Бархатные листопады

Глава 17

— Поднимайся! Немедленно.

Сквозь резко отдёрнутые шторы меня ослепил бледный дневной свет. В моём состоянии крота — ну, или летучей мыши — в котором я пребывала в последнее время, и такой показался мне невыносимым.

— Прекрати симулировать, — поджала губы мать, глядя на меня с высоты, и одаривая своим фирменным инквизиторским взглядом. — Ты больше не станешь вести себя как ребёнок, которому впервые в жизни отказали в удовлетворении каприза.

— Моя жизнь — это не каприз… — прошептала я.

Она сделала вид, что не услышала.

Поверх одеяла мне в ноги швырнули что-то объемное, пышное, противно-поросячьего цвета.

— Примерь. Бархат, как ты и хотела.

Как-то не так я себе представляла «бедро укушенной нимфы»… или как оно там.

Я села в постели, ощущая во рту противный металлический привкус. Голова немедленно закружилась.

— Вы с отцом отправляетесь в путь ровно через неделю. Я написала в Честертон-Хаус, вас будут ждать. По твоей вине вы упустили благоприятную погоду, и скорее всего уже ляжет снег, когда вы наконец-то тронетесь. Если у отца и правда обострится радикулит из-за холода — знай, что это будет исключительно твоя вина!

От количества вины на моих плечах у меня скоро уже станет потрескивать позвоночник.

Я снова промолчала, потому что это была единственная выигрышная тактика, когда леди Исадора Клейтон заводилась так, как сейчас. Она сложила руки на груди и добавила:

— И я хотела наконец-то поговорить с тобой более подробно о твоём будущем женихе. Мы многое должны обсудить. Как я слышала, у него крайне, крайне непростой характер. Ты должна будешь держать свой гадкий нрав в узде, и не дай бог хоть одна твоя строптивая выходка…

— Я буду тише воды, ниже травы, матушка, — перебила я, кутаясь зябко в одеяло. — А теперь можете дать мне немного побыть одной? Я еще не вполне здорова. Хочу полностью оправиться к поездке.

Не могу же я ей прямо сказать, что ни единого слова не хочу слышать про этого своего жениха. Мне становится плохо от одной мысли. Вряд ли матушке понравится, если меня стошнит прямиком на новое платье.

Она дала по мне два разряда молний из глаз, но всё же не стала продолжать разговор.

Молча развернулась и с королевской осанкой выплыла из комнаты. Аккуратно прикрыв за собою дверь. Потому что истинные леди, разумеется, не хлопают дверью, даже если злы, как сто чертей.

Я вяло провела кончиками пальцев по ткани платья. Бархат ластился к коже, был чуточку прохладным наощупь.

«Ты плачешь из-за цвета платья?..»

Воспоминания, как обычно, подкрались без предупреждения и ударили так, что перехватило дыхание. Его голос приходил ко мне снова и снова — во снах и наяву. Я видела смеющийся чёрный взгляд, стоило закрыть глаза. Моя кожа до сих пор горела и ныла, помня о прикосновениях. А губам было больно, так хотели они поцелуя. Сотни, тысячи мелочей — запахи, звуки, дыхание… — я помнила каждую деталь, каждую черту, каждый миг. Как много их набралось за такое недолгое время!

Это был кошмар наяву, в котором я жила все эти дни, и из которого никак не могла выбраться.

Но я должна была.

Я откинула одеяло и встала. Тонкая ночная сорочка висела как на вешалке на моём исхудавшем теле. Интересно, когда начинает быть заметен живот? Я не успела спросить у Полли, а теперь уже не у кого. С новенькой, Люси, я разумеется подобных разговоров разговаривать не буду. У меня большие подозрения, что она «стучит» матери и докладывает даже о том, сколько ложек я проглотила за обедом.

Босые ноги зябнут на полу, ковёр не спасает. И правда, очень похолодало.

Я подошла к окну и впервые за долгие недели посмотрела в него.

Листья облетели.

Все до единого.

Стылый ноябрь пришёл на место моего самого счастливого и горького октября, и голые чёрные ветки жалко покачивались на ветру. Я села на подоконник, прислонилась виском к холодному стеклу и долго-долго смотрела на свинцовое небо и облетевший парк. Такой же печальный и одинокий, как моя душа.

Стекло быстро покрылось испариной от моего дыхания. Но мне нечего было на нём рисовать.

Я положила ладонь на живот.

Что же делать? Долгие дни мои мысли крутились вокруг этого простого вопроса.

