Бархатные листопады

Глава 13

Просыпаюсь незадолго до рассвета, и долго лежу в постели, безучастно наблюдая за тем, как светлеет небо. Рассвет бледный, хмурый. Мелкий дождь барабанит по стёклам. Не хочется ни вставать, ни о чём-нибудь вообще думать. Я знаю, что сегодня любая мысль будет меня ранить, словно я начинена изнутри острыми осколками, поэтому стараюсь как можно меньше шевелиться. Меня как будто ударило, сильно — но так незаметно, что снаружи я кажусь совершенно здоровой. Наверное, если сильно постараюсь, смогу даже улыбаться. И только внутри…

Медленно-медленно движутся изящные стрелки часов на крупном циферблате. Часы висят на стене напротив моей постели, маятник движется туда-сюда, я слежу за этими размеренными движениями так долго, словно надеюсь заснуть обратно. Это было бы неплохо. Во сне можно ни о чём не вспоминать. И ничего не чувствовать.

Он уедет сегодня утром.

А я, разумеется, не стану провожать.

Я не имею такого права. Честь семьи Клейтон велит держаться как можно дальше от места, где я забываю о том, к какому роду принадлежу. И что предстоит мне через каких-то пару недель.

В конце концов, уснуть ожидаемо не выходит. Когда понимаю, что каждое движение проклятого маятника и каждая тонкая линия, которую преодолевает минутная стрелка в своём движении, отзываются во мне тупой болью, решаю всё же подняться с постели.

Поворачиваю голову.

На стуле, всё ещё стоящем криво у моей постели, вверх обложкой лежит раскрытая книга.

Кое-как тянусь к колокольчику, звоню.

На мой звонок никто не приходит.

Жду. Звоню снова. С тем же результатом.

Вздохнув, поднимаюсь с постели. Голова кружится. Умываюсь ледяной водой из кувшина в уборной. Зеркало умывальника отражает ужасно бледную особу с тёмными кругами под глазами и мрачным взглядом. Кое-как вычёсываю спутанные рыжие локоны. Долго думаю, что делать с волосами, но в конце концов, махнув рукой, оставляю лежать по плечам. Матушка будет изрядно фраппирована моим внешним видом, но сегодня мне всё равно.

Долго копаюсь в своём безразмерном гардеробе, но всё-таки вытягиваю на свет божий старое домашнее платье цвета перезревшей сливы. Его я, по крайней мере, в состоянии надеть без помощников. Оно мне слегка мало, щиколотки открыты. Я носила его года два назад, с тех пор ещё немного вытянулась ввысь. Но я всегда называла его «платьем для унылого настроения», и этим хмурым осенним утром оно как нельзя лучше подходит, чтоб надеть к завтраку. Так я и поступаю.

— Марго! Что это на тебе? — хмурится леди Исадора Клейтон, отставив чашечку из тонкостенного мелийского фарфора на хрупкое блюдце. Розовощёкая пастушка с чашки смотрит на меня укоризненно. Да уж. Розовощёкость мне теперь не скоро светит. Зрелище у меня с утра — краше в гроб кладут. Впрочем, должно удачно вписаться в легенду о недомогании. Я планировала сразу после завтрака залечь обратно в постель. Аппетита не было, и спустилась я с единственной целью — разузнать обстановку в доме. Нет ли новостей об Элизе? Вдруг их поймали, пока я спала? Мне бы только узнать, что у них с Томом всё получилось, и можно с чистой совестью прятаться обратно с головой под одеяло.

От всего окружающего мира. От этого осеннего утра. От своих чувств, которые рвут сердце на куски.

— Платье, — пожимаю плечами я.

Тычусь поцелуем в тщательно выбритую отцовскую щёку. Усаживаюсь на своё место, ровно посередине длинного обеденного стола. Отец невозмутимо читает газету во главе. Мать — на противоположном краю. Бесконечно далеко друг от друга и от меня. Впрочем, все здесь уже привыкли, и только мне почему-то сегодня это кажется таким странным. Как будто я никогда раньше не замечала. Что близкие люди не просто так называются «близкими».

