Замужество и как с ним бороться

Глава третья

Сальса из кактусов по рецепту Сарипутры

1 банка (около 700 г) очищенных итальянских «сливовых» помидоров;

2 банки (по 450 г) маринованного кактуса (или свежего, если можно достать);

1 кг свежих помидоров;

2 большие красные луковицы;

1-2 пучка молодого зеленого лука;

1 пучок свежего кориандра;

4 шт. острого красного или зеленого перца чили;

сок трех лимонов;

6-8 размельченных долек чеснока;

1 чайная ложка соли;

1 чайная ложка свежеразмолотого черного перца;

3 чайные ложки оливкового масла.

Откройте банку с помидорами, выложите их в большую миску и подавите. Нарежьте кактус, свежие помидоры, красный и зеленый лук и добавьте в миску. Тщательно измельчите листья кориандра и перец чили, добавьте в миску вместе с соком лимона, чесноком, солью, перцем и оливковым маслом. Перемешайте и оставьте на несколько часов.

Подавайте с рыбой, курицей или мясом. Можно также тщательно измельчить смесь в блендере и подавать в качестве соуса к кукурузным чипсам.

— А тебе не кажется, что стадия «И жили они долго и счастливо» могла бы быть и поинтереснее? — спросила Рути.

Мы сидели в одном из своих любимых кафе в Квинс-парке. Рути выглядела усталой — похоже, ее все никак не отпускала вечная простуда. Когда я поинтересовалась, что с ней такое, она сказала, что ее донимает работа.

— Ммм… — протянула я. — А все-таки, это возможно — начать другую жизнь? Ну, ты понимаешь — жизнь, полную любви и страсти, когда хочется говорить и слушать, заниматься сексом, и чтобы был человек, который слушал бы твои слова и говорил, как он тебя любит, и чтобы ты могла взглянуть в его глаза и найти там все, что тебе нужно в этой жизни.

— Ох, Хло, ты безнадежный романтик, — вздохнула Рути, гоняя по тарелке еду, словно анорексичка, делающая вид, будто она ест. — Кстати, — встрепенулась она, — с днем рождения.

Я уставилась на нее в замешательстве.

— Сегодня не мой день рождения.

— Я знаю. Просто я забыла поздравить Лу с днем рождения, и она со мной несколько недель не разговаривала, так что теперь я всех, с кем встречаюсь, поздравляю с днем рождения. Чтобы не злились, если забуду поздравить в нужный день. Хотя у Лу, наверное, хватает поводов для расстройства, особенно с тех пор, как они с Джеймсом расстались.

Я ужаснулась. Лу с Джеймсом были вместе вот уже двадцать лет. Они первыми из нашей компании поженились и сразу принялись рожать детей, одного за другим, целых четыре штуки: мальчик, девочка, мальчик, девочка. Они нравились друг другу, смеялись над одними шутками и разговаривали — то есть по-настоящему, а не о делах или о том, чья очередь вызывать водопроводчика или слесаря. Лу всегда обнимала Джеймса, ерошила ему волосы, поглаживала по подбородку. А Джеймс замечал, что на Лу надето, и любил ходить с ней по магазинам, выбирая для нее тряпки, которые ей идут. Мы постоянно подкалывали его, называя геем, запертым в теле гетеросексуала. Они были для всех нас идеалом — мистер и миссис Счастливый Брак, живое доказательство того, что можно все-таки «жить долго и счастливо». Их союз был жизненно важен для отношений всех остальных. Как они могли разойтись? Казалось, что они всегда будут счастливы вместе, как два крепких дуба, растущие рядом, чьи корни навсегда переплелись глубоко под землей и которых не тревожат пролетающие года. Иногда они поскрипывали или, образно говоря, давали трещинку на маленькой ветке, но чтобы из-за такой трещинки погибло все дерево? Никто и подумать об этом не мог. До сих пор.

— Что? Как? — начала сыпать вопросами я. — Когда? Что же ты мне раньше не сказала?

— Я забыла… Как про день рождения. Они решили пожить отдельно. Им показалось, что они слишком друг к другу привыкли и им надо снова походить на свидания или что-то вроде того.

— Если они решили расстаться, то что с нами остальными-то будет? — в отчаянии пробормотала я.

