Битва за сердцееда: Версальский фронт

Глава 24: Ужин на острие иглы и шепот измены

Зал королевской столовой встретил нас гробовой тишиной, сменившейся гулким шёпотом, как ропот разъярённого моря. Моё платье из ночи и бриллиантов сияло под люстрами ослепительно, как вызов, брошенный в лицо каждому присутствующему. Я чувствовала тяжесть сотен взглядов: восхищённых, шокированных, откровенно враждебных. Особенно женщин. Мадам де Дюбарри метала молнии глазами, её губы были сжаты в тонкую злую ниточку. Мадемуазель де Тревиль что-то ядовито шептала соседке, кивая в мою сторону. Даже непроницаемая мадам де Ментенон наблюдала с холодным, оценивающим интересом.

Лоррен, как истинный Зорро, но в бархате и кружевах, вёл меня к месту рядом с королём с видом триумфатора. Его рука под моим локтем была твёрдой, властной, заявляющей права. Он усадил меня с галантностью, граничащей с демонстрацией собственности, и занял место рядом.

Ужин начался. И сразу же полетели стрелы. Сладкие, отравленные.

— Мадам Виктория, — протянула Дюбарри, играя веером, её голос был слаще меда и острее бритвы. — Какое… необычное платье. Такое… яркое. Прямо как новенькая монетка. Вызывает восторг у тех, кто ценит блеск больше сути. — Вокруг захихикали.

Прежде чем я успела открыть рот, Лоррен плавно повернулся к ней, его улыбка была обворожительной и смертельно опасной.

— Мадам, вы, как всегда, проницательны, — сказал он мягко, но так, что его слова прозвучали громче любого крика. — Но монетка — вещь преходящая. А вот истинный бриллиант, — он кивнул в мою сторону, — всегда узнаваем по глубине сияния и безупречной огранке. Он затмевает мишурный блеск, не правда ли? — Его взгляд скользнул по её, несомненно, дорогому, но меркнущему рядом с моим нарядом, платью. Дюбарри побледнела.

Другой укол последовал от молоденькой графини:

— Говорят, мадам, вы так искусно рисуете? Как мило! Надеюсь, вы не рисуете… компрометирующие эскизы? Ведь в Версале так много сплетников.

Лоррен снова вступил в бой, отхлёбывая вино:

— Талант мадам Виктории многогранен, графиня. Она рисует красоту, а не уродство. В отличие от некоторых, чей единственный талант — видеть грязь там, где её нет. — Его голос был спокоен, но в глазах вспыхнул ледяной огонь. Графиня сглотнула и потупилась.

Он был моим щитом и мечом. Неутомимым, блестящим, смертоносным для моих обидчиков. Он парировал каждую колкость, каждый намёк с изяществом фехтовальщика и яростью медведя, защищающего добычу. И при этом постоянно смотрел на меня. И я дарила ему взгляды. Лёгкие, ободряющие улыбки. Раз, другой — нежное, мимолётное прикосновение кончиками пальцев к его рукаву, когда он особенно эффектно разбил аргумент какой-то язвительной маркизы. Он вздрагивал от моего прикосновения, как от удара током, его глаза загорались безумным восторгом. Я видела, как он тает, как его железная воля размягчается под моим взглядом, как его острый ум слегка затуманивается страстью и тщеславием.

И тогда он совершил ошибку. Роковую.

Наклонившись ко мне под предлогом подать блюдо, он прошептал на ухо так близко, что его губы почти коснулись моей кожи, а горячее дыхание обожгло:

— Смотрите на них… На этих ничтожеств. Они недостойны лицезреть вас. Вы… вы должны быть королевой. Единственной. Истинной. Только вы.

Воздух перехватило. Измена. Чистейшей воды. Шёпотом, но в нескольких шагах от короля! Его слова были не просто комплиментом. Это было отрицание власти того, кто сидел во главе стола. Отрицание мадам де Ментенон. Бред воспалённого тщеславием ума или… проговорка? Страшная, невероятная глупость.

Я не дернулась. Не отпрянула. Внутри всё сжалось в ледяной ком, но на лице расцвела самая ослепительная, самая искренняя на вид улыбка. Я повернулась к нему, глядя прямо в его затуманенные страстью глаза, и прошептала в ответ, тоже почти касаясь губами его уха:

— Вы мечтатель, герцог… Опасный мечтатель. — Но в моём тоне не было упрёка, только восхищённая игривость, обещание разделить его безумные фантазии. Я улыбалась ему во все свои 32 зуба, сияя, как его бриллианты.

