Вор весны

Глава 11. Ирма

Мои сны наполнены криками, видениями крови и разорванных крыльев, мольбами о пощаде и лицом с красными глазами, лишенным чего-либо, кроме ярости. Я просыпаюсь несколько раз, тяжело дыша, шелковые простыни в пятнах пота, убеждая себя, что все это был сон.

Только, конечно, это было не так. Просто воспоминание, которое не было моим.

Возможно, мне следовало сказать ему, дать ему шанс все объяснить.

Мой желудок скручивает.

Но как можно объяснить нечто подобное?

Он так нежно обнимал меня на обратном пути и так крепко прижался ко мне, когда увидел, что я в безопасности, что кажется невозможным поверить, что в нем вообще было что-то жестокое или темное. Но в нем есть что-то, чего он не может высказать, что-то настолько переполненное яростью, что он обратился к волшебному озеру, чтобы попытаться рассеять ее.

Я так долга не могла заснуть, что я поздно встаю. Я полагаю, что, вероятно, упустила шанс увидеть его до того, как он уйдет, поэтому я направляюсь на кухню в халате с растрепанными волосами.

Аид сидит за барной стойкой и беседует с маленькой крылатой женщиной. Она вдвое меньше меня, смуглая и веснушчатая, с копной потрясающих темно-оранжевых кудрей, почти как пламя. Ее глаза цвета жидкого янтаря, а по спине ниспадает пара красно-желтых крыльев.

— А, Сефона, доброе утро, — напевает Аид. — Пожалуйста, присоединяйтесь к нам. Это Ирма.

— Я… Я не одета, — бормочу я.

Он щелкает пальцами, и я снова в том наряде, который он наколдовал для меня на днях. Это немного вычурно для завтрака, но я безропотно беру себе тосты и апельсиновый сок.

— Как я уже говорил, это Ирма, — продолжает он. — Она здесь, чтобы организовать небольшой званый вечер, который я обязан устроить ближе к концу месяца.

— Что?

— День зимнего солнцестояния, — объясняет Ирма. У нее теплый, слегка хрипловатый голос, из-за которого она кажется старше, чем можно предположить по ее внешности. Она, наверное, древняя. — Традиционно празднуется в Мире Ночи. Настоящее событие.

— Ирма будет мелькать здесь, устраивая все для меня, — продолжает Аид. — Она дала клятву никому ничего не рассказывать о тебе, так что не беспокойся о том, чтобы прятаться перед ней.

— Что мне скрывать?

— Действительно. — ухмыляется Ирма.

— Просто будь своей обычной, восхитительной, ненакрашенной личностью, — говорит Аид, подмигивая мне.

Я не отвечаю на это, даже не улыбаюсь, мой разум все еще застрял между его видениями, которые я видела прошлой ночью. Вместо этого я откусываю кусочек от своего тоста.

— Почему тебе нужно, чтобы кто-то все организовывал за тебя? Разве ты не можешь просто щелкнуть пальцами, и все это место будет украшено в одно мгновение?

И Ирма, и Аид хватаются за грудь.

— Все в порядке, — говорит Аид, быстро приходя в себя. — это справедливый вопрос. Итак, вызвать и очаровать целую группу в одиночку было бы невозможно; это потребовало бы слишком много энергии. Во-вторых, считается немного… некрасивым, скажем так, слишком много зачаровывать. Большинство фейри могут сказать, когда что-то зачаровано, даже если они не могут видеть, как это делается. Чем более реальным или подлинным является что-то, тем больше усилий требуется.

— Это имеет смысл. Вроде как тратить деньги на что-то в мире смертных.

— Совершенно верно, — говорит он. Затем его уверенность закипает. — Не могли бы ты пройтись со мной в тронный зал?

— Конечно, — говорю я.

— Превосходно. Ирма, — говорит он, щелкая пальцами и разворачивая огромную тарелку для завтрака, — пожалуйста, угощайся.

— О, я намерена именно это и сделать. — говорит она, накладывая на тарелку бекон.

Мы с Аидом проскальзываем в коридор.

— Откуда берется еда? — Спрашиваю я его. — Если предметы, по сути, украдены, то как насчет еды?

Он морщится.

— Тебе не понравится мой ответ.

— Расскажи мне.

— Ты, наверное, на самом деле ешь не то, что думаешь, что ешь. Те же основные питательные вещества, украденные из объедков тут и там. Чары просто делает еду такой, какой, по твоему мнению, она должна быть на вкус.

