Тишина между нами с Алексеем стала материальной. Она висела в воздухе его редких визитов, когда он забирал или возвращал Соню. Он приходил, говорил лишь необходимые фразы: «Привет», «До воскресенья», «Всё нормально». Его взгляд скользил по мне быстро и безразлично, будто я была не человек, а предмет обстановки — дверной косяк или вешалка в прихожей.
Соня была мостом через эту звенящую пустоту. Она болтала, передавая ему мои короткие инструкции о лекарствах или школьных делах, и так же — мне его неловкие рассказы о том, как они провели время. «Папа научил меня играть в шахматы», «Мы ели самую большую пиццу», «Я покаталась на его новой машине». Я кивала, улыбалась, а внутри отмечала про себя: «Новая машина». Значит, дела у него шли хорошо. С Анастасией, видимо, тоже.
В эти минуты молчаливого обмена дочерью я невольно сравнивала. Сравнивала его угловатые, отстранённые плечи с прямой, уверенной спиной Марка. Его короткие, рубленые фразы — с лёгким, вдумчивым юмором Марка. Его взгляд, упорно избегающий встречи с моим, — с теми лучистыми серыми глазами, которые смотрели на меня с таким неподдельным интересом.
Когда-то, очень давно, Лёша был другим. Он мог запомнить, что я люблю вишнёвое варенье в булочках, и специально заезжать за ними через весь город. Он слушал мои бессвязные рассказы о работе, кивал и давал советы, от которых становилось легче. Он смеялся моему смеху. Куда делся тот человек? Ушёл ли он навсегда, растворившись в самодовольном бизнесмене, который променял семью на молодость? Или он всё ещё там, внутри, просто завален обломками собственных ошибок и чужих ожиданий?
Иногда проклятый алгоритм в соцсетях подкидывал мне фотографии Анастасии. Я не была на неё подписана, но общие знакомые, видимо, ставили лайки, и яростно розовые посты мелькали в ленте. Она сияла. В обтягивающих платьях на фоне дорогих интерьеров, на каких-то вечеринках с бокалом в руке. И рядом — он. Алексей. На этих фотографиях он улыбался, но его улыбка казалась мне натянутой, будто маской. Его глаза на снимках были пустыми, даже когда он смотрел прямо в камеру. «Он не выглядит счастливым», — проносилась в голове мысль, и я тут же злилась на себя. Какое мне дело? Пусть хоть плачет. Он сам выбрал.
Работа стала моим спасительным якорем. Проекты для Марка стартовали, первые подрядчики выходили на объекты, и я погрузилась в рутину контроля, согласований и бесконечных переписок. Мои профессиональные успехи наконец-то стали приносить плоды, которые я могла пощупать руками. В конце месяца на карту пришла зарплата, сумма которой заставила меня открыть рот от изумления. Это были не просто алименты и не крохи с мелких заказов. Это были мои деньги. Заработанные моим трудом, моим талантом, моим упорством.
Почти не раздумывая, я потратила значительную часть на новый, мощный ноутбук. Старый уже едва справлялся с объёмными файлами 3D-моделей. Когда я распаковала коробку и почувствовала под пальцами гладкий прохладный корпус, на глаза навернулись слёзы. Это был не просто гаджет. Это был символ. Символ моей новой жизни, в которой я могу позволить себе не выживать, а жить. И развиваться.
Жизнь, казалось, наладилась. У меня была любимая работа, которая приносила деньги и признание. Подруга, которая всегда поддерживала. Дочка, которая была моим светом и опорой. Даже намёк на новое... внимание со стороны интересного мужчины. Всё было как в мечтах. Почти.
Но что-то грызло меня изнутри. Тихая, настырная тревога, которая просыпалась по ночам, когда шум дня стихал. Я ловила себя на том, что, общаясь с Марком, ловя его заинтересованный взгляд или улыбаясь его шутке, я вдруг чувствовала острое, колющее чувство вины. Как будто я что-то краду. Как будто изменяю.
И тогда я понимала, в чём дело. Я понимала с мучительной, беспощадной ясностью. В глубине души, под всеми слоями обиды, гнева и разочарования, под фундаментом из новой уверенности в себе, всё ещё тлел огонёк. Маленький, слабый, но не гаснущий. Любовь. К тому Лёше, которого больше не было. К тому мужчине, с которым мы строили наш общий мир. К отцу моей дочери.
Это осознание не приносило облегчения. Оно отравляло. Оно заставляло отводить глаза, когда Марк смотрел на меня слишком пристально. Оно шептало: «Ты не свободна. Ты всё ещё привязана к своему прошлому. И это нечестно — по отношению к нему, к Марку, да и к самой себе».
Я стояла на берегу новой жизни, такой желанной и выстраданной, но не могла сделать шаг в её воды, потому что цепь старой любви, ржавая и тяжёлая, всё ещё держала меня за лодыжку. И я не знала, как её разорвать. Или... не решалась.