Я тебя тоже

Глава 28. Анечка

Мои глаза открыты. Но я вижу темноту. Что со мной? «Я ослепла», - в ужасе думаю я. Можно ли потерять зрение от травмы головы? Наверняка! Где-то в области макушки до сих пор болит. Боль концентрируется на затылке и расплывается тяжелой волной по вискам, по лбу и к шее. С одной стороны, это радует. Значит, я еще жива! Разве призраки способны чувствовать боль?

Я словно заново познаю свое тело. Конечности онемели, и я с замиранием сердца пытаюсь почувствовать каждую из них по-отдельности. Я могу двигать пальцами на ногах, значит ноги на месте. Могу шевелить пальцами на руках, выходит и руки целы. Они целы, но плотно стянуты чем-то, вроде шнурка за спиной. Пошевелиться нет возможности, любое движение только сильнее затягивает веревки.

Я ощупываю пальцами пространство вокруг. Они касаются чего-то металлического. Вероятно, какой-то крюк в полу. Дальше мертвенно холодного металла пальцы не достают, слишком уж мало места для маневра. Хочется кричать, звать на помощь. Но я не могу разомкнуть губ. Как в страшном кино, где рот жертвы зашит грубыми нитками. Мой заклеен липкой лентой.

Шевелю губами, пытаюсь просунуть язык наружу, чтобы смочить ее слюной и оторвать. Не выходит! Ничего не выходит! Злюсь, плачу, но тут же понимаю, что нужно унять рыдания. Лежа на боку, с заложенным носом и заклеенным ртом, ни долго и задохнуться. Вот так глупо умереть, даже не узнав всей правды.

Нет, я не ослепла! Просто вокруг меня ночь, или тряпка на моей голове слишком темная, чтобы пропускать свет. Зато достаточно тонкая, и не мешает дышать. Обоняние обостряется! Видимо, так ощущают себя незрячие. Когда не можешь видеть, остается только чувствовать. А когда вдобавок не можешь двигаться? Мне всегда было любопытно, способны ли слепые от рождения люди видеть сны? Ведь сновидения - это запечатленные сознанием образы. А если человек не видел в своей жизни ничего, кроме темноты?

Принюхиваюсь: сквозь тонкую ткань, хранящую аромат стирального порошка, проникает затхлый запах. Я вдыхаю глубже, позволяя рецепторам прочувствовать его в полной мере. Здесь явно никто не живет, и уже давно. Сыро, зябко и темно... «Я в подвале», - от этой мысли кожа вмиг покрывается цыпками.

Вспоминаю, как однажды в детстве Ленька загнал меня в подвал. Я долго колотила в двери, потом устало плюхнулась на мешки с картошкой и ждала, когда братишка сжалится. С коротким рукавом и голыми ногами я окоченела уже спустя десять минут. В этом природном холодильнике температура даже летом не поднималась выше семи градусов. Отруганный теть Тоней, Ленька просил прощения, а я притворно шмыгала носом, изображая простуду.

Нет, это не подвал. Тогда что? Заброшенный склад? Гараж? Возможно! Однако, характерных запахов нет. Вообще ничего, кроме «привкуса» пустого, давно заброшенного места. Лишенное зрения, все мое существо обращается в слух. Вокруг тишина. Ни шума машин, ни других, присущих городу звуков. «Значит, я далеко», - я еще больше утверждаюсь в своей правоте. «Что ж, уже не плохо», - хвалю я себя и подвожу итог.

Что мы имеем? Я связанная по рукам и ногам, лежу на полу какой-то комнаты, мой рот залеплен клейкой лентой, на голове надет мешок из тонкой ткани. Я в одежде, а значит, мое тело не насиловали. Едва ли насильники стали бы утруждать себя, возвращая на место джинсы. Мало того! Сверху похитители заботливо накрыли меня одеялом. Они боялись, что я сбегу, но в то же время позаботились о моем комфорте? Им не выгодно, чтобы я умерла, я нужна им живая. Я нахожусь за городом, возможно, в промзоне. Голова безбожно болит! Вероятно у меня сотрясение. Других повреждений на теле нет, по крайней мере, ощутимых.

Сейчас больше всего на свете мне хочется понять, что происходит. Как я попала сюда и где нахожусь! Начинаю думать и вспоминать, собирать по кусочкам обрывки последних минут и часов. Тех, что предшествовали фейерверку в моей голове. Тех, что привели меня сюда. Разговор с Ритой, с женой Вадима. Она пришла сама. Чего она хотела? Ах, да, чтобы я оставила в покое ее семью. Эта фраза далась ей особенно правдоподобно. Так драматично, так искренне! Потом... Потом она предложила мне денег, в обмен на мужа. Словно он был разменной монетой. На ее лице читалось отчаяние. Ее лицо, испуганное, растерянное до сих пор стоит перед глазами. Потом... Мне нужно было уйти. Быть может, если бы я вовремя ушла, то ничего бы не случилось...

