Воспитательные часы

ПРОЛОГ

Рекс Гандерсон

Менеджер команды Университета Айовы

Ретт Рабидо — уродливый сукин сын.

Крепкий, как каменная стена, я смотрю, как он сидит на корточках над тренировочным ковриком, держа руки для равновесия, его поза непоколебима, когда Зик Дэниелс пытается удержать его.

Рабидо — один из немногих в нашей команде, кто может победить Дэниелса в его собственном спорте.

Поднеся свисток к губам, я готовлюсь дунуть, чтобы закончить их тренировочный спарринг-раунд, который превратился в соревнование у кого член больше.

Как новый парень в команде — он переведен из Луизианы— Рабидо все еще доказывает себя, несмотря на его впечатляющий рекорд. Он почти непобедимый, его статистика достойна двукратного чемпиона NCAA (прим.: национальная ассоциация студенческого спорта), и это причина, по которой он был завербован из своего университета.

Тренеры Айовы хотели заполучить его. Обхаживали его.

Подписали его.

Я не знаю, какие обещания тренер давал парню — репетиторы, больше стипендиальных денег, его рожа на рекламных щитах кампуса, но это было достаточно привлекательно, чтобы выманить его из безопасности одной стипендии в другую, и привести его в логово льва соперника.

И в мой дом.

Ретт Рабидо — мой новый сосед по комнате.

Он ростом шесть футов (прим.: 1 м 83 см), стоит в стороне, пожимая Дэниелсу руку одним быстрым движением. Они отходят друг от друга, повернувшись спиной, — не выявив победителя и не испытывая особой любви друг к другу.

Я хватаю несколько полотенец и протягиваю одно новенькому.

Он выхватывает его у меня из рук и проводит по вспотевшему лицу. Вниз по слегка искривленному носу, который был сломан слишком много раз. Над ушибленным левым глазом. Над зашитой бровью — рана от того, что на прошлой неделе на тренировке он слишком сильно прижался лицом к мату.

Чувак в полном беспорядке.

Гигантское, потное месиво.

Тем не менее…

— Эй, новичок, ты идешь с нами вечером?

Ретт замирает, не шевеля гигантскими лапами.

— Куда вы собрались?

Я пожимаю плечами.

— Не знаю, куда — нибудь. В бар. Это разве имеет значение? — Он же не знает ни одного бара в городе. Должен идти туда, куда идем мы, или сидеть в одиночестве дома.

— Не знаю. Возможно.

— Один совет новичку: когда кто-то протягивает руку, ты ее берешь.

Я не собираюсь умолять чувака пойти с нами, но иногда с ним весело, и приятно иметь свежую кровь вокруг манежа.

Ретт обдумывает мои слова.

— Кто идет?

Еще одно пожатие плечами.

— Не знаю, куча ребят.

— Ты имеешь в виду сосисочная тусовка?

— Отвали.

— Так значит, да? — Он смеется.

— Я, Питвелл, Джонсон. Может, Дэниелс и Осборн.

Хотя, если честно, эти двое такие слабаки, что это маловероятно. Скорее всего они сегодня вечером будут дома, свернувшись калачиком на диване, смотря девчачьи фильмы, с руками по локоть в штанах их подружек, или обжимаясь, или что они там, черт возьми, делают.

Я держу при себе тот факт, что они, вероятно, не выйдут сегодня вечером.

Счастливые ублюдки вместо этого потрахаются.

— Так ты идешь или как? Ты не можешь торчать дома все выходные, твой член высохнет, если ты не трахнешься.

Он выгибает избитую бровь.

— Кто сказал, что моя цель быть уложенным?

Быть уложенным? Кто, бл*дь, так говорит?

Я поднимаю руку, чтобы остановить любое другое более странное дерьмо, выходящее из его дыры.

— Я сделаю вид, что ты этого не говорил.

— Неважно.

Ретт уходит, швыряя на ходу в тележку с бельем потное белое полотенце, а по пути в раздевалку хватает с вешалки чистое.

Я тащусь за ним.

Он останавливается у своего шкафчика, раздевается. Стягивает шорты, снимает рубашку и бросает взгляд через плечо.

— Если я пойду с тобой сегодня, то отстанешь от меня? Ты сводишь с ума, твою мать.

Он оборачивает вокруг бедер махровое полотенце.

— Нет, не отстану. Я пытаюсь показать тебе, что к чему, научить кое-чему.

— Ты? — Он смеется. — Ты, должно быть, шутишь. Чему, черт возьми, я у тебя научусь?

— Ну, для начала, ты слишком мил. Девчонки всегда западают на засранцев. С таким лицом, как это, ты должен работать усерднее, чтобы заставить их хотеть твой член.

Его губы непривлекательно кривятся.

— Ну, спасибо.

Я иду за ним в душ.

Зик Дэниелс стоит под струей воды, пар поднимается вокруг него, когда он моет свои черные волосы. Увидев меня, он хмурится, поворачивается лицом к кафельной стене душевой, подставляя нам свою массивную спину.

Его татуировка, восходящий Феникс, окруженный географическими точками, тоже мрачно смотрит на меня.

— Дэниелс, скажи новенькому, что девчонки любят встречаться с придурками. — Этот засранец меня игнорирует, но я подшучиваю над ним, всегда шучу, такой я парень. — Ты хотя бы скажешь ему, что он слишком мил с женщинами?

Тишина.

— Ты же знаешь девушек, им нравится, когда ты…

— Гандерсон, оставь его в покое, черт возьми, — наконец, говорит Зик, кряхтя.

Господи, такой угрюмый этот парень.

— Ты сегодня куда — то идешь, Дэниелс?

Он снова хрюкает, потирая подмышки.

— Скорее всего, нет.

— Почему? Ты смотришь «Простушку»?

Зик скребет волосы, подняв руки над головой, и слегка поворачивается, чтобы взглянуть на меня прищуренным глазом.

— Гандерсон, почему ты суешь свой нос не в свое дело?

— Ну, так значит да?

— Нет, тупица. Я смотрю то, что, блядь, хочу смотреть.

Да, конечно. Он был дома три выходных подряд, ходил в кино со своей девушкой и играл в дом с двумя детьми, с которыми они нянчились.

Он смотрит мимо меня на Ретта и усмехается.

— Сделай себе одолжение, Рабидо, не позволяй этому идиоту водить тебя за нос. Ты слишком хорош, чтобы быть его ведомым.

Парень выключает воду, бросая раздраженный взгляд в мою сторону.

— Если ты не принимаешь душ, Гандерсон, вылезай из его задницы и вали отсюда.