Битва за сердцееда: Версальский фронт

Глава 10: Игра в тени при дневном свете

Апартаменты мадам де Ментенон встретили меня версальской тишиной, но иного рода. Ни ослепительной позолоты, ни бесконечных зеркал, отражающих суету. Вместо них — строгая геометрия книжных шкафов, до потолка набитых фолиантами в темных переплетах, и сдержанные гобелены с библейскими сюжетами: не пиры, а испытания. Воздух был густым от спокойствия, которое излучают лишь те, кто держит нити власти, не нуждаясь в кричащих доказательствах. Здесь царила истинная власть — невидимая, но ощутимая, как давление перед грозой.

Сама Королева без Короны восседала у камина в кресле, напоминающем трон с прямой спинкой. Ее темно-синее платье было лишено кружев и бантов, лишь тончайшая серебряная нить по подолу выдавала его баснословную стоимость. Лицо — гладкое, словно отполированная кость, — казалось непроницаемым. Но глаза… Глаза были живыми сканерами, ловящими каждую дрожь ресницы, каждый неуверенный жест. Они уже читали меня как раскрытую книгу.

— Мадам герцогиня, — ее голос был ровным, как поверхность пруда, вежливость — ледяной. Она кивнула, не вставая. — Вы оказали мне честь своим визитом. Не каждый новоприбывший удостаивается… столь пристального внимания столь скоро.

Я совершила безупречный реверанс, чувствуя, как стучит сердце где-то в горле.

— Честь — всецело моя, мадам. Я глубоко признательна за ваше приглашение.

Легкое движение руки, указующее на кресло напротив.

— Церемоний в Версале и без того с избытком. Соблаговолите присесть. Будем говорить без покровов, пока нас не прервали. — Ее взгляд скользнул к двери, и я невольно подумала: А кто может прервать мадам де Ментенон?

Я села, спина прямая, руки сложены на коленях, чтобы скрыть дрожь. Служанки, двигавшиеся как тени, внесли поднос: безукоризненно нарезанные фрукты, воздушный паштет в фарфоровой раковине, ломтики хлеба тоньше бумаги. Вина не было — всем известна аскеза хозяйки.

— Вы, несомненно, задаетесь вопросом, — начала она, аккуратно отделяя крохотный кусочек хлеба, — почему я первой пожелала вас видеть. Не маркиза де Монтеспан с ее салоном, не герцогиня такая-то… А именно я.

Я собрала всю осторожность.

— Я сочла это… проявлением любезности к новоприбывшей, мадам. И знаком расположения.

Краешек ее губ дрогнул — не улыбка, а скорее тень понимания наивности.

— Любезность? Расположение? Милая герцогиня, в Версале каждое движение руки, каждое слово, даже пауза между ними — это ход. В Большой Игре. Здесь не бывает просто любезностей. — Она отпила из хрустального кубка с чистой водой. — Его Величество… не счел нужным посвятить меня в детали вашего внезапного появления здесь. А когда Король хранит молчание, это означает одно из двух: дело либо исключительно деликатное… либо исключительно личное. — Ее пронзительный взгляд впился в меня, выискивая трещину.

Внутри все сжалось. Я опустила глаза на свои руки.

— Если бы я сама знала ответ, мадам, мой сон был бы спокойнее.

— Неужели? — Брови мадам де Ментенон изящно поползли вверх. — Мне донесли… — она сделала паузу, давая слову «донесли» обрести нужный вес, — …что герцог де Лоррен публично, с большой пылкостью, просил вашей руки на балу. И что граф де Виллар… опередил его. Столь стремительно. И что сразу после венчания новоиспеченного мужа отправили с важным поручением в Венецию столь внезапно.

Холодная игла пронзила меня насквозь. Она знает всё. Каждый шаг.

— Да, мадам, — ответила я тихо, но твердо, глядя ей в глаза. — Все так. Но неужели мой брак и… неприязнь герцога… достаточная причина для такого особого внимания со стороны Короля? Для того, чтобы я оказалась здесь… без мужа?

Мадам де Ментенон отрезала тончайший ломтик сыра, ее движения были хирургически точны. — В Версале браки редко бывают лишь союзом сердец, мадам. Особенно когда замешан Лоррен. — Она положила сыр на хлеб, не спеша. — Унижение такого калибра… не прощают. Оно требует… сатисфакции. Или компенсации.

По спине пробежал ледяной пот.

— Вы полагаете, я… представляю угрозу? Или цель? — вырвалось у меня.

— Угрозу? — Она мягко покачала головой, и в ее глазах мелькнуло что-то, почти похожее на… жалость? — Нет, милое дитя. Вы — не угроза. Вы — пешка. Кто-то передвинул вас на доске. И пешкам, — она посмотрела на меня с неожиданной прямотой, — редко объясняют правила игры, в которую их втянули.

