Ангельский огонь

1

Новый Орлеан, 1850

Чувство беспокойства у Жан-Пьера Делакруа было связано с голосом, который про себя он назвал голосом Ангела.

Впервые он услышал его знойным вечером, когда в грязной столовой запущенного дома на авеню Святого Чарльза с тремя приятелями играл в покер. Лица их лоснились от пота, кругом все плавало в дыму. Газовая люстра дребезжала, разбрызгивая масло, неровно освещая стол из красного дерева, заваленный картами, из-под кучи которых виднелись пепельницы, полные окурков, пустая бутылка из-под виски и грязные рюмки. Рваные, изъеденные молью занавески, обшарпанная мебель, свисающие кусками обои подчеркивали неухоженность комнаты.

Сидевший напротив Жиля Фремо Жан-Пьер проигрывал, стараясь не подавать вида, как ему это неприятно. Он был самый молодой из них и изо всех сил старался не потерять деньги, доставшиеся ему в наследство, но сегодня вечером ему положительно не везло, проигрыш был солиден.

Жан-Пьера постоянно сверлила мысль о том, что сидевший справа от него Этьен Бруссар передергивает карту. Жан-Пьер знал, что этого негодяя уже давно следует вывести на чистую воду, однако потеря нескольких тысяч долларов не стоила риска, которому он мог подвергнуться в результате скандала… К тому же, Жан-Пьер дорожил своей жизнью. Он чувствовал себя неуютно, но ощущение неудовлетворенности от проигрыша заставляло продолжать делать ставки.

Внезапно до него донеслась знакомая мелодия, как показалось, — Моцарта. Он нахмурился. Насколько Жан-Пьеру было известно, Жиль Фремо жил бирюком. Но тогда что это за звуки?

«Пора сматываться?» — задал себе вопрос Жан-Пьер. Но и дома, к сожалению, его ждали не самые приятные переживания — бестактные замечания кузена Ролана, донимавшего его весь вечер, не могли дать разрядки после неудачной игры. И как только Ролан может называть его «безнадежным распутником»! Про себя он мог допустить, что это действительно так, но на сей раз Ролан перешел все границы дозволенного. Обычно Жан-Пьер был рад визитам Ролана в Новый Орлеан, но сегодня тот нагрубил Жан-Пьеру, отвергнув предложение провести время за карточной игрой…

Бесцельно тасуя карты, он вздохнул, вспомнив старые добрые времена, когда кузены были настоящими друзьями. Да, все изменилось после того, как в течение года из-за несчастного случая Ролан потерял сначала любимого брата Жюстэна, а потом свою жену Луизу. Похоже, эти беды сломали его. Теперь неунывающий Ролан больше походил на статую… Единственное, чем он занимался с тех пор — так это управлением плантацией сахарного тростника. Его появления в городе стали редкими и непродолжительными…

— Так ты играешь или нет, Делакруа?

Отрывистые слова Этьена Бруссара и перезвон монет вернули Жан-Пьера к действительности. Он потеребил жидкие усы и посмотрел на карты — валет треф и всякая мелочь. С раздражением подумал, что пора пасовать и идти домой.

Вдруг он опять услышал голос, напевающий приятную мелодию, напоминающую церковную. Жан-Пьеру было трудно сказать, какую именно, поскольку к мессе он ходил нерегулярно. Как зачарованный, он обратился к хозяину:

— Кто это поет?

— Пташка, моя племянница Анжелика, — ответил он, пренебрежительно растягивая слова. — И куда только эта бездельница запропастилась? Денно и нощно занимается одним своим дьявольским пением. Анжелика, подавай закуску на стол! — взревел он вдруг. — Неси еду и виски!

Жан-Пьер недоуменно посмотрел на хозяина. Он никогда не любил Жиля, багровое лицо которого говорило о пристрастии к спиртному. Вот уж кто был признанным распутником, а слухи о его вздорном поведении подчас заставляли удивляться даже не слишком щепетильного Жан-Пьера.

— Анжелика? — переспросил он.

— Да, Анжелика, отпрыск брата Самуила…

— В самом деле? Не знал, что у тебя есть брат.

Жиль пожал плечами.

— В нашей семье Самуил считался изгоем. Еще молодым он уехал из Нового Орлеана, чтобы жениться на этой паршивой маленькой Кагон из Баю Теш. Они купили ферму недалеко от Сент-Джеймса, где и прожили более двадцати лет, и Анжелика — оттуда. А две недели назад ее старики умерли от желтой лихорадки, оставив заложенную ферму. После того как я их похоронил и рассчитался с долгами, от денег не осталось и цента. Шериф сжег вещи, как делается в подобных случаях, а я остался ни с чем, за исключением нищенки…

— Получается, что девочка живет здесь? — Жан-Пьер почувствовал интерес к племяннице, о которой так презрительно рассказывал Фремо.

