Вор весны

20. Перед Падения

Я все еще не оправилась от тяжести того, что он сделал для меня несколько дней назад, все еще не могу смотреть на него, не испытывая благодарности… смешанной с другими, более сложными чувствами. В конце концов я решаю, что мне нужно сделать что-то, чтобы сравнять счет, и большую часть дня, когда его нет дома, провожу за вязанием ему ужасного шарфа. Я пытаюсь вязать крючком маленьких собачек, перья и молнии, но успех сомнительный.

Мне почти стыдно отдавать его ему.

Однажды вечером он возвращается, когда я уже ужинаю, и я толкаю шарф через барную стойку, пока он роется в холодильнике. Он наливает себе бокал вина и делает большой глоток, прежде чем повернуться и посмотреть на подарок. Он красиво завернут в свободную ткань и одну из сотен лент, которые я нашла в своем шкафу.

Он хмурится.

— Что это?

— Запоздалый рождественский подарок, — говорю я, избегая встречаться с ним взглядом. — Раз уж ты так старался для меня.

Он берет его дрожащими пальцами.

— Для меня?

— Да, это просто…

Он разворачивает его без лишней паузы, его глаза расширяются, когда он поднимает его.

— Он дурацкий, — говорю я. — Не лучшая работа. Он неумелый и глупый, и я не ожидаю, что ты…

Аид практически катапультируется через стойку, прыгая в мои объятия.

— Он великолепен, — шепчет он мне в волосы. — Я буду носить его вечно.

— Даже не по сезону?

— Дорогая, я создаю сезон! — он ухмыляется, отстраняясь, чтобы обернуть его вокруг шеи. — Что думаешь?

— Я думаю, ты слишком привлекательный, чтобы носить такой уродливый шарф.

Его ухмылка становится шире.

— У меня тоже есть для тебя кое-что.

Он взмахивает рукой, и из ниоткуда появляется белая шелковая шкатулка.

— Я собирался подарить тебе это на Рождество, но не хотел переборщить.

Яхва аю коробку и открываю ее, подавляя вздох. На ложе из мха лежит ожерелье и золота, состоящее из лепестков, какая-то прекрасная химера природы и металла. Оно напоминает мне апрельские ливни, майские утра, сады после дождя. Оно точно вобрало в себя весеннюю росу.

— Это волшебство, но не похоже на очарование, — объясняет он. — Оно не исчезнет.

— Оно прекрасно, — я перекидываю волосы через плечо и надеваю цепочку на шею. Аид помогает с застежкой, его пальцы скользят по моей плоти. Его прикосновения шепчут на коже, как ветерок в разгар лета. — Спасибо.

— Шарф лучше.

— Это… ложь, так ведь?

Он качает головой.

— Шарф лучше, потому что ты его связала. А я лишь нашел.

— Мне оно нравится.

— Я рад.

Я допиваю остатки стоящего передо мной ежевичного вина. Мне нужно это, чтобы рассеять напряженность его взгляда.

— Чары не так хорошо работают, когда ты спишь, верно? — спрашиваю я, просто чтобы что-то — что угодно — сказать.

— Зависит от очарования, но да. Те чары, что на вещах или зданиях, держатся лучше, те, что на людях, тускнеют. Зависит и от силы заклинателя.

Часть меня постоянно задается вопросом, зачарована ли часть его внешности, что-то большее, чем тушь или черные ногти, которые иногда вихрились, словно звездный свет, но наблюдать, как он спит, было так же сокрушительно. Это, правда, несправедливо.

— Ты покраснела, — говорит он.

— Здесь так тепло.

Он делает долгий, медленный вдох, и воздух вокруг меня холодеет.

Я меняю тему.

— На вечеринке я заметила, что у всех членов Высшего Двора было оружие…

Он напрягся, но лишь слегка.

— Бессмертное оружие, — говорит он, — или Божественные Клинки. Изготовленные из божественного металла.

— Не все было клинками.

— Нет. Когда поднимаешь к своей посту и впервые касаешься оружия, оно принимает новую форму, отражающую природу владельца.

— Это объясняет клеймор Ареса. Думаешь, он что-то компенсирует?

Аид давится вином.

— Будь у меня оружие, которое отражало бы меня, как думаешь, что бы это было?