Я замерла, ловя каждое слово.

— А правила? Каковы они, мадам?

Она отложила нож. Ее лицо стало жестче, а голос понизился до шепота, отчего слова обрели еще большую значимость.

— Если Король пожелал видеть вас здесь, значит, вы ему нужны. Для чего-то. Пока вы не поймете для чего, самое мудрое — не выбиваться из роли. Играйте. Играйте по правилам Версаля. Смотрите, слушайте, молчите, когда нужно. Будьте… безупречны. — Она сделала паузу, ее взгляд стал пронзительным. — И тогда… возможно, ваш граф де Виллар вернется из Венеции. Живым и невредимым.

Воздух вырвался из легких, словно от удара. Живым?

— Вы говорите так… словно его жизни уже угрожает опасность? — прошептала я, и голос предательски дрогнул.

Мадам де Ментенон отпила воды. Ее лицо снова стало непроницаемой маской.

— Всякому, кто попадает в фокус внимания Короля, дорогая, угрожает опасность. Видимая и невидимая. Но благоразумие, — она подчеркнула слово, — и безупречное поведение… могут стать лучшей защитой. Для вас обоих.

Это не было угрозой. Это было предупреждением. Трезвым, жестким и, возможно, единственным шансом.

Обед тянулся, разговор скользил по поверхности: о погоде, о новых книгах в библиотеке, о скуке провинциальной жизни в Вилларе. Каждый ее вопрос казался невинным, но за ним чувствовался острый крючок: Кто вы? Что читаете? Кто ваши друзья? О чем мечтали? Она выстраивала мой портрет по крупицам, как мозаику.

Когда трапеза завершилась, в ее глазах вдруг смягчилось что-то стальное.

— Вам, наверное, нелегко здесь, — сказала она, и в голосе впервые прозвучала искренняя, почти материнская нотка. — Вдали от дома, в водовороте, который вам не выбирали. Я распоряжусь. Вам будут открыты парки для прогулок… и Королевская библиотека. Воздух и книги… иногда лучшее лекарство от тревог.

Я поблагодарила, понимая истинный смысл подарка: не просто отдушина, а поле для маневра. Возможность дышать, думать, искать союзников, действовать. Возможно, даже передать весточку.

Прощаясь, она лишь слегка наклонила голову, но ее последние слова легли на сердце свинцом:

— Удачи вам, мадам де Виллар. В Версале она — редкая гостья, и ценится дороже золота.

Капитан де Ларю ждал у дверей, как каменное изваяние. Его острый взгляд мгновенно просканировал мое лицо.

— Вам нехорошо, мадам? Отдохнуть? — спросил он тихо, когда мы отошли на несколько шагов.

— Нет, капитан, — ответила я, и голос мой звучал чужим, но твердым. — Мне нужно… подумать.

Мы шли обратно молча, но в голове уже кипел ураган мыслей. Мадам де Ментенон не враг. Но и не друг. Она — игрок высшей лиги, ведущий свою партию на гигантской доске. И я оказалась одной из ее фигур. Пешкой. Но даже пешка, дойдя до конца, может стать королевой. Или сметена с доски.

Едва переступив порог своих апартаментов, я ринулась к секретеру. Перо, чернила, тончайшая бумага.

«Принята Ментенон. Знает все: Лоррен, свадьба, отъезд. Прямо: я — пешка в Игре. Ставки — жизнь Лео (зависит от моего поведения здесь). Милость: доступ в Библиотеку и Парки. Стратегия? Как ходить? Жду указаний.»

— Мари! — позвала я свою юную служанку, чья преданность уже прошла первую проверку. Глаза ее встрепенулись, как у пташки, чуящей важность момента.

— Слушаю, мадам!

— Это письмо… — я быстро сложила лист, запечатала сургучом без герба. — Должно дойти до тетушки Эгринье. Тайно. Как только возможно.

Мари ловко спрятала конверт в складках юбки, на лице — не страх, а азарт охотника.

— Не сомневайтесь, мадам. Я знаю путь.

Я схватила ее руку.

— Осторожнее, Мари. Каждый шаг здесь — под взглядом.

— Всегда осторожна, — она улыбнулась едва уловимой, уверенной улыбкой и растворилась в коридоре бесшумно, как призрак.

Я осталась одна у окна, глядя на бесконечную, слишком совершенную геометрию версальских садов. Солнце играло на фонтанах, но в воздухе висел холод.

Игра началась. Игроки расставлены. Ставки — жизнь Лео, моя свобода, а может, и больше. Пешке предстояло научиться ходить. Или погибнуть.