Замужество и как с ним бороться

Глава двадцатая

Картофельные блинчики под острым ямайским соусом по рецепту Эйба

Для блинчиков:

1 лимон; миска ледяной воды;

700 г красного картофеля;

1 измельченная луковица;

1 яйцо;

2 столовые ложки муки;

2 чайные ложки пекарского порошка;

щепотка соли;

щепотка перца;

растительное масло или шмальц для обжарки.

Разогрейте духовку до 140 °C. Выжмите сок лимона в миску с ледяной водой. Почистите картофель. Натрите его на терке и выложите получившуюся массу в миску; оставьте на полчаса. Затем хорошенько обсушите картофель с помощью салфетки, положите в большую миску и добавьте лук, яйцо, муку, пекарский порошок, соль и перец. На сверхпрочную сковороду налейте масло и нагрейте его на среднем огне. Выложите на сковороду одну столовую ложку картофельной смеси. Одновременно на сковороде помещается до четырех блинчиков. Обжаривайте каждый блинчик примерно одну минуту, до тех пор пока он не приобретет золотистый оттенок и не поднимется. Затем переверните и подержите на сковороде еще тридцать секунд. Готовые блинчики сложите в стопку и уберите в подогретую печь, чтобы они не остыли. Каждый готовый блинчик смазывайте маслом.

Для соуса:

230 г красных гаванских перчиков чили, без семечек и черенков.

1 измельченная белая луковица;

2 измельченных зубчика чеснока;

1 средняя папайя (варить до мягкости; очистить от кожуры и семечек, мелко порезать);

1 мелко порезанный помидор;

1/2 чашки яблочного уксуса;

1/2 чашки сока лайма или лимона;

2 столовые ложки воды;

1 чайная ложка тмина;

1 чайная ложка базилика;

1/2 чайной ложки мускатного ореха;

2 столовые ложки сухой горчицы;

1/2 чайной ложки куркумы.

Поместите чили, лук, чеснок, папайю и помидор в кухонный комбайн и тщательно измельчите (возможно, вам придется разделить ингредиенты на несколько порций). Выложите получившееся пюре в неглубокую миску. В кастрюле смешайте уксус, сок лайма и воду. Поставьте смесь на огонь, доведите до кипения, добавьте тмин, базилик, мускатный орех, горчицу и куркуму. Влейте горячую смесь в овощное пюре и аккуратно перемешайте. В холодильнике этот соус может храниться до восьми недель.

Было десять часов вечера. Сэмми куда-то ушел, как и Беа с Зузи; все остальные, кроме меня, уже спали. Прошло четыре недели со времени папиного спектакля. Четыре недели я не видела и не говорила с Иваном, но все еще постоянно о нем думала.

— Ну а ты чего ожидала? — пожала плечами Рути, когда днем мы сидели в кафе в парке. — Всего-то двадцать восемь дней прошло. А звонить и видеться с бывшим нельзя минимум шестьдесят дней; такое правило.

— Какое еще правило? Ты что, хочешь сказать, что есть еще какие-то правила?

— Да куча. Это же правила для расставаний, ты разве не помнишь? Не звонить, не писать, не встречаться. Ну а если тебе вдруг покажется, что ты не справляешься, позвони мне, и я спасу тебя от тебя же самой, — предложила Рути.

— Да что я тебе, подросток какой-нибудь? — возмутилась я.

Рути не ответила, лишь многозначительно хмыкнула. Вообще-то она была права; я и в самом деле вела себя как шестнадцатилетняя дурочка.

У меня давно чесались руки написать ему и попросить встретиться, тут же, немедленно. Я бродила по спящему дому, спускалась на кухню. Там я выпивала очередной бокал вина, надеясь, что он поможет мне набраться храбрости для звонка или хотя бы вырубит меня и удержит от звонка. Я редко пью в одиночестве. Уткнувшись лбом в оконное стекло, я смотрела на наш сад. В лунном свете виднелись голые ветки вишни, которую мы посадили для мамы. Вдруг на бокале мелькнуло отражение чьего-то лица, и на секунду мне показалось, будто это мама. Но вскоре я поняла, что это я сама. С каждым днем я все больше походила на нее. Ей ведь было всего на двенадцать лет больше, чем мне сейчас, когда она умерла. Одному Богу известно, сколько нам отпущено лет на земле; что бы я делала, если бы знала, что мне осталось всего двенадцать лет? Как бы я прожила остаток своей жизни? Я потянулась за телефоном, чтобы позвонить Ивану, но, как только прикоснулась к трубке, он зазвонил сам.

