Я тебя тоже

Глава 34. Анечка

Бывает так, что заплутав в лабиринтах своего сознания, ты открываешь глаза и, приходя в себя, выдыхаешь с облегчением. «Это был всего лишь сон», - думаешь ты, - «страшный, жуткий, пробирающий до костей, но ненастоящий!». Всего лишь сон. Выдумка воображения. Он остался далеко, по ту сторону ночи. А здесь и сейчас, в реальности, все как прежде. Сколько раз я просыпалась вот так, радуясь пробуждению, стараясь скорее забыть, прогнать, стереть из памяти ночной кошмар. Но только не сейчас... То, что происходит со мной, не может быть правдой.

То, что происходит со мной - чья-то злая шутка. А может быть, я сошла с ума? И отныне существую в вымышленном мире? В свое время я увлеклась всевозможными фильмами про людей с психическими отклонениями. И потому представляю себе, какую игру способен затеять с человеком его собственный мозг. В какой-то момент я даже всерьез вознамерилась стать психологом. Чтобы на законных основаниях копаться в чужой голове. Ведь это гораздо интереснее, чем быть, к примеру, терапевтом, руководствующимся правилами, изложенными в учебнике по медицине. Психология исключает любые правила. Человеческая душа - это целая вселенная! Непостижимая и неизведанная.

Но с чего вдруг мне подозревать саму себя? Ведь я вполне нормальный человек. Пожалуй, даже слишком! В моей жизни не случалось ничего сверхъестественного. Мой дневной ритм подчинен строгому режиму, и даже отходу ко сну предшествует череда ритуалов. Быть может, в этом и беда? И в один прекрасный момент моя нормальность обратилась против меня?

«Нет», - успокаиваю я себя. Ведь это все реально. Я чувствую боль от натертых веревками запястий. Ощущаю безумный голод. Кажется, еще чуть-чуть и мой желудок начнет переваривать сам себя. Я свыклась с тишиной, и различаю малейшие шорохи. Я чувствую, я живу. По крайней мере, пока...

Ну вот, опять! Сердце заходится в бешеном стуке. Глаза наполняются слезами. Когда мне тяжело, я вспоминаю маму. В детстве мне так часто не хватало ее, что я почти свыклась с ее отсутствием. Я рисовала мамин образ в своем воображении. В периоды долгой разлуки пересматривала старые фото, чтобы не забыть ее лицо. Я думала, окажись она рядом, я стала бы самой счастливой на свете. Но, стоило ей возвратиться, как все изменилось. Я изменилась! Когда она была рядом, я могла днями не прикасаться к ней, проходить мимо, задевая плечом, избегая взгляда, ускользая из объятий. Таким образом, как будто наказывая, за то, что слишком мало ее было в моей жизни.

Но сейчас... Мне особенно хочется почувствовать тепло ее рук, ее запах, которым пропитано детство. Неужели больше никогда? Неужели я так и не смогу сказать ей, что она значит для меня? Неужели никогда больше не увижу Леньку? Не обниму теть Тоню, уткнувшись носом в ее мягкое, как пуховая подушка, плечо? Не услышу, как мурчит, лежа в любимом кресле, мой кот? Эти простые человеческие радости, обыденные и привычные, вдруг обретают невероятную ценность.

Точно кадры старого черно-белого кино, возникают образы. Пасмурный день, тяжелое свинцовое небо. Мелкий дождь то и дело срывается, окропляя холодными каплями успевшую подсохнуть землю. Внезапные порывы ветра подхватывают разбросанные по траве сухие листья, треплют темные ленты венков. Они так плотно примыкают друг к другу, что не видно просветов. Похожие на спичечные коробки надгробия тянутся далеко, насколько хватает взгляда. Горстка женщин в черном, за спиной которых ровным строем стоят военные.

Честь уже отдана. Осталось проронить последние слезы. Но слез нет. Мои глаза абсолютно сухие. Предательски сухие. И мне отчасти стыдно за свое равнодушие, за нежелание плакать. Ведь я должна! Пожалуй, должна. И я пытаюсь, искренне пытаюсь выдавить из себя хотя бы каплю скорби. И не могу. Внутри пустота... Оттого мать в своем безутешном горе, сквозь пелену рыданий взывающая к Богу, кажется, мне жалкой и раздражает. Хочется уйти. Но слишком рано. Поэтому я стою, вглядываясь в лица родных и силясь понять, о чем думает каждый из них. О чем размышляет человек в момент прощания: о сказанном, о невысказанном? Пожалуй, каждый о своем. Пока у нас есть возможность что-то исправить, мы не спешим этого делать. Но, лишь утратив ее, осознаем, чего лишились. «Ах, если бы только повернуть время вспять, все было бы иначе», - думаем мы. Тем самым обманывая себя. Убеждая, что причина наших бед не в нас самих.