Когда кого-то любишь, хочешь быть как можно ближе к этому человеку.

Мать продолжает вкушать травяной чай с пирожными. По мне скользит неодобрительный взгляд. Неприбранность волос, отсутствие украшений и унылый вид — ничто не может скрыться от этого инквизиторского взгляда. Я по стуку её десертной ложечки понимаю, что она недовольна. Но сдерживается, не устраивает нагоняй, чтоб не портить настроение отцу за завтраком. Он категорически не любил, когда при нём она устраивала «разборы полётов». Все эти «женские дела» должны были решаться исключительно за фасадом нашей идеальной жизни счастливой семьи.

Судя по гробовому молчанию, прерываемому лишь шелестом страниц отцовской газеты, новостей об Элизе я могу ждать до морковкина заговения.

Решительно расправляю полотняную салфетку на коленях.

— Сегодня утром я звонила, но моя служанка Элиза не пришла меня причесать. Не знаете, отчего, маменька? Быть может, она заболела?

Мать чопорно поджимает губы. В глазах появляется стальной блеск. Думаю, если б можно было женщинам служить державе, она бы составила великолепную карьеру королевского прокурора. Великолепное атласное платье цвета морской волны на матушке начинает колыхаться, когда её грудь гневно вздымается.

— Твоя служанка больше не придёт. Она покинула наш дом, полагаю навсегда. Будучи уличённой… — она бросает на меня неуверенный взгляд. — В поведении, слышать о котором не пристало твоим целомудренным ушам.

Ага. Ну, ясно.

Её бы удар хватил, узнай она, что я не только помогала Элизе с Томом бежать… но как-то раз даже стала невольной свидетельницей поведения, о котором моя мать, замужняя дама, даже намёками не находит в себе решимости говорить.

Отец бросает внимательный взгляд поверх газеты на меня, но снова возвращается к чтению. Служанки — это определённо женская забота, и не стоит его внимания.

— В скором времени я найму новую прислугу, — добавляет мать, втыкая нож в покрытый глазурью бок эклера с таким воинственным видом, словно это было сердце предательницы. — Заодно и на место второй негодницы.

Вилка выпадает из моих рук.

— Я, верно, ослышалась, маменька? Вы говорите о…

— Разумеется, Аполлинарии также не место рядом с моей дочерью. Вряд ли эта легкомысленная особа была не в курсе поведения товарки. Я много раз тебе говорила, что этой развязной девице не место на такой ответственной должности, но ты же как обычно меня не слушала! Надеюсь, теперь мои советы пойдут тебе впрок…

И мать, не сдержавшись, начинает длинную лекцию на тему того, как важно подбирать слуг по рекомендациям, и строго следить за их поведением… и ещё миллион таких же советов — которые, «без сомнения», уже скоро мне пригодятся в собственном доме.

Я слушаю молча, опустив голову, и стараюсь держать себя в руках.

Как будто кто-то стирает одну за другой части моей жизни. Элизы больше не будет рядом. Полли они тоже уволили. Наверняка услали обратно в деревню, чего она так боялась. Даже не дали мне проститься. Безо всяких прегрешений с её стороны! Моя мать ничего не смогла бы доказать. Но она не зря гордилась своей великолепной интуицией. Вряд ли бедняжка Полли смогла под пронизывающим взглядом моей матери сохранить абсолютно невозмутимый вид. Но одно то, что меня саму с утра пораньше не подняли для допроса, означает, что матушка не увидела «моего следа» во всей этой истории.

И не прознала про Эйдана. Полли нас не выдала.

А впрочем… каких ещё «нас». Очнись уже, Марго! Не будь дурой.

Я выслушала все матушкины проповеди со смиренным видом кроткой овечки, пряча глаза в тарелку и читая про себя стихи. Так обычно удавалось скоротать время быстрее. Тем более, что моего участия в беседах подобного рода обычно не требовалось.

Когда матушка выдохлась, а отец перевернул последнюю страницу, с биржевыми сводками и результатами скачек, которые иногда зачитывал мне в слух — но сегодня, видимо, посчитал за лучшее помолчать, чтоб не попадать матери под горячую руку — я осторожно отодвинула от себя почти не тронутую тарелку.

