Милла
Резкая боль сопровождается обжигающим давлением на шею, и мои веки открываются. Я нахожусь в небольшой комнате, окруженная медицинским оборудованием. Я лежу на каталке, вся мокрая, тяжело дыша и мучаясь.
— Не двигайся, — говорит Али таким резким голосом, какого я от нее никогда не слышала. — Я просто проверяю, как у тебя идут дела. — она заканчивает снимать повязку и удовлетворенно кивает. — Ты быстро поправляешься.
Я вспоминаю порез, нанесенный лезвием девушки с кладбища и съеживаюсь.
— Холодно, — говорю я. У меня болит горло, но я рада этой боли. Это говорит о том, что я жива. — С ним все в порядке?
— Да. С ним все в порядке. Он спас тебе жизнь. Кстати, он использовал динамис… классное слово. Мы все использовали его на тебе.
Да. Я тоже это помню.
— Кто-нибудь еще пострадал?
— Нет. Только ты. — она осторожно наносит мазь на мою рану. — Отец Коула увез мою бабушку в отпуск. Мы не уверены на сто процентов, что происходит, и не хотим рисковать ее жизнью.
Я хмурюсь. Мало того, что голос Али дрожит, она еще и бледная, а ее щеки впалые, как будто она похудела. Ее волосы растрепаны и нуждаются в тщательном мытье.
— С тобой что-то случилось.
— Остальные из нас подхватили что-то вроде гриппа, но мы наконец-то идем на поправку.
— Мне кажется, ты слишком рано встала с постели.
— Что ж, я знала, что ты вот-вот проснешься, и хотела с тобой поговорить.
— О чем? — спрашиваю я.
— Помнишь ту зашифрованную бумагу, которую я однажды перевела для тебя?
— Да. — я получила ее от «Анимы». Точнее, украла. В то время я делала все, что они от меня требовали, и в то же время старалась их уничтожить. Я пришла отчитаться о проделанной работе — начальство полагало, что личные встречи напугают меня и заставят держать себя в руках, — и увидела стопку бумаг, покрытых символами. Судя по заметкам на полях, сотрудники пытались перевести их и не смогли.
Я спрятала под одеждой столько листов, сколько смогла, но у меня не вышло их расшифровать. Затем появилась Али. Они с Коулом перевели все за считанные минуты. Очевидно, у них была целая книга, заполненная одним и тем же кодом. Дневник, написанный великим дедушкой Али, охотником, который заглянул в далекое будущее.
— Ну, — говорит Али, — в дневнике пятьдесят три чистые страницы, раньше их было сто, но время от времени появляются новые отрывки. Мы думаем, что видим только то, что готовы принять. В любом случае. Пока ты выздоравливала, появился новый отрывок, и я думаю, он относится и к тебе.
Это может быть хорошо. А может быть и очень, очень плохо.
— Что там написано?
Она закрывает глаза и пересказывает:
— Горят два огня. Свет и тьма. Один очищает, другой разрушает, и оба они никогда не сосуществуют в гармонии. Один — истина, другой — ложь, ложь, ложь тьмы. Но она не слишком сильна, никогда не бывает слишком сильной, ибо свет нельзя погасить тьмой, его можно только скрыть, скрыть, скрыть, но тьму всегда можно прогнать светом. Загляни внутрь… загляни внутрь.
Али открывает глаза. Я жду продолжения. Но она молчит.
— Что же. В этом нет ничего загадочного.
— Лед рассказал нам о твоем кошмаре. Красное пламя. Красный цвет олицетворяет тьму, разрушение, а белый — динамис — свет, очищение.
«Свет нельзя погасить тьмой, его можно только скрыть, скрыть, скрыть».
— Зачем повторять одни и те же слова?
— Еще один отличный вопрос.
По-видимому, ответа на этот вопрос нет.
— Это слишком сложно осознать. — особенно сейчас, когда я плохо себя чувствую. — Из-за того, как быстро у меня кружится голова, я боюсь, что лопнет какой-нибудь сосуд.
Она сжалилась надо мной, сказав:
— Отложим пока это и будем двигаться дальше. Ты видела, кто это с тобой сделал?
— Девушка. Та, которую я видела на кладбище. Та, которая пошла в душ после тренировки на велосипеде. Гэвин и Лав поймут, о ком я говорю. — в животе у меня урчит, и я, собрав остатки сил, пытаюсь унять приступы голода. — У нее черные волосы. Длинные, доходящие ей до талии. Ее кожа покрыта веснушками, а лицо…
— Да. Я знаю, о ком ты говоришь. — Али накладывает мне на шею новую повязку. — Тиффани Рейнольдс.
Я вопросительно приподнимаю бровь.
— Ты не можешь оставить все как есть. Расскажи, что случилось.
— Ладно, итак, за пределами этого комплекса нет ни одной зоны, где бы не было камеры. Бронкс проверил нашу систему безопасности и обнаружил, что никто не пробрался внутрь. Мы решили, что это дело рук своих. Исключили новобранцев, которые были с Гэвином и Жаклин. Осталось еще восемь человек. Мы держали этих восьмерых взаперти и ждали, когда ты придешь в себя.
Умно. Я бы сделала то же самое.
— Два дня назад мы объявили, что ты полностью восстановишься, и Тиффани усыпила охранников — Джастина и Гэвина — и улизнула. Очевидно, она спрятала по всему дому шприцы с разными видами наркотиков. В любом случае, остальные были слишком больны, чтобы ее остановить. На самом деле, она единственная в доме, кто не заболел, что заставляет нас подозревать, что у нас не грипп, а она нас накачала наркотиками.
— Она знала, что я могу опознать в ней кладбищенскую метательницу дротиков. Но зачем вообще было колоть меня мутировавшим зомби-токсином?