— Рути, слава богу! А я уже почти было ему позвонила, — воскликнула я.

— Приходи давай. Сейчас же, — приказала она.

Выходя из дома, я увидела маленький конверт, лежащий на полу у входной двери. Он был адресован мне, и его доставили лично — не было почтового штемпеля. Письмо было от Ивана. Может, я так сильно хотела вернуться к нему, что он почувствовал это и пришел? Внутри конверта я обнаружила рисунок. На нем были изображены мы с Иваном: я сидела в кресле в своем кабинете, Иван напротив меня и, протянув ко мне руки, что-то говорил. Под картинкой была надпись по-русски: «Ne mogu bez tebia. Davai budem kak my byli v nachale. Ia tak tebia liubliu».

Как он решился прийти и положить письмо прямо нам под дверь? Я решительно направилась к мусорному ведру, чтобы выбросить конверт, но в последний момент передумала и спрятала его в кармане куртки.

Мы с Рути устроились на кухне. Я быстро осушила большой бокал вина и разрыдалась. Я никогда не умела плакать красиво: одинокая слеза сбегает по щеке, ты тихонько всхлипываешь и утираешь глаза платочком. О нет, я предпочитала рыдать — громко, шумно, с покрасневшими глазами и распухшим носом. Рути быстро оглянулась и прокралась в туалет. Я поняла, что она принимала там кокаин. К тому же по ее лицу все равно все было видно. До чего мы с ней докатились?

— Я вообще-то наркотики не толкаю, — заговорила Рути, — но, может, хочешь чуток кокаина? Он тебя приободрит.

Я все еще плакала в голос, вытирая нос рукавом, икая и хватая воздух. Я покачала головой.

— Нет уж, спасибо. Я когда давно пробовала, так рыдала как белуга. А мне, как видишь, в плане слез помощь пока не нужна, — вяло улыбнулась я.

Вместо этого я налила себе стопку водки и пошла с Рути в туалет, где она тщательно вытерла полку рядом с раковиной и высыпала на нее толстую дорожку порошка. Пока она ловко снюхивала кокаин, я допила водку. Похоже, эти разные субстанции подействовали на нас одинаково: мы сразу же воспряли духом.

— Мне так хорошо! Никогда так клево себя не чувствовала! — тараторила я. — Давай пойдем куда-нибудь потанцуем! Только вот куда? А-а, знаю! Пошли к Эйбу, может, там его братец Эрби играет. Ну же, соглашайся!

— Господи, ты точно свихнулась. Что ты себе намешала в коктейль? — бормотала Рути, удерживая меня в ванной, пока я не смыла все потеки туши со своего зареванного лица.

Абрахам Грин по прозвищу Эйб был двухметровым растафари с длиннющими, до талии, дредами. Он заправлял круглосуточным еврейским рестораном, расположенным рядом с «Волгой». Голову Эйба украшала разноцветная вязаная тюбетейка, мини-вариант обычной растафарианской шапки. Эйб утверждал, что он — обыкновенный милый еврейский мальчик, чьи португальско-испанские предки приехали на Ямайку в XVI веке, а бледно-зеленый цвет его глаз подтверждал запутанную родословную. Речь его то и дело перемежалась всякими «ой-вей», «ай-ай-ай» и «да ради бога». В свободное от работы время он ходил на курсы, готовясь стать раввином. Широкий кругозор и знание еврейской религии и культуры, не говоря уже об аутентичной и вкусной еде, которую он подавал в своем ресторане, позволили ему легко влиться в обширную еврейскую диаспору нашего района. («Он, может, и придурок со слишком длинными волосами, но он наш придурок».)