— Ты права, — кивнула Рути. — Никогда не знаешь, что происходит за закрытыми дверями. Я всегда считала, что все их любовные сюси-пуси на публике довольно подозрительны. Понимаешь, это наводит на мысль, что у них под одеялом не особенно много чего происходит.

— Под нашими приличными одеялами тоже ничего особенного не происходит, но мы-то пока не развелись, — ответила я.

— А ты знаешь, что недостаток секса — основная причина разводов? — добавила Рути.

— Но мы же хорошие еврейские девочки, которые будут делать все, только чтобы спасти брак. Верно?

— Конечно. Вот только если бы мы были религиозными еврейками и жили без секса, то могли бы пойти к раввину, который разрешил бы нам подать на развод. Евреи серьезно относятся к проблемам взаимоотношений полов и сексу. В Торе специально отмечено, что муж должен удовлетворять жену. А в некоторых местах даже написано, что, прежде чем кончить, мужчина должен довести до оргазма жену.

— Я всегда говорила, что евреи страшно умные, — произнесла я, допивая кофе. На короткое мгновение воцарилась тишина — кое-что в ее словах меня обеспокоило. — Погоди-ка, — озарило меня, — что ты там говорила о жизни без секса? Рути, а вы с мужем занимаетесь сексом? — настойчиво спросила я.

— Не особенно, — ответила Рути. — Так, по привычке, два раза в месяц.

— Для меня это прямо роскошный график, — отреагировала я.

Рути непонимающе на меня посмотрела.

— Двести сорок пять дней, — добавила я.

— В смысле?

— Прошло с тех пор, как мы с Грегом последний раз занимались сексом. Двести сорок пять дней. На пьянке в честь Нового года. Думаю, теперь я официально могу вновь считаться девственницей.

— Поверить не могу. И ты мне ничего не говорила! — ужаснулась Рути.

— Я не могла заставить себя произнести это вслух.

— А с ним ты это обсуждала?

— Пыталась, но он считает, что все в порядке. Мы оба занятые люди, и у нас просто такой период в жизни. Ничего страшного, вот что он об этом думает, — пожала плечами я.

— С какой стати период стал образом жизни? — риторически спросила Рути, глядя на меня как на какое-то диковинное животное. — Из этого выйдет отличная статья: «Женщина и бесполый брак».

— Поздравляю. Ну, ты в курсе, куда мне занести копию статьи. — Я взглянула на часы. — Черт, на этой потрясающей новости я вынуждена тебя покинуть.

Я и не знала, что для Рути жизнь без секса означает секс два раза в месяц. Ее шок от моих признаний дал мне понять, что у нас с Грегом и правда серьезные проблемы. Такое иногда случается, когда решаешься произнести что-нибудь вслух.

Я еле успела вовремя добежать до дома, чтобы принять пациента, записанного на три часа дня. Джентльмен Джо — американец и раньше работал стриптизером в «Чиппендейле».

— Но до того, как там все стали геями, — постоянно заверял меня он.

После трех лет терапии он наконец рассказал мне о своем бурном прошлом и о том, что выступал под именем Джентльмен Джо. С тех пор про себя я его по-другому и не называла. Внешность у него впечатляющая: оливковая кожа, мягкие черные волосы, брови словно мохнатые гусеницы и ресницы такие длинные и тяжелые, что казалось чудом, что он вообще может держать глаза открытыми. Он не мог наладить длительные отношения и постоянно разочаровывался в женщинах. Джо был серийным женихом; каждая очередная невеста сбегала от него, стоило ей почуять запах алтаря.

— Да что со всеми этими англичанками? — жаловался он. — Постоянно изменяют, буквально все подряд. Только обрадуешься, что нашел свою единственную, как она тут же прыгает в постель к какому-то идиоту, с которым учился ее брат.

— А вы не думали обратить внимание на другие национальности, на американок например? — предложила я.

— Вы что! Американки так хотят выскочить замуж, что прямо кидаются на мужчин.

«Кто бы говорил», — подумала я про себя.

— Хм, Джо, а может, вам отбросить пока мысль о браке? Может, тогда у вас все и получится. Как вы думаете, может, вам влюбиться в девушку, которая вам недоступна?

