? В Париже должна быть весна!

Слева виднелся окруженный деревьями Рон-Руан и Елисейские поля, справа, совсем неподалеку, бежала Сена, и в ее быстрых водах отражалась радостная голубизна неба. Прямо напротив сверкали купола Гран Пале и Пти Пале, за ними расстилались сады Тюильри, а дальше — Лувр.

Но красоты Парижа не могли унять его волнения. Надо прогуляться, отвлечься. Жак Некер сказал через интерком секретарше, что сегодня уже не вернется, сел в свой личный лифт и спустился вниз.

Минут пятнадцать он шел куда-то наугад и думал только об одном: Джастин приезжает! Он все еще не мог в это поверить, не мог себе представить, что это правда. Слова, это всего лишь слова. В голову лезли только идиотские мысли, например, о том, что все может сорваться. Самолет Джастин разобьется, или он сам попадет в автокатастрофу, так и не дождавшись ее приезда, или, в конце концов, настанет конец света. Огненная колесница, Судный день…

Но здравый смысл все-таки победил, и Некер решил, что, если он купит дочери какой-то подарок, сейчас же, немедленно купит нечто реальное и весомое, то, что можно потрогать руками, это поможет ему самому осознать происходящее, убедить себя в том, что через три дня она приедет.

Да, она никогда не отвечала на его письма, даже не читала их, но теперь-то она понимает, что они увидят друг друга, будут друг с другом говорить. И судьба не вправе отказать ему в этом. Едва узнав о ее существовании, а было это всего несколько месяцев назад, он с нетерпением ждал встречи с ней.

Он просто обязан сказать Джастин, что считает самым постыдным поступком своей жизни то, как он обошелся с ее матерью. Все тридцать четыре долгих года он проклинал себя за то, что бросил Хелену Лоринг. Им было тогда по девятнадцать лет, Нью-Йорк, студенческая жизнь, и вдруг она поняла, что беременна. Он в панике бежал, бежал в Швейцарию, оставил Хелену одну-одинешеньку. И трусость его непростительна. Наказание было тяжким, но он заслуживал и большего. В самые мрачные моменты он думал о том, что его жена, бедняжка Николь, не могла родить именно потому, что ее, женщину, которой он был верен до самой ее смерти, не миновала кара, уготованная ему.

Жак Некер никогда не был человеком религиозным и полагался лишь на то, в чем сам мог убедиться. Но теперь он взывал к тому самому господу, в которого не верил. «Прошу тебя, — молился он, — сделай так, чтобы дочь моя была снисходительна ко мне. О прощении не прошу — я недостоин его. Хочу я лишь одного — узнать ее. Она — единственное дитя, которое мне было суждено иметь. Так позволь же мне быть с ней рядом, видеть ее лицо, слышать ее смех».

У него были фотографии Джастин, множество альбомов, которые он рассматривал каждый вечер, но он не знал о ней ничего, кроме того, что она выросла, преуспела в бизнесе и никогда не была замужем. Он даже не знал, была ли Джастин счастлива, но почему-то именно на этот вопрос он больше всего хотел получить ответ.

Он шел, не замечая ничего вокруг, и женщины с любопытством оборачивались на высокого блондина с седеющими висками и задумчивыми голубыми глазами. И каждая думала: не француз, это точно. Судя по покрою костюма и ботинкам — англичанин. А может, норвежец или швед? Или богатый американец? Вряд ли. Слишком уж уверенно он себя чувствует в толкотне парижских улиц, здесь ему все знакомо — даже на витрины не смотрит. Но наверняка это человек значительный, о знакомстве с таким можно только мечтать, или даже знаменитый, лицо у него как будто знакомое.

Некер огляделся и понял, что дошел до рю де Монсо, почти до самого парка Монсо. «Отлично», — подумал он и направился к роскошному особняку с зашторенными окнами, у дверей которого висела скромная медная табличка: «Кремер и сыновья».

— Мсье Филипп дома? — спросил он у слуги, открывшего дверь.

— Разумеется, мсье Некер. Мсье Лоран и мсье Оливье тоже здесь.

— Прекрасно.

И отец, и оба сына были торговцами французской мебелью, их фирма была известна в мире. И все, что они выставляли у себя, было только высшего качества.

Занимались они антиквариатом, и предлагаемый ими товар был не только подлинным и в отменном состоянии, нет, это были истинные произведения искусства той степени безупречности, какая встречается лишь в бриллиантах чистой воды. Но неужто кто-то может предпочесть горстку камешков паре шкафчиков работы самого Буля за двадцать миллионов долларов, которые принадлежали когда-то королям Франции?

— Рад вас видеть, Жак, — сказал, входя в приемную, Филипп Кремер, быстроглазый, круглолицый человечек с обворожительной улыбкой и кустистыми бровями. Его дед, Люсьен Кремер, открыл свое дело в 1875 году. — Позвольте мне предложить вам что-нибудь выпить.

— Нет-нет, Филипп, благодарю вас. Вы же знаете, я никогда не отказываюсь. Но сегодня у меня к вам серьезное дело, а поболтаем как-нибудь в другой раз.