— Так-так-так, — заговорил он, как только мы вошли в дверь, — чем обязан столь неожиданному визиту? Вы мне не звоните, не пишете, может, нашли ресторан получше, поэтому ко мне и не заходите?

Как типичный еврей, он виртуозно владел умением заставить другого человека почувствовать свою вину.

— Как бизнес? — поинтересовалась я.

— Как фаршированная рыба! Как же еще!

У него была дивная привычка — вместо неприличных слов и ругательств употреблять названия блюд еврейской кухни. Мы с Рути уселись за столик. Я места себе не находила от беспокойства. И зачем мы сюда притащились? Есть мне совершенно не хотелось, скорее наоборот — я была пьяна и жаждала напиться еще сильнее. Вокруг нас сидели пожилые евреи, явившиеся перекусить перед сном (чтобы они полезли в свои собственные холодильники на ночь глядя — боже упаси!), и растафари. Эйб отчитывал какую-то парочку, которая давно доела свой ужин, но все еще занимала стол:

— Если вам хочется сидеть, идите домой и сидите там! А если хотите есть, сидите тут, но ешьте!

Тяжелые деревянные стулья, отсутствие какой бы то ни было особой атмосферы, голые пластиковые столы — все это воплощало главное правило заведения: «Не задерживаться!» Для Эйба главным в ресторане был оборот. Он принес нам с Рути плошку маринованных огурчиков и мелко нарезанную печенку.

— Прости, Эйб, но я что-то не голодна. Что у тебя есть из выпивки? — спросила я.

— Выпивки? Да что мы, евреи, можем знать про выпивку? — взмахнул руками он. — И вообще, что с вами всеми такое, приходите сюда, сидите и ничего не жрете? Я вам что, скамейка в парке? — выпалил он и на мгновение умолк. — Вообще-то у меня есть немного израильского вина для шабата.

Мы с Рути переглянулись. Неужели мы настолько отчаялись?

— А оно сухое? — уточнила я.

Эйб пожал плечами, воздел руки к небу и состроил гримасу, известную евреям с незапамятных времен. Она значила: «Ну чего вы от меня ждете — чуда?!»

— Не думаю, что тебе стоит пить, — высказал он свое мнение. — Ты какая-то нервная. Все, что тебе нужно, — так это немножко травки — она тебя успокоит и пробудит аппетит.

Мы отправились в заднюю комнату и смотрели, как он мастерски сворачивает косяк.

— Тут-то твои ямайские корни явно главенствуют над еврейскими, — заметила я.

— Корни, шморни, какая разница? Они две половинки единого целого: растафарианская травка разбудит твой голод, а еврейская еда утолит его. Инь и ян, уж простите меня за такое сравнение. Растафарианский еврей — наиболее развитый образчик человека на этой планете, — самодовольно добавил Эйб.

Мы с Рути согласно закивали, не желая опровергать мудрость, которая после шестой затяжки стала для нас еще очевиднее.

Я лениво крутила в руках один из стеклянных шариков со снегом Эйба; у него была коллекция штук в двести, и все пылились на забитых книгами полках. Больше всего мне нравился шар, внутри которого стояли, согнувшись под силой ветра, два маленьких хасида в длинных черных накидках и шляпах. Их длинные бороды развевались на воображаемом ветру. Я смотрела на них, и мне казалось, будто меня засасывает в маленький стеклянный мирок, в польскую деревеньку XVIII века, которая была этим хасидам родным домом. Может, именно поэтому мне было так спокойно и хорошо с Иваном? Из-за того, что у нас обоих предки были из Восточной Европы? В Иване было что-то до боли знакомое. С ним я чувствовала, что мы принадлежим к одной культуре, чего не скажешь о Греге. Я прижалась лицом к прохладному стеклу шарика. Я никогда раньше не замечала, как неторопливо в нем падает каждая снежинка, как в замедленной съемке. Раньше жизнь летела так быстро, а теперь все стало таким ме… дле… нн… ым…

— Когда ты снова угостишь меня своим куриным супом, а, Хло? — раздался глухой, словно из глубокого колодца, голос Эйба.