Голова кружится. И, если плотно зажмурить глаза, чтобы темноту окрасили вспышки яркого света, покажется, что ты летишь куда-то, сквозь космическое пространство. Мимо мелькают планеты, звезды подмигивают и проносятся так близко, на расстоянии вытянутой руки. «Ведь все это может быть сном», - думаю я, - «к примеру, летаргическим». Тем самым, которым, по одной из версий, уснул Николай Васильевич Гоголь. В момент, когда его сочли мертвым и похоронили. Быть может, и я уже лежу где-нибудь на глубине двух метров под землей.

«И кто назвал меня нормальной?», - мысленно усмехаюсь я своим гипотезам, - «Разве нормального человека могут посещать такие мысли?». Но эти странные фантазии отвлекают. И как мне раньше удавалось часами думать ни о чем! Пережевывать мысли, как безвкусную жвачку. Я тратила уйму времени, размышляя о зацепке на колготах, сломанном ногте, истекшем сроке годности кефира. Перебранке в очереди, невольной участницей которой я стала, и вариантах ответа на язвительную реплику невоспитанной продавщицы из отдела напротив.

Сейчас все это потеряло смысл, отвалилось, как ненужная шелуха. Все мои мысли сейчас заняты лишь поиском выхода. Которого нет! Я перебрала все варианты. Мое тело совсем не такое гибкое, каким я его считала. Я далеко не супер-женщина, способная выбраться из любой передряги. Я слабачка! Я трусиха! Нет, я не смирилась, просто я устала бороться. Мне больно, страшно, холодно. Меня непрерывно бьет озноб. Когда я не сплю, то плачу. Дрожа всем телом, под урчание голодного желудка, слушая хруст занемевших конечностей. Я почти привыкла к постоянной головной боли, к монотонному звону, что аккомпанирует моим бессмысленным попыткам что-то понять. Под этот аккомпанемент я погружаюсь в спасительный сон. Он вероятно и станет моей последней песней...

Я все чаще вспоминаю Вадима. «Как жаль, что он так и не увидит моих картин», - грустно думаю я. «Стоп! Брось хоронить себя! Мы еще поборемся!», - вяло протестует внутренний голос. Но какая-то часть меня понимает, что эта борьба напрасна. Слишком рано! Слишком... Почему сейчас? Ведь я еще так много могу дать этому миру, а он так много способен дать мне взамен. Я не готова! Я не хочу! Я снова и снова прошу судьбу дать мне ответ. Что я сделала не так? Как могу все исправить? Прошу озвучить цену моей свободы!

В восьмом классе, провожая в последний путь одну из одноклассниц, красивую, тонкую девочку Иру, стоя в числе таких же зареванных и оглушенных этой первой в жизни потерей, девчонок, я думала, что это самое страшное в жизни. Умереть вот так. От рук какого-то подонка, что взял на себя роль вершителя твоей судьбы. Ее долго и мучительно искали, пока однажды в лесополосе не обнаружилась изорванная и перепачканная кровью школьная форма. Когда человек умирает от болезни, в силу несчастного случая, или от старости - это отнюдь не то же самое. Почему нам уготована столь разная судьба? И кто решает, какой будет наша смерть: быстрой, медленной, болезненной, или долгожданной?

В голове сплошной вереницей мелькают тысячи вопросов. Одно обнадеживает. Если он скрывает свое лицо, значит боится. Боится, что я смогу опознать его. Но зачем бояться, если в итоге он планирует меня убить? Значит, я все-таки нужна ему живая. В таком случае есть два варианта. И каждый из них не сулит ничего хорошего.