— Рапира, — говорит он, ухмыляясь. — Под твое остроумие, — он ставит свой бокал. — Ты закончила с ужином?

— Да, а что?

— Хочешь прогуляться?

— Ты еще не ел.

— Я могу насытиться удовольствием от твоего общества…

— Аид, — предупреждающе говорю я, — съешь что-нибудь.

— Хорошо, — смягчается он. — Но тогда ты пойдешь со мной на прогулку?

— С радостью.

Он краснеет, и я дразню его этим. Я прибираю на кухне, пока он ест, хотя обычно комната убирается сама. Это дает мне хоть какое-то занятие.

— Я бы хотела, чтобы мы чаще ужинали вместе, — говорю я. — Знаю, ты занят…

— Ты хочешь ужинать со мной? — Аид поднимает голову, его глаза сияют. — Будь проклят Подземный мир. Персефона хочет со мной поужинать. Я буду возвращаться в шесть каждый вечер.

— Ты не можешь гарантировать, что…

— Хм, — задумчиво произносит он, — полагаю, нет, но я могу сделать доблестное усилие. Просто пообещай мне, что не будешь меня ждать. Или не рассердишься, если я опоздаю.

— Я могу пообещать тебе одно из этих двух.

— Которое?

— Ну, я действительно люблю поесть, так что…

Он смеется, отбрасывая салфетку и убирая посуду. Зевает, берет меня за руку и выводит в коридор.

— Уверен, что не слишком устал для прогулки?

— Я никогда не буду слишком уставшим, чтобы проводить с тобой время.

— Это точно должно быть ложью.

— И все же это не ложь.

Мы доходим до сада, и он тянет меня к уединенному водоем. Сверкающие, люминесцентные светлячки мерцают вдоль поверхности, вся поляна залита живым лунным светом.

— Хочешь поплавать? — спрашивает он с порочной ухмылкой.

Я слегка наклоняю к нему подбородок.

— Ты вызовешь мне купальник?

Его глаза сверкают.

— Нет.

Я улыбаюсь в ответ хватаю полы своего платья и стаскиваю его через голову, позволяя упасть на землю. Я стою на пушистой сине-зеленой траве в одном лишь шелковом слипе.

Очень тонком шелковом слипе.

Глаза Аида расширяются, и я продолжаю смотреть на него, когда плавно двигаюсь к кромке воды и скольжу в водоем. Вода такая мягкая и гладкая, как атлас.

Аид грубо погружается следом, разрушая нетронутую поверхность, как большой, шумный пес, но замирает, достигая моей стороны. Вода блестит на его коже, и я, не задумываясь, провожу рукой по его плечу, прежде чем отдернуть ее обратно. Я не оставляю времени для того, чтобы попасть в ловушку его взгляда, опасного и разрушительного взгляда, в который я постоянно падаю.

В то же время я отчаянно хочу, чтобы он притянул меня обратно.

Я ныряю под воду и открываю глаза. Ожидаю, что вода будет жечь, но этого не происходит. Все ясно и великолепно. Я гоняюсь за тонкими струйками света по каменистому дну.

Аид следует за мной, скользя над моим телом, тенью на моей коже. Бледные пальцы прорезают воду, почти касаясь, но не совсем. Наши головы почти соприкасаются.

Поцелуй меня, прошу я его, мои мысли внутри бунтуют. Сократи расстояние. Действую. Я позволю тебе.

Вместо этого он ухмыляется, выдыхая пущыри, и мы выныриваем на поверхность, чтобы глотнуть воздуха.

Интересно, планирует ли он когда-нибудь снова попытаться меня поцеловать, или мне нужно сделать это самой.

Аид выбирается из воды и ложится спиной на берег. Я вылезаю вслед за ним, хотя и вполовину не так элегантно, и мы лежим вместе, глядя в фальшивое иссиня-черное небо.

— Чувствуешь себя уже достаточно отдохнувшим? — спрашиваю я.

— Немного, — говорит он, зевая. — Возможно, тебе придется придумать другие развлечения, чтобы не дать мне уснуть.

— Я думаю, тебе нужно лечь спать.

Он вздыхает.

— Наверное, ты права… — он ведет рукой, высушивая нас обоих. Я вижу, как энергия покидает его.