— Скоро, обещаю, — ответила я. Мне показалось, будто эти слова прозвучали гораздо позже, чем вылетели из моего рта. А был ли этот рот моим? Конечно, мне казалось, что он мой, но что вообще на самом деле значит мой? И вообще, если вдуматься, что есть рот?

(— Ты курила травку у Эйба? — спросил меня Грег на следующий день. — Ты курила его травку? — повторил он, недоверчиво качая головой. — Ты с ума сошла?! Да я никогда больше двух затяжек у него не делаю, а я уже давно курю! Тебе еще повезло, что ты в псевдокому не попала!

— О чем это ты? — не поняла я.

— А это когда не можешь двигаться и говорить, вообще не можешь! Господи, Хло, да что с тобой такое?!)

— Ко мне вчера Грег приходил, — сказал Эйб. Он сидел с закрытыми глазами и покачивался, словно в молитве. — Беседовал с Мойше о еврейской кухне, спрашивал, сколько тот кладет шмальца в кнедлики. Правда, у Мойше кнедлики не такие вкусные, как у тебя, — сказал он и тут же хлопнул себя по лбу. — Вот черт! Какой я идиот! Я ведь не должен был тебе этого говорить.

— Ничего, мне можно. Я — королева секретов, — заявила я.

Эйб, запихивавший диск в музыкальный центр, бросил на меня заинтересованный взгляд:

— Вот, послушайте-ка это. Эрби сделал новый ремикс на Шма[26].

Мы слушали регги-версию еврейской молитвы и притоптывали ногами. Потом я встала и принялась танцевать. У меня сохранилось смутное, но от этого не менее ужасное воспоминание о том, как я заставила нас втроем выйти в зал ресторана, выстроившись в цепочку и танцуя конга[27] — правой рукой мы прикрывали глаза, как и следует, когда произносишь молитву (которую мы распевали) Schma Yisrael Elohaynu Adonai Echad. Своим энтузиазмом мы заразили и остальных посетителей кафе, и они присоединились к нам. И после этого еще кто-то смеет утверждать, что евреи не умеют отрываться? К тому времени мы с Рути уже зверски проголодались, так что вернулись за свой столик и стали наслаждаться типичной едой наших предков: соленой говядиной, размельченными вареными яйцами, рогаликами и картофельными блинчиками с острым ямайским соусом — усовершенствованный Эйбом рецепт. Запивали мы все это сладким израильским вином.

— А тебе уже сообщили условия, на которых тебя сокращают? — спросила я у Рути с набитым печенкой ртом.

Публика, сидящая в зале, удивленно ахнула. Все застыли в немом ужасе — вилки с едой зависли в воздухе на полпути ко ртам, стаканы так и не достигли пунктов назначения, а несколько человек принялись троекратно плеваться через плечо, дабы отвести от себя дурной глаз.

— Что? Ну что такого я сказала? — громко спросила я.

Элегантный мужчина в деловом костюме, сидящий за соседним столиком, нагнулся и сильно сжал мне руку:

— Извините, конечно, но неужели вы думаете, что мы все так и горим желанием слышать вот это вот слово во время своего ужина?

— Какое слово? Сокращение?

Посетители снова ахнули и отвернулись от нас. Я увидела, что в ресторан вошел Володя, и помахала ему рукой. Это я отправила ему сообщение, когда Рути отвернулась, и попросила прийти сюда. Он был в пижаме, поверх которой накинул куртку, а под мышкой нес затрепанную книжку «Доктор Живаго».

— Где ты сейчас читаешь? — поинтересовалась я.

— Там, где Лара пошла на станцию, а Юрий сказал, что встретится с ней уже там.

— Ты правда не знаешь, что случится дальше? — удивилась я.

— Нет-нет, только не рассказывай! — зашикал он на меня.

— Как ты можешь быть русским и не знать сюжета «Доктора Живаго»? — изумилась я.

— Ну, что тут сказать? Видимо, тот урок в школе я прогулял, — улыбнулся Володя.

Я вывернула свои карманы. Скомканные платки, комки нежеваной жвачки, монетки, штраф за парковку в неположенном месте… Наконец я выудила конверт от Ивана.

— Что там написано? — спросила я.