Я много раз читала истории о том, как девушек похищали и долгое время держали взаперти. Кто знает, вдруг я стала жертвой чьей-то больной фантазии. Однако эта версия имеет ряд нестыковок. Как правило, такие похитители, невзирая на серьезные психические отклонения, имеют продуманную стратегию. Они заранее готовят бункер для своих пленниц. И это не временное пристанище. Ведь это место становится их домом порой на месяцы, или даже на годы. Вряд ли сарай, в котором я сейчас нахожусь, можно считать таковым. К тому же, подобным людям нет нужды скрываться. Ведь они не планируют отпускать свою жертву.

Вторая версия не многим лучше. Следуя ей, похитивший меня человек банальный шантажист и сделал это с целью наживы. Но только в желании заработать, он сильно промахнулся! Куда логичнее было бы украсть одну из дочерей Вадима, за которых он, как любящий отец, отдаст все, что угодно. Едва ли похититель был в курсе нашей любовной связи и не знал, что у Вадима есть дети. В противном случае, он полный идиот! Если только… ему нужны совсем не деньги. Тогда что? Что ему нужно?

Я испытываю облегчение, когда он уходит. Кто знает, чего ждать от этого недочеловека. Вдруг вместо воды он предложит мне выпить растворителя, или вместо бутербродов скормит дохлую мышь? Но с его уходом тают шансы узнать, зачем я здесь и что от меня требуется. Если это деньги, то сколько? А если не деньги, то что? Каждый раз я жду, что он заговорит, но он продолжает молчать. Вчера я решилась начать разговор. Я спросила, что ему нужно. Но, то ли мой вопрос звучал слишком высокомерно, то ли мой тон он счет чересчур надменным. Да уж, в моем положении стоит отбросить в сторону гордость и что есть сил давить на жалость.

Это отныне и станет моей стратегией. Я добавлю голосу жалобных ноток, и, с трудом сдерживая слезы, спрошу, что со мной будет. Это не сложно! В последнее время я часто плачу. Жаль, он не сможет увидеть моих глаз. Иначе бы точно проникся. Хотя, кого я обманываю? Разжалобить его все равно, что выпросить помилование у палача. Вероятно, он только ухмыльнется и еще туже затянет веревки.

Веревки… Я не могу больше терпеть эту невыносимую пытку. Я чувствую себя, как инвалид, прикованный к кровати. Каждый день за ритуалом пробуждения и тяжелого возвращения в реальность следует очередная попытка распутать веревки. Я долго и терпеливо ощупываю щиколотки, обвязанные в несколько слоев, пытаясь найти еще один узел. Но не проходит и пяти минут, как ноги начинает сводить судорога. Я превозмогаю боль, но каждый раз она побеждает и все начинается снова. В последний раз судорога так сильно скрутила мои несчастные конечности, что еще долго отзывалась стреляющей болью где-то в районе бедра.

Однажды, много лет назад, мне «посчастливилось» побывать в гостях своей школьной подруги. Она избегала говорить об отце, из скудных обрывков ее случайных откровений я знала лишь то, что пять лет он лежал прикованным к постели. Мне было неловко выспрашивать подробности недуга, который лишил вполне молодого и здорового мужчину возможности жить полноценной жизнью. Но любопытство, свойственное особам моего возраста, толкнуло меня на весьма сомнительный поступок.

- Привет, па! – громко прокричала Настя куда-то в глубину спальни.

Там, за тяжелой шторой было скрыто непредназначенное для посторонних глаз. Подруга плотно зашторила дверной проем и ушла на кухню готовить чай. Тем временем я, бесшумно ступая по простенькому ковру, пошла навстречу неизвестному.

Приоткрыв занавеску, я просунула голову в темноту. Возле стены за ширмой, в облаке теплого света стояла кровать. Стараясь не шуметь, я, подобно мотыльку, пошла на свет. Дошла до ширмы и застыла в нерешительности. Из-за перегородки не доносилось ни звука. И мне показалось, что кто-то незнакомый за ней тоже притаился и ждет, пока я себя обнаружу. От ощущения опасности по коже побежали мурашки. Подталкиваемая любопытством, я решилась и выглянула.

На кровати, под серым покрывалом, лежало тело. С трудом можно было различить в нем мужчину. Казалось, что из кабинета биологии стащили и спрятали под одеялом скелет. Перекошенное гримасой лицо не выражало абсолютно никаких чувств. Поверх одеяла, ладонью вниз, лежала рука. Она как будто существовала отдельно, не принадлежала этому искалеченному болезнью телу. Она жила! Пальцы ее непрерывно шевелились, подрагивали, исполняя какой-то загадочный танец.