— Да. И не перестает устраивать кошачьи концерты. Одна итальянка из Сент-Джеймса научила ее петь. Клянусь, мне надо было оставить девчонку с ней. День и ночь либо поет, либо напевает. Иногда я даже думаю, что она не в себе…

— Сколько же ей лет?

— Семнадцать, — лицо Жиля вытянулось в похотливой улыбке. — Приятно взглянуть, ну, ты понимаешь, что я имею в виду, — добавил он, непристойно захохотав и пихнув при этом банкира Шарля Леви, сидевшего за столом справа.

Жан-Пьер почувствовал отвращение, видя, как блондин Шарль закатил глаза к потолку. Леви был высок, худощав, с острыми чертами лица и самым безжалостным взглядом, который когда-либо доводилось видеть Жан-Пьеру. Многие принимали Леви за добропорядочного горожанина, но Жан-Пьер знал, что в действительности он — развратный деспот с отвратительным характером… Да, Леви обращался с женщинами так, что в сравнении с ним Жиль Фремо показался бы монахом. В распоряжении Леви постоянно была целая плеяда девиц, к которым он цеплялся на званых вечерах. Ходили даже слухи, что не одну из них он убил в припадке ревности. И теперь одна только мысль, что этого развратника может заинтересовать племянница Жиля, вызвала чувство омерзения… Этьен Бруссар опять толкнул Жан-Пьера, спрашивая, будет ли тот играть. Жан-Пьер выложил карты на стол.

— Господа, я — пас, — он вынул карманные часы. — Извините, но с меня уже хватит проигрыша. И к тому же у меня — гость. Мой кузен Ролан сейчас в Новом Орлеане, завершает сделку с Морисом Миро.

— Жаль, что ты не уговорил Ролана прийти сюда, — бросил Жиль, поставил деньги на кон.

В ответ Жан-Пьер только горько усмехнулся:

— Мой кузен считает теперь, что такое занятие — пустая трата времени.

Игроки захохотали, продолжая делать ставки, а Жан-Пьер, несмотря на то что собрался было уходить, продолжал потягивать виски. Ему очень хотелось убедиться в том, что его предположение о нечестной игре Бруссара верно. Спустя минуту победный клич Этьена еще больше укрепил его подозрения. Глядя на то, как Бруссар сгребает выигрыш, он сказал с раздражением:

— Господа, я действительно должен идти.

— Чепуха! — обратился Жиль к молодому человеку. — Не уходи только потому, что тебе сегодня не везет. По меньшей мере, ты должен с нами выпить. Куда же запропастилась эта девка? Анжелика! — завопил он.

Дверь открылась, и в комнату вошла девушка лет семнадцати, внешность которой заставила Жан-Пьера, уже совсем вознамерившегося откланяться, вернуться на место.

Губы Анжелики были сжаты. Целый день, не покладая рук, она вместе с четырнадцатилетней служанкой Коко готовила закуску.

Волнуясь, она еще в кухне спросила, показывая на поднос, у этой стройной и хорошенькой мулатки, которая сегодня что-то очень нервничала:

— Ну и как это выглядит?

— Прекрасно, мадемуазель, — ответила та, облизывая пухлые губы. Она внимательно посмотрела на приготовленное ими с таким старанием: биточки из лангуста, миниатюрные пирожки с устрицами, фаршированные креветки. — Только от одного запаха у меня засосало под ложечкой. Хозяин Жиль будет доволен, — заключила она.

Сама же Анжелика, продолжая готовить, напевала «Аве Марию», так любимую ее родителями.

…Все это время Анжелика старалась сохранять беззаботный вид, однако ей это не всегда удавалось, особенно когда она начинала вспоминать жизнь в Сент-Джеймсе, свою мать и отца, которых очень любила. Всего три недели назад она счастливо жила с родителями на ферме. Затем это несчастье — желтая лихорадка, «Бронзовый Джон», как называли эту страшную болезнь в их краях, и Анжелика могла только страдать, глядя, как на ее глазах родители чахли от болезни, слушая, как они бредили, видя черную рвоту, означавшую кончину безвинных жертв… Поспешная служба на кладбище, спустя всего несколько часов после их смерти, показалась ей кошмаром. Однако на этом ее испытания не кончились, ибо позже ей пришлось наблюдать, как шериф жег вещи родителей. Даже сейчас, вспоминая, как он бросил в огонь любимую прялку матери, Анжелика почувствовала, что на глаза наворачиваются слезы, и она молча перекрестилась.