Володя оглянулся. Парочка за соседним столом наблюдала за нами с явным интересом. Я встала, взяла Володю за руку, и мы вышли на улицу. Он поднес рисунок к уличному фонарю и сощурился, пытаясь прочесть текст.

— Тут написано: «Я не могу без тебя, давай будем как в начале. Я так тебя люблю».

Я снова расплакалась. На этот раз довольно симпатично: по щекам сбежала пара слезинок, оставив аккуратный след.

— Хло, только не веди себя, как Юрий Живаго… — заговорил Володя. — Беги на вокзал, не упускай свой шанс на счастье.

— Ах ты, врун, ты же сказал, что не знаешь, что там дальше, — ответила я, стукнув его по плечу.

Володя неопределенно пожал плечами.

— Да и вообще, а как же все твои речи про осторожность и семью? — возмутилась я.

— Иногда устоять перед любовью просто невозможно, — улыбнулся он.

— Люблю русских, — призналась я, обняв его. — Вы такие страстные и романтичные.

Кстати говоря, то, что Юрий отказался от любви к Ларе, ничего хорошего ему не принесло. В итоге он остался и без Тони, и без Лары. Умирал в одиночестве в Москве. Мне показалось, будто сама Вселенная посылает мне знак, указывает путь назад. Я поцеловала Володю и вернулась в ресторан.

— Ну и что там было написано? — спросила густо накрашенная матрона с соседнего столика, шествуя мимо нас к выходу.

— Не скажу, — ответила я.

— Вот ведь, все удовольствие испортили, — фыркнула она, махнув на меня рукой.

— Пошли, Рути, — позвала я подругу, рассчитываясь с Эйбом.

Он вложил мне в руку маленький пакетик с травкой.

— Это для Грега, — пояснил он.

Я послала ему воздушный поцелуй, и мы с Рути вывалились на улицу.

— Пошли к тебе, — предложила я. — Ты понюхаешь этой своей белой дряни, а я выкурю травку Грега.

— Ты прямо в животное превратилась, — заметила Рути. — Накурившееся животное.

После этого момента я мало что помнила, все терялось в какой-то дымке. Правда, помню, как лежала на полу у Рути на кухне, курила косяк и смотрела, как она снюхивает кокаиновую дорожку, запутанно петляющую вокруг ножек стола.

— И кто сказал, что кокаин нужно высыпать ровной дорожкой? — бухтела Рути. — Скучно, скучно, скучно!!! Я хочу жизни, движения! Хочу делать круги, квадраты, закорючки, изобретать новые формы!

Какими же мы чувствовали себя умными, интересными, талантливыми, остроумными и обаятельными! И у нас было столько тем для разговора! К сожалению, я не очень хорошо помню, о чем мы говорили, но уверена, что мы разрешили немало проблем — как своих личных, так и человечества в целом.

— Ну, все! — вскрикнула в какой-то момент Рути. — Придумала! Я залью замки в машине Дэвида Гибсона-Хрениксона суперклеем. Будет знать, как меня сокращать! Ублюдок! Представляю, каким дураком он будет выглядеть, когда не сможет открыть собственный «сааб» и поедет домой общественным транспортом, как все мы — безработные, потерявшие свои места из-за таких, как он! — возмущенно добавила она и для пущего эффекта ткнула пальцем в воздух.

Потом, кажется, я писала невыносимо длинное сообщение Ивану, в котором, если не ошибаюсь, говорилось примерно следующее: «Мне так жаль, что мы расстались, ты должен знать, что очень важен для меня и что за эти несколько месяцев ты пробудил меня ото сна. Мы — родственные души, между нами какая-то уникальная связь. Благодаря тебе я снова начала чувствовать, ты тронул меня и мои чувства так, как не трогал уже никто долгие годы, ты открыл мое сердце и…»

— Краткость — сестра таланта, — лаконично заметила Рути, пока я насиловала кнопки телефона.

— Да знаю я. Но мне нужно ему это сказать. Это очень, очень важно! Я это только сейчас поняла, — отмахнулась я. Мне казалось, мои пальцы обрели собственный разум.