— Матушка, вы позволите мне подняться к себе? Мне всё ещё нездоровится. Можно ли…

— Нельзя! — отрезала она. — Леди должна уметь взять себя в руки в необходимой ситуации. Как ты планируешь выдерживать балы до утра в корсете? Твой будущий супруг, несомненно, станет вывозить тебя на балы в столицу в зимний сезон.

Наверное, стоило мне бросить дольку лимона в чашку. Чтобы оправдаться за без сомнения кислое выражение лица, которое мать сопроводила ещё более недовольным взглядом. И холодно пояснила:

— Модистка ждёт уже целый час, пока ты соизволишь проснуться. У нас сегодня выбор тканей для платьев твоего будущего гардероба. До поездки мы должны успеть пошить тебе минимум дюжину. Времени совершенно нет прохлаждаться! Идём.

Внутренне вздыхая — ибо матушка не любила вздохов и ни в коем случае нельзя было вздыхать вслух, — я обречённо поднялась с места.

* * *

— У вашей дочери великолепная фигура! — умильно всплеснула руками пухленькая брюнетка с родинкой над верхней губой, и продолжила суетиться вокруг меня. — Как же выросла малышка Маргарет, не могу поверить! Кажется, ещё вчера мы шили для неё первое бальное платье…

— А вот теперь моя дочь выходит замуж, — матушка смахнула несуществующую слезинку с края длинных ресниц.

Как всегда, всё внутри сжалось от этих слов.

Я стояла на табуретке в одном корсете и нижней юбке, растопырив руки. И чувствовала себя куклой, которую вертят во все стороны и одевают в разноцветные тряпки. Шёлк цвета ванили, бледно-розовый муслин, нежно-лимонная кисея… я была словно в кондитерской лавке. Зефирина в коробке, посыпанная сахаром. Сладко до тошноты.

Модистка и две её юркие девчонки-помощницы разложили на диванчиках и креслах образцы тканей. Мать, сидя в углу дивана, придирчиво разглядывала тяжёлый альбом с выкройками и что-то подписывала там остро заточенным карандашом.

— Да, думаю вот этот персиковый шифон отлично подойдёт к тону её кожи… я слышала, что Честертон — известный знаток женской красоты, и не одно девичье сердце разбил в столице. Наша Марго должна предстать перед ним в лучшем свете, чтобы не оставить своему жениху ни малейшего шанса отказаться от помолвки!

Я не удержалась и вздохнула, тут же заработав укоризненный взгляд от маменьки.

Только этого мне и не хватало для полного счастья — выслушивать истории о столичных похождениях графа в молодости! При одной мысли о том, что этот старикан со своими скрипящими подагрой костями станет разглядывать меня в пенсне на предмет того, насколько я «свежа и хороша», тошнота подкатывала к горлу. Правду говорят, что бабники никогда не меняются. Если этот старый потаскун в юности был «ходок по дамам», вряд ли что-то изменилось сейчас. Мои надежды на то, что это будет договорный брак, в котором жениха будут интересовать исключительно моё приданое, земли и заводы, таяли с каждой минутой.

Господи, как же противно…

Я не хотела быть пирожным, протянутым на блюде.

Мой взгляд невольно приковал ворох лоскутов, которые помощницы модистки ворошили в поисках персикового цвета.

Среди пастельных, пудровых и пыльных оттенков ярко вспыхнул пожар бархатного отреза.

— Матушка… — я сглотнула комок в горле. — А можем мы попробовать… вон тот?

— Что ты имеешь в виду? — она оживилась, ободрённая моим в кои-то веки участием.

— Тот… цвета осенних листьев. Рыжий бархат?

Леди Клейтон невозмутимо перевернула шуршащую страницу.

— Это абсолютно исключено. Юным невинным девушкам полагаются исключительно нежные и романтичные оттенки. Подобные броские цвета носят лишь дамы полусвета. Даже я никогда бы себе такого не позволила, — брезгливо добавила она. И не удостоив меня больше и взглядом, повернула точёный профиль к модистке — … Думаю, стоит попробовать цвет бедра испуганной нимфы.