— Ты что, шутишь? Это потрясающе. — У меня в груди становится легче. — Не мог бы ты зачаровать овощи, чтобы они были на вкус как чизбургеры? Потому что это было бы потрясающе.

Он улыбается.

— С этого момента овощные чизбургеры. Как прикажешь, госпожа.

Мы входим в тронный зал, и я, вздрагивая, останавливаюсь, как машина, готовая заглохнуть. Именно здесь он убил ту женщину.

Он оглядывается на меня, его пальцы скользят по моему локтю.

— С тобой все в порядке? Вчера…

— Отстой, — говорю я. — Ну, в конце. Часть до…

Чудесно. Волшебно. Вырезанно в моем сердце. Что просто делает все остальное таким, таким…

— Мне очень жаль, — говорит Аид. — Я никогда не должен был…

— Я кое-что видела, — говорю я ему, прежде чем теряю самообладание. — В бассейне. Я солгала. Я не хотела тебе говорить, потому что… наверное, я не была уверен, что… что это значит. И я знала, что тебе стыдно, но я видела, как ты кого-то убивал.

Аид отводит взгляд.

— Я убил много людей.

— Эта, она умоляла..

Его челюсть дергается, и я знаю, что он знает, кого я имею в виду.

— Я не могу объяснить тебе все плохие вещи, которые я сделал. Я не могу рассуждать и распределять их всех. Я не хочу оправдываться перед монстрами из моего прошлого.

— А они есть? В твоем прошлом?

Он наклоняет голову, внимательно рассматривая меня.

— Я надеюсь на это. Но я знаю, что способен сделать это снова, если потребуется.

— Ее вызывали на допрос? — спрашиваю я, наполовину умоляя. Пожалуйста, назови мне причину, по которой тебе пришлось ее убить.

Он выдыхает.

— Я Владыка Подземного Мира, но я не выношу приговора.

— Это не ответ!

— Я мог бы оправдать ее смерть. Другие не осудили бы меня за это. Это то, что ты хотела услышать?

Я смотрю на него с каменным выражением лица целую секунду, прежде чем оторвать от него взгляд.

— Да. — Я иду впереди него в тронный зал, через это место, пытаясь рассеять власть, которую оно имеет надо мной. Это наполовину работает, но я чувствую, как его взгляд скользит по моему телу. Интересно, насколько его преследует этот момент, вспоминает ли он когда-нибудь водоворот ее крови на полированном черном полу. — Почему мы здесь? — Спрашиваю я.

Аид выглядит смущенным, судя по моему вопросу или нашему предыдущему разговору, я не знаю.

— Все, кто хоть что-то собой представляет, будут на Празднике зимнего солнцестояния. Поскольку мое твое похищение было настолько публичным, люди будут ожидать, что ты будешь там. И будешь… не самой собой.

— Буду какой-нибудь покорной, кроткой маленькой смертной, ты имеешь в виду?

— Да, — отвечает он каменным голосом. — Откровенно говоря, это будет ужасно для тебя. Я даже не знаю… люди могут говорить тебе разные вещи. Делать с тобой всякие вещи. И я, возможно, не смогу защитить тебя.

Мое горло сжимается, и я пытаюсь не вызывать в воображении видения того, что это может повлечь за собой.

— Я понимаю.

— Возможно, будет лучше, если я зачарую тебя. Сделать так, чтобы вся ночь прошла в одно мгновение…

— Нет! — резко говорю я. — Пожалуйста, я не хочу… это будет похоже на то, что меня накачали наркотиками. Я думаю, что не знать было бы хуже, чем знать, гадать, что…

— Я бы никогда ничего не сделал тебе без твоего разрешения, — говорит он. — Ты же знаешь это??

— Я… да. — Говорю я. — Но как насчет других людей? Что бы они сделали?

— Ничего слишком далекого. Было бы сочтено, э-э, грубым, делать слишком много с любимым заколдованным смертным, но многим нравится раздвигать рамки. И фейри… их границы, как правило, отличаются от смертных.

Я на мгновение задумываюсь, не в силах удержаться от того, чтобы не представить себе что-то вроде повторения Самайна. Может быть, было бы лучше не вспоминать. Но я все еще думаю, что гадать о том, что произошло, было бы еще хуже.