«Меня слишком ошеломил наш роман, вот я и подумала, что нам надо расстаться, но теперь я понимаю, как жестоко я ошибалась! С того самого дня я не испытываю ничего, кроме горя и тоски. Я так хочу увидеть тебя, моя любовь, так хочу вновь оказаться в твоих объятиях».

И перед тем, как нажать кнопку «Отправить», я в порыве накатившей вдруг на меня похоти добавила: «А еще хочу почувствовать тебя внутри себя, хочу, чтобы мы еще раз воспарили в облаках неземного наслаждения».

На следующее утро, вспомнив эти строки, я залилась краской. Истина в вине, говорите? Возможно. Глупость в наркотиках — вот это уж точно.

Я лежала в постели, пунцовая от стыда. Неуверенно протянув руку, ощупала кровать слева от себя. Пусто. Я взглянула на часы: час. Интересно, час чего? Дня, ночи? Сквозь шторы, до сих пор плотно задернутые, пробивался лучик света. О господи, да я проспала полдня! Во сколько я вернулась домой? Помню, в половине восьмого утра Рути открывала очередную бутылку вина. А потом встала Сефи, и мы отправили ее в соседнюю лавку за газетами и сигаретами. (Ночью нас вдруг осенило, что курить — это круто и по-взрослому.)

— Как это они продали тебе сигареты? — спросила Рути у дочки, когда та вернулась.

— Спокойно, — пожала плечами Сефи. — Я просто сказала им, что моя мама так напилась, что сама спуститься не в состоянии.

Эти слова нас немного отрезвили, и я каким-то чудом добралась до парка, в котором уже проходило утреннее собрание местных алкашей. Они валялись на скамейках, судорожно сжимая в руках банки из-под пива. Теперь я понимала, каково им; я очутилась среди своих. Я стояла перед входной дверью, ежась от холодного воздуха зимней воскресной ночи. Ключи я забыла. Постояв пару минут перед дверью, начала бросать камешки в окно нашей спальни. В окно я, конечно, не попала, зато залепила камнем по несчастному голубю (одному из любимцев Мадж), который пролетал мимо. Его жалобный крик разбудил Грега, и тот с мрачным видом подошел к окну. Затем спустился вниз и, не сказав ни слова, впустил меня в дом.

И вот я лежу в кровати. Рот как будто набили песком, в руки и ноги натыкали сотни иголок, а голову пару раз приложили о стену. В доме стояла тишина. Я нашла телефон и утянула его в свое убежище. Скрывшись под одеялами, набрала номер.

— Рути? — прохрипела я.

— Мне очень жаль, — послышался голос Рути. — Боюсь, ваша подруга мертва. Похоже, передозировка наркотиков. А я просто ее ходячий труп.

— Черт, Рути, мне так стыдно, что вчера так получилось.

— А мне нет, — откликнулась она. — Я даже рада. Это стало достойным завершением моей эпопеи. Я нанюхалась так, что аж затошнило. После того как ты вчера ушла, я подумала и поняла, что это ни разу не забавно, не остроумно и не круто. Я спустила остатки своих запасов в туалет, призналась во всем Ричарду и посетила собрание Анонимных наркоманов в Ноттинг-хилл-гейте.

— Знакомых не встретила?

— Ничего не знаю, я дала клятву, что ничего никому не расскажу.

— Какая ты зануда, — вздохнула я.

Мне было совестно, что вчера я подбивала Рути принять еще кокаина, хотя перед этим делала все, чтобы отвадить ее от наркотика. Значит, беседа, которую я втайне от подруги неделю назад провела с Ричардом, теряла всякий смысл. Я узнала, когда Рути не будет дома, и в один из таких дней отправилась к ее мужу. Он сидел у себя в кабинете, обложившись книжками по древнегреческой письменности. С Рути не все в порядке, сказала я, она пристрастилась к кокаину. Ричарда эта новость явно поставила в тупик, и я поняла, что мне придется привести пример из близкой ему области.

— Кокаин ведь известен человечеству уже многие века, — пустилась в объяснения я. — Может, древние греки были к нему так же неравнодушны, как и древние египтяне?