Я опустила руки.

Слезла с табуретки.

И стала решительно натягивать на себя обратно мятое лиловое платье.

— Маргарет! Что происходит, позволь тебя спросить? — матушка со стуком захлопнула альбом выкроек.

Но мне было уже решительно всё равно, какие именно молнии метал на меня взгляд её красивых глаз.

— Хватит примерок, — пробормотала я, с трудом попадая крючками в петли на спине. — Я не могу. Я больше просто не могу…

Я выбежала из малой голубой гостиной, слыша, как за моей спиной матушка недовольным голосом извиняется за меня перед модисткой. «У Марго с утра недомогание. Волнуется перед помолвкой, как всякая девица». «Ну да, конечно-конечно, ваша светлость… Ах, какая романтичная пора! Что за прелестный возраст!.. А вот и персиковый…»

Мне не хватало воздуха.

Я бежала через анфиладу комнат, подобрав юбки, бежала куда глаза глядят под недоумённые взгляды лакеев.

Время давно за полдень.

Я знаю, что там его не увижу. Теперь мне совершенно безопасно туда приходить. Мне лишь нужно…

Место, где я смогу остаться одна и наконец-то выплакать слёзы отчаянного бессилия. Только не в собственную комнату, там меня первым делом станут искать для очередной нотации! Это было совершенно невозможно больше выносить.

Мне даже цвет платья не дозволено выбирать в собственной жизни.

Противный мелкий дождь вымочил плечи, пока я добралась до конюшни. Пустота и тишина — звенящая, болезненно острая — там, где вопреки всему я ждала увидеть знакомую улыбку и ироничный прищур чёрных глаз. И больше нет моей белой лошади, на которой я так мечтала взлетать над барьерами снова и снова. Надеюсь, чудесное животное принесёт удачу Элизе.

Я вывела из стойла гнедую Звёздочку с белыми бабками и белым лбом, принялась порывисто её седлать. Животное чувствовала мой нервный настрой, косило карим глазом с недоверием, отфыркивалось. Прости, но сегодня ты мне нужна, милая! Если я не сделаю это, меня разорвёт на части изнутри.

Вскочила в седло. Наперекор, по-мужски — так, как меня учил Эйдан.

Горячая кобыла, застоявшаяся на месте, сорвалась с места. Я направила её в сторону ипподрома. Но уже знала, что сегодня мне этого будет мало. Ветер шумел мокрыми ветвями пожелтевших лип, дождь противно стекал по щекам. Волосы спутанными ржавыми прядями липли к шее. Жаль, я не додумалась взять головной убор. Но сейчас мне было абсолютно плевать.

Скорость.

Единственное лекарство, которое меня сейчас вылечит.

…Вылетая на изогнутую петлю, так резко дёргаю поводья, что Звёздочка встаёт на дыбы.

Дорогу нам преграждает высокая чёрная фигура. Он мокрый совсем, но влажные тёмные волосы, напитавшиеся влаги, не скрывают лихорадочного блеска глаз. Стоит неподвижно, заложив руки за спину, и смотрит на меня.

— С ума сошёл? — кричу Эйдану, но он не двигается с места. — Хочешь, чтоб мы размозжили копытами твою глупую голову⁈

— Ты всё же пришла проститься, — улыбается Эйдан. Капли воды на его губах.

— И не собиралась! — зло заявляю я. — Тебя уже не должно было здесь быть.

— И всё-таки я ждал, — спокойно отвечает он.

Лошадь гарцует подо мной, кружится, а я всё ловлю чёрный взгляд, который ласкает моё лицо.

— Этот больше не имеет значения, — горько произношу я и вытираю мокрые ресницы. Проклятый дождь!

— Ты плачешь? — его взгляд становится серьёзным. — Что случилось? Тебя что, отругали за украшения? Родители узнали?

Встряхиваю головой как норовистая кобылица.