Все-таки она была воспитана в вере, что смерть — это триумфальный переход души в вечную жизнь. Поэтому у нее не было веской причины глубоко скорбеть о смерти родителей. Они были вдвоем и вместе с Богом.

Смерть родителей она восприняла так, как учила церковь, хотя эмоционально было почти невозможно принимать смерть родителей как победу — уж слишком рано они ушли из жизни.

Сама почти ребенок, Анжелика была вынуждена покинуть Сент-Джеймс, откуда ее насильно перевезли в незнакомый город на милость опекуна. Она даже никогда раньше не видела дядю Жиля, до того как он приехал в Сент-Джеймс, чтобы уладить дела с наследством ее родителей. Теперь она знала его как грубияна, который хоть и не оскорблял ее, но часто говорил с ней резко, слишком много пил и играл в азартные игры. Привыкшая жить в атмосфере набожности, Анжелика чувствовала себя в этом доме чужой рядом с нечестивым дядюшкой, в этом безнравственном городе! И она не могла понять — отчего в доме дяди Жиля царит запустение: мебель исцарапана, занавески и покрывала ободранные и изъедены молью… В Сент-Джеймсе к каждой вещи относились с любовью! Тем не менее, Анжелика пыталась сделать все, что было только в ее силах, чтобы навести порядок в доме, хотя нельзя было рассчитывать в этом даже на помощь Коко.

…Когда они вместе прибирались в доме, Анжелика часто напевала для приободрения духа. Пение возвращало ее к мыслям о родителях и любимой учительнице пения — мадам Сантони. В моменты отчаяния Анжелике очень хотелось, чтобы с ней рядом была мадам, но дядя, наверное, не разрешил бы. Ведь мадам предлагала, чтобы Анжелика жила с ней, но он бесцеремонно отказал…

— Анжелика!

Когда дядя в очередной раз позвал, Анжелика испытала возмущение. Она внутренне сжалась, вытерла руки и взяла поднос. Она была уверена в своей правоте, и ее оскорбляло, что ее усилия, как правило, не ценятся и в расчет не принимаются. Выпрямившись и подняв голову, она пошла по коридору, ведущему из кухни в комнату. У двери она задержалась, чтобы собраться с духом, и поморщилась от ударившего в нос едкого дыма сигар. Картина, представшая перед ее взором, показалась отвратительной. Напротив, спиной к ней сидел дядя Жиль, трех других компаньонов она никогда прежде не встречала. Двое были в возрасте — один тучный, другой худой. Однако внимание Анжелики привлек третий гость, молодой человек приятной наружности, сидевший напротив. Ему еще не было и тридцати, Анжелике понравилось его лицо с квадратными скулами и аккуратно подстриженными усами. Однако выглядел он недовольным, сидел хмуро, уставившись на стаканчик виски.

Она вошла в комнату в тот момент, когда молодой человек встал, — при виде ее он ошеломленно плюхнулся на свое место.

Когда появилась Анжелика, Жан-Пьер не мог поверить своим глазам. Очарование девушки просто сбило его с ног. Она была похожа на сказочное видение, потрясающе красивая — с шелковистыми волосами, черноокая, с самыми совершенными чертами, которые он когда-либо видел. В ее гибкой девичьей фигуре проглядывали первые ростки женственности. Сама ее кожа источала свежесть молодости, а формы претендовали на совершенство. Точеное лицо с высокими скулами, правильным носом, красивыми губами и подбородком было спокойно и сосредоточенно. Черные как смоль, завитые локонами волосы оттеняли блеск глаз… Одета была девушка в скромное бумазейное платье. Словно прислуга, она несла уставленный снедью поднос. Но с такой красотой она могла бы в соответствующем наряде блистать в самом избранном обществе.

Она задержалась в дверном проеме, глядя на дядю и как бы ожидая приказа. Затем повернулась и пристально посмотрела на Жан-Пьера. Взгляды их пересеклись. Он попытался улыбнуться, но понял, что не может, — ее взгляд пригвоздил его к месту. В ее глазах он увидел муку и боль и какое-то внутреннее сияние, которого он до сих пор не встречал. Он почувствовал себя так, будто его опалил массивный огненный вал. В этих глазах было что-то призывное и в то же время — чистое и непорочное.

— Анжелика, уже пора!

Голос Жиля Фремо, требовательный и грубый, вторгся в гипнотический транс Жан-Пьера, разрушив чары, созданные появлением Анжелики. Он нахмурился, задержал дыхание и сурово поглядел в ее сторону, когда она повернулась к Жилю и предложила ему поднос.

Руки Жан-Пьера дрожали. О черт, эта девушка его просто убила наповал. Давно такого не было, чтобы кто-то или что-то затронули его в этом плане! Лишь один взгляд смирил его и сделал покорным.