Бархатные листопады

Глава 15

Что будет дальше?

Сейчас, позже, завтра, спустя вечность? С нашими душами, нашими жизнями, нашей судьбой?

Как много вопросов. Как мало ответов.

Но я готова получить хотя бы те из них, которые могу.

Эйдан собирает в горсти пряди моих рыжих волос и осторожно перебрасывает мне на грудь.

— Какая же красота. Как пожар осенней листвы. Я мог бы любоваться бесконечно.

Снимает с себя чёрную кожаную куртку и накидывает мне на плечи. Только теперь замечаю, что зябко. А она — тёплая изнутри. Мне в ней так хорошо, словно меня щитом закрыли от всех тревог и печалей, которые всегда, всегда слишком близко — и только и ждут, когда я ненароком забудусь, чтобы снова накрыть меня волной глухого отчаяния.

Но сейчас я под надёжной защитой.

Эйдан держит воротник собственной куртки, притягивает меня к себе и снова целует. Это неторопливый, томный, пьянящий поцелуй, от которого в голове окончательно всё плывёт и не остаётся ни одной посторонней мысли. Только ощущения. Горячих губ на губах. Горячих рук, что медленно и неспешно опускаются ниже. Ныряют под куртку. Гладят ладонями мою спину, рассыпая ворох мурашек, словно круги по воде, от каждого такого прикосновения. Мне хочется, как котёнку, выгнуть спинку и мурлыкать — и чтобы меня гладили так ещё.

Пальцы замирают на крючках, которыми платье застёгивается на спине.

Поцелуй кружит, отвлекает, не даёт стыдливости взять верх.

Первый крючок легко и безропотно сдаётся на милость победителю. За ним следует второй, третий, десятый…

Ослабленный корсет опускается ниже на груди, увеличивая вырез.

Да. Это было правильное решение — укрыть меня своей одеждой. Так будет намного теплее снимать мою.

Эйдан прерывает поцелуй, и придерживая меня за талию, чуть отстраняет. Любуется ложбинкой на моей почти обнажённой груди такими глазами, что это сводит с ума сильнее любых прикосновений.

Между нами так горячо, что прохладный осенний ветерок совершенно меня не остужает. Спина и плечи защищены, а вот всё остальное…

Жёсткие пальцы ложатся мне на шею, всей пятерней, и плотно прижимаясь, начинают медленно двигаться вниз. Откидываю голову, жадно ловлю воздух горящими губами. Моя кожа стала такой болезненно-чувствительной, что мне хочется умолять, чтоб пощадил и прекратил эту сладкую пытку — и одновременно, чтоб быстрее, быстрее…

Я как костёр, в который подкидывают всё новых дров. Чем сильней сгораю, тем выше пламя, и тем больше топлива мне нужно, чтобы жить. Моя жизнь сейчас — на кончиках пальцев держащего меня в объятиях мужчины.

Закусываю губу, когда понимаю, что пространство моей кожи, которого касается прохладный воздух, становится всё больше. Закрываю глаза, чтобы полнее отдаться ощущениям.

Ниже и ниже сдвигается ткань на груди.

Задевая соски, ставшие болезненно-твёрдыми…

Восхищённый выдох Эйдана заставляет мою кожу покрыться крохотными пупырышками от мурашек. Я впервые обнажаюсь перед посторонним мужчиной. Никогда бы не подумала, что буду такой смелой. Мне стыдно представить себя со стороны — это должно быть ужасно развратное и распущенное зрелище… но почему-то мне кажется всё таким правильным в этот момент, что я не хочу стыдиться.

Разве может быть что-то стыдное в любви? Зачем тогда нас создавали способными любить, если мы не можем быть честными друг с другом в этом? Если нельзя выбирать человека, с которым захочется разделить этот удивительный мир на двоих?

Приоткрываю глаза, трепет моих ресниц выдаёт робость. Мне требуется очень много силы воли, чтобы смотреть в лицо своему мужчине в такой момент. Его чёрный, таинственно мерцающий взгляд ласкает мою грудь. И я знаю, что в нём скрыто ещё много секретов, которые мне не ведомы. Так хочется узнать их все! Смогу ли я остановиться всего на одной странице?

Эйдан подхватывает из-под корней дерева сухой шуршащий лист. И, поднеся его к моим ключицам, проводит по нежной коже, щекоча. Я вздрагиваю.

Ниже, ниже… ныряет в ложбинку на груди.

— Вот, оказывается, что надо было сделать, чтоб эта дерзкая девчонка потеряла дар речи, — ворчит Эйдан. И поднимает смеющиеся глаза на меня. — Зацеловать и раздеть. Знал бы — давно бы применил этот метод.

Я смущаюсь.

— На самом деле, я обычно не такая… сумасшедшая. Просто… ты попал в такой момент моей жизни. Трудный… ах-х-х…

Шершавый листок щекочет, будто пёрышко, съежившуюся на холоде вершинку моей груди. Потом другую.

— Я знаю, Марго. Я верю. Ты нежная… хрупкая… и ранимая…

Отбрасывает листок. И на мои груди ложатся горячие ладони, сладко сжимают.