— В другой раз? Ну что ж, в другой так в другой. Постараюсь вам помочь, Жак, хотя, признаюсь, мне будет нелегко. Сами знаете — для нас беседа с клиентом — это самая приятная часть работы. А дело действительно серьезное?

— Подарок даме.

— Вот как! — Он на мгновение задумался. — Это действительно серьезно. Начнем осмотр?

— Да, пожалуй. — И Некер быстрым шагом направился в один из залов. Ориентировался он здесь отлично, потому что давно собирал антикварную мебель. Оба поколения Кремеров и работали, и жили в этом особняке. Они занимали четыре квартиры с двумя лифтами и бассейном, а их изумительный товар был выставлен в девяти огромных залах.

— Вас интересует семнадцатый век или восемнадцатый, друг мой? — осведомился Филипп.

— Еще не знаю. Пойму, когда увижу, — рассеянно отозвался Некер, протискиваясь между инкрустированным секретером времен Людовика XV и позолоченным креслом из Версаля, чтобы получше рассмотреть часы, вставленные в отделанную бронзой вазу зеленого китайского фарфора.

— Может быть, что-нибудь небольшое? — предложил Кремер. — Для подарка лучше подходит какая-нибудь безделица. Мебель требует соответствующего места. Или вы можете предположить, куда ее поставят?

— Да-да, вы правы, — рассеянно согласился Некер, продолжая осматривать подсвечники, чернильные приборы, вазы, шкатулки, табакерки. Но нет, того, что ему было нужно, он не находил. На минуту он остановился около лиможского сервиза для шоколада, окинул взглядом картины, гравюры и бра, висевшие по стенам. Он шел по залам, где каждая вещь была сделана не позже 1799 года, находил многое из того, чем соблазнился бы сам, но ничего подходящего для Джастин найти не мог.

Кремер, с трудом сдерживая любопытство, следовал за ним в почтительном молчании. Неужели это тот самый Жак Некер, который мог возвращаться раз пять-шесть, часами осматривая тот или иной предмет, сосредоточенно и внимательно, как это делает истинный знаток и коллекционер, прежде чем решался его приобрести. Сегодня он походил на ребенка, который бродит по магазину игрушек не в силах решить, на чем остановить выбор. Он уже отверг штук сто разных редкостей, которые была бы счастлива иметь любая женщина.

— Ага! — воскликнул наконец Некер и остановился. — Вот оно! Я знал, что найду у вас то, что надо. — И он указал на небольшой письменный столик, который, казалось, влетел сюда по воздуху. Он был невообразимо изящен и столь же невообразимо живописен, украшенный везде, где только возможно, так что почти не видно было его богатой резьбы. Столешница и передние панели выдвижных ящичков были отделаны медальонами севрского фарфора, расписанными букетами и гирляндами цветов в пастельных розово-голубовато-зеленых тонах. — Он ей подойдет, это ее цвета.

Кремер задумчиво смотрел на столик, который был куплен им совсем недавно на женевском аукционе. Это был bonheur-du-jour, письменный столик середины восемнадцатого века, сделанный незадолго до смерти его первой владелицы, мадам де Помпадур, и являвший собой отменный образчик мебели, созданный в то время, когда лучшие краснодеревщики Франции старались угодить изысканному вкусу маркизы, которая столь долго владела сердцем Людовика XV.

— Да! — восторженно воскликнул Некер, любовно оглаживая столик. — И как раз нужного размера. Он так невелик, что поместится где угодно. Филипп, не могли бы вы доставить его немедленно? Я сейчас запишу имя и адрес. Он должен быть отправлен самолетом в Нью-Йорк, разумеется, с курьером. Сумеете организовать? Отлично. У вас найдется чистая карточка? Отлично, благодарю вас. — Он на мгновение задумался, потом написал несколько слов и положил карточку в средний ящик. — А теперь прошу меня извинить, но мне надо вернуться в офис. — Некер поспешно пожал Кремеру руку и поспешил удалиться.

Услышав, как хлопнула за ним входная дверь, Кремер вдруг понял, что его старый приятель даже не поинтересовался ценой своего приобретения. А этот столик мог доставить ему много приятных минут — Филипп тут же представил себе, как рассказывал бы его историю своим постоянным клиентам, которые наверняка бы им восторгались, но по здравом размышлении, пожалуй, решили бы, что вещь столь небольшая, хоть и изысканная, не стоит тех миллионов, которые за нее просят. Эта жемчужина появилась в его салоне только пару дней назад, никто в Париже ее еще не видел, а она уже продана! Да еще в Нью-Йорк! Конечно, он всегда говорил, что, покупая лучшее, вкладываешь деньги удачно, сколько бы это лучшее ни стоило, но — увы! — в необходимости этим торговать есть свои неудобства. Он чувствовал себя так, будто у него увели из-под носа красавицу, с которой он только что познакомился.

Зато как приятно видеть своего старого друга безумно влюбленным!