Белое и Черное (СИ)

Глава 41

— Это вам передали, Сергей Борисович. Я пока вез, чуть язык не проглотил, — сглотнул слюну лейтенант, перетаптываясь на месте.

— Поставь на подоконник. Коробка где? — Сергей подошел к главному вопросу и опустил глаза на вторую руку, в которой тоже что-то было в другом куле.

— Ах, да! — опомнился подчиненный, опуская на полковничий стол то, зачем мотался.

— Возьми себе что-то пожрать и свободен, — Травкин с барского плеча отстегнул ему юлькиной готовки. Пусть не говорит потом, что начальник жмот.

Сергей вытянул коробку из пакета и открыл. Действительно бабские кружевные стряпки, очень похожие на те, в которых переодевал маньяк своих жертв. Он че, сука, метит территорию, намекая, что Юлька для него настолько близка и доступна, что только руку протяни?

Густую холодную тьму за окном взорвали яркие вспышки первых салютов. Травкин и не заметил, как время перевалило за двенадцать. Для него Новый год давно не праздник, а скорее нагрузка. Народ нажрется и сделает еще больше глупостей, чем обычно.

Полковник подошел к старому железному сейфу и поскрежетал ключом. Вынул сигнальную шашку. Ухмыльнулся. Травкин представил, как хрупкая красивая женщина стоит у окна, подняв сына на руки и смотрит в направлении его отделения. Ее волосы шоколадным бархатом спадают до лопаток и пахнуть ванилью. Пухлые губки в легкой полуулыбке. Открытый и наивный серо-голубой взгляд. Упрямо вздернутый нос с едва заметной россыпью веснушек. Ждет его. Они станут частью новогодней ночи. Женщин и детей нельзя заставлять ждать, особенно если это его…

«Стоп, лысый придурок!» — одернул себя он. Перед глазами стояла картина, как первая жена стояла у двери с глазами полными слез.

— Не делай, Травкин, больше никого несчастным. Не порти жизнь. Ты же не умеешь любить, чурбан бесчувственный. От тебя одни разочарования.

Сергей не то, чтобы прислушался… Он просто решил не усложнять. Первое время ему даже понравилось. Не перед кем отчитываться, оправдываться, быть пунктуальным. Пришел раз в три дня домой, чтобы полить кактус и открыв дверцу холодильника, чтобы долго таращится на сыр с плесенью… И ладно.

Все изменилось после встречи, как у поэта: Ночь. Улица. Фонарь.

Травкин направил ракетницу в пасмурное небо и дернул за «хвостик». Зашипела старая шашка, удивилась, что настал ее час. Выплюнув красный шар, зашлась легким дымком. Единичный «отстрел» осветил весь квартал яркой вспышкой.

— Папа! — задергался Коська в странном танце: «давай, подрыгай попой». — Огонь! Папа! — захлопал в ладоши. Мальчик был счастлив во весь рот. Потом откинул голову на шею матери и зевнул.

— Пусть будет «папа». Только, давай, это станет нашим секретом? — она перекинула его на руках в положение лежа и немного покачала, убаюкивая, как маленького.

— Секет, — согласился на время Коська, закрывая глаза.

Юля уложила мальчика в кровать и пошла убирать со стола остатки праздничных посиделок в холодильник. Елка ей подмигивала разноцветными огнями. Под ней Костик нашел сладкий подарок «Для хороших мальчиков» и машинку. Для Сергея у нее припрятан кожаный ремень и, якобы, позолоченная зажигалка с откидным верхом, как из американских блокбастеров. Осталось только дождаться Травкина со службы…

Звонок выдернул ее из раздумий, где она проигрывала варианты вручения своего подарка.

Подкравшись к входной двери, Юля заглянула в глазок. Бородатая рожа с той стороны в красном колпаке и размалеванным носом, пробасила:

— Открывай! Дедушка Мороз пришел!

Юля прикусила запястье. Пусть думает, что дома никого нет. Постучится и свалит подобру-поздорову. Но гость не унимался.

— Серега-а-а! Ты заколебал дрыхнуть. В кой-то то веки друг приехал с Дальнего Востока, а ты в молчанку играешь. Открывай! — долбанул кулаком по двери.

— Я сейчас полицию вызову. Уходите, — пролепетала Юля и обернулась назад, прислушиваясь, не разбудил ли этот ряженый Костика.

— Ой, да у тебя, Череп, женщина завелась! — присвистнул гость. — Красавица, выгляни. Покажись, девица, дай глаза порадовать… Да и это… полюбоваться, — стал утирать варежкой накладные усы, лыбясь как кот мартовский.

— Идите в жопу! — Юля помнила, что открывать никому нельзя и уже пожалела, что подала голос.