Я стояла, зачарованно глядя на ладонь, когда пальцы вдруг сжались в кулак. Я машинально взглянула в лицо мужчине. Огромные, темные глаза смотрели прямо на меня. Не в силах оторваться, я стояла, как пойманный с поличным вор. Его веки, вторя движениям кисти, подергивались. Но зрачки оставались неподвижными. Они неотрывно смотрели на меня. Его глаза принадлежали другому человеку. Мне вдруг живо представился высокий худощавый брюнет, красивый и статный. Словно пленник, запертый в этом теле, он молил пощадить его, отпустить на волю. И мне вдруг так захотелось помочь! Но я не знала, как…

- Аня! – вывел меня из забытья голос Насти. Кажется, в тот момент я покраснела от макушки до самых пяток. Поспешно развернулась, выскочила из комнаты и побежала на кухню, миновав застывшую в дверях подругу.

- Насть, прости, - неловко извинялась я, пытаясь найти оправдание своему нелепому и неуместному поведению. Другого оправдания, кроме праздного любопытства, не находилось.

- Да ладно, - неожиданно просто махнула рукой подруга и вытащила из ящика коробку с сигаретами. Я, старательно прятавшая от теть Тони раздобытую папиросу, во все глаза уставилась на Настю. Она же, не обращая внимания, зажгла сигарету и упоенно затянулась.

- Я хотела, чтобы ты увидела, - продолжила она, - проще раз увидеть, чем сто раз услышать. Теперь поняла?

Настя вопросительно вскинула брови, и я испуганно закивала.

- А…, - проблеяла я, - как это… что с ним?

Настя тяжело вздохнула. В тот момент от легкомысленной и смешливой девчонки, которую я знала, не осталось и следа.

- Инсульт, - коротко ответила она, - мама до сих пор винит себя в том, что ее не было рядом.

- А разве, - нерешительно вклинилась я, - бывает в таком возрасте?

- Бывает в разном, - отрезала Настя, вдыхая едкий дым.

- И это не лечится? – уточнила я, пытаясь следовать Настиному примеру. У меня, с непривычки, получалось плохо. Потому, вдохнув поглубже, я тут же зашлась сильным кашлем.

- Конечно, лечится! – горестно усмехнулась подруга, - Вот уже пять лет как лечится. Видишь, рукой двигать стал. Правда, от этого только хуже. Уже дважды пытался простыней удавиться. Благо, что сил не хватает.

Увиденное тогда еще долго не отпускало. В ту ночь я не могла уснуть, пытаясь представить себе, как это… Стать заложником собственного тела. Быть не в силах что-то изменить. Каково это, видеть близкого тебе человека, изо дня в день, обреченного на подобные страдания. Разве не возникнет желания освободить его от этих мучений? Помочь ему обрести свободу? И разве кто-то вправе тебя за это осудить? Тогда я твердо решила, что, окажись я в подобной ситуации, непременно сделала бы это, наплевав на все доводы морали. А вот теперь я лежу здесь. И кто поможет мне? Где мой избавитель?

Где-то вдали кричат птицы. По всему ясно, что у моей ловушки тонкие стены. Ощущение такое, что я лежу прямо посреди лесной опушки. Хотя… Что, если это запись? Раньше были популярны такие. Даже у нас на антресолях до сих пор хранится диск «Звуки леса», призванный успокаивать и усыплять. И эти звуки на самом деле успокаивают. Но, будь это запись, они бы шли по кругу, чередуясь и повторяясь. Однако, мой чуткий слух улавливает не только разные птичьи голоса, но даже различные интонации похожих.

Если я выберусь отсюда, то непременно нарисую лес. С его глубокой зеленью, с силуэтами птиц и животных. Пускай он будет окутан дымкой утреннего тумана, чуть размыт. А где-то вдали, между пушистых крон деревьев, будет проглядывать кусочек восходящего солнца.

- Мазня! – вынес свой вердикт Ленька, увидев одну из самых удачных, на мой взгляд, картин. Мой брат оказался консерватором, и Ван Гогу предпочитал Шишкина. Теперь я пытаюсь представить в деталях, каким будет мое полотно. Я нарисую его и покажу Леньке. И ему обязательно понравится.