В конце концов, я решила, что не имею права расклеиваться, и должна взять себя в руки. Упорные размышления привели меня к нескольким простым выводам.

Первое. Рассказать никому дома я не могу. Страшный скандал, непредсказуемые последствия.

Второе. Опереться мне не на кого, а единственное, что имеет теперь смысл, это мой ребёнок. Только мой — а значит, позаботиться о нём я должна любой ценой.

Третье. Прямо сейчас сбежать я не смогу. После моей выходки с прогулками под дождём за мной так пристально наблюдают, что даже до ванной комнаты — прямо по коридору — я иду в сопровождении служанки, которая так и дежурит под дверью. На ночь двери в Клейморе всегда запирались, а в окно я, разумеется, прыгать не могу.

Четвёртое.

Закономерный логический вывод из всего ранее сказанного. Единственная для меня возможность — это усыпить бдительность родителей, всячески изображать покорную дочь и отправиться-таки в ненавистный Честертон-Хаус. С собой на всякий случай побольше украшений. Это не будет выглядеть подозрительно, поскольку матушка сама же хотела, чтоб я блистала в гостях.

Ну и дальше… дальше мне рисовались два пути. Оба в равной мере отчаянные.

Я собиралась внимательно посмотреть на этого своего «жениха». Была небольшая вероятность, что престарелый лорд собирается жениться вовсе не на мне, а на моём приданом. Если я увижу, что он не проявляет ко мне никакого неуместного внимания, есть вариант попытаться открыться ему. И честно рассказать о том, что или он теряет такую выгодную невесту и все наследство герцога Клейтона в результате скандала, когда я открою всем свою беременность, или… берёт меня в жёны беременную, признав моего ребёнка и выдавая его за своего. Разумеется, второй вариант предполагал, что он лично меня и пальцем не коснётся, никогда.

После долгих размышлений я считала этот вариант самым удачным. При таком раскладе мой будущий ребёнок получит титул, положение в обществе, средства на достойную жизнь. Мои родители будут просто на седьмом небе, пристроив выгодно дочь. Граф Честертон получит за мной половину графства и все отцовские мануфактуры… останется только один несчастный участник сделки, с разбитым сердцем и жизнью, скомканной и порванной в клочья, как страницы исписанного черновика.

Но это уже не имеет никакого значения.

Если же вдруг мой план не встретит у графа Честертона никакого отклика…

Что ж.

Думаю, сбежать из Честертон-Хаус будет намного проще, чем из Клеймора.

Там этого не будут ожидать. И там не будет маменьки. Ну а лошади везде найдутся.

На всякий случай надо будет найти в отцовской библиотеке подробную карту Кориннии и как-то незаметно ее провезти среди платьев…

Господи, как же страшно.

Но ты теперь отвечаешь не только за себя, Марго! А значит, ты справишься. Просто не имеешь права не справиться.

* * *

Неделя пронеслась так быстро, что я не успела и оглянуться.

И вот уже мы садимся в карету, запряжённую четвёркой вороных. Мать машет нам с порога, изящным жестом промакивает сухие ресницы кружевным платком с монограммой «И. К.»…

…Это оказалось ужасно.

Меня укачивало и тошнило постоянно. Отец был ужасно перепуган. Хорошо, что всё удалось списать на тряску в карете. Но во всём этом я находила один плюс — он не лез ко мне с разговорами о своём ненаглядном друге детства. Ещё более перепуганная Люси то и дело поила меня пряным чаем и подавала новые надушенные лавандой платочки. Она, кажется, боялась того, что если мне станет хуже, её уволят с такого хорошего места.

Я совершенно не запомнила дорогу — леса, деревеньки и холмы, мелькавшие за окнами, лишь усиливали тошноту, и я почти не смотрела туда. Да ещё в карете было безумно холодно — жаровня не справлялась. Хотя — отцу было вроде бы нормально. Скорее всего, это меня морозило, хоть я и куталась в своё теплое пальто с песцовым воротником, а пальцы не вынимала из меховой муфты.

Спустя пять дней, который показались мне кромешным адом, отец с восхищённым возгласом показал куда-то за окно.

— Маргарет, милая, ты должна это увидеть! Мы въезжаем во владения Честертонов. Строго говоря, мы уже полдня по ним едем, но это ближний парк. Его проектировал любимый архитектор предыдущей королевы, лорд Шлезвиг. Это место даже внесено в монографию «Десять лучших пейзажных парков Кориннии!» Ты ведь говорила, что любишь пейзажные парки больше регулярных?..