Я встаю, протягивая руку.

— Давай, — зову я, — пойдем домой.

Мы погружаемся в рутину, и мои дни больше не кажутся такими пустыми, как раньше. Я много часов провожу в саду, выращивая все, что могу: лекарственные растения и волшебные цветы на поляне, исполненной сверкающим светом. Это невероятно красивое место, но моя любимая часть любого дня — это время, наполненное им.

Я слишком боюсь, чтобы позволить ему узнать это, и каждый раз, когда я улыбаюсь, когда он возвращается раньше, или толкаю его локтем в бок, когда он дразнит меня, или отказываюсь позволить ему попробовать какое-нибудь новое чудовище, которое приготовила на кухне, я волнуюсь, что он может это заметить.

Каждый вечер он старается успеть домой к ужину, но иногда у него не получается, и он не может послать мне весточку. Когда это случается, я ем и занимаю себя чем-нибудь в одиночестве. Возвращаясь, он всегда навещает меня.

Однажды вечером он, спотыкаясь, приходит позже обычного и падает на диван рядом со мной и тарелкой остатков, которые он едва может съесть.

— Тяжелый день в офисе?

— Мне пришлось оживить так много скелетов, что я совершенно истощен.

— Много воров?

— Смехотворное число. И не только гоблины. Красные колпаки, боггарты… и нашествие никси в одном потоке. Мне нужно, чтобы они думали, что я где-то рядом, даже когда меня нет. Я просто… очень устал, — он отодвигает свою тарелку в сторону. — Я ценю то, что ты готовишь. Тебе не нужно этого делать. Я могу призвать все, что угодно.

— Так плохо?

— Нет! Вовсе нет, я просто… не хочу, чтобы ты думала, что я неблагодарный.

Я пожимаю плечами.

— Я люблю готовить. И не похоже, что у меня здесь много других дел…

— Ага… — он откидывается на спинку дивана, закрывая глаза.

— Знаешь, тебе не обязательно здесь сидеть.

— О, но я сижу здесь. Это моя любимая часть дня.

— Потому что ты не работаешь.

— Нет, не поэтому.

Его слова пульсируют у моего горло, такие мягкие и нежные, как поцелуи. На мгновение весь рассудок и здравый смысл покидают меня. Затем я напрягаюсь и больше думаю о нем — меньше о его словах. Конечно, это время со мной — его любимое время. Если бы я весь день убивала демонов, было бы приятно иметь кого-то, к кому можно вернуться домой. Ему нравится не обязательно моя, но компания в целом.

Думаю.

Надеюсь.

Надеюсь, нет.

— Тебе нужно лечь спать, если ты устал.

Он поднимает на меня затуманенный взгляд.

— Если ты не хочешь, чтобы я…

— Нет, нет, не в этом дело. Я просто… хочу, чтобы ты заботился о себе.

— Если ты не возражаешь, могу я остаться здесь с тобой еще немного?

Я улыбаюсь, придвигаюсь к нему и лоду его к себе на колени. Мгновение я забываю, что боялась показать ему свои чувства. Забываю обо всем, словно весь мир сузился до этой маленькой точки соприкосновения между нами, и нет никакого будущего или чего-то, что могло бы нас разделить.

— М-м-м… что ты делаешь?

— Позволяю тебе лежать у меня на коленях.

— Но… почему?

— Не знаю. Это то, что делают люди. А что? Тебе это не нравится?

— Я этого не говорил.

Он играет в краями моей юбки, а я откидываю назад его волосы, стараясь не слишком много думать об ощущении теплого атласа под кончиками ппльцев, когда они касаются его кожи. Он расслабляется, все сильнее ощущаясь на моих коленях.

— Хм, — бормочет он, — это приятно.

— Да.

— Сефи?

— Да?

— Спасибо.

— За что?

— За то, что не ненавидишь меня. Я так переживал… что ты возненавидишь меня… ты должна была возненавидеть меня…

Он кивает, но я не делаю ни малейшего движения, чтобы отстраниться. Я остаюсь там, под ним, совершенно и необъяснимо привязанная к месту, гадая, кто из нас — корабль в шторм, а кто — якорь.