— Позволь мне пойти самой собой, — прошу я. — Если это станет слишком невыносимо, я всегда могу прийти к тебе во время вечеринки, верно?

Он кивает.

— Я или к Ирме, если я буду недоступен. Я не совсем доверяю ей, но она дала свое слово.

— Ты ей не доверяешь?

— Я никому не доверяю. Как ты думаешь, почему я позволяю скелетам охранять границы? Мертвецы не рассказывают сказок.

— Это отвратительно.

Он пожимает плечами.

— Возможно, нам придется потренироваться, чтоб ты вела себя, как мой зачарованный питомец.

— Я уверена, что со мной все будет в порядке. Я превосходная актриса. Однажды играла роль Титании в школьной постановке «Сон в летнюю ночь». Хотя я думаю, что они хотели видеть меня в спектакле только потому, что я купила свой собственный костюм. Неважно. Я все же была хороша.

Аид ухмыляется.

— Я уверен, что ты была восхитительной королевой фейри.

— Знаешь что, Повелитель Ночи? Я была ею.

При этом я чувствую себя легче, нормальнее, тьма этого ужасного украденного воспоминания рассеивается. Аид, должно быть, тоже это чувствует, потому что он все еще улыбается, щелкая пальцами. Музыка кружится по темному залу, а голубое пламя мерцает в калейдоскопе цветов.

— Что это такое? — Спрашиваю я.

— Музыка. Возможно, от тебя будут ожидать, что ты будешь танцевать. Мне нужно убедиться, что ты умеешь.

— Хорошо, — говорю я, склоняясь в низком поклоне, — как прикажет, мой господин.

Я как раз собираюсь включиться в музыку, когда в коридоре раздается голос.

— Владыка Аид! Твоя собака съела мой бекон!

Аид вздыхает.

— Мои собаки съели твой бекон, женщина! — Он смотрит на меня. — Я сейчас вернусь.

Он исчезает, и музыка — легкая, ритмичная, классическая мелодия — вливается в меня. Я все равно танцую, поворачиваясь и кружась в такт ритму, вспоминая нимф прошлой ночи. Я не из тех, кого можно назвать прирожденными танцорами, но обычно я восполняю недостаток врожденного мастерства чистым энтузиазмом. Мне всегда это нравилось.

Я представляю себя лунным лучом, пузырьком на ветру, тростинкой в воде, что мое тело гибкое, как ива. Я притворяюсь до тех пор, пока почти не могу себе это представить.

Я разворачиваюсь, и Аид оказывается позади меня. Мой вздох затихает, когда он обнимает меня одной рукой за талию, а другой касается моей ладони. Жар его кожи проходит сквозь меня, и он близко, так близко. Он кружит меня по комнате, и я становлюсь одновременно легкой и тяжелой, как будто плыву и тону на одном дыхании. Я чувствую себя раскрасневшейся, пьяной и бредящей, а музыка словно превращается во что-то осязаемое, гущей тумана, тяжелее летней жары. Цвета имеют форму и края, острые, как ножи, и мягкие, как перья. Я в ужасе от того, что музыка прекращается. Я в ужасе от того, что она будет продолжаться.

Медленно она ускользает. Мы останавливаемся посреди зала.

— Ты дрожишь, — говорит он.

— Все дело в музыке.

— До тех пор, пока ты не начинаешь бояться меня.

— Нет.

Но я боюсь. И не из-за прошлой ночи, а из-за бледного воспоминания о чудовище. Я боюсь, потому что меня к нему влечет.

— Новая песня, — быстро говорю я.

— Что?

— Новая песня. Что-нибудь в стиле классического рока.

— Большинство фейри находят это слишком современным. Какова была бы эта цель?

— Веселье, Аид. Цель — это веселье. Ты ведь разбираешься в веселье, верно?

— Едва ли, до недавнего времени.

Я стараюсь не обращать внимания на тяжесть этого, на невероятно печальную правду об этом и на тяжесть ‘недавно’. Я проглатываю и то, и другое.

— Классический рок, пожалуйста.

Он щелкает пальцами, и по обсидиановым залам разносится мелодия. Песня, которую мы с отцом слушали бесчисленное количество раз, когда делали ‘большую уборку на кухне’ воскресным утром. Мы скользили по скользкому полу и притворялись, что наши швабры — это микрофоны.