Чтобы не обижать отца, я уныло отдёрнула штору со своей стороны… и забыла обо всём.

Может, оттого, что мы всё это время следовали строго на юг.

Или ветер с моря — графство Чесмор примыкало к побережью, и климат здесь был мягче…

Я не знаю.

Но тут всё ещё царила осень.

Яркое буйство листвы — багряной, карминной, рыжей, золотой — сливалось крупными мазками в одну величественную картину.

— Говорят, Шлезвиг специально высаживал деревья так, чтоб разные оттенки листвы круглый год радовали взгляд, создавая впечатление глубины пейзажа, и не было ощущения монотонности даже для самого взыскательного вкуса, — увлечённо комментировал отец. — Видишь вон те вкрапления тёмно-зелёных лиственниц? Особенно хороши. Как рама для картины.

Я ничего не ответила.

Мы медленно взбирались на холм. Усталые лошади цокали копытами всё реже.

Отсюда было очень хорошо видно, как там, чуть вдали, в излучине тонкой реки, полукругом охватившей небольшую возвышенность, в тумане парит беломраморная беседка. Хоровод колонн под ажурной крышей. В центре — белоснежная статуя, у ног которой намело сухих осенних листьев. Грация с лирой в руках.

Горбатый мостик из круглых замшелых камней отражается в реке. Вогнутая арка в отражении сливается с аркой моста, образуя трепещущее на водной глади кольцо.

Почему-то от красоты этого места защемило сердце. Я хорошо могла представить себя, гуляющей в этом парке. На мостике… в беседке с книгой… босиком по камням неглубокой речушки, подобрав платье до колен…

Я тряхнула головой, прогоняя наваждение.

Скоро мы будем на месте. Волнение нарастало во мне до критической отметки. Сбивая дыхание и увеличивая частоту пульса. Я обнаружила, что почти до крови впилась ногтями в ладони, только когда стало больно.

Наконец, мы преодолели тот самый мост, карета дёрнулась и остановилась. К нам немедленно бросились с десяток конюхов и слуг. Распахнули дверцу, разложили складную лесенку-приступок, и я сошла на землю. Не считая коротких остановок на постоялых дворах для ночлега и ванны, моя нога впервые за долгое время касалась твёрдой земли. Осталось ощущение, будто слегка покачивает — словно бы я всё ещё в карете. Отец подал мне руку, улыбнулся ободряюще — и повёл вперёд, по заметённой листьями дорожке, которая шла вверх от реки.

Широкие ступени каменной лестницы, взбиравшейся на холм, были выщерблены от времени и поросли мхом. Но я уже поняла, что здесь не любят новоделов и предпочитают сохранять старину. Могучие каменные львы, сидевшие по краям ступеней, встретили меня улыбками на кошачьих физиономиях.

Если бы я могла, я бы улыбнулась в ответ.

Но меня так мутило от волнения — ну или может оттого, что второй день в меня вообще ничего не лезло, кроме травяного настоя, — что я не могла даже как следует насладиться красотой этой старинной лестницы. Или дворца с колоннами, белеющего в просвете парка.

Разумеется, иначе как «дворцом» поместье Честертонов назвать было нельзя.

Моя робость лишь усилилась, когда я подумала о том, что сейчас предстану перед хозяином всего этого великолепия.

…Мы шли по аллее, когда что-то, увиденное боковым зрением, поразило меня настолько, что я остановилась.

Не сразу поняла, в чём дело.

Далеко-далеко, на заметённой осенними листьями лужайке, паслась непривязанная белая лошадь. Ощипывая мягкими губами с земли последние зелёные травинки.

Сердце забилось часто и глухо.

— Что такое? — поинтересовался отец.

Я тряхнула головой и продолжила идти.

— Всё хорошо! Идёмте, батюшка. Нас уже, верно, заждались.

Мало ли в поместье Честертонов белых лошадей.

Просто… воспоминания. Слишком острые, слишком болезненные. Ещё не отболело внутри, как я ни пыталась забыть. Но я смогу.

И разумеется, на пушечный выстрел не подойду к конюшням в Честертон-Хаус. Больше мы не увидимся — я не так глупа, чтобы позволить во второй раз разрушить мне жизнь. Если вдруг судьба мне улыбнётся, и я смогу стать хозяйкой этого места на выгодных для себя условиях, и если человек, разбивший мне сердце, имеет наглость до сих пор здесь работать, я найду предлог, чтобы услать его в какое-нибудь отдалённое поместье Честертонов. Судя по тому, что я слышала, у графа их множество.