Как он мог подумать, что я возненавижу его? Что кто-нибудь, узнав получше, возненавидит его?

— Аид? — шепчу я, но он не отвечает. Он ускользнул в какой-то мягкий, слабый сон, его рука калачиком свернулась на моих юбках. Я провожу рукой под этими длинными, идеальными пальцами, элегантными, нежными и сильными. — Не думаю, что когда-нибудь смогу влзненааидеть тебя.

Я знаю, что не могу остаться на этом диване на всю ночь. Здесь не хватает места для нас двоих. Это очень быстро станет неудобно.

Но я остаюсь под ним, пока сама почти не засыпаю, а после высвобождаюсь и накидываю на него одеяло. Я касаюсь его щеки, приглаживаю волосы и на долю секунды думаю о том, чтобы поцеловать его.

Возможно, будет не так страшно, если я сделаю это, когда он спит, если не смогу увидеть его реакцию, если он никогда не узнает…

Сефи, это нереально страшно. Отступи.

Вероятно, он не стал бы возражать.

Что со мной не так?

Я не могу позволить себе влюбиться в него. Не могу отказаться от всякой логики и здравого смысла. Если сделаю это, уже не смогу вернуть их обратно. И Ирма была права: это плохо кончится. Впереди ожидает разбитое сердце, а я не могу так рисковать. Даже ради него. Особенно ради него. Если заползу с ним в эту пещеру, не уверена, что вернусь. Я проведу остаток своей смертной жизни, тоскуя по этим месяцам во тьме. А он…

Он не сможет думать обо мне вечно, но я также думаю, что ему будет еще больнее, когда я уйду, если отношения между нами накалятся еще сильнее, чем уже есть. А я не хочу причинять ему боли. Не могу.

Но я также не уверена, что смогу остановить то, что уже началось, и я чувствую все бессилие моряка в шторм, умоляющего море не топить их.

Аид продолжает ухмыляться мне за завтраком, словно может читать мои мысли. Это жутко отвлекает. И раздражает. Я почти радуюсь, когда он уходит.

Почти.

Я пеку буханку шоколадно-бананового хлеба. Возвращаюсь в сад и беру ростки трав. Начинаю экспериментировать с приготовлением зелий из найденной книги, хоть и не уверена в своих способностях.

Я создаю невероятный беспорядок, но чувствую, что учусь, так что это не напрасные усилия.

Интересно, могу ли я добавить волшебные травы в свою стряпню…

В поисках вдохновения я смотрю некоторые дневные кулинарные шоу, и день проходит достаточно быстро.

Аид не возвращается к ужину. Я стараюсь не позволять себе слишком разочаровываться. Оставляю немного для него, радуюсь, что это не может длиться вечно, хотя мне все меньше и меньше нравится чувство расставания.

Я начинаю привыкать к тому, что папы здесь нет, и к отсутствию настоящего солнечного света. Я привыкаю ко многим вещам, если не обращать внимания на то, что чувствую к Аиду.

Что я и должна делать, если надеюсь остаться в здравом уме.

Час спустя его все еще нет.

Я стараюсь не волноваться, но это первый раз, когда он так задерживается.

Решив, что сделать что-то — лучше, чем не делать ничего, я выхожу за дверь, надеясь увидеть его на пути. Я твердо решила не заходить дальше моста, оставаясь в пределах легкой досягаемости дверей.

И действительно, вскоре я вижу, как он пикирует по небу, немного более неуклюже, чем обычно. Он падает на мост, поднимается на ноги и спотыкается. Я мчусь вперед, останавливаясь прямо перед ним. Он весь исцарапан, взъерошен.

— Дай угадаю, — говорю я, пытаясь скрыть панику в своем голосе, чтобы звучать задорно, а не обеспокоенно, — бывало и хуже?

Он прислоняется к перилам.

— Я… не уверен…

Я медленно придвигаюсь вперед.

— Аид?

В свете реки я впервые замечаю, насколько бледно его лицо, как блестит его кожа. Он заваливается вперед, как раз в тот момент, когда я кидаюсь к нему.

— Думаю, она отравлена, — хрипло шепчет он. И расстегивает свой камзол, обнажая липкую рану под ним. Я подавляю вздох. — Пожалуйста, не дай мне умереть.