Это идеально. Что-нибудь острое и быстрое, к чему не нужно прикасаться, и что напоминает мне о доме так, что мне не больно. Аид смеется над тем, как нелепо я двигаюсь, а затем попадает в тот же ритм. Его волосы распущены, падают на щеки, и он выглядит раскрасневшимся, диким, красивым обычным человеком.

Я едва дышу, пока песня не заканчивается, стоя там, у меня кружится голова от смеха. Если бы поблизости была мягкая поверхность, я бы рухнула на нее.

Интересно, упадет ли он в обморок вместе со мной?

— Гм, — произносит голос у дверей. — Не совсем то, что я бы назвала танцевальной практикой, лорд Аид.

Аид засовывает руки в карманы и равнодушно пожимает плечами.

— Мне не нужно практиковаться»

— Да, — говорит Ирма.

— Грубо, говорю я. — Верно, но грубо.

Ирма достает золотой блокнот и перьевую ручку. Она зависает в воздухе и начинает писать сама.

— Я добавлю тебя в свой список дел, — чопорно говорит она.

— Я бы тоже добавил ее в свой список дел, если бы она мне позволила, — говорит Аид. Его самодовольная улыбка вызывает у меня желание дать ему пощечину.

— Фу, — стону я, — ты невозможен!

— Но неотразимый?

— Протестую. — Настаиваю я, пытаясь игнорировать горячее бурлящее ощущение внутри меня. — Определенно протестую!

— Мне кажется, леди слишком много протестует.

— Мне кажется, у господина слишком большое эго.

— Гм, — Ирма снова кашляет. — У меня очень длинный список, который нужно просмотреть, ты же знаешь.

Аид машет рукой.

— Делай, что хочешь, Ирма. Позови меня, если тебе понадобится, чтобы я что-нибудь вызвал. Я приготовил для тебя спальню. Обычная дверь.

Я чувствую, что мне, вероятно, пора уходить, поэтому быстро прощаюсь и выскальзываю из комнаты. В коридор была добавлена дополнительная дверь, с крошечными языками пламени, вырезанными вокруг ручек. На моей появились цветы. Я не знаю, когда они туда попали, но они мне нравятся.

В ту ночь я лежу без сна под своим одеялом из роз, и что-то бьется внутри меня, какое-то новое, неопределенное чувство, которому у меня нет настоящего названия. Порочная, пульсирующая привлекательность.

Аид. Я не могу перестать думать о нем, не могу избавиться от тяжести его тела, прижатого к моему, от мягкости его пальцев в моей руке. Блеск его золотых глаз горит с огненной интенсивностью, прорезая темноту моей комнаты. Каждый его шепот плывет, как призрак во мраке, пока я пытаюсь разгадать их значение, неопределенное удивление его лица без маски.

Я не вижу в нем убийцу, но я не понимаю ни его, ни своих суровых, запутанных чувств.

Когда я была маленькой девочкой, мой отец рассказал мне историю о первородных Аиде и Персефоне. Мое сердце наполнилось сочувствием, когда я подумала о нем в Подземном мире в одиночестве, и я обняла своего плюшевого кролика и чуть не расплакалась.

— Бедный Аид, — вздохнула я.

На папу это не произвело впечатления.

— Нет, нет, Сефи, ты не понимаешь сути. Он похитил ее. Мы не похищаем людей. Это неправильно.

— Но он так одинок!

— Причины не имеют значения, дочка, а действия имеют.

Я на мгновение задумалась об этом, не желая прекращать защищать его, даже если в принципе я действительно соглашалась, что похищение — это плохо.

— Откуда ты знаешь, что он ее похитил?

— Что?

— Здесь говорится, что он забрал ее. Ты сводишь меня в парк. Ты не похищаешь меня. Может быть, она увидела, что ему одиноко, и хотела подбодрить его. Может быть, она хотела убежать от своей матери. Ты не знаешь.

— Это… это хороший довод.

— Я думаю, мы не знаем, не так ли? В этих историях у девочек никогда не бывает возможности высказаться.

Он погладил меня по голове.

— Тоже верно подмечено.

— Аид делал какие-нибудь другие плохие вещи? Как Зевс и Афина…

— Не заставляй меня начинать с Афины, — проворчал папа. — И… нет. Аид на самом деле вообще не делает ничего плохого.

— Тогда почему он всегда злодей?

Папа на мгновение замолчал, обдумывая это.

— Каждой истории нужен злодей, — говорит он в конце концов. — И он выглядел как один из них.