Воспоминания о том, даже имя которого я поклялась себе не называть больше даже мысленно, окончательно выбили меня из колеи.

И на сокровища внутри дворца Честертонов я взирала уже совершенно равнодушно, ничего не видящими глазами. Хотя наверняка об изысканной обстановке, картинах, скульптурах, лепнине и архитектуре этого места искусствоведами написано немало томов.

— Давненько я здесь не был! — отец с улыбкой разглядывал потолок очередного зала, через который мы проходили. Там изображена была батальная сцена. Лошади, рыцари, трубящие ангелы в небесах… — Наверное, со смерти покойной графини. Ты была ещё совсем маленькая, и мы с Исадорой не стали брать тебя с собой на похороны. Такая трагедия… Лилиана была настоящей красавицей. И такое доброе сердце! Но ужасно беспечная. Ударилась головой о ветку, когда неслась на полном скаку. Перелом шеи. Страшная трагедия.

— Мне так жаль, — прошептала я.

Это было действительно очень грустно.

Лакеи в бледно-зелёных с серебром ливреях с глубоким поклоном распахнули перед нами две высокие створки белого дерева, украшенные потёртой золотистой лепниной.

Это был обеденный зал человек на тысячу. Но длинный стол под белоснежной скатертью накрыт всего на несколько персон.

Наборный паркет драгоценного дерева, высокие окна, осеннее небо отражается в зеркалах на противоположной стене, по форме повторяющих полуовальную форму оконных рам… Я хорошо могла себе представить шумные балы в таком месте. Но атмосфера в доме была тихой, какой-то до странности умиротворённой, и создавала впечатление задумчивого уединения.

Здесь вряд ли живёт много людей.

Разглядывая обстановку вокруг, я всеми силами оттягивала момент, когда надо было посмотреть на единственного человека, сидящего во главе стола. Зеркала отражали бледную как призрак особу с медно-рыжими волосами, собранными в высокую причёску, с жемчугами на шее и в ушах и в поросячьего цвета платье, которое очень странно контрастировало с цветом кожи этой девушки, выглядевшей так, будто планирует в ближайшее время упасть в обморок.

Держись, Марго!

Так или иначе, скоро всё решится.

— Дорогой друг! Как я счастлив снова видеть тебя! Вот, привёз тебе свою девочку. Ты её в последний раз видел пухлощёкой малышкой! Узнаёшь мою Маргарет?

Я закусила губу.

Мне навстречу из кресла с высокой спинкой с трудом поднялся высокий и очень грузный мужчина в белоснежном мундире с эполетами, его объемный живот едва-едва удерживал чёрный ремень. Синяя орденская лента через плечо слепит глаз обилием наград. Пышные седые бакенбарды, крупный нос, мешки под глазами. На лице графа отобразился чистейший восторг при виде меня.

Ох, мамочки… как бы я мечтала сейчас провалиться под землю!

Мне пришлось подать руку, и старик облобызал её с величайшим усердием.

— Как я мог бы её узнать? Твоя дочь выросла бесподобной красавицей!

Честертон сильнее сжал мои пальцы в своей пухлой ладони.

Я с трудом вспомнила, что надо бы изобразить учтивую улыбку. К моему горлу уже подкатывала тошнота. Не видно, чтоб хозяин этого места отнёсся к моему появлению равнодушно.

— Но присаживайтесь, присаживайтесь скорее! — захлопотал граф, и слуги тут же принялись отодвигать для меня стул из старинного резного гарнитура, приносить и расставлять на столе дымящиеся, пахнущие как мечта гурмана блюда.

Я поблагодарила и уселась куда было велено, по правую руку от отца. Слишком близко к хозяину, сидевшему во главе стола. Он продолжал меня восторженно разглядывать, так что я поняла, что снова не смогу кусок в горло пропихнуть. Даже несмотря на то, что всё это выглядело и пахло просто божественно, а мой несчастный желудок почти двое суток был пуст, и наконец-то мне об этом напомнил.

— Горячего чаю прежде всего! Как вы добрались? — поинтересовался граф, сияя улыбкой. — Дорога в Честертон-Хаус не показалась вам слишком утомительной?

— Что ты! Мы и не заметили. Пейзаж был слишком живописен. А уж как прекрасен парк в это время года! Маргарет осталась в полном восторге. Правда, Маргарет?..