Али вздыхает.
— Мы не знаем. Можем только догадываться. Возможно, из-за мести. Она могла когда-то работать на «Аниму» или знать кого-то, кто работал на нее, и набросилась на тебя, чтобы свести счеты.
— Но почему она пыталась убить именно меня? Почему не расправилась с остальными, пока у нее был шанс?
— Поверь, я задавала себе те же вопросы.
Я устраиваюсь поудобнее на подушках, хотя в животе у меня по-прежнему урчит, и я осматриваю себя. На мне свободная футболка, и я без лифчика. Под одеялом у меня голые ноги. Я не буду спрашивать, кто меня переодел. И, серьезно, не буду спрашивать, кто вставлял катетер и видел мои женские прелести. Не говоря уже о шрамах.
— Как вам удалось завербовать Тиффани?
— Мы последовали совету Ривера и прошерстили онлайн-форумы в поисках людей, которые утверждали, что видели призраков и монстров. Их было больше, чем мы могли себе представить, и, как только у нас появились имена, мы смогли провести проверку. Затем связались с теми, кто нам понравился.
Я молчу, в ожидании более подробной информации.
Али не разочаровывает.
— Тиффани семнадцать лет, и она живет с мамой. У нее низкий доход. Ее отец ушел из семьи несколько лет назад. Она на домашнем обучении и учится на одни двойки. Большую часть жизни вела асоциальный образ жизни, но никогда не имела проблем с законом.
Мне хочется ненавидеть ее. Но имею ли я на это право? Она пыталась убить меня, а я однажды пыталась убить Али.
— Прости меня, — говорю я. — За то, что сделала с тобой… Я была неправа во всех отношениях.
Она пристально смотрит на меня, а затем шепчет:
— Я верю тебе и прощаю.
Вот так просто? Я не привыкла к такому пониманию, и это сбивает меня с толку.
— Я должна тебе кое-что сказать, Камилла.
— Милла, — поправляю я. В тот день, когда мы познакомились, она назвала меня Миллой, и я чуть не оторвала ей голову. Сказала, что это имя предназначено исключительно для моих друзей. Я бы сама себе надрала задницу.
Она кивает.
— Милла. Я должна кое-что рассказать тебе о том видении. Я обещала Кэт не говорить об этом, а я никогда не нарушаю своих обещаний, но не могу молчать. А должна ли? Эмма так не считает. Слава Богу! Это тяжело. Как камень преткновения.
— Просто скажи это, — говорю я ей. — Все будет хорошо, что бы это ни было.
Она облизывает губы.
— Я видела только фрагменты будущего. Женщина целится в Льда из пистолета, как я тебе и говорила. Я не вижу ее лица, только руку.
— Кэт уже сообщила мне все подробности.
— Да, но…
Раздается стук в дверь, и Лед просовывает голову в комнату.
— Можно мне войти?
Мое сердце тут же пускается в дикий галоп. Этот факт, к моему смущению, подтверждает монитор, прикрепленный к моей груди. Мои щеки горят, и я протягиваю руку, чтобы поправить волосы. Когда понимаю, что прихорашиваюсь для него, то останавливаюсь и хмурюсь.
— Ты не принес еды? — спрашиваю я.
Он едва заметно улыбается мне, прежде чем полностью войти в комнату.
— Некоторые бы сказали, что я мужчина-конфетка.
Мое сердцебиение учащается. Вскрикнув, я срываю электроды со своей груди.
— Некоторые… или ты?
Али похлопывает меня по руке.
— Мы продолжим наш разговор в другой раз. — она встает слишком быстро и выходит за дверь, прежде чем я успеваю ее остановить, оставляя наедине с парнем, который спас меня, несмотря на то, что я разрушила его жизнь.
С моим увлечением.
Он мне нравится. Истина вдруг стала очевидной. Он мне нравится. Очень. Он красивый и сильный. Умный и колкий. Очаровательный, когда нужно, и жестокий, когда это необходимо. Он благородный, и когда он любит, любит всем сердцем.
Чтобы найти подходящего человека, нужно самому быть им. Я не такой человек. Могу ли я быть еще глупее? Для него я никогда не стану кем-то большим, чем убийцей Кэт.
Я изучаю его. Его темно-русые волосы растрепаны, спадая на небритое лицо. Золотистая щетина покрывает челюсть. Его одежда чистая, но помятая.
— Я рада, что ты здесь, — говорю я и краснею. Ух ты. Поговорим о глупостях.
— Я тоже, — отвечает он, садясь в кресло, которое освободила Али. — Как ты себя чувствуешь?
— Лучше. — я прикусываю нижнюю губу. — Спасибо, что спас меня.
Он ерзает, ему явно не по себе.
— Ты поступила глупо, погнавшись за незнакомым человеком в незнакомом месте в одиночку.
Ладно. Он не собирался тянуть с этим разговором. Принято к сведению.
— У нас не было времени…
— Время есть всегда. Безопасность на первом месте, а все остальное — на втором. Твоя жизнь… — он замолкает.
Повисает тишина.
— Моя жизнь?.. — спрашиваю я, когда мой желудок нервно сжимается; я знаю, в каком направлении движутся его мысли, но какая-то часть меня надеется на что-то лучшее.
— Нужна, — говорит он, и я падаю духом.
Он спас мне жизнь, потому что я ему нужна. Потому что я — средство для достижения цели.
Как и предполагалось. Между нами ничего не изменилось. И никогда не изменится. Кроме… то, как он смотрит на меня прямо сейчас, с облегчением и с чем-то еще, чему я не могу дать названия.
— Почему ты здесь, Лед?
— Чтобы поговорить. Так что давай поговорим.