— Да, плачу! Никто ничего не узнал. Я плачу просто так. Ты же знаешь, избалованные юные леди вечно расстраиваются из-за всякой ерунды! Просто я хотела платье из рыжего бархата. А мне разрешили только персиковое.

— Ты плачешь из-за цвета платья?.. — в чёрных глазах отразилось недоумение.

Я улыбнулась дрожащими губами.

— Знала, что ты не поймёшь. Прощай! И… и если у тебя есть хоть капля сочувствия ко мне… я надеюсь, что тебя уже не будет в поместье Честертонов, когда я приеду туда к своему жениху.

Я ударила пятками бока лошади, и она сорвалась с места стрелой.

— Марго! Стой! — выкрикнул Эйдан мне в спину.

Но я уже не слушала. Вперёд, вперёд… перемахнуть через пожелтевшую живую изгородь. Туда, где будет только бескрайнее поле. И ветер в лицо. И дождь, скрывающий слёзы.

— Стой, сумасшедшая! Там же скользко, ты все кости себе переломаешь!.. А, ч-чёрт…

Как же я теперь понимала Клеманс.

Лучше раствориться в осеннем дожде навсегда. Лучше погибнуть облетевшим листком. Чем вечно гнить на усыхающей ветке.

Я поняла, что покинула пределы Клеймора, когда под копытами лошади скошенная нива уступила место бескрайним лугам. Далеко впереди маячил пятнистый багрянец рощи. К сожалению, даже здесь рано или поздно должна я должна была достигнуть границ. Но пока…

Скорость.

Ветер.

Дождь.

Свобода.

Та малая, крошечная часть утекающей, как осенний дождь в землю, свободы, что ещё была мне доступна.

…Но очень скоро я услышала за спиной стук копыт.

Обернулась через плечо… Эйдан догонял меня на сером отцовском жеребце. Без седла. Пригнувшись к мощной холке и вцепившись пальцами в седую гриву. Понятия не имею, как эта норовистая скотина его вообще к себе подпустила, не откусив руку. Но глаза у Эйдана были такие… что я решила, если догонит, голову мне открутит точно. И я снова пришпорила лошадь, выжимая всё, что могла, из её стремительного бега.

Ах, как жаль, что это была не Арабелла!

Я уверена, что на Арабелле от него бы оторвалась.

Поравнявшись со мной, Эйдан грубо схватил поводья лошади и заставил её умерить бег, а потом и остановиться вовсе.

Тяжело дыша, я следила за тем, как он спрыгивает со спины Кардинала, и резкими, злыми движениями привязывает Звёздочку к дереву. Я и сама не заметила, как мы углубились в рощу. Здесь пронзительно пахло прелыми листьями и грибами. Под плотную завесу листвы почти не проникал мелкий дождь. Кардинал ткнулся мордой в шею знакомой кобылице и остался с ней рядом. Его привязывать было нечем. Надеюсь, отцовский любимец не убежит, или мне конец…

Правда, вот сейчас была угроза куда опаснее.

На лице Эйдана залегли тени. Сжатые зубы, желваки на скулах. Он был зол, словно демон.

Но я не собиралась оправдываться перед каким-то конюхом! И прожигала его с высоты высокомерным взглядом оскорблённой леди. Тщательно подбирая слова, как выразить своё негодование. Но слова отчего-то не шли.

Когда он поднял лицо, я поразилась тому, сколько гнева кипело в чёрном взгляде, устремлённом на меня в упор, как дуло револьвера. Вот-вот выстрел мне в грудь. И я упаду подстреленной птицей ему в руки.

— Если бы ты знала, как меня достала! — раздражённо процедил Эйдан сквозь стиснутые зубы. — Вот просто до печёнок! Сил больше никаких у меня нет.

Он схватил меня за талию, больно впиваясь жёсткими пальцами в тело. Вытащил из седла, словно безвольный мешок с мукой. Мои ноги утонули в ворохе опавших листьев.

Толкнул к лошади, спиной на тёплый лошадиный бок.

И прижался к губам болезненно-жгучим, голодным и жадным поцелуем.