Я кивнула, спрятав глаза в тарелке.

Язык прилип к горлу, и я понимала, что уже выгляжу и веду себя непозволительно и в крайней степени невежливо. Но, комкая льняную салфетку на коленях, ничего не могла с собой поделать.

Отец смущённо прокашлялся.

— Да. Восхитительный парк. Кхм-кхм… послушай, старина! Но где же Кристофер? Почему он нас не встречает?

Я выпрямилась и в удивлении уставилась на графа.

— Будет с минуты на минуту… о! Вот и он! — просиял старик, глядя куда-то мне за спину. А потом, горделиво приосанившись, добавил: — Любезная Маргарет, позвольте познакомить вас с моим единственным сыном и наследником!

Я отложила салфетку.

Со скрипом отодвинула стул, царапая драгоценный паркет.

И медленно поднялась с места.

За моей спиной раздавались неторопливые шаги. Стук сапогов по натёртому до блеска полу впечатывался в моё сознание, как бой часов, отмеряющих время моей судьбы.

Я обернулась.

Тёмно-зелёный бархатный сюртук. Тщательно причёсанные волосы, которые я помнила непослушными и вечно лохматыми. Пристально-жгучий взгляд чёрных глаз. Усмешка, прячущаяся в уголках губ.

Он подходил к нам быстрым энергичным шагом. Не скрывая самодовольства от произведённого эффекта.

— Кристофер, значит… — с расстановкой проговорила я.

— Если точнее — Кристофер Тимоти Грегори Эйдан Пемберли, будущий четырнадцатый граф Честертон, что, смею надеяться, наступит ещё не скоро, — с улыбкой проговорили до боли знакомые губы.

А потом их обладатель наконец-то разглядел выражение моего лица и остановился на полпути.

— Что ты, сынок, я ещё долго не собираюсь помирать! — усмехнулся его отец.

Но мне, собственно, уже было всё равно, кто там со мной рядом сидит и что говорит.

Я схватила со стола первое попавшееся, что было поувесистее, и примерила в руке. Это была сахарница. Весьма тяжёлая, старинного добротного фарфора.

В голову Эйдану она летела превосходно. Он едва успел пригнуться.

— Мерзавец! — прошипела я. И снова наощупь потянулась к столу.

Десертная тарелка с остатками пудинга полетела в том же направлении.

— Негодяй паршивый!

Эйдан изменился в лице. Но осторожно возобновил движение ко мне.

— Марго, стой! Прекрати немедленно.

— Задница лошадиная!

— Марго, не трогай нож!!

Я послушно положила ножик на место и взяла вилку. Четыре дырки лучше, чем одна.

Эйдан схватил ближайший стул и в последнее мгновение успел выставить перед собой, как щит.

— Значит, весело тебе было…

Недопитая чашка чаю тоже летела хорошо. Отменно она летела! Идеально сидящий изумрудный сюртук стал малахитовым.

Граф Честертон за моей спиной кисло пробормотал:

— Кажется, твоей дочери не очень понравился мой сын…

Отец сокрушённо ему поддакнул.

— Видимо, всё-таки не бывать свадьбе. А я так надеялся…

— Свадьба будет! — весело отозвался Эйдан, сокращая последнее расстояние со стулом вместо щита. — Можете уже рассылать приглашения.

Я взвизгнула, когда он отшвырнул стул и без предупреждения подхватил меня под колени. А потом перекинул через плечо, как мешок с мукой, так что я самым неаристократичным образом повисла у него на плече задницей кверху.

Зато в таком положении было очень удобно бить его кулаками по спине.

— Какая ещё тебе свадьба, ты, наглая бесстыжая рож…

Эйдан подкинул меня на плече так, что у меня клацнули зубы, и я не успела поделиться с ним всем арсеналом ругательств, непонятно как и откуда осевших у меня в голове — от долгого чтения бульварных романов, видимо.

— Позвольте, куда вы несёте мою дочь? — несмело поинтересовался мой батюшка.

А ещё защитник, называется!! Почему вдруг все так быстро забыли про то, что надо беречь мою репутацию⁈

— Не волнуйтесь! — с энтузиазмом отозвался Эйдан, придерживая меня за задницу. — Верну в целости и сохранности! Всего лишь хочу сделать своей будущей жене предложение по всем правилам, в каком-нибудь более уединённом месте! Счастлив познакомиться, дорогой тесть!

И наплевав на мои возмущённые вопли, он бодрым широким шагом потащил меня к выходу из зала.