Он воспринял это как поощрение. Как согласие. Его лицо осветилось блаженством победителя. Он был уверен, что покорил не только тело, но и разум, что я готова последовать за ним хоть на край света, хоть на эшафот. «Ещё чуть-чуть», — читалось в его взгляде, — «и богатая графиня де Виллар, эта гордая красавица, будет моей женой, моим трофеем, моей королевой в его павшем королевстве».

Остаток ужина он сражался за меня с удвоенной яростью и элегантностью. Он был неподражаем. Рыцарь в сияющих доспехах своего положения и ума. Весь Версаль понял окончательно: я — его фаворитка. Не просто мимолётная прихоть, а избранная. Объект его страсти, его защиты, его безрассудной щедрости. И мне теперь лучше не переходить дорогу. Его тень, его гнев были страшнее королевского.

Но я видела и другое. Видела, как сжимаются кулаки под столом. Видела, как зреет ненависть в глазах Дюбарри. Видела холодный расчёт в глазах Ментенон. Враги не исчезли. Они затаились. Статус фаворитки Лоррена был не щитом, а мишенью на моей груди. Но теперь я была не Еленой. Я была Викторией. И я знала, что смогу защитить себя. И своих близких. Ценой игры. Ценой лжи. Ценой ношения его камней и его платьев.

Когда ужин подошёл к концу, я обратилась к Лоррену, мои глаза сияли искусственным восторгом:

— Герцог, этот вечер был… незабываем. Но что же дальше? Какое развлечение ждёт Версаль? — Я смотрела на него с наивным любопытством, как дитя, ждущее новой игрушки.

Он сиял, пьяный от успеха, от моих взглядов, от вина и собственной дерзости.

— Дальше, мадам Виктория? — Он загадочно улыбнулся, его пальцы коснулись моей руки. — Я подумаю. И обещаю — вам понравится. Будет нечто… изысканное. Неожиданное. — Ему нравилось чувствовать себя завоевателем, дарящим милости. Нравилось держать всех в ожидании его следующего хода.

Мы расставались у золоченых дверей моих апартаментов. В полумраке высоких потолков коридора, словно каменные изваяния, застыли двое стражников де Лоррена — Жиль и Марк. Их неподвижные фигуры в ливреях герцога были зримым напоминанием его всепроникающей власти, его неусыпного контроля. Даже здесь, у порога моего убежища, его тень была длинной и цепкой.

Он поднёс мою руку к губам. Поцелуй был долгим. Чересчур долгим. Горячим, влажным, липким, как паутина. Я чувствовала, как его губы присасываются к коже, оставляя невидимый, но отвратительно ощутимый след. Под пристальными, хоть и ненавязчивыми, взглядами Жиля и Марка я не дрогнула. Не отдернула руку. Стояла неподвижно, улыбка — этот изматывающий, ослепительный маскарад — застыла на моем лице. Внутри бушевал ураган ненависти и омерзения, но ни один мускул не выдал его.

— До завтра, сияющая Виктория, — прошептал он хрипло, его глаза, пьяные от вина, успеха и собственной дерзости, пылали в темноте. — Спите сладко. Мечтайте… о коронах.

Он медленно отпустил мою руку, его пальцы скользнули по моей коже с претензией на обладание. Развернулся и пошел прочь, его уверенные шаги гулко отдавались в пустом коридоре.

Я стояла еще мгновение, улыбка все так же застывшая, пока эхо его шагов не стихло окончательно. Только тогда я толкнула тяжелую дверь и вошла в свои покои.

Дверь захлопнулась за мной, отсекая мир Лоррена. Я прислонилась к ней спиной, закрыв глаза. Воздух вырвался из легких долгим, сдавленным стоном. Только теперь, в безопасности этих стен, маска начала трескаться. Отвращение подкатило волной, сжимая горло.

Я подняла руку, которую он только что целовал. В свете канделябров кожа на ее тыльной стороне отвратительно блестела влажным пятном от его губ. Содрогаясь всем телом, я с силой вытерла руку о тяжелую, вышитую шелком складку своего платья, стараясь стереть не только след, но и само воспоминание о его прикосновении.