— Да, конечно, — сказал Ричард. Лицо его тут же просветлело, и он начал потирать переносицу, как делал всегда, когда хотел что-то сказать. — Учеными доказано, что во время Олимпийских игр некоторые атлеты использовали разные способы для улучшения результатов: пили, принимали стимулирующие препараты, жевали опиаты. Как ты, конечно, знаешь, в триста девяносто пятом году нашей эры Олимпийские игры отменили, а Олимпию разграбили и разрушили.

Я этого не знала, но все равно кивнула. Ричард на секунду замолчал и горестно покачал головой, по всей видимости сокрушаясь о печальной судьбе Олимпии.

— Когда в тысяча восемьсот девяносто шестом году в Афинах возобновили Олимпийские игры, — продолжил он, — некоторые их участники использовали в качестве допинга кокаин. — Ричард аккуратно положил книгу, предварительно пометив кожаной закладкой место, на котором остановился, и подошел к письменному столу. На нем серебристо сверкала дань современному миру: ноутбук «Эппл». Ричард открыл поисковый сайт и вбил слова «Кокаиновая зависимость». — Спасибо, что рассказала мне, Хло, — добавил он. — Я знаю, в последнее время Рути не слишком-то счастлива.

Я попросила его не выдавать меня, но, по-моему, он меня не услышал. Я ушла, а он остался изучать проблемы зависимости от кокаина и заносить свои заметки в изящную черную записную книжку.

— …И как Ричард реагировал? — спросила я у Рути, опасливо думая, не настучал ли он на меня.

— Вроде бы даже обрадовался, что я наконец рассказала ему, из-за чего последние месяцы была такой мегерой. Обнял меня, сказал, что любит и сделает все, что в его силах, чтобы мне помочь.

— Выходит, какой-то смысл в мужьях все-таки есть? — заключила я.

— Ну, не будем торопиться. Хотя признаю, на данном этапе мой муж не совсем бесполезен.

— Господи, — охнула я, вдруг вспомнив события вчерашней ночи, — как же тебе повезло, что ты уже умерла. Завидую.

Я достала свой мобильник из запертого шкафчика, куда убрала его вчера вечером, несмотря на то, что была вдрызг пьяна. Мои сообщения Ивану никуда не делись — лежали себе спокойно в папочке «черновики». Слава богу, я их не отправила! Проснувшись, я твердо решила, что не буду с ним общаться. Нашим отношениям пришел конец. Бесповоротно. Финиш. Вдруг телефон в моих руках зажужжал. От неожиданности я подпрыгнула. Может, Иван? Нет, это было всего лишь сообщение от Грега: «Напиши, когда соизволишь встать». М-да, очевидно, я впала в немилость. Я отправила ответное сообщение: «Я проснулась».

Никогда раньше мне не доводилось видеть женщину, что смотрела на меня тем утром из зеркала: какая-то незнакомка, притом намного меня старше. Черные круги вокруг глаз, в которых сквозило отчаяние, сальные волосы, свисающие на опухшее лицо, которое ни при каких условиях нельзя назвать красивым. Я напустила в ванну воду, прокралась через пустой дом (который на каждый мой шаг отзывался жалобным скрипом половиц), набрала овощей и холодных мокрых чайных пакетиков. Все это я аккуратно разложила на краю ванны. Обычным огурцом тут явно не обойдешься; в таком состоянии мне понадобится целый продуктовый набор, чтобы умерить красноту воспаленных глаз. Я добавила в воду эфирного масла, залезла в ванну, расслабилась и взмолилась, прося матушку-природу нейтрализовать вред, нанесенный алкоголем и наркотиками. А как хорошо все начиналось! Мой разум считал, что я все еще подросток, но вот тело… Тело безапелляционно заявляло, что я — женщина средних лет, которой подобное издевательство над организмом уже не по силам. Ни одно из привычных средств не помогало. Я устала, чувствовала себя совершенно разбитой, подумывала даже показаться врачу, но потом одернула сама себя: вряд ли он одобрит мой загул. Может, ПП права? Может, секс и вправду служил мне топливом? И вот теперь бак пуст, и скоро мой двигатель закашляет, зарычит и умрет.