«А что случилось?» - этот вопрос не дает покоя. Я снова и снова прокручиваю в голове воспоминания, но ни малейшего намека, ни одной зацепки. Кто-то напал на нас? Оглушил и затолкал в машину? Возможно, где-то рядом, в соседней комнате они спрятали Маргариту? Сердце заходится в испуганном стуке. Я снова шевелю губами в попытке избавиться от клейкой ленты. Мне отчаянно хочется позвать ее. Возможно, в этот самый момент она тоже лежит, цепенея от испуга и боясь себя обнаружить.

Этот чертов клей, кажется, намертво прилип к коже. Бессмысленные попытки только злят меня еще больше. Успокаиваю себя и принимаюсь размышлять. Зачем я им? Она, его жена представляет собой большую ценность. Я - лишь случайный свидетель, нежеланный и ненужный... От этой мысли сердце уходит в пятки. Нет! Они бы убили меня сразу. К чему тянуть время?

Размышления заводят меня в дебри. Чем больше думаю, тем страшнее становится! В голове всплывают сюжеты фильмов про маньяков. «Но это всего лишь фильмы», - говорю я себе, - «художественный вымысел. Едва ли в жизни такое бывает». Хотя... То, что происходит наяву вполне можно взять за основу психологического триллера. Возможно, какой-то психопат затеял игру с целью узнать, кого из нас двоих Вадим предпочтет оставить в живых. Он, этот сумасшедший, предложит ему сделать выбор, а вторую из нас просто убьет?

Мысли о детстве всегда возвращали душевный покой. Вот и сейчас я обращаюсь к спасительным воспоминаниям. О том, как мы, будучи девчонками, играли с соседкой Юлей. Наши игры были так не похожи на привычные «дочки-матери», «школу» и прочие стандартные сценарии детских развлечений. Наша игра называлась «Давай».

Мы сами выдумали правила, сами сочиняли истории и каждый раз перевоплощались в новых героев. Словно пробуя взрослую жизнь на вкус. Нашей фантазии не было конца! Увлекаемые сюжетом, мы вживались в роль, и смело импровизировали.

Поначалу мы задействовали в своих сценариях и Леньку, но он упорно не хотел плясать под нашу дудку, выдумывая собственные истории. В которых он непременно всех спасал, и становился супер-героем. В итоге ему была уготована роль зрителя. Сидя на лавке, он обиженно наблюдал, как мы разыгрываем очередной сюжет.

Однажды мы были супружеской парой. Я - плачущей над кроватью женой, а Юлька - впавшим в кому после аварии мужем. Я так искренне рыдала над своим «игрушечным горем», что мой «умирающий супруг» тоже прослезился. Другой раз мы превратились в сестер, разлученных в младенчестве, которые наперекор злодейке-судьбе, воссоединились. А как-то всерьез разыграли сцену с похищением. Помню как я, связанная Ленькиными шнурками, лежала на полу веранды, а Юлька притворно сурово выкрикивала свои требования в игрушечный телефон. Правда, в наших детских играх все заканчивалось хорошо, все оставались живы и были счастливы.

Чем заканчиваются подобные истории в реальной жизни, я не знаю, и знать не хочу. «А может быть они взяли только меня, решив, что именно я наиболее ценный товар?», - на долю секунды меня затопляет гордость. Так неуместная сейчас!

А если и в самом деле так, станет ли он выкупать меня? Будет ли он платить за то, чтобы вновь меня увидеть? Или же... Но похитители явно рассчитывают на что-то, раз не убили меня сразу. А вдруг, чтобы выудить деньги, они начнут присылать меня по кусочкам. Я представляю отрезанный палец в бумажном конверте, и к горлу подкатывает тошнотворная волна. «Бред какой-то», - в беспомощной злобе думаю я.

Дико чешется нос, и я изо всех сил напрягаю мышцы лица. Это срабатывает и отвлекает. Внизу живота ощущается характерное напряжение. Мочевой пузырь подает недвусмысленные сигналы. «Ну, уж нет!», - думаю я, когда в голову приходит идея пустить все на самотек. Я не готова предстать перед Вадимом с подмоченной репутацией. Пускай, мой внешний вид сейчас далек от совершенства, на это я пойти не могу.

Вспоминаю, как однажды, на море, во время экскурсии, одна кружка чая чуть было не стоила мне самоуважения. Мы отправились в горы, путь был не близкий. Предусмотрительные туроператоры разбавили утомительную дорогу остановками. Во время одной из них туристов ждала дегустация местного чая. Он оказался настолько вкусным, а чашечки были так малы, что я проглотила залпом штуки три-четыре, затем, проигнорировав надпись «туалет», смелым шагом отправилась обратно в автобус. Теперь-то я знаю, что в дороге стоит использовать каждую возможность сделать пи-пи. Но тогда, уповая на скорый привал, я уютно устроилась на своем сидении. Впереди нас ждала дорога через горный серпантин. Бесконечная, узкая, не знающая остановок.

Всю плачевность своего положения я поняла на середине пути, когда, придавленная к сиденью, с поджатыми к животу коленями, умоляюще вопрошала женщину-экскурсовода: «когда, когда, когда»? Она лишь обреченно разводила руками! Мол, нужно было думать раньше. Между тем, мой мочевой пузырь раздулся настолько, что я была готова совершить свое грязное дело в полиэтиленовый пакетик, приготовленный на случай тошноты. Прямо у всех на виду.