— М-м-м…

— И очень, очень чувствительная.

Большими пальцами обводит круг вокруг моих сосков, по самой, самой нежной и болезненно-чуткой коже, и меня выгибает дугой. Куртка соскальзывает с моих плеч. Эйдан накидывает её обратно, по пути успевая обжечь поцелуем шею. Я не удерживаю равновесия, падаю вперёд, ему на грудь, утыкаюсь лицом в коричневую рубашку. Прикосновение нежного обнажённого тела к грубой ткани ощущается так остро, что сводит с ума.

Но кажется, я ещё мало что знаю о настоящем безумии.

Нетерпеливые ладони ныряют мне под юбки. Я замираю в напряжённом ожидании. Вцепляюсь пальцами в рубашку, на которой лежу, и боюсь высовываться и показывать лицо. Так и прячусь там, пугливым зверьком. Всё тело ужасно напряжено… и в то же время любопытство разрывает на части.

Я не уверена, что это уже считается всего одной страницей. Почему-то кажется, и Эйдан тоже слегка увлёкся нашим исследованием.

Его дыхание становится чаще, глубже, я чувствую, как колеблется широкая грудная клетка, на которой я лежу.

Жарко прижимаясь к моему телу, обтянутому плотной тканью шерстяных чулок, ладони Эйдана медленно движутся вверх по моим ногам под юбкой. Я сильней вжимаю лицо ему в рубашку. Меня начинает пробирать нервной дрожью, когда руки добираются до пояса чулок.

Там слишком, слишком нежная кожа. И между чулками и кружевом панталон — открытый участок, который нетерпеливые руки, конечно же, находят, и мимолётной лаской поглаживают на пути дальше.

Вздрагиваю, когда его руки ложатся мне на ягодицы и сжимают.

— Чтоб я сдох, Марго… всё-таки я чертовски удачливый сукин сын, — выдыхает Эйдан сквозь плотно сжатые зубы. — Какая же у тебя шикарная задница!

Со мной никто никогда не говорил так грубо. А впрочем, что взять с простого конюха…

Вот только кто бы мне объяснил, почему эти простые и бесстыдные слова заводят меня до такого состояния, что между ног становится совсем мокро, и тело раскаляется, как сковородка?

Эйдан толкает меня под округлости вверх, заставляет приподняться на коленях. И впивается губами в губы — жёстким поцелуем, с котором больше нет ни нежности, ни сладкой истомы. Одна только грубая, тёмная, звериная страсть.

Инстинктивно вцепляюсь ладонями ему в плечи, чтоб удержать равновесие.

Очень, очень вовремя.

Потому что дальнейшее произошло совсем без предупреждений. Когда его руки сместились у меня под юбками — я этого не увидела, только почувствовала.

Легли на моё лоно. И самыми кончиками пальцев, едва-едва касаясь, легко, будто пёрышко, провели сверху вниз по тонкой влажной ткани.

Я дёрнулась, но Эйдан углубил поцелуй и не дал мне сбежать.

Горячий язык коснулся моего языка — сплетаясь, жаля, дразня. Я со всхлипом втянула носом немного раскалённого воздуха. Попыталась свести колени, чтобы уйти из-под слишком ярких и острых прикосновений, но этого мне тоже не было позволено. Вот когда я пожалела, что сижу не как в дамском седле… правда, мои сожаления длились не долго. Они очень быстро потонули в водовороте ощущений, которым у меня не было названия.

Быстрее, быстрее… как бешеный бег лошади навстречу ветру.

Как самая опасная в мире свобода.

Я дёрнулась и разорвала поцелуй, потому что из груди рвался стон, который невозможно было сдержать.

Эйдан уткнулся лицом в мою мокрую шею и тяжело дышал в неё, время от времени прихватывая губами в лёгком поцелуе, пока его пальцы продолжали исследовать меня там, внизу. Гладили, кружили, прижимались…

— Вот они, прелести романтики в осеннем, мать его, лесу… — прохрипел Эйдан куда-то мне в ключицу. — Были бы руки чистые, я б сорвал с тебя эти чёртовы тряпки… а так терпи, моя девочка! Мучительно, я знаю. Ты не представляешь, как хреново сейчас мне.

— О-о-о… г-господи…

Я широко-широко распахнула глаза, когда от места, где меня трогали жадные пальцы, вдруг прострелило молнией, через всё тело, до звёздочек перед глазами. Словно весь мир взорвался и рассыпался осколками. И я рассыпалась вместе с ним.

Как теперь собраться воедино?

…Кажется, я на миг потеряла сознание.

Потому что, когда пришла в себя, часто-часто моргая, как удивлённая дура, — лежала щекой на груди Эйдана, и он крепко-накрепко обнимал меня обеими руками вместе со своей курткой. И вздыхал.

В моей голове вяло пронеслось, что наверное, так не должно быть. Чтобы только одному человеку из двоих было настолько ослепительно, всепоглощающе хорошо.