Мари и Колетт, ждавшие в гостиной, тут же подбежали. Их лица, увидев мое выражение, побледнели, глаза округлились от тревоги и немого вопроса.

— Мадам?.. Что случилось? — выдохнула Мари.

Я отстранила их жестом, еще не способная говорить. Мне нужно было действие. Нужно было зафиксировать его безумие, пока оно не выветрилось из памяти, пока адреналин придавал остроту каждому слову. Его роковой шепот — «Вы должны быть королевой» — звенел в ушах, как набат. Это была не просто глупость, это была прямая измена, брошенная у ног короля. Оружие. Опасное, но могучее.

— Бумагу, Колетт, — мои слова прозвучали резко, но тихо. — Немедленно. И карандаш.

Колетт кивнула, понимая по моему тону всю серьезность, и бросилась к своему скромному сундучку, где хранились драгоценные, подаренные герцогом, листы для рисования и пастели.

— И нитки, Мари, — добавила я, глядя на нее. — Прочные. И иглу. Быстро.

Пока Колетт приносила несколько листов великолепной, плотной бумаги, а Мари рылась в своей шкатулке для шитья, я сбросила драгоценную накидку, сковывавшую движения. Дрожь в руках постепенно стихала, сменяясь ледяной целеустремленностью.

Колетт положила передо мной бумагу и карандаш. Мари протянула катушку крепких льняных ниток и иглу.

— Отойдите к дверям, — тихо скомандовала я. — Слушайте, не подходит ли кто.

Они послушно отошли на стражу.

С лихорадочной скоростью я сложила несколько листов бумаги пополам. Руки действовали почти автоматически, пока разум проигрывал сцену ужина, фиксируя каждую ядовитую реплику, каждый ответ Лоррена, его взгляды, его шепот. Иглой и ниткой я сшила листы по сгибу, создав грубое подобие тетради или блокнота. Не изящно, но прочно. Достаточно.

Карандашом я надписала на первом, еще чистом листе: «Де Лоррен. Запись 1». Дата — приблизительная, но важная.

И затем, мелким, сжатым, но четким почерком, я начала записывать. Каждое слово. Каждую угрозу, завуалированную под комплимент. Каждое унижение, нанесенное им другим в мою защиту. Его презрение к придворным: «Смотрите на них… На этих ничтожеств. Они недостойны лицезреть вас». И главное — его шепот измены, его безумная мечта, брошенная мне в лицо у королевского стола: «Вы… вы должны быть королевой. Единственной. Истинной. Только вы».

Я записывала все, что успела заметить за этот вечер: реакцию Дюбарри, холодный расчет Ментенон, злобу Тревиля. Каждый факт, каждое наблюдение, каждое слово, которое могло свидетельствовать о его амбициях, его неуважении к короне, его опасном увлечении мной. Я начала собирать компромат на герцога де Лоррена. И этот блокнот был первым, бесценным трофеем.

Когда последний штрих карандаша лег на бумагу, я откинулась на спинку стула. Что теперь? А теперь… теперь нужно было спрятать это сокровище. Надежно. Очень надежно. Лоррен не был дураком, несмотря на сегодняшнюю опрометчивость. Его шпионы, его слуги, его собственная проницательность — все представляло угрозу. Малейшая неосторожность — и я, и мои девушки погибли бы.

Я оглядела комнату — позолоченную клетку, ставшую полем боя. Где? Где в этом великолепии найти щель, невидимую глазу? Мысль заработала лихорадочно, отсекая очевидные варианты. Тайник должен быть там, где он меньше всего ожидает искать. Там, где его гордость не позволит ему заподозрить обман. Идея начала формироваться, холодная и ясная. Да… это могло сработать. Но реализовать это нужно будет завтра, с хитрой осторожностью.

Я аккуратно закрыла самодельный блокнот и крепко сжала его в руках. Его ядовитый шепот об измене все еще висел в воздухе, смешиваясь с запахом воска и духов. Игра действительно вступила в смертельно опасную фазу. Но Виктория не отступит. Теперь у нее было оружие. Первое, хрупкое, но настоящее. И она будет собирать его дальше, камешек за камешком, строя свою защиту и, возможно, свое нападение.