Когда через десять минут мы наконец-то добрались до базы, я чуть ли не на ходу выпрыгнула из автобуса и, обгоняя всех, устремилась к заветной надписи. Опорожнив готовый лопнуть мочевой пузырь, я испытала дикий ни с чем несравнимый восторг. Он стоил сотни самых вкусных десертов! Опустошенная и абсолютно счастливая, я брела, слушая тишину гор, любуясь их величественной красотой. «Интересно», - размышляла я, отстав от группы, - «чтобы также радоваться еде, нужно поголодать? Чтобы радоваться воде, нужно испытать сильную жажду?». Выходит, чтобы по-настоящему что-то оценить, необходимо лишить себя этого?

Вот и сейчас, лежа на жестком полу, ощущая кончиками пальцев холодный металл, обрастая все новыми догадками, я задаюсь вопросом: это испытание уготовила мне судьба для того, чтобы проверить, так ли сильно я хочу жить дальше? Или же с целью проучить меня? Не слишком ли жестокое наказание? Чем я заслужила его? Я ведь просто хотела любить и быть любимой!

«Стоп», - прекращаю я словесный поток в своей голове, - «с чего я решила, что дело в нас? Возможно, все происходящее никак не связано с Вадимом? Быть может, я, сама того не ведая, навлекла на себя беду?» «Но чем?», - вопрошает мой мозг. Толкнула втридорога тени для век? Не проверила срок годности помады? Съела слишком много творожных бисквитов? Нет! Наверняка, перешла дорогу в неположенном месте?

Я тихо кладу голову на бок, чтобы не потревожить задремавшую боль. И пытаюсь вспомнить слова песни. Доброй, но не плаксивой, иначе я просто захлебнусь своими слезами. В детстве, да что там скрывать, и по сей день, мои глаза всегда были на мокром месте. Помню, как тетя Тоня, в желании меня рассмешить, спела песенку про гнома, который пытался отыскать в лесной глуши бабочку. Она жестикулировала, старательно изображая человечка с фонариком.

- Ты чего, Нюрка? - прервала она свое выступление и уставилась на меня во все глаза. Переходящие в громкий плач слезы еще долго не отпускали меня. Стоило представить несчастного маленького гнома, плутавшего в темной чаще, как я принималась плакать снова.

Лучше всего спеть что-нибудь жизнеутверждающее. Как однажды на море, когда меня отнесло течением от берега. По сути, не так уж и далеко. Но мне, едва приручившей морскую стихию, казалось, что расстояние это не осилить вовек! Тогда, преодолев панику, я взяла себя в руки и стала потихоньку грести к берегу. Петь вслух было сложно, дыхание то и дело сбивалось. Поэтому я стала напевать про себя.

«Что за песня это была?», - я изо всех сил напрягаю память, однако, на ум приходят слова совсем другой, заунывной и горестной мелодии, которую, сидя на кухне, выводили в два голоса мама с тетей. «И никто не узнает, где могилка моя», - эта сточка навязчиво засела внутри. И мне приходится тряхнуть головой, превозмогая боль, чтобы прогнать ее прочь.

Мозги, как густая желеобразная масса, колышутся и булькают. Я представляю, как они ровной коричневой лужицей вытекают на пол, прямо из уха. И застывают там, спустя какое-то время. Как наваристый куриный бульон, помещенный на нижнюю полку холодильника. «И зачем я пришла в себя?», - обреченно думаю я, - «Лежала бы сейчас и видела сны». Неожиданно понимаю, что мой обморок мог длиться ни одни сутки. А что, если он до сих пор длится, и все это — игра воображения? Что если, в этот самый момент, я лежу на больничной койке, в глубокой коме?

Мои размышления прерываются. Где-то сбоку слышится глухой шорох, будто кто-то осторожно ступает по высохшей траве. Я напрягаюсь, и, кажется, совсем перестаю дышать. Шаги стихают, и я слышу явственный звук открывающегося замка. Дрожа всем телом, я сжимаюсь в комок, притягиваю ноги к груди. Словно там, за невидимой дверью скрывается самый страшный ночной кошмар. «Пожалуйста, пожалуйста», - точно молитву, шепчу я, уговаривая пока еще незримого врага не причинять мне боли.

Меня бьет озноб, но не от холода. Еще никогда я не боялась так сильно! Все те моменты перед телевизором, за просмотром фильмов ужасов, или наши посиделки у костра со страшными историями, меркнут в одночасье. Оказывает то, что я чувствовала раньше, не имеет ничего общего с тем первобытным ужасом, что сковал мое тело сейчас. Ощущение опасности, неизведанной, неотвратимой лишает рассудка. Подобное чувствуешь, когда в темной и пустой квартире вдруг раздается отчетливый скрип половиц. Или когда, сидя спиною к двери, вдруг ощущаешь чье-то присутствие. Хотя находишься дома один. В комнате я не одна, уже не одна. Шаги, легкие и осторожные приближаются…