Но я понятия не имела, что могу сделать в такой ситуации. Потому что мне — было. А Эйдан только вздыхал, так тяжко, словно на его плечах были все скорби мира.

Наверное, надо было спросить у Эйдана, чем помочь. Но, во-первых, что-то мне подсказывало, что эдак надо будет нашу книгу перелистнуть страниц сразу так на десять. А во-вторых, язык отказывался повиноваться, я не могла вымолвить ни слова. Со мной впервые случилось то, что в романах называлось «лишиться дара речи».

Если уж совсем начистоту, я была преступно близка к тому, чтобы вообще заснуть, прямо так, на нём.

Когда Эйдан это почувствовал, издал особенно страдальческий вздох.

— Кхм-кхм… радость моя. Я, конечно, всё понимаю. Но давай-ка ты поспишь потом, в своей сладкой девственной постельке? Нам пора выбираться из этой кучи листьев, пока я себе задницу не отморозил. Все-таки не май месяц на дворе, увы.

Я попыталась кое-как принять вертикальное положение. Взгляд Эйдана тут же жадно впился в мою обнажённую грудь. Беззвучно ругнувшись одними губами, он всё же взял себя в руки, отодрал глаза от моей груди и стал наощупь торопливо поправлять и застёгивать на мне одежду. Усиленно делая вид, что ужасно, вот ужасно увлечён прекрасным осенним пейзажем вокруг.

— И как мне прикажете в таком состоянии на лошадь садиться? — пробурчал он с таким несчастным видом, что мне стало даже стыдно перед ним. Человек замёрз, а я тут разлеглась. Я собрала все силы в кучку и кое-как встала на дрожащие ноги.

Ох, божечки мои… кажется, придётся как оленёнку новорожденному, заново учиться ходить.

— Давай, детка, вот так… ножку сюда, я тебя подсажу… ч-чёрт! Одна в седле ты точно не удержишься. Придётся мне ещё пострадать. Ну что за день такой, а?

Обратно мы возвращались, сидя вдвоём на Звёздочке, в одном седле. Кардинал смирно бежал за нами.

Я старалась ни о чём не думать, лёжа у Эйдана на груди — снова. В колыбели его рук, которыми он уверенно направлял лошадь.

Но во мне тёмной тучей сгущалась тревога, и накрывало тоской от неминуемого расставания.

Чем ближе к Клеймору, тем сильнее.

Дождь давно прекратился, но небо было низкое, свинцовое, давящее.

Мы оба молчали всю дорогу, не произносили ни слова. Я подумала, что, наверное, если что-нибудь скажу, то разревусь навзрыд. Меня так качало от пережитых эмоций, и я вся так размякла и расклеилась, что этого можно было ожидать в любую минуту.

Сосредоточенный и задумчивый, Эйдан ссадил меня с лошади, расседлал её, завёл Кардинала и Звёздочку в стойла, всыпал овса, налил воды. Я нерешительно вошла в полумрак конюшни следом за ним. Следила за его уверенными и чёткими движениями, кусая губы.

А потом тряхнула головой.

Нет уж!

С самого детства каждый мой день был расписан до мелочей. С момента, как я сделала первый шаг, каждый мой шаг контролировался, и мне дозволено было ступать только в том направлении, которое одобрят другие.

Я не могла распоряжаться своей жизнью… но прямо сейчас могла — хотя бы тем немногим, что у меня пока ещё не смогли отнять.

Пусть моя свобода воли распространяется лишь на крохотное пространство размером вот с эту конюшню… для меня она станет целой Вселенной, и большего сейчас не надо.

Если это единственный бунт, который мне доступен, пусть будет так.

…Я решительно задвинула брус на дверях конюшни, запирая её изнутри. Стало ещё темнее.

Эйдан замер на мгновение. Его спина, обтянутая коричневой рубашкой, напряглась. А потом он медленно повернулся ко мне.

Я дёрнула плечами, сбрасывая куртку под ноги. И сделала шаг к нему.

— Эйдан… — начала смело. Но потом сбилась. Облизала пересохшие губы. Остановилась… подняла глаза на единственного мужчину во всём свете, которого хотела видеть своим первым. И единственным, если на то пошло… но вряд ли Вселенная способна на такие большие подарки для меня.

Если он и правда мой мужчина, он поймёт без слов, что я хочу сказать.

Эйдан изучал моё лицо с минуту напряжённым потемневшим взглядом.

— Ты достойна первого раза на белоснежных простынях, в лепестках роз… а не в старой конюшне в куче сена, как какая-то крестьянка.

— Я не хочу лепестков… — прошептала я жалобно, комкая платье в дрожащих пальцах. Предательские слёзы брызнули из глаз и прочертили дорожки по щекам. — Я просто хочу, чтобы это был ты.

Его губы дрогнули.

— Чёрт меня раздери… перед таким не устоял бы даже святой. А я совсем не святой, Марго.

Он в два шага преодолел разделяющее нас пространство. Подхватил меня на руки — потому что моё одеревеневшее тело меня уже не слушалось, и я сама не могла даже пошевелиться — и толкнул ногой дверь в ближайшее пустое стойло.