Джо был аномалией, исключением из правила, евреем, которому хотелось осесть и успокоиться. Но ему стукнуло сорок пять, а его чиппендейловский расцвет пришелся на восьмидесятые. Стриптиз… Ну что это за работа для хорошего еврейского мальчика?

У меня никогда не было серьезного романа с евреем. Наверное, срабатывает подсознательный запрет на инцест — всех еврейских мужчин я воспринимаю почти как родственников.

Я знаю, что в ресторанах они требуют приготовить блюдо заново, если оно пришлось им не по вкусу, что они отвечают вопросом на вопрос и испытывают тайную тягу к холодным шиксам блондинкам и что нам гораздо интересней наесться пирога и болтать, лежа в постели, нежели предаваться дикому разнузданному сексу. Когда-то у меня был бойфренд-еврей, и даже секс у нас был вполне разнузданный, до тех пор пока однажды мы не занялись им перед зеркалом и не поняли, насколько похожи наши отражения. Мне показалось, словно я занимаюсь сексом со своим братом, а я, конечно, очень люблю Сэмми, но спать с ним мне совершенно не хочется.

Сэмми младше меня на два года. Он живет в горах Альпухарры, в Испании. У него там вигвам. У него есть буддийское имя, Сарипутра, что значит «Дитя Весеннего Соловья». Мы зовем его Сари — если произносить не очень отчетливо, то даже похоже на Сэмми. Это сохраняет наше душевное спокойствие. Раньше он был музыкантом в ритм-энд-блюзовой группе, которая пробивала себе дорогу к успеху. А потом умерла мама, и, после того как мы захоронили ее прах в моем саду и посадили сверху вишневое дерево, Сэмми уехал в Северную Каролину и присоединился к общине индейцев чероки.

— Это матриархальное общество, — заявил Сэмми, прежде чем уехать. Он был разбит горем. Как и все мы. Нам казалось, что нас предали, обманули и бросили. Мама не хотела стареть, и в пятьдесят пять лет решила, что и не будет. Заснула и больше уже не проснулась. Никто не знал, из-за чего она умерла, вскрытие так ничего и не прояснило. В ее духе было бы сказать что-то вроде «А, ладно, пойду-ка я отсюда. Надоели вы мне все». (Я никак не могла отделаться от мысли, что она все это проделала специально, чтобы напоследок снова попасть в центр всеобщего внимания. Выйти в последний раз на сцену, выступить и уйти за кулисы.) Сэмми прожил с племенем чероки пять лет. Все это время он не разговаривал ни со мной, ни с папой. Собственно говоря, он вообще ни с кем не разговаривал.

— Гармония — в молчании, — объяснил он, уже построив в Испании вигвам, приняв буддизм и выйдя с нами на связь. — Я искал спокойный путь на этой планете.

— Ага, и страшно для нас неудобный, — парировала я, заключая его в объятия и чувствуя, как мое сердце разрывается от боли и счастья. В глубине души мне нравится его вигвам, пахнущий дымком, и сама простота его жизни. Это место стало для меня чем-то вроде рая, куда я могла бы сбежать и вкусить совсем другой жизни. Я приезжаю сюда как минимум четыре раза в год, как правило, с детьми, иногда с Грегом. Сэмми прорезал в брезенте шесть дырок под окна, вставил туда стекла и деревянные рамы. Этим своим усовершенствованием он страшно гордится.

— До этого ведь никто из индейцев не додумался, а?

В детстве мы уговорили родителей не расселять нас по разным комнатам и по утрам, валяясь в кроватях, любовались облаками. Мы придумали игру «Звери в небесах» — один из нас высматривал на небе облако в виде какого-нибудь животного, а второй пытался это облако найти.

— Единорог, — произнес Сэмми, лениво макая чипсы в кактусовую сальсу (его фирменное блюдо), когда во время моей последней поездки в Испанию мы лежали на вершине горы.

— Разве мифических животных можно называть? — усомнилась я, ревниво вглядываясь в пушистые облака над головой.

— И ты это спрашиваешь у человека, который живет в вигваме?

Я обняла его, вдыхая его чистый братский дух. Мне нравилось, что он не растерял иронию и способность смеяться над самим собой. Китти с Лео тоже играли в «Зверей в небесах». Сэмми они называли «дядюшкой Шизиком». Вместе они ходили в горы, где он рассказывал им о бабушке, которой они так и не узнали.

Мама умерла двенадцать лет назад. А я все еще злюсь на нее за то, что бросила меня одну, без материнской поддержки и помощи, с трехлетним сыном и огромным беременным животом. Мама Грега не считается. Мы ее не так-то часто видим, а когда видим, мечтаем, чтобы этот раз стал последним. Многие дети проходят через период страха, что их усыновили. А вот Грег на это надеялся. Он жил с ощущением, что его отдали в какую-то чужую семью, словно он — незваный гость на неинтересной ему вечеринке. Он совершенно не походил ни на своих братьев, ни на сестер. Все они — блондины с карими глазами, он же — жгучий голубоглазый брюнет. Его родные были ирландскими методистами, и в доме существовало табу на любое спиртное, кроме «Бейлиса», который почему-то считался безалкогольным, так что на всех семейных сборищах распивали именно его. Лица дядюшек и тетушек приобретали красный оттенок, и дом оглашался глубоко прочувствованными звуками «Малыша Дэнни»[6]. Эти моменты относились к числу редких счастливых воспоминаний, доставшихся Грегу. Его отец, единственный близкий человек в семье, продержался недолго — когда Грегу исполнилось восемь, папа сложил с себя полномочия отца семейства и уехал в Америку, якобы посмотреть, стоит ли семье туда перебираться. Конечно, обратно он так и не вернулся. Его лицо было безжалостно вырезано из всех семейных фотографий, которые имелись в доме в несметном количестве. Грег помнил, как его мать ночи напролет сидела над фотографиями с острыми маникюрными ножницами. Он спас несколько отрезанных отцовских голов, когда мама не видела, и с тех пор хранил их в кошельке — свою единственную память об отце. Произносить имя беглеца вслух строго запрещалось, и жизнь семьи четко разделилась на два периода: ДС (До События) и ПС (После События). Мать Грега, Эди, все годы ПС провела с презрительным выражением на лице, словно постоянно чуяла какую-то вонь. Когда родился Лео, Грег с облегчением, которое чувствует тонущий, выбравшийся на сушу, сказал:

— Наконец-то у меня есть семья, которая мне нравится.

Я устала. Иногда пациенты меня просто выматывают. Правда, обычно такое происходит, когда я не совсем хорошо себя чувствую и позволяю их проблемам проникать в мою жизнь. Я поднялась по лестнице и обнаружила на кухне Грега. Он носился туда-сюда, хлопал дверцами, заглядывал в кастрюли и шкафы и все больше и больше бесился. Волосы у него стояли торчком, как ершик для туалета, а вокруг талии был повязан ярко-красный в желтый горошек фартук Китти для фламенко. Он ему шел. Грег махал правой рукой, изображая то, что делает нужный ему предмет, и, кажется, произносил какие-то заклинания, чтобы этот самый предмет нашелся.

— Половник? — угадала я. — В ящике слева, если только ты его уже куда-нибудь не перепрятал.

— Попробуй, — протянул он мне ложку с супом. — Ну? Вкусно, а? — Он нетерпеливо затряс головой.

— Просто чудесно, милый, но…

— Что — но? Суп идеальный!

Все годы нашего брака Грег провел в им же начатой битве за звание автора лучшего куриного супа. Эта битва могла окончиться только вместе с браком, в результате развода или смерти одного из нас — только тогда был бы выявлен победитель. Грег хорошо готовит — одна из причин, почему я за него вышла, — и у него есть свои фирменные блюда, но он совершенно помешался, желая доказать, что вовсе не обязательно быть евреем, чтобы готовить еврейский куриный суп. Он варит чудесный суп, почти идеальный, но все же не такой аутентичный и ароматный, какой варю я. Кроме того, он так и не освоил нужную консистенцию теста для кнедликов.

Я, как типичная еврейка, запрограммирована генетически: когда я узнаю о неприятностях у друзей или родных, иду на кухню варить суп. Как оказалось, этот ген передается и через брак. Вот что делают со своими нееврейскими мужьями их жены: нежно и незаметно превращают в евреев. Если папе нездоровится, Грег, как и я, начинает носиться по кухне, сооружая куриный суп — еврейский пенициллин, лекарство от всех болезней, начиная с болей в сердце и заканчивая раком. Его последний демарш означал только одно: теперь я как можно скорее должна поднять прихватку, которую он передо мной бросил, принять его вызов и в очередной раз доказать свое суповое превосходство.

— Сегодня я суп варить не буду, — раздраженно отозвалась я, — мне к Пэ-Пэ надо. Ты пойдешь?

Грега передернуло.

— Я лучше съем суп из ядовитых змей. Я собирался завалиться в кровать, посмотреть телик и почитать постановление о дорожном движении от девяносто первого года. — Грег кивнул в сторону кастрюли с кипящим супом. — Выходит, я выиграл.

— Твоя мизантропия принимает угрожающие масштабы, — заметила я. — Ладно, я приготовлю суп завтра, мы пригласим гостей и закроем этот вопрос раз и навсегда. Предложим им попробовать оба супа.

— Отлично. Пусть они решат, чей вкуснее.

Я вышла из кухни. Обожаю значительно уходить, мы с Китти в этом часто практикуемся, сравнивая, у кого лучше получается, хотя алгоритм один и тот же: встряхнуть волосами, повернуться на каблуках, покинуть комнату. Китти подошла ближе к концу нашего разговора и остановилась у холодильника послушать. Когда я проплывала мимо нее, она тайком показала мне большой палец. (Уже сейчас она заставляет мальчишек съеживаться: прищуренные глаза, презрительный взгляд и еле слышное недовольное фырканье.) Я моргнула и легким кивком велела ей идти за мной.

— Поможешь мне одеться, — объяснила я.

Китти пошла за мной, шагая через две ступеньки. Раз уж она — моя кукла, то и я ее тоже. Ей нравится выкладывать на пол разные предметы одежды и оценивающе разглядывать, как одно смотрится с другим. Блузки, юбки и брюки, колготки и туфли, пояса, браслеты, шарфы; бесплотные и разбросанные, они напоминали мне бумажные наряды, напечатанные на последней странице детского журнала «Банти» и предназначенные для вырезания. На них были бумажные полоски, которые надо было загнуть с боков картонной Банти, превращая ее из офисной дамы в модную тусовщицу.

Моя Популярная Подруга (в нашем кругу просто ПП) устраивала вечеринку по поводу выхода своей последней книги: «Обет безбрачия: научись любить себя самое». Каким-то образом ей удалось сделать так, что отсутствие секса вместо постыдной тайны стало казаться мне чем-то выдающимся. На самом деле так получилось только потому, что сама ПП в момент написания книги не была замужем. Я отчаянно бросилась в недра шкафа. Выбирать мне приходилось из двух стилей: занудных кардиганов психотерапевта или старомодных развратных шмоток, так и кричащих: «Трахни меня». Все это разбавлялось обязательными футболками и спортивными штанами. На этот раз Китти пришлось копаться в шкафу дольше, чем обычно, прежде чем она подобрала сочетание, устраивающее нас обеих: короткая черная юбка, красная рубашка, «случайно» застегнутая ровно так, чтобы было видно декольте (и его было видно), черный пиджак и красные туфли на высоком каблуке. К тому времени, как я приняла душ, намазалась кремами (разными для разных частей тела; удивительно, что я вообще собралась уходить из дома) и накрасилась, я уже страшно опаздывала.

В гостиной Грег отплясывал под музыку из программы «Топ музыки поп». Лео и Китти в ужасе наблюдали за ним с дивана.

Грег всегда говорил:

— В отцовстве есть один огромный плюс — можно отомстить за все неловкие моменты собственного детства.

В этой изощренной родительской пытке Грег использовал все доступные методы: воображаемую гитару, бессмысленное тыканье пальцем в несуществующую публику, нелепые движения, куцые прыжки и невообразимые гримасы. Дети были вне себя. Чтобы окончательно их добить, я зажигательно покрутила бедрами и чмокнула Грега на прощание. Как и всегда, он довольно ощутимо шлепнул меня по заднице.

— Я тебе не лошадь! — возмутилась я.

Он сморщил и вытянул губы трубочкой, изображая мой поцелуй.

— Ну так и я тебе не почтенная тетушка, — парировал он.

Я открыла входную дверь, вдохнула освежающий вечерний воздух и почувствовала, как свобода побежала по моим венам, как, наверное, бежит она у заключенного, наконец отпущенного на